На прохладных простынях

Густые облака лежат на небесной канве спутанными пучками кудрявых волос, против желания прочёсанные щетинистым гребнем. Платиновые волосы Сары были переброшены на плечо. Идеально-уложенные и сияющие. Поблёскивающие серебром веки, идеально выкрашенные в бордовый губы. Веснушки, просвечивающиеся, неуместно торчащие из-под тональной основы. Последнее настоящее не поддаётся вытравлению. Волосы перекрасила, розовые губы сокрыла, на глазах — линзы. Веснушки всё портят. Не так. Это она всё испортила. Слишком давно и безысходно. По крайней мере, если она сделает лицо построже, ни одна подчинённая шавка не усмотрит блестящие от слёз глаза. Но она бы удивилась скорее, если бы в самом деле случилось так. Одна замечает, да не совсем то. Новенькая, только с вуза. Амбиций много, мозгов чуть поменьше. Новенькая с глупым, коряво выписанным на бейдже именем «Джейн», чей отчёт был возвращён для исправления, бойко вопрошает: — За что вы так меня презираете?! — Задашь этот вопрос когда научишься делать меньше двух ошибок в квартальном. И, может быть, я даже отвечу. — Да как вы вообще спите по ночам? — едко и ненавистно выплёвывает Джейн. Задыхается от злости, безысходности. Она — золотая девочка, всегда всё удавалось по первости, и вдруг какая-то начальница с платиновыми волосами и бордовыми губами на тысячную попытку вторит: «не можешь. ничтожна». В самом деле, Джейн не так плоха. Она всего лишь старается изо всех сил. Её старания всего лишь уже два перебитых месяца остаются окритикованными в пух и прах. Обрывистый стук каблуков затихает. Она оборачивается, а практикантка леденеет от ужаса. В глазах её начальницы столько боли, что в ней захлебнулся бы весь офис. Нет. Весь квартал, добрая половина провинции. — Одна. На прохладных простынях, — голос звучит перекалённой сталью. Сара обращает ледяной взор на Джейн, застывшую в том же свирепом оскале, но с поникшими плечами и пустыми от сожаления глазами, и бесцветная усмешка отдаёт рычащими нотками. — Я очень люблю дорогую водку. Точка. Педантичное стучание каблуков возвращает офис к жизни, выдёргивая из созерцания сцены. Сара, автоматически вышагивая от бедра на негнущихся ногах, бредёт к своему кабинету. Офис вздрагивает в последний раз, едва отрываясь от бурления кипящей во единой статичности жизни, когда дверь звучно ударяется о дверной проём. Она падает в кожаное кресло, разминая переносицу пальцами. Внимание привлекает фотокарточка, заключённая под блестящее в солнечных лучах стекло. Её проклятье. Её крест, тянущий на дно уже очень и очень давно. Без шанса всплыть и воспарить. Эмбер Смит. Бывшая одноклассница. Девушка, из-за которой Сара вот уже 7 лет спит одна в своей по умолчанию холодной кровати, для верности залив в полупустой желудок пару глотков водки. Без неё мучают кошмары. Привычка въедлива. — За что ты презираешь меня? Что я делаю не так? У Сары проблемы со сдерживанием гнева, с матерью, не желающей видеть дальше своих забот, и, бонусом, с новенькой, заявившейся посреди семестра и переполошившей лягушатник под названием старшая школа Клирвью. По-хорошему, новенькая была виновата лишь в одном. Влезла туда, куда не приведи господь по своей воле сунуться хоть единому сумасшедшему. В душу местной стерве. Сразу посыпалось всё её с горем пополам непрошибаемой стеной воздвигнутое величие. Но делала она это по-особенному унизительно. Нежно. Так, будто ей в самом деле был интерес до её глупых, совершенно бессмысленных личных проблем. До того, что она привыкла прятать даже от самой себя. — За что? Ты занимаешь место. Ты никому не сдалась здесь, и переезд твой — ошибка. — Ты верную тактику выбрала. Если слишком долго подменять слабость злостью, однажды поверишь, что она ею является. Вот только, Сара, однажды это приведёт тебя в бездну. Самую настоящую. Такую холодную, что ты до костей замёрзнешь. Сара ушла, плюнув девушке под ноги. Тем же вечером