Chasing the Night to See the Stars

Когда Джереми просыпается, он видит свернувшегося рядом с ним Жана Моро. Довольно вздохнув, Джереми возвращается к событиям прошедшей ночи: то, как Жан чувствовал себя рядом с ним на танцполе, ощутимый вес их рук, когда они возвращались домой, мягкие стоны Жана от удовольствия. Тревожность, зудящая вокруг головы Джереми, наконец отступила, когда он позволил своим воспоминаниям успокоить его. Это их последнее воскресенье перед началом семестра, и это восхитительно – лежать в кровати рядом с этим прекрасным мальчиком и притворяться, словно весь остальной мир не существует. Джереми медленно потягивается, позволяя своему взгляду блуждать по телу Жана: изогнутые пальцы, прижатые ко рту, четкие линии татуировки на скуле, маленький рваный шрам на проборе. Лицо Жана без единой морщинки в сонном покое, без постоянной линии на лбу, которая сопровождает его до тех пор, пока он не уснет. Они оделись перед тем, как лечь спать, однако отсутствие наготы не умаляло интимности момента. Он переливается в рассветных лучах, вьется между ними невысказанным и мягким, поддается моменту обещания, а не сомнения. Джереми протягивает руку вперед, чтобы убрать прядь волос со лба Жана, после чего медленно провести пальцами по его лицу, достигая большим пальцем его губ, которые мягко выдыхают теплый воздух. Жан просыпается от нежного прикосновения Джереми, а на его лице мелькает улыбка. Джереми медленно проводит большим пальцем по нижней губе Жана, подавлял дрожь во всем теле, когда Жан целует кончики его пальцев, тягуче, словно патока, как будто мозг еще не поспевает за движением тела. Сонные карие глаза моргают по-совиному и Джереми может точно подметить момент, когда разум Жана возвращается к прошлой ночи. Он чувствует, как Жан напрягается, на его лбу быстро пролегла морщинка, но вполне ожидаемо. Джереми чувствует, что Жан собирается закрыться, поэтому не может остановить себя и быстро произносит: – Не делай этого, не уходи в себя. Все в порядке. Слова, призванные успокоить, вызывают гнев Жана. Джереми знает, что этот гнев – порождение страха, однако возводимые стены все еще ранят. – Жан, все хорошо. Прошу, останься. Но Жан уже поднялся с кровати и натягивает свою обувь. Джереми находится на достаточно близком расстоянии, чтобы схватить Жана за запястье и не дать ему сбежать, когда он боится и не может мыслить ясно. Обхватив запястье Жана, Джереми чувствует, как тот вздрагивает. Джереми не хочет, чтобы Жан убегал от своей новой жизни лишь потому, что он напуган, когда с ним случается что-то хорошее. Пульс Жана учащается под пальцами Джереми, а его запястье трясется так, что если бы Джереми не зажал его между большим и указательным пальцами, он бы никогда этого не заметил. - Хотеть этого нормально, Жан. Это нормально хотеть. – он просит, умоляя Жана вернуться в кровать и наконец доверить Джереми любые секреты, которые он пытается скрыть. – Я хочу, чтобы ты меня отпустил. – Жан лжет, даже пытаясь выбраться из хватки Джереми. В эту секунду Джереми осознал, что Жан ни о чем не просил с момента перехода в USC. До этого момента. Поэтому он отпускает Жана и старается сдержать слезы, когда его единственной компанией остается хлопок двери, разносящийся по пустому общежитию.

