По ту сторону

Она всегда — хотя он не всегда ее понимал — казалась ему забавной. Фраза — черные слова, выведенные аккуратным, почти каллиграфическим почерком, опоясывающие его правое запястье (и левое тоже, но о левом он старался не думать). В детстве, глядя на нее, он увлеченно представлял себе того, кто ее ему скажет. При каких это будет обстоятельствах, кто этот человек, какую жизнь он живет? Ведь то, что этот неизвестный не местный, и ежу понятно — слова, впечатанные в кожу, написаны на языке внешнего мира. У большинства членов клана тоже так было. И большинство смирилось с тем, что никогда не встретит свою родственную душу — ради мира и спокойствия, ради благополучного существования глубоко в лесу, вдали от мира, они смирились, остались дома, не стремились найти того, кто был им предназначен самой судьбой. Но Курапика был не такой. Курапика весь был устремлен туда, за горизонт, и не только ради своей родственной души. Ведь в мире было так много всего, и Пайро… Пайро. Они выучили язык вместе, со словарем и при помощи Сиэлы, и тогда смогли прочитать свои слова. Правые — то, что тебе лично скажет твой предначертанный в первый раз. Левые — последние слова, которые ты от него услышишь. Про левую руку не принято было говорить, считалось, что это дурная примета, ведь если зло не замечать, оно исчезнет, верно? Так и здесь, если не говорить, не смотреть, не думать, то может и не узнаешь никогда, когда твой соулмейт умрет. Курапика прочитал обе фразы. С первой он посмеялся и понегодовал — все вместе, потому что на девочку он не похож, да и причем здесь цепи? Вторая поставила его в тупик: «мне жаль, что мы не встретились при других обстоятельствах». Это при каких же, что об этом надо жалеть? Он думал об этих словах и много, а потом отправился во внешний мир. И вычитал то ужасное известие, перевернувшее всю его жизнь с ног на голову, из газет. У него даже не получилось вернуться туда, не получилось проститься с родными, как это было необходимо. Ночами, лежа на холодной скрипучей койке из ряда других таких же в большой сырой спальне приюта, куда его определили, он ненавидел. Поначалу он даже не знал кого — просто людей. За их жадность, за их злобу, за их предрассудки. Ведь если бы люди не интересовались их глазами и не боялись, то кто бы стал тогда такое делать? Нет спроса, нет и предложения. Но спрос был, а значит, людей смело можно было звать ублюдками. А ведь когда-то он не понимал это слово — единственное, что он не понял из первой фразы своего предначертанного. Ублюдок с цепями. Теперь эти слова не казались ему смешными как раньше. Они казались насмешкой. Хотя в тайне все-таки хотелось, чтобы кто-нибудь однажды произнес это — стало бы тогда хоть на одну проблему меньше. Однако найти своего соулмейта было совсем не просто: на планете живет столько миллионов, даже миллиардов людей и это может быть почти кто угодно. Один из десяти тысяч — статистика нашедших друг друга почти как статистика добравшихся до пункта сдачи экзамена на охотника. И Курапика сдался — убедил себя сдаться — ведь в его жизни нет места ни соулмейтам, ни чему-либо еще кроме мести. Единственное ради чего он живет. Существует. Функционирует. Он просто не имеет права ни на что другое, он ведь даже не приехал проститься с родными, на что ему вообще рассчитывать? Мстители, злобные твари, убийцы вроде него остаются вечными грешниками, не прощаемыми и непрощенными. Он стал как те, другие, преступил порог человечности. От этого трясло, выворачивало наизнанку, а больше всего мучил вопрос: неужели тот или та достоин такого, как он? Но, по крайней мере, вопрос с цепями, терзавший столько времени, оказался до банальности простым: цепи были на его правой руке, оплетали запястье, скрывая надоедливую — въедливую — надпись, поднимались к локтю и выше, цепи были в нем, охраняя каждый его шаг и контролируя верность решений, отмечая каждый удар его неугомонного сердца. Он уже даже был готов согласиться на ублюдка, ведь, кто он не есть как ублюдок. Пока не поговорил с Гоном и Киллуа. Мальчики не знали и не могли знать, что за слова выведены на его запястьях — он им не говорил и запястья при них не оголял — а потому с чистой совестью поделились всем, что услышали, пока были в плену у пауков. Скованное сердце Курапики забилось, а затем почти остановилось в испуге, неверии и отрицании, когда он услышал от ребят то прозвище, которое получил у членов Труппы. Он понимал, что это значит. Он выкинул это из головы. Это неправда до тех пор, пока кто-нибудь не докажет обратное. Доказательств долго ждать не пришлось. Боги, почему это не мог быть, например, Леорио? Добрый, милый, хороший и верный Леорио? Потому что богов не существует, маленький ты ублюдок, ответил он сам себе. А Леорио слишком хороший для тебя такого. Ведь соулмейты — родственные души. Похожие. Словно отражение тебя самого. Курапика видел, как едва заметно вытянулось лицо Куроро, когда он с ним заговорил. Он видел интерес в его глазах, любопытство. Он почти почувствовал их и ведь, наверное, в самом деле почувствовал. И дал волю своим не-чувствам — первобытным эмоциям. Гнев. Боль. Страх. И ненависть, ненависть, ненависть. Яркая, пылающая, все заглушающая — как его глаза. Ему нужно стоп-слово, ведь простой окрик «Курапика!» от Леорио уже не помогает. Ему нужно… Убить. Но это невозможно. Он мог бы найти утешение во второй фразе, но теперь это тоже невозможно. Какое же это утешение, когда она стала звучать как насмешка? Последняя прощальная издевка из уст паука, смотрящего на него с таким неподдельным интересом. Как на муху, тщетно пытающуюся выпутаться из липкой паутины. Мысль заняться поиском глаз, вместо мести, кажется единственной правильной мыслью за последнее время. Курапика старался не дышать — или дышать через раз — Курапика старался не слушать это туканье в висках, похожее на заполошный стук собственного сердца. Курапика выполнил свою миссию — не до конца — но теперь уже всё, жизни кончились. Игра окончена — game over. Принц оказался удивительно сильным противником и удивительно гадким. Невеселое путешествие закончится здесь, но хотя бы он не будет один. Мягкие, почти кошачьи, шаги по дорогому королевскому ковру и присутствие тяжелой и сильной ауры. Не мерзкой, как у принца, просто мрачной. Он понял, кто это, еще до того как успел отдать отчет себе в своем понимании. — Это ты, — выдохнул он. Облегчение. Какое облегчение. — Я рад. В висках бесконечное тук-тук-тук, а в глазах — алый. Умираю, как герой дешевого кино, подумал Курапика, и мысль показалась смешной. Теперь все снова смешное, а насмешек, должно быть, не существует. И взгляд Куроро тоже понимающий, не насмешливый. Слова, сказанные им, прозвучали без малейшей издевки. — Мне жаль, что мы не встретились при других обстоятельствах. Курапика закрыл глаза.