Fevered

Его рот открыт, на голых руках разодранная кожа переливается всеми оттенками синего и фиолетового. Черные глаза расфокусированы, он не уверен, куда должен смотреть. Ему все равно, по большей части. Эдди — над ним. Кажется, он упускает что-то важное. Его широкая улыбка разрезает лицо, уголки губ тянутся прямо к выбритым вискам. Человечность в нем начинает угасать. Все эти следы на руках Вейлона тоже нарисованы им. Как и рассекающие грудь шрамы, отливающие зеленоватым и бурым. Глаза в глаза, по телу проходит дрожь. Они не знают, как вынесли столько времени порознь. Меркофф полнится разорванными узами, но они сумели сохранить свои. Каким-то образом. И вот они здесь. Вот, как выглядит их связь. Стены залиты кровью. Она сочится снизу, сверху, по пути забывая, что такое гравитация. Кровь — свежая, черная, в ее вкус Эдди влюбляется всякий раз, как пробует снова и снова. Оторванные конечности создают вокруг них гнездо. Ложе из плоти, как подтверждение их обоюдной искренности. Плотский грех дозволен и умножен в этом вакууме. Здесь — сотни Вейлонов Парков, они проносятся мимо их взора, исчезая из поля зрения. Отражаются от него эхом. Словно пульс, сердцебиение. Эдди с легкостью скользит своим членом в его разбитую дырку. Оба дрожат и смеются, треск их голосов обретает физическую форму вокруг их изогнутых, израненных, движущихся тел. Голос Эдди, низкий и сладкий, похож на мед. Задыхающийся визг Вейлона больше напоминает пыльцу. Мед и пыльца сливаются и сокращаются, улетучиваются и разъедаются. Секс здесь — обычное дело. Смерть — тоже. Жизнь никогда не ощущалась и вполовину такой же свободной, как в этих стенах. Вейлон не думает, что когда-либо научится снова жить иначе, по-старому. Что у него осталось в этом прошлом? Что такого есть в мире вне сна? Там никто не мог заставить его почувствовать себя так же. Вейлон — пурпурный, Эдди — зеленый, они сливается воедино. Должно быть, ощущается ужасно, но ни один из них не жалуется. Эдди вбивается глубоко в его рот со скоростью Двигателя, держит его голову обеими руками. Вейлон давится и задыхается. Эхо их голосов преследует друг друга. Они смеются, стонут и шипят. Мед и пыльца, мед и пыльца. Они не знают, что делать дальше. Просто делают. Эдди чувствует, как его сердце переливается сиянием. Вскоре свет станет таким ярким, что пробьется через грудную клетку. Вейлон знает — это любовь. Он пробует ее на вкус, когда Эдди кончает глубоко ему в глотку. Вейлон вылизывает его член, желая большего. Они оба жаждут друг друга. Они никогда не могут насытиться. Не могут утолить голод. Поджигатель, должно быть, пронюхал, что они делают. Потому что пока Вейлон держит Эдди за шею, яростно вбиваясь между его сильных, крепких ног, края комнаты охватывает багровое пламя. Тепло, но холодно. Вейлон хватается за Эдди, кончая на него. Они кричат. Пыльца чернеет, мед льется дождем. Удавки над ними покачиваются на невидимом, неощутимом ветру. Висящие на них тела тянут свою проклятую мелодию, убивая себя снова и снова на призрачных клинках. Клинки целуют их шеи, их бедра, их груди. Мешки натянуты на головы. Вейлон скачет на его члене. Его бедра движутся вверх и вниз, даря столько наслаждения, сколько возможно. Он вгрызается в шею Эдди, не останавливаясь, пока его губы не начинают походить на грязь, и даже тогда все еще есть, чего желать. Эдди рычит. Они меняются местами. Вейлон не может глотнуть воздуха, его душат колючие руки. Пальцы — ярко-розовые. Яд покрыт безумием. Ярость — любовью. Глаза Вейлона закатываются. Он ненасытно толкается бедрами навстречу члену. Оркестр играет для них из кухни вниз по коридору. Кастрюли и сковородки радостно хлопают в ладоши, восхваляя их любящий, счастливый союз. Вейлон выплевывает кровь в его рот. Он умирает, и его сознание уплывает к потолку, мгновенно попадая в ловушку одной петли за другой. Веревка оплетает его. Она оборачивается вокруг его рук, ног, запястий, лодыжек. Руки связаны за спиной, ноги согнуты. Он — как подарок. Его труп сходит с ума. Корчится, чувствуя себя пустым, неоплодотворенным, высушенным. Эдди удерживает его в своих руках. Воркует над ним. Он очаровательно влюблен. Он сделает для Вейлона что угодно. Глаза мертвеца закрываются. Уголки губ опадают вниз. Он больше не движется. Плоть начинает ослабевать. Если Эдди не задобрит его дух, себя явит скелет. Эдди оставляет тело своей жены, чтобы прильнуть к ее душе. Душа Вейлона не такая задорная, как тело. Душа помнит то, что тело позабыло. Рот зашит. Висящие над их головами матери и сестры были умны: они знали, их души были в том же состоянии, что и тела, пока не освободились. Эдди усмиряет его сопротивляющуюся душу. Она то и дело выпадает из реальности. Когда она появляется, то плачет. Рот зашит. Вейлон кричит, но Эдди может разобрать лишь бьющую его дрожь. Он гладит когтистыми руками бока Вейлона. — Мое уютное гнездышко, — поет он, грубо хватая Вейлона за ягодицы. Вейлон стонет, почти теряя сознание от шока. Ярость. Печаль. Предательство, несчастье, надругательство. Надругательство. Это — надругательство. Ни один из них не помнит этого теперь. Улыбка Эдди растягивается шире. Его глаза и нос исчезают, тело ниже зеленеет вплоть до пятого ребра. Они снова трахаются. Трахаться с душой Вейлона — горько. Слишком сильная отдача. Недостаточно взаимности. Эдди плачет, когда кончает. Он больше не видит, но чувствует запах. Не сработало. Его жена исчезла.