—

Жан бежит до тех пор, пока не осознает, что на самом деле бежать он не хочет. Но ему больше некуда идти, поэтому, даже если он не хочет бежать, он продолжает идти. Кровь пульсирует в его ушах, ударяя в такт его шагам. Еще рано, и он свернул с тротуара, чтобы пробежаться по лесу, прилегающему к университетскому городку. Он ужасно зол на себя. И запутан. И страдает. И все внутри него болит от того, как сильно он хочет Джереми. Он хочет вернуться в кровать Джереми и сказать, что ему жаль. Он хочет, чтобы Джереми прикоснулся к нему, нежно, как прошлой ночью, когда они танцевали. Он хочет поцеловать Джереми и прикоснуться к Джереми, и прикоснуться к себе, и хотя бы раз побыть нормальным. Ведь быть нормальным означает, что он бы проснулся сегодня утром и просто мог лежать в тишине, вместо того, чтобы убегать, подобно трусу. Кратковременные вспышки боли и понимания, промелькнувшие на лице Джереми, когда лицо Жана исказил гнев, было достаточно, чтобы доказать, что Рико не смог вырезать сердце из груди Жана. Боже, это выражение на лице Джереми потрясло Жана до глубины души. Может быть, Рико не смог лишить Жана сердца, но он смог прочно засесть в его голове: жестокий и неумолимый, ужас, вторящий «он отпустил тебя, он не хочет тебя, кто вообще захочет тебя, которого так часто брали силой?» Это едкий непрекращающийся поток злой правды. В Гнезде не было такого времени, когда бы Жан верил, что он сможет прожить жизнь, неподвластную Рико. Он никогда не думал, что его тело и все, что с ним происходи, имеет значение, потому что оно никогда не принадлежало Жану. Рико брал все, что он хотел, и когда он хотел, и как он этого хотел. Жан принял, что его тело не принадлежало ему, что у него нет будущего и что в один день он превратится в ничто. Ничто большее, чем мертвый мальчик, который играл в экси. Но, Боже, если Джереми не заставит Жана захотеть чувствовать и делать, и быть, и жить. Это меняет все правила, ведь Жан хочет ненавидеть Джереми за то, что тот изменил условия выживания, но он не может. Потому что сейчас, когда солнечные блики касаются кончиков его пальцев, он хотел бы, впервые с тех пор, как он понял, что никакое восстание его не спасет, чтобы тьма никогда его не касалась. Как кому-то может приглянуться такая сломанная вещь? Кроме… Джереми. Он хотел его. Прошлой ночью на танцполе и позже. Он отпустил тебя. Но… Жан сам попросил об этом, и Джереми… Джереми сделал именно так, как его попросил Жан. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня. Хочу почувствовать себя хорошо. Я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Я хочу, чтобы ты меня отпустил. И лишь теперь Жан знает наверняка, что Джереми пытался сказать ему все это время.

—

Когда Жан вернулся в общежитие, его встретил помятый Джереми, сидящий за их обеденным столом с половинкой жареного сыра, свисающей изо рта, и пытающийся налить себе молоко. Все выглядело абсолютно нормально, за исключением того, что Джереми удивленно раскрыл рот, подняв свой взгляд на Жана. Сэндвич выпал в стакан с молоком, и он опрокинулся, разливая вокруг содержимое. – Вот дерьмо, черт возьми. – кричит Джереми, пытаясь достать салфетку. Он опрокидывает держатель для полотенец на открытый пакет молока, и тот переворачивается на бок. Ручейки молока стекают на пол. Джереми держит ворох мокрых салфеток, по его руке течет молоко, а на лице видимое ошеломление. Это настолько смешно, что Жан не может сдержать смех, который кипит внутри него, потому что он никогда не думал, что будет стоять посреди общежития в Калифорнии и смеяться над пролитым молоком. Он смеется, и смеется, и смеется, до тех пор, пока его смех не превращается в слезы. И, как всегда, Джереми точно знает, что нужно Жану, потому что Жан чувствует теплую руку на своей пояснице. Здесь нет никакого Рико, лишь Джереми, который нежными кругами гладил плечи Жана. Жан поворачивает свое лицо, чтобы упереться им в шею Джереми. Он шепчет «прости, прости, прости». Джереми продолжает держать его под надежной и недвижимой защитой, и, когда Жан успокаивается, он слышит гул в голове «Скажи ему, скажи ему, скажи ему». Поэтому он берет Джереми за руку, утаскивает его под одеяло и прижимается к его груди. Там, в безопасности и тепле, Жан рассказывает Джереми практически все. Он рассказывает ему о Гнезде и о том, кто же такая собственность, и о запрете на еду. Он рассказывает Джереми о своей maman и о лезвии, которое он хранил в своем рюкзаке, и о том, как он любит экси, но ненавидит обстоятельства, в которых научился его любить. Он рассказывает Джереми о церкви и причастиях, как он боялся улетать из Франции, как он хотел умереть, пока поступление в USCне дало ему причин для жизни. И наконец он рассказывает Джереми обо всем, что Рико взял и чего Жан не хотел отдавать, о том, каким грязным он себя чувствует, но как сильно он хочет Джереми, несмотря на то, что он так сильно, сильно напуган своим желанием и желанием вернуться. После всего этого, Джереми приподнимает лицо Жана на один уровень со своим и оставляет сладкие нежные слезные поцелуи на его глазах, щеках, лбу, губах, прежде чем прижать его близко к себе, чтобы прошлое казалось очень, очень далеким.

—

Текстовое сообщение: тренер Счастливого первого учебного дня. Увидимся в три. Не забудь принести свою книгу. Текстовое сообщение: Пэнни Фантастичного первого дня!!! Помни, ничто не может случиться, пока ты носишь свой счастливый маникюр. Текстовое сообщение: Гэлакси Увидимся между твоими вечерними занятиями, чтобы попить кофе? Текстовое сообщение: Альварез Надери всем задницы, Моро! Текстовое сообщение: Лайла Прекрасного тебе утра! Увидимся в Био! Текстовое сообщение: Уилкинс Я хочу узнать все о твоем первом дне после тренировки! Текстовое сообщение: Джереми Все будет чудесно, Жан. Увидимся на тренировке! Текстовое сообщение: Рене Уокер Не забывай дышать. Всегда звони мне, если понадоблюсь.

