Chasing the Night to See the Stars

Чарли Реман не паникует. Он спокоен. В действительности, он настолько спокоен, что женщина, его инструктор по йоге, гордилась бы им, потому что Чарли нашел свой внутренний покой, свой небесный баланс, свой дзен. Трезвость и дыхание делают это с мужчиной. Поэтому он неспешно, без паники направляется в комнату Жана и Джереми после того, как Жан опоздал на их урок чтения на шестнадцать минут. Теперь он спокойный человек, в разуме и душе, поэтому Чарли горд фактом, что он даже прождал шестнадцать минут перед тем, как пройти через общежитие, потому что Жан никогда не опаздывает. Никуда. Никогда. Мальчик точнее, чем внутренние часы в майянском календаре. Так что когда его самый застенчивый игрок не появляется, он готовит себя к толпе, пишущей на стенах угрозы или к похищению полузащитника. Которое, кстати, не последний шокирующий факт, который Чарли знает о типе людей, которые управляют Эдгаром Алланом. К чему он совершенно не готовился, так это увидеть совершенно обычную комнату, когда он зайдет внутрь. Место, которое всего несколько месяцев назад было пустым, сейчас заполнено всеми составляющими двух индивидуальных жизней. Кофта, висевшая на подлокотнике дивана, принадлежала Джереми, ибо вчера тот появился в ней на тренировке, однако детские книги на кофейном столике абсолютно точно были Жана. Как и пара кроссовок перед дверью, книга по английской литературе на полу и брезентовый мешок, прислоненный к дивану. Чарли идет через этот беспорядок, нежно улыбаясь тому, что Жану достаточно комфортно, чтобы оставить беспорядок, и направляется в кухню, замечая пустой пакет от соевого молока, лежащий на верхушке мусорной корзины. Он делает заметку в уме рассказать Жану, что есть и другие молочные продукты помимо соевых. На дверце холодильника висят фотографии из фотобудки, удерживаемые магнитиком в форме ламы, совершенно точно приобретенный в зоомагазине к северу от Стайт Рут 5. В рамке с танцующими обезьянками фотография Жана и Джереми, и что-то в лице Жана заставляет сердце Чарли сжаться. Свобода его улыбки, свет в его глазах, слабый румянец, растянувшийся по его щекам от места поцелуя Джереми.Реман пытается понять, когда такая перемена произошла между его игроками, пытается понять, кто кого спросил, пытается понять, почему он не заметил такого же счастья, которое витает вокруг фотографии, облучающее смотрящих на фото людей. Но несмотря на детали, Чарли ощущает тепло удовлетворение, поселившееся в его груди от осознание того, что в этих отношениях царят согласие, уважение и понимание. Ему не обязательно знать, как и почему это произошло, чтобы быть убежденным в том, что это правда; нет нужды в угрозах, нет нужды говорить другому быть осторожным с сердцами и душами. Если кто-то и знает ценность сердец, то эти двое. Как только он протянул палец, чтобы прикоснуться к фотографии, он замечает шум воды из душевой, который разносился по общежитию постоянным гулом… все это время. Он хранит нежность на лице Жана в глубинах своего разума для будущего рассмотрения, пока идет через кухню и столовую, вниз по коридору, и стучит в закрытую дверь ванной. «Жан, ты там?» он зовет, замечая свет в щели между дверью и полом. Он не получил никакого ответа, кроме текущей по кафелю воде. Из-за безответной тишины, Чарли произносит «К черту, все прилично» и выламывает дверь, замирая в дверном проеме увидев, что там происходит. Именно в этот момент, как фрагменты сцены перед ним – дрожащий Жан, царапины на его предплечьях, пустой взгляд – Чарли вспоминает, как впервые попытался протрезветь. Вспомнил дрожь, рвоту, огонь в его венах. Он умолял маму дать ему еще одну, еще одну, мама. Все что угодно, лишь бы облегчить агонию, текущую по его кровотоку. Но мама отказала ему, и он страстно ее ненавидел. Ненавидел больше, чем себя. Но ей было плевать. Она затолкала его под ледяную воду и держала там, пока туман в его разуме не рассеялся достаточно для