Перекати-поле

Услышав от майора эту фразу, Ларьков опешил до такой степени, что последовавшего за ней удара даже и не почувствовал. Харламов выговаривал ему что-то тихим и яростным голосом, встряхивал жёсткой рукой за шиворот, а Ларьков глядел сквозь него, не убирая с лица механической ухмылки, и в голове перепуганной мухой по стеклу стучалась одна-единственная мысль: знает. Хрен его пойми, откуда, но точно все знает. Теперь пиздец! Потом его, конечно, отпустило - проморгавшись и отойдя после харламовских воспитательных процедур, Ларьков худо-бедно сообразил, что речь шла о караване и о чудом предотвращенном небывалом позоре перед начальством. Утомленные хмурые мужики в линялых куртках и вытянутых свитерах-"вшивниках" на начальство ничуть не походили, но острый, булатный блеск подчёркнуто безучастных взглядов выдавал их с головой. Да и приехали бы простые проверяющие с конвоем из "зелёных", как же. Впрочем, хер бы с ними. Вот с караваном получилось действительно скверно, но тут уж деваться было некуда: деньги Ларькову сейчас были куда нужнее, чем гильмендским героиновым торговцам. Как только Харламов, отведя душу, отошёл от него кошмарить остальных, тут же подскочил Мельник - обхватил за плечи, заглянул в лицо и спросил взволнованным полушепотом: - Ну че?! Ларьков выдохнул в пыльный воздух пустыни клочок табачного дыма и ещё шире растянул приклеившуюся к лицу неестественную улыбку. На самом деле хотелось усесться на землю, как в сопливом детстве, и плакать, пока соль глаза разъедать не начнёт. А ещё лучше - сдохнуть вот прямо на этом месте и не мучиться. Но такой роскоши Ларьков себе позволить не мог. Впрочем, никакой другой тоже, и уже очень давно. В десятый класс он в своё время поступать не стал - свалил в автодорожный с лёгким сердцем. Однако репродуктивную систему человека советские учащиеся проходили как раз в конце девятого: Минвуз постарался, радея за просвещенность населения в вопросах демографии. Поэтому о том, что с мужиками такая хрень тоже периодически случается ввиду резкого ухудшения мировой экологии из-за набирающей темпы индустриализации, а также радиоактивных выбросов и генетических сбоев, краем уха слышал. Правда, в конце мая, когда девятиклассники ярославской СОШ-13 обычно проходили эту животрепещущую тему, Ларькова с корешами гораздо больше скучной теории привлекали разглядывание весёлых картинок в учебнике и соревнования в остроумии на тему того, кто из них умудрится угодить в эти сраные ноль целых семь десятых процента. Что ж, следующая встреча выпускников обещала пройти ударно - у Ларькова теперь было чем сразить бывших приятелей наповал. Главное, к кабинету биологии не приближаться, а то биологичка новости услышит - заживо заспиртует и будет потом младшему поколению показывать в учебно-воспитательных целях. Как же, одна из редчайших в мире патологий на дороге-то не валяется. Ходячий экспонат, блять. Насчёт количества подобных случаев в армии, особенно в частях, расположенных в гиблых безнадёжных ебенях с адским климатом и экстремальными условиями для жизни, Ларьков тоже был в курсе. Ещё б не быть - вся 108-я до сих пор с упоением вспоминала цирк с отъездом на "гражданку" желторотого младлея Еременко по вине подполковника Рыкова из роты химзащиты. Самое веселье было в том, что Еременко целых полтора года крайне правдоподобно врал про дожидающуюся его дома девушку, даже письма какие-то вслух зачитывал. За время ларьковской "срочки" случались ещё какие-то похожие истории - нечасто, конечно, у них тут все-таки был не подводный флот, но все же случались, так что определённый риск, который стоило бы брать в расчёт, разумеется, существовал. Однако, во-первых, о его собственном желании или нежелании лететь в Афган никто не спрашивал - это была суровая данность, которую Ларьков собственным распиздяйством на последнем курсе автодора железно заслужил и даже не оспаривал, смиренно приняв в качестве расплаты за вечные прогулы. Во-вторых, других детей у Харламова не было ни от кого - ни от очень давно бывшей жены, ни от вереницы