Воннегут рыдала у новенькой на коленях. С этого и начались их отношения, называть которые таковыми языки не поворачивались у обеих. Зато резво выводили узоры по коже и сплетались в пьяняще-терпких поцелуях со вкусом вишнёвого бальзама для губ и оттенком сливы — помада местной стервы. Тогда величие осыпалось разом. Она была слаба, но скалилась до отчаяния. До победного. Однако победить новенькую у Сары не вышло. Хотя бы потому, что той былая стерва сдалась добровольно. — Давай уедем? — шепчет Эмбер, поглаживая едва заметно отросшие у самых корней платиновые волосы. — Совсем умом тронулась? До выпуска целых полгода! — Вот именно. Всего лишь полгода. Неужели тебе по душе эта дыра? — Само собой, нет, — девушка обречённо усмехается, накрывая крашеное лицо ладонями. Эмбер бережно обнимает её голову, потираясь щекой о ладошку. Сара сквозь пальцы смотрит на неё. Обессиленно. Обе устали просто безумно. Город тянет на самое дно, нет, он им и является. Такой тошнотворно крохотный, что все друг друга знают. Такой душный, что ни шага сделать, ни слова сказать. И они устали, неимоверно устали лицемерить, целуя друг друга украдкой, перебежками, в туалете во время обеденных перерывов или на крыше в самом конце дня. — Но нужно подождать, — вдруг бодро, смело заговаривает она. — Немного совсем. Тогда мы нагнём всех этих придурков, вот увидишь. — Да не нужны мне эти придурки. Мне дела нет ни до кого кроме тебя. Сара улыбается в отдающие кислинкой вишнёвые губы. В этом и был секрет их гармонии, пускай и более хрупкой, чем сталь при низких температурах. Они отдавались беззаветно, безнадёжно, без малейшей оглядки. Но такого рода любовь, не имеющая никакого права на это название, и не могла иметь иного исхода. До выпуска оставалось несколько месяцев. Девушки лежали на крыше родной старшей школы, соприкасаясь головами, и в молчании разглядывали звёздное небо. — Са-а-ара. — А? — Не передумала? Девушка шёпотом выругалась, спешно осаждая раздражение. Уголки губ Эмбер проказливо поползли вверх. — О чём ты? — О поступлении в Университет Британской Колумбии. — А, это. Нет, не передумала. — Видеться три раза в год, по праздникам... — А что ты предлагаешь? Перебирайся в Ванкувер со мной, поступишь там же. — Родители давно запланировали переезд в Калгари. Отцу снова предложили работу. — Но ведь ты не обязана ехать с ними на этот раз. — Не в этом дело. Я хочу этого. — Видеть меня три раза в год? — Сара, нет. — Сара, да, — свистом сорвалось с очерченных сливовым губ. — Несомненно радует, что ты так трепетно ко мне относишься. — А тебе, разве тебе обязательно поступать в этот чёртов распиаренный университет? — Я хотела этого. Всегда. — Когда желания твоей матери успели снова стать твоими? Сара одним движением вырвала сумку из-под головы лежащей на ней Эмбер. Та приложилась затылком о бетон. Девушка унеслась прочь, разъярённо стуча танкетками. Судьба пошла по намеченному. Эмбер Смит, как и грезил отец, поступила в Калгари, на факультет астрономии. Сара Воннегут улетела в Ванкувер, пред тем скомканно попрощавшись с возлюбленной. Правда, так, словно они едва знакомы были. Так прошли первые полгода. Врозь, поодиночке. С сухими строчками писем и редкими звонками. Исправно поздравляли друг друга с днём рождения и врали, что всё хорошо — дежурно, совсем не назло. Но и о хорошем молчали, постыдно стесняясь друг друга и общего похороненного по глупости прошлого. Сара решила прилететь. Очнувшись одним утром, поняла, что это необходимо. Им обеим. От этого не деться никуда. Даже если долго и упорно бегать, даже если в самом деле начинает казаться, что побег успешен. Билет был куплен. Эмбер не предупреждена. Не отдавала себе отчёт — сюрприза ради или опасаясь, будто узнай она — запретит. Сара отказывала себе в этих мыслях. И без того страшно до трясучки. И дело было отнюдь не в страхе полётов. Она сжимала в руках сумку так натужно и нервно, что болели