Розовые Сны

      Он любил Келлса. Скорее всего, так было всю жизнь, но смог распознать в себе это слишком поздно. Келли, сколько Доминик себя помнил, был единственным лучом света в его безумной, кровавой судьбе, хотя сам никогда даже близко не тянул на святого. Скорее, он был тем самым темным светом, что не позволял утонуть в себе, выдергивая, иногда в самый последний момент, из омута хаоса, заключая в самых безопасных объятиях в мире. В такие минуты казалось, что все решаемо, что однажды все закончится. И оно действительно закончится, но далеко не так, как Харрисон мечтал в своих слишком розовых снах. Ему снилось, когда темная часть успокаивалась и отступала, что за всей заботой и привязанностью Колсона кроется нечто действительно большее, что однажды они вдвоем смогут сбежать от всей этой чертовой анархии, в которую были втянуты по собственному и не очень желанию. Доминик мечтал о тихой, спокойной жизни где-то далеко от них всех. Далеко от безликих, ведьм. Как можно дальше от Бога. Но…       Но сейчас он, скинув осточертевшую тяжелую черную маску, смотрел в лицо шокированного Каулитца, одного из немногих, кто смог принять его в этой хуевой Академии. Смотрел ‒ и видел весь тот ураган эмоций от непонимания до ненависти с болью и предательством. Да, он предал их тогда, устроив резню по приказу сраных безликих фанатиков, в которую близнецы влетели по собственной тупости и дикой случайности. Но тогда над ним полностью взяла вверх безумная, темная часть. Да, он почти убил Тома, который в последний момент решил закрыть собственным телом Билла. И он бы прикончил их обоих, но появившийся Келлс в очередной раз спас от фатальной ошибки. А ошибки ли? Быть может, убей он их тогда, сейчас не пришлось бы драться с ними, такими полными праведного гнева и желания отомстить. За эти месяцы они стали еще сильнее, теперь Каулитцы слишком серьезные противники, и Харрисон действительно не уверен, что сможет их одолеть. Хотя в его задачу и не входила цель победить. Лишь задержать максимально надолго..       Удары металла о металл.       Скрежет и искры.       Билл бьет со всей возможной дури, подпитываемый всплеском адреналина. Он что-то кричит, вроде «почему так, какого хера, Харрисон?!». А что он может ответить? Разве он виноват, что родился исключительно для того, чтобы стать еще одним из них, тем, кого студенты Академии обязаны уничтожать для поддержания какого-то мифического баланса. Он молчит. Молчит, закусывая щеку в кровь изнутри, стараясь держать себя в руках. Слишком сложно вынести поток обвинений от одного из немногих важных людей в жизни, но уже чересчур поздно что-либо исправлять. Из этого поединка только один выйдет живым.       Лезвие косы со свистом пролетает слишком близко от лица, с трудом удается увернуться от следующего удара. Каулитц слишком быстрый, слишком взбешенный, он будто на грани, которую уже давно перешел сам Доминик. Вот только он почему-то лишь защищается, через раз переходя в короткую контратаку. Перед глазами сменяются картинки суточной и часовой давности.       База, глубокая ночь. Доминик, как и всегда, не может уснуть, закутавшись в кокон из одеял, словно самостоятельно созданная тьма намного безопаснее той, что снаружи. Словно собственные демоны не сунутся в его хрупкое убежище, но им, кажется, все равно. Черт знает, сколько он так просидел, жарясь от подскочившей температуры, ведь плотное одеяло не пропускало ни капли кислорода. И как только стало невозможно сделать вдох, Доминик сорвал чертову ткань, спрыгивая с кровати, путаясь то ли в простыне, то ли в чем-то еще. Сейчас было лишь одно место, где он сможет вдохнуть спокойно, успокаивая горящие огнем легкие. Он несся по каменному льду коридоров, петляя, почти врезаясь в редких адептов, абсолютно не обращая на них и их возмущенные выкрики внимания. Плевать, господи, блять, на всех плевать. Вот и заветная дверь, никогда не запертая специально для таких моментов. Специально для него.       Хлопнув ей, вслепую, потому что у Колсона, кажется, в комнате всегда темно и нет даже намека на электричество или сраную свечу, Доминик пробирается к нему на кровать, нависая сверху, уже, кажется, не сдерживая рвущиеся наружу слезы. На горле смыкаются шершавые жесткие пальцы, моментально сдавливая, вызывая лишь обреченные хрипы. Нужно быть действительно идиотом, чтобы завалиться к одному из лучших убийц организации вот так, вихрем, пока тот спит.       