случайных мужиков, так что Ларьков нисколько не рассчитывал, что с учётом этого, да ещё при такой разнице в возрасте, у них что-нибудь получится. В-третьих, начиная всю эту неуставную рискованную поебень с майором, думал он не об этом, если вообще о чем-то думал. Как теперь показывала жизнь, очень зря. - Опять не рассказал? - бубнил Мельник у него под ухом, плотно прижавшись боком и плечом и уткнувшись осуждающим взглядом в каменную спину майора, пустынным форштевнем замершего на своём обычном месте в носу машины. Ларьков в ответ стискивал зубы и старался дышать через раз, борясь с очередным приливом мерзкой тошноты: если на БТРе временами бывало ещё терпимо, на гусеничном ходу внутренности будто бы перемалывало железными траками по живому. - Ты, Ларёк, неправ, вот без обид. Надо рассказать! А то что это, как ебаться, так он первый, а как ответственность нести... - Мельник, блять! - не выдержав, зашипел на него Ларьков, свирепо блеснув глазами. Даже тошнота ненадолго отступила от этой вспышки безнадёжной злости, отползла, будто тьма, прорезанная фосфорным снарядом. - Ещё громче давай ори, на все ущелье, блять, Хашему ж тоже интересно!.. - А че сразу Хашем? - дёрнул плечами друг. - Инженер-то, конечно, гнида та ещё, зато своего мужика одного с ребёнком не бросал. Сделал - за базар ответил, так сказать. А вот... - Слухи это все, - неохотно отозвался Ларьков, обрывая комсомольские возмущённые излияния Мельника на полуслове. На самом деле, вряд ли такие уж прямо слухи - не окажись это правдой, сам Ларьков на кабульских подпольных врачей не вышел бы. Просто истории о явно русских чертах у хашемовского пацаненка, как ни крути, отдавали изрядной долей научной фантастики, в такое до конца поверить было сложно. Хотя, с другой стороны, сколько народу за это время в горах пропало, всякое может быть. - Ты тему не переводи! - не успокаивался Мельник. - С хуя ли ты один должен разбираться? Это вообще идея не твоя была... - Ну, он меня так-то силой в койку не тащил, - невесело отозвался Ларьков, изо всех сил сосредоточившись на кромке гор, медленно плывущей вдоль дороги. На неё смотреть было куда легче, чем на суматошно мелькающие кустарники. Мельник вспылил: - И че, типа это подвиг какой-то ебаный или как? Бля, Ларёк, ты не хочешь разговаривать - давай я пойду поговорю, че за дела? - Тихо, блять, - сцепив зубы, Ларьков просунул кисть правой руки под локтем левой и незаметно, но больно сдавил чужое предплечье. - Хоть слово ему сболтнёшь, я тебя в мясорубку в пищеблоке затолкаю и скажу, что так и было. Деньги забрал? Мельник, окинув его недовольным взглядом, молча приподнял за ручку облезлую канистру, которую прижимал к себе локтем другой руки. Ларьков выдохнул: от сердца - и даже от желудка - заметно отлегло. - Когда поедешь-то? - пробормотал друг ему почти на ухо, придвинувшись ещё ближе. Ларьков, не поворачиваясь, хмуро пожал плечами: - В субботу-воскресенье увалы будут, тогда съезжу. У Харламова там хуйня какая-то в штабе, ему не до меня будет. Если что, ты меня прикроешь, - он с нажимом толкнул Мельника локтем и внимательно всмотрелся тому в лицо: - Прикроешь же? - То есть, ты прямо все, с концами решил - того? - неожиданно спросил друг, поворачивая голову под таким углом, будто бы рассчитывал заглянуть Ларькову не только под куртку, а и в самое нутро. Ларьков напряжённо ответил: - А че с ним ещё делать? Тут только под нож, сам видишь. - Ну, не знаю, - протянул Мельник и выдал вдруг, задумчиво разглядывая парящие в небе чёрные пернатые "галки": - Я б оставил. - Чего?! - Ларьков сначала закашлялся, потом заорал в голос, не стесняясь выпучившего глаза приятеля и шарахнувшегося в разные стороны народа: - Мельник, ты ебнутый?! У тебя совсем фляга протекла или как?! - Ларьков, сука!! - вклинился в их содержательную беседу майор, отчего они с Мельником, не сговариваясь, подскочили на броне, как током ушибленные. - Я, блять, от тебя отдохну когда-нибудь или нет? Можно до дома хоть спокойно доехать? - Виноват, товарищ командир, - неуютно поёжившись, проговорил Ларьков