того, чтобы он понимал ее слова. «А теперь послушай, мальчик», - сказала она, крепко схватив его за подбородок, чтобы тот не отводил свой взгляд. - «Слушай очень внимательно, потому что повторять это я не собираюсь. Тебе больно, потому что ты жив. И ты чертовски уверен, что живым и останешься» Он вспомнил, как превратил свою ладонь в проводник для струй воды, позволяя ей стекать по запястью, и почувствовал, что, возможно, он сможет это сделать. Воспоминание настолько яркое, что он почти чувствует, как его руку обтекает вода, чувствует измученные руки мамы, втирающие тепло и мыльную пену в его предплечье, чувствует, как ее мозолистые пальцы вытаскивают его из ванны и уводят в постель. Но это не то. Сейчас не тот момент, потому что Жан не алкоголик, у него нет синдрома отмены, он не цепляется за вещества вместо того, чтобы цепляться за жизнь. Жан – это крайне травмированный мальчик, который дрожит в душе без какого-либо выражения на своем лице, и у Жана может и не быть мамы, но у него, черт возьми, есть тренер. Вода очень холодная, поэтому Чарли перекручивает кран, присаживаясь перед Жаном. Ребенок бледен, его голые колени прижаты к подбородку, а губы приобрели бледно-голубой оттенок. В его глазах никакого присутствия, когда Чарли зовет его по имени несколько раз, щелкая пальцами где-то на периферии Жана. Он просто трясется и дрожит, голый, с безучастным взглядом. Ужасно видеть такое. Чарли и не понимал, насколько Жан оттаял за последние несколько месяцев, пока не столкнулся с возвращением уродливой пустоты, с которой тот прибыл в USC. Он решил рискнуть и провел кончиками пальцев по холодной коже обнаженных рук Жана и вздохнул с облегчением, когда Жан начал медленно моргать вместо того, чтобы наброситься на него. Глупо было думать, что его мальчик, стремящийся быть милым и нежным во всем, встретит этот жест насилием. «Жан, ты здесь, дружок?» - говоит Чарли, поглаживая большим пальцем карие глаза, в которые постепенно возвращается осознанность. Его брови морщатся в замешательстве. «Т…т…тренер?» Жан заикается из-за холода. «Да, дружок, я здесь» он фыркает от истерического смеха облегчения. Его мальчик вернулся. «Что происходит в твоей блестящей голове?» - спрашивает он, прижимая ладонь к щеке Жана. Резкий контраст между его смуглой ладонью и бледной щекой Жана поразителен. «Я…я пытался п…п…почувствовать» Жан заикается, осторожно протягивая руку к рубашке Чарли, чтобы прикоснуться к ней, словно он не верит, что она действительно здесь. Он ведет палец по шву, по верхним пуговицам, и хватается за воротник. Он наклоняет голову вбок и смотрит на Чарли. «Тренер?» «Да, приятель?» «Простите меня» Чарли даже не знает, за что Жан извиняется, но он знает, что что бы это ни было, в этом нет вины Жана, поэтому он говорит об этом ребенку. «Тебе не за что извиняться, Жан. Все в порядке» он успокаивает. «Ничто не в порядке. Я не в порядке» - шепчет ребенок, сморщивая лицо. Жан отворачивает лицо к плечу, и из его тела вырывается звук, до боли похожий на рыдание, и внезапно между ними появляется слишком много пространства. Реман прижимает Жана к своей груди и снова садится в ванну, не обращая внимание на влагу, впитывающуюся в его брюки. Жан хватается за него с отчаянием тонущего, тело содрогается от рыданий, таких глубоких, таких ужасающих, что кажется, будто он едва дышит. Если бы Чарли мог потратить всю свою жизнь, чтобы облегчить хотя бы одну минуту страданий этого мальчика, он бы это сделал. Он заберет каждый синяк, шрам, насильственные касания из прошлого Жана и сделает их своими, если это будет значить, что это фантастическое человеческое существо не будет терпеть такую боль. Ее слишком много. В его сердце слишком много любви к этому ребенку, в его костях слишком много гнева и ненависти к тем, кто причинил ему боль. У него нет слов, нет решений, нет волшебной палочки, по велению которой можно было бы заставить Жана чувствовать себя менее чужим в собственной шкуре.