—

Тренер Реман, должно быть, совершил какое-то административное чудо, потому что в этом семестре у Жана четыре часа лекций на каждый день, с понедельника по четверг. Два часа утром и два днем, с перерывом на обед и перерывом между тренировками. Просидеть на часовой лекции было намного легче, чем изнурительные трехчасовые занятия у Эдгара Аллана дважды в неделю, где он не знал, как читать учебник и, чтобы чему-то научиться, должен полагаться исключительно на то, что скажут профессора. На прошлой неделе Джереми помог ему составить маршрут до всех аудиторий, так что он не опоздал и смог найти себе место в дальних углах каждой аудитории. Учебников для этих занятий не было, очередное чудо Ремана. Вместо этого, есть лишь устные лекции и его собственные конспекты. Он пишет все на французском, наслаждаясь свободой в использовании языка, весом его ручки на тетрадных листах, гордостью, которая теплом проникает в его сердце, когда он без запинки назвал свое имя во время представления. Первый день школы идет довольно хорошо и в тот момент, когда он идет по двору, чтобы встретиться с Гэлакси (потому что напоминание на его часах каким-то образом совпало с перерывом), он чувствует себя там, где он должен быть.

—

Профессор Жана по английскому сконцентрировал в себе все, чем, по мнение Жана, профессор быть не должен. Рост ниже среднего, но вес выше среднего. Профессор Метц входит в класс с опозданием на десять минут в изношенных сандалиях, классических брюках и футболке, которая как минимум на два размера меньше необходимого. Он пишет на доске дату и тему дня четкими буквами, игнорируя белый экран и проектор. В этом классе всего десять учеников, поэтому он просит их поставить стулья по кругу, говорит что-то о физической близости и сократовских дискуссиях. Жан не уверен в значении этих слов, но он обнаруживает, что пребывание в кругу с другими людьми не так его нервирует, как пребывание в углу классной комнаты, так что, возможно, сократовские дискуссии – это то, в чем он будет хорош. – Хорошо, поскольку вы знаете, что я профессор Метц, вы можете называть меня просто Метц, потому что добавлять «профессор» - претенциозно. Я не собираюсь устраивать ваше представление классу, потому что никто не хочет говорить о себе перед толпой незнакомцев. – начинает Метц, медленно шагая по кругу. Он крутит ручку в левой руке, и Жан обнаруживает, что следит за каждым движением и подсчитывает обороты, чтобы успокоиться. Это его последнее занятие на сегодня и связано оно со словами, которые Жан любит, но знает, что имеет недостаточно навыков, чтобы овладеть ими. – Мы все стремимся понять вселенную с помощью языка. Нюансы речи и движения тела, которые связывают нас друг с другом и оказывают наибольшее влияние на мир. Вот что мы будем изучать в этом семестре. Каким образом состояние человека передается через язык и как мы используем язык, чтобы сделать мир лучше. Метц повернулся к доске и написал «Бесконечный язык – бесконечные возможности». – Я хочу, чтобы все вы подумали, что это значит и пришли завтра сюда для обсуждения своей версии бесконечности. На сегодня хватит. Убирайтесь к черту отсюда, увидимся завтра. И вот так закончился первый учебный день Жана.

—

В кабинете тренера стоит новый стул. Он желтый и мягкий, он принадлежит Жану. Тренер сказал ему об этом в своей собственной прямой и резкой манере, когда Жан появился на их уроке чтения после английской литературы. Теперь ему легче принимать подарки от тренера, поскольку они оба хранят секреты Жана. Поэтому он сидит в своем новом кресле и читает книгу, пока тренер занимает оформлением документов. Тишина – это ничто иное, как товарищ, и что-то в груди Жана успокаивается, когда его часы пищат, а тренер небрежно лезет в ящик стола, чтобы бросить Жану батончик мюсли. Жан медленно открывает обертку и думает о том, как он пережил свой первый учебный день, свои первые два месяца с троянцами, последние восемнадцать лет жизни к Гнезде. Он чувствует себя настолько смелым, думая о своих маленьких успехах, что осмеливается чуть-чуть улыбнуться во время еды.