и поспешно отвёл взгляд в сторону. В последнее время смотреть Харламову прямо в глаза он избегал - не мог себя заставить, как ни старался. Хорошо ещё, тому пока было не до него: удвоенные дозоры, участившиеся вылазки "духов" и поганая история с младшим Васильевым забирали у разведчиков все время и силы. Что будет, когда этот завал наконец-то исчезнет, и майор вспомнит про их задушевные вечера один на один, Ларьков не хотел себе даже представлять. - Товарищ майор, это из-за меня все, - выручил его Мельник, высовываясь из-за спины друга, чтобы отважно пересечься глазами с грозовым темно-синим харламовским взглядом. - Лишнего сказанул, не подумал. Харламов сощурился, вгляделся пристальнее. Ларьков обнаружил вдруг, что уже несколько минут тельняшка под курткой скользко липнет к коже, а волосы сплошь мокрые от нездорового холодного пота. Такое у него обычно бывало по ночам или ранним утром, перед самым подъёмом, и переносилось куда легче тошноты, но сейчас вдруг накрыло так, что аж голова закружилась. - Че случилось у вас? - спросил майор уже другим тоном, переведя взгляд на Ларькова. Тот безошибочно считал это замаскированное "у тебя" и через силу замотал головой, тяжело опираясь вывернутым запястьем на выросты брони: - Ничего, товарищ командир. Отворачиваясь обратно, Харламов покосился на него с подозрением - наверняка заметил-таки бумажно-серую кожу, заострившиеся черты лица и болезненный блеск в глазах. Ну ничего, Ларькова-то уже заебало каждое утро эту картину в зеркале наблюдать, пусть теперь и майор тоже полюбуется. А то и вправду как будто ни при чем! Спохватившись, что его внутренняя риторика начинает смахивать на пламенные речи Мельника, Ларьков потряс головой и взъерошил вымокшие пряди беспорядочным движением руки. Выдавать себя никак нельзя - про гребаные двести долларов Харламов и так уже, судя по всему, догадался, а если он ещё больше сейчас спалится, то все окончательно полетит в пизду, как отец-основатель завещал. Этого допускать Ларьков не собирался. - Бля, бля, бля, Ларёк! - Трагическим шёпотом Мельника можно было без помощи громкоговорителя оповестить о тревоге три-четыре военных части средних размеров. - Тебе плохо опять, что ли? Брат, братишка, ты только держись, приедем скоро... - Мне от твоего долбоебизма плохо, - буркнул Ларьков, с усилием убирая руки от лица и выпрямляясь. Окружающие предметы постепенно приобретали болезненную, предобморочную яркость, и это не радовало. - Как ты вообще хуйню такую додумался сморозить? Пиздец, а я тебе ещё "адидасы" новые в отпуск одалживал. Себе их оставь, вдруг заразно. - Да ладно тебе, - Мельник успокаивающим жестом положил руку ему на плечо. - Че я сказал-то такого? Сам посуди: питание особое, это раз. С боевых снимают до самого дембеля, это два. Когда в Союз вернёшься, квартиру дают, выплаты там какие-то и прочая льготная ботва. Это три... - Слушай, ты, счетовод! - вскинулся Ларьков. - Если все так охуенно, сам че мужика не заведёшь? Я б с тобой с такой радостью местами поменялся, кто бы знал! - Харламовым бы тоже поменялся? - ехидно поддел его друг. Ларьков вздрогнул и косо взглянул на майора. Помолчал, ответил нервно: - Не знаю. Насчёт морального облика боевого товарища Ларьков даже не сомневался - совесть Мельника вполне позволила бы ему при наличии подходящих обстоятельств сесть на шею какому-нибудь симпатичному старлею и стиснуть её мертвой хваткой на зависть Люсе из кинофильма "Москва слезам не верит". А вот насчёт себя сомневался ещё как. Ларьков до сих пор не мог объяснить, что же толкнуло его к Харламову около двух лет назад. Азарт, любопытство, безмерное восхищение местной легендой - наверное, что-то вроде этого, по крайней мере, поначалу. Глубже Ларьков предпочитал не копать, и уж тем более не разбираться в причинах такого решения с харламовской стороны. В вопросах тонких материй майор отличался сверхъестественной неразговорчивостью, тянуть из него клещами было себе дороже, да Ларьков и не видел смысла. В последнее время он все чаще ловил себя на том, что по-настоящему Харламову