Первые секунды Колсон смотрит волком, продолжая все сильнее сжимать тиски, окончательно перекрывая крупицы кислорода, так что перед и так мутным взором начинают плыть черные круги, но проморгавшись и поняв, кого душит, с каким-то матом расцепляет смертельную хватку, тут же заключая в другую, жизненно необходимую, заставляя подогнуть локти и упасть на себя.       — Блять, Доминик, какого хуя?! — негромко, но с долей испуга и больше риторически спрашивает блондин. Он прекрасно знает, чувствуя, как кожу плеча смачивает соленая влага, и горячее прерывистое дыхание, что сейчас пацан не сможет ответить ничего внятного. Поэтому сжимает объятия лишь сильнее, переворачиваясь на бок, позволяя обвить себя ногами и руками, цепляться до синяков и царапин. Не нужно обладать даром прорицания, чтобы понять, что Харрисон в последней стадии раздрая, снова балансируя между абсолютным страхом и остатками адекватности. А у самого сердце не на месте, пропускает удары с каждым всхлипом Доминика.       Счет времени теряется, пока Доминик наконец перестает чувствовать теплые прикосновения пальцев вдоль своего позвоночника, и как они же зарываются в волосы на затылке. Подушка теперь в мокрых серых разводах, как и кожа Колсона, хотя на таком количестве татуировок этого и не заметно. И ему не стыдно за этот порыв, потому что он уверен, что и Келлс не злится на него за такое внезапное пробуждение перед самой важной миссией их ордена за последние двадцать лет. Липкий страх потихоньку отпускает, дыхание выравнивается, а воспаленное сознание затухает, давая наконец провалиться в спасительное царство морфея. Только он продолжает даже во сне так же отчаянно цепляться за своего спасителя.       И спустя почти сутки, обезвредив подавляющую часть сил противника, они так и не обмолвились о случившемся ни словом. Ситуация, по сути, рядовая, но Доминику слишком тревожно, он чувствует что-то странное, пока они бегут вниз, в подземелья Академии, а снаружи другие чародеи начали разрушать Город. Он чувствует, что вряд ли еще когда-нибудь увидит Колсона. Чувствует, что это будет его последний бой.       Что сегодня он умрет.       Поэтому, оставив Аннетт далеко позади, поджидать тех счастливчиков, что по-любому попытаются им помешать, и добежав до точки, где должен остаться сам Харрисон, он прямо на ходу хватает Келли за локоть и затаскивает за одну из колон. От осознания, что он сейчас собирается сделать, ладони предательски потеют, а к лицу будто приливает вся кровь из тела.       — Дом, ты чег... — договорить Колсону не дает жесткий, бесцеремонно затыкающий поцелуй. Доминик рывком притягивает убийцу за полы незастегнутой косухи к себе, вставая почти на пальцы, как драная балерина, потому что пятнадцать сантиметров разницы в росте сейчас не играют в пользу Харрисона, и впивается в слегка шокировано приоткрытые губы. Ощущения намного лучше тех, что он представлял себе, но как жаль, что приходится действовать так жестко, пытаясь вложить в эти несколько отведенных им секунд как можно больше, почти все, что хотелось так давно сказать, но не хватало смелости.       Вдалеке раздается глухой взрыв, и Харрисон с силой отталкивает Келлса обратно в центральный проход, бешено глядя на совсем потерявшегося мужчину. Губы горят и покалывают, все еще ощущая фантомное касание. У них нет времени даже объясниться, об этом напоминает возмущенный крик еще одной ведьмы, которую Келлс должен сопровождать до самого конца. Колсон чисто на автомате начинает пятиться к ней, но все еще не сводит взгляда с фигуры Доминика, который все же собирается с мыслями.       — Полюби… полюби все то хорошее, что останется в твоей душе обо мне, — оглушающий шепот, и Дом отворачивается, чтобы больше не видеть блондина. Зачастившие отголоски взрывов лишь доказывают, что через считанные минуты ему придется столкнуться с собственным концом, там, видимо, слишком сильные бойцы, раз с ними даже Аннетт не может справиться.       А Колсон в состоянии лишь в очередной раз растерянно моргнуть, развернуться на пятках и втопить дальше, вперед, к тому, ради чего он много лет назад ввязался в это все. В секунду, когда Доминик отстранился, единственным желанием было притянуть пацана обратно, но он не смог даже ответить на первый поцелуй. Как и не смог сказать, что уже давно полюбил, через боль, страх и весь тот пиздец, что окружал их. Но, как бы в конце этого часа не повернулось дело, он вернется за ним и выскажет этому мелкому чудовищу все, что гложет собственную душу.       Он не оставит его снова одного, уже точно не теперь.