побелевшие пальцы. Она кусала розовые губы, стоя под дверью после троекратного звонка. Потряхивало так, что, выйди сейчас из дома незнакомка, не её Эмбер, скажи она, что Сара Воннегут ошиблась — она вздохнёт с облегчением и уйдёт. Так и происходит. Открывает дверь незнакомка. Но вместо ожидаемого облегчения накрывает холодный пот. Ведь на девушке измятая, знакомая каждой складкой футболка. А голос — такой родной, что колени начинают дрожать, вопрошает из другой комнаты тошнотворное: «милая, кто там?» Она уносится из дома Эмбер Смит, стуча танкетками. Почти как в тот день. Разбитая наповал, прочь от своей... Уже не своей Эмбер. Улететь хотелось так сильно, словно здесь ей от стыда и боли нечем было дышать. В том была звериная доля правды. К счастью, оцепенение сошло, как только она приземлились. Или села в самолёт. Или спустя месяц. Два. Год. Она не считала. Звонки первое время старалась тактично пропускать. Не звонила сама. Потуги с обратной стороны утихли спустя полгода. Саре стало на порядок проще дышать. Разумеется, так просто всё быть не могло. Не имело никакого, в сущности, права. Три месяца тишины принесли последующие два, гневно сыплющие всё, что она заслуживала (и даже не совсем). До одного момента. До клока бумаги, брошенного в конверт, доставленного прямиком из, будь он трижды проклят, Калгари. Эмбер Смит не спрашивала и не узнавала. Она ставила в известность. «Приеду восьмого ноября. Не скучай». У Сары остановилось сердце. Календарь финально пнул по рёбрам неперевернутым вчерашним шестым ноябрём. Первой была убогая мысль сбежать к чёртовой матери из страны. И боялась, и от предвкушения, грызущего плечи и локти, дождаться не могла. В первый день на рабочем месте съела всю алую помаду. Весь второй думала, окончательно с ума сойдёт. Переброшенная через кольца календарная страница наконец принесла его — то самое восьмое ноября. Аккурат за час до прибытия аэропорт Ванкувера уже вмещал целую толпу встречающих, а среди них бродила дёрганная, с искусанными губами, Сара. Со сливовыми, почти в тот самый оттенок из выцветшей памяти. Рейс был задержан. Перенесён. А потом случилось страшное. Голос в новостной ленте. Он её разбил. Уничтожил. Самолёт, идущий по рейсу 505 Калгари-Ванкувер, потерпел крушение в результате отказа одного из двигателей и ошибочных действий экипажа по устранению неполадок. Из 130 человек на борту погибло 39 при посадке, ещё 8 человек скончались в больнице из-за тяжёлых травм. 74 человека, включая семь членов экипажа, получили серьёзные ранения. У Сары Воннегут из глаз посыпались искры. Она, бросив сумку, понеслась к табло. Эмбер Смит оказалась в числе госпитализированных. Сара не смыкала глаз ни на минуту с того дня. Ни в поезде, ни в такси, пока добиралась до злополучного Келауна, где самолёт произвёл экстренную остановку. Трясущиеся руки, кофе, едва подавляемые срывы на попутчиков и персонал. Бессильная злость на саму себя сжирала заживо. До тех пор, пока она не прибыла в больницу. Тогда ноги отказали идти, а голова, банально — думать. На негнущихся Сара дошагала до входа. — Мне нужна Эмбер... Эмбер Смит, — упуская приветствие, осипшим голосом умоляет Сара девушку за стойкой регистратуры. — Подождите минуту, — автоматически отвечает она, рыская по документам. Но молодое лицо всеми мускулами вздрагивает. У Сары падает сердце. Девушка обрывисто шепчет. — Будьте добры, пройдите на второй этаж, в двадцать первый кабинет. Сара кивает, ноги по-прежнему едва слушаются. После сбивчатого стука отворяется дверь. На пороге кабинета её встречает мужчина — грузный и в огромном халате. — Прошу прощения... Я к Эмбер Смит... она поступила после... Сару прерывает выставленная вперёд ладонь. Сердце падает. В чёртов тысячный раз. — Её уже увезли. Мне очень и очень жаль. Сумка из её пальцев выскальзывает, гулко приземляясь на пол. Из открытого кармана вываливается измятый клок бумаги. Мисс Воннегут