никогда и не доверял - не потому, что было нельзя, а просто не разрешал себе, что ли. Ларьков привык жить по принципу "каждый за себя", отучился к кому-либо привязываться и просто не хотел вешаться с тоски, если (или, что вероятнее, когда) майор однажды выбросит его за ненадобностью, как стреляную гильзу - в лучшем случае. Поэтому вся ларьковская личная жизнь состояла из удерживания на лице маски поехавшего резьбой "деда"-похуиста и - в лучшие её моменты - обращённых к самому себе уговоров не расслабляться и всегда ждать подвоха. Майор по-своему о нем заботился, угощал сигаретами, кофе и дефицитной в этих краях вареной сгущенкой из консерв, учил жизни, несколько десятков с лишним раз помог не умереть бездарно и по глупости, а ещё с ним было просто заебись как хорошо - и в койке, и вообще. И этого, наверное, было достаточно. Но на словах Мельника внутри все равно что-то кольнуло - жгуче, ревностно и по-больному, всколыхнулось ярким негодующим заревом. Видимо, где-то в глубине души Ларьков все равно считал майора своим собственным и вовсе не желал ни с кем обсуждать перспективы какого бы то ни было обмена. Или это просто снова подкрадывалась к горлу злоебучая тошнота. - У вас че с ним, проблемы какие-то? - Мельник понял его молчание по-своему и, разумеется, как всегда неправильно. - Нормально же было все. - А то ты сам не видел, - огрызнулся Ларьков, теряя терпение. - "Нормально"! Я минут пять, бля, дышать не мог, в глазах одни кремлевские звезды. И ты тут ещё: расскажи, расскажи! Представляешь, че он со мной сделает? - Да ладно, Ларёк, да ты че, - друг неверяще помотал головой. - Это ж просто получилось так, ну, на нервяке все, ты под руку подвернулся, бывает. Вы ж постоянно цапаетесь, помнишь, ты говорил, врезал ему по пьяни в июле? Привычка, и всё. А вот узнает, в чем дело, больше пальцем тебя не тронет, я отвечаю. - А может, он уже знает, - произнёс Ларьков со злорадным удовлетворением в голосе. Не то чтобы действительно в это верил, но почему-то сгущать краски ему очень нравилось - вроде какого-то нездорового стремления доломать нетронутое, чтобы точно было не жалко. - Может, специально это и сделал, он же обо всём всегда в курсе. Помнишь, мы ржали, что он даже по ночам не спит? Насчёт местного фольклора была почти правда - Ларьков за всё время лишь несколько раз видел Харламова спящим, хоть и не понимал, как тому это удается. Как ни проснёшься, даже глубокой ночью, - майор уже на ногах, занят чем-то, ну или просто рядом с сигаретой лежит. Кстати, давать себя разглядывать Харламов не очень любил - не нравилось, когда на него во сне смотрят, сам говорил. Хотя Ларькову со скрипом позволял, конечно. - Бля, Ларёк, ты охуевший! - Мельник воззрился на него в неподдельном ужасе, будто бы Ларьков внезапно заговорил на афганском. - Ты че несёшь-то?! Харламов что, зверь, что ли, собственному сыну вредить? - Откуда ты про сына-то знаешь, - хмыкнул Ларьков. - У Еременко вон с Рыковым баба родилась. - Пф-ф-ф, - друг отмахнулся, пренебрежительно закатывая глаза. - Ты Еременко этого видел? Еле-еле душа в теле! Вот вы с Харламовым - совсем другое дело, у вас без вариантов мужик получится. - Ага, только нахера ему такие родители, - мрачно отозвался Ларьков, сцепив пальцы в замок. Безрадостная картина того, как их с майором общий ребёнок с раннего детства наблюдает за драками отцов, произносит своё первое слово на русском матерном и учится молочными зубами открывать пивные бутылки, одним из аргументов в пользу его появления на свет служить точно не могла. - Ну, и похуже бывают, - философски заметил Мельник. - У кого-то вон вообще отец - религиозный лидер моджахедов, полководец джихада... - Короче, Мельник! - не выдержал Ларьков. - Я тебя не спрашиваю, я тебя перед фактом ставлю. Отговаривать меня не надо, я все решил. И ты мне или помогаешь, или чертила ты позорный, усёк? - Да какие вопросы, помогу, конечно, - вздохнул тот, почему-то погрустнев. Ларьков вытер пот со лба ледяной ладонью, сглотнул горькую слюну и припечатал, завершая разговор: - Ну вот и заебись.