—

Статическое потрескивание ночного разговора Джереми с его мамой по скайпу доносится из-под их закрытой двери. Жан пропускает через себя успокаивающий голос Джереми, как если бы он выпил чашку теплого чая. Они делают все, чем они занимались, всего неделю, но уже чувствуют себя так, словно знают друг друга вечность, как будто все, что было до Джереми, было всего лишь испытанием для получения награды. Голос Джереми ясен как день в общежитии, когда он рассказывает своей маме о Жане. Он использует такие слова, как красивый, добрый и талантливый. Он не говорит сломанный, грязный и использованный. Жан уверен, что если бы maman была жива, он бы рассказал ей о Джереми. Он бы сказал, что у него золотая кожа, добрая улыбка и ясные глаза. Он бы сказал, что Жан благодаря ему он чувствует крылья за своей спиной, потому что он еще никогда не был так свободен. Он бы сказал, что они вместе завтракают и держатся за руки, и что его поцелуи на вкус как пробивающиеся сквозь закрытые занавески солнечные лучи. Он бы сказал о танцах в клубе и спрашивал разрешения. Он бы сказал, что боится услышать от Джереми «беги», и боится, что Джереми останется. Он бы сказал, что никогда не видел собственного будущего, но здесь, в этот момент, он представляет, как сможет жить цветущей жизнью. Он видит диплом колледжа, карьеру в экси, пенсию с детьми, собакой и домом, который заставляет каждого, кто входит в дверь, чувствовать себя так, словно он вернулся домой. Он бы сказал, что знает, что ему предстоит пройти долгий путь, что выздоровление не является застоявшимся или совершенным, но что впервые в жизни у него есть желание продолжать. Он рассказал бы ей все это и еще миллион вещей, и на минуту Жан позволяет себе упиваться теплотой, которая приходит с возможностью.

—

– Ты рассказал обо мне своей маме. – произносит Жан ночью, когда они ложились в кровать Джереми. – Я… эм… да. Я просто… ты не против? – Джереми заикается, румянец проходит по его щекам, выделяя брызги веснушек. Он ненавидит, как он краснеет каждый раз, когда он смущен, взволнован или зол. – Если бы моя мама была жива, - шепчет Жан, проводя пальцами по скулам Джереми, - я бы тоже рассказал ей о тебе. – Жан проводит пальцами по губам Джереми. Джереми втягивает один в рот, не в силах проглотить тихий стон, вырывающийся из легких. Он перекатывается на спину, позволяя Жану оседлать его бедра, и их губы встречаются. Несмотря на весь свой страх, Жан настолько искренне любопытен и храбр в их медленном исследовании друг друга, что Джереми затаил дыхание. Они лениво целуются, медленно, заново узнавая друг друга. Джереми мычит, когда Жан прикусил его нижнюю губу. Он пробирается вниз, к его шее и ключицам, и легкий засос заставляет Джереми задыхаться. – Мне нравится, когда ты меня целуешь. – бормочет он в кожу Жана, отважно пытаясь сдержать дыхание, пока Жан спускается вниз. Он поднимает руки, когда Жан дергает за край его футболки, стягивет ее через голову и бросает на пол. Он проводит руками по груди Джереми, и со своего удобного положения Джереми наблюдает удивление на лице Жана, мелькнувшее перед тем, как он вновь наклонился, чтобы продолжить. Зубы нежно царапают его левый сосок, и Джереми выгибается, стоная, когда Жан тихонько смеется. Горячие губы скользят по торсу Джереми, язык погружается в пупок, прежде, чем снова провести влажную дорожку на его животе. Джереми хочет трогать, чувствовать, ласкать. – Могу я снять твою рубашку? – спрашивает он, не шевелясь, когда чувствует, что Жан колеблется. Он ждет, пока Жан примет решение. – Это не… я не… я не такой красивый, как ты. – Жан говорит с грустной улыбкой принятия, словно это груз правды, с которым он должен жить. Эти слова прозвучали с таким стыдом, что сердце Джереми замирает. Потому что Жан Моро – самый красивый человек, которого Джереми когда-либо видел, и он хочет убить каждого человека, который когда-либо касался Жана без его разрешения, каждого, кто заставлял его думать, что его тело принадлежит всем, кроме него самого. И тот факт, что Жан здесь, в постели, после идеального первого учебного дня, и его все еще преследует его прошлое, настолько выходит за рамки приемлемого, что Джереми хочет сжечь этот мир дотла. Жан заслуживает хорошего, например, доброты и принятия. – Ты самый красивый человек, которого я когда-либо встречал, Жан Моро. Мне все равно, если ты никогда не разденешься передо мной, ты все равно останешься самым красивым человеком, которого я знаю. – Джереми говорит так убежденно, что улыбка Жана блекнет, а глаза расширяются. Сердце Джереми содрогается при виде искреннего удивления Жана, словно он не может поверить, что Джереми назвал бы его красивым. Рот Жана безмолвно открывается и закрывается несколько раз. Джереми не стал настаивать на разговоре. Он крепко обнимает Жана и прижимает его к своей груди. Иногда необходимо впустить в себя правду. – Спокойной ночи, красавец. – говорит Джереми в затылок Жана. – Доброй ночи. – слышен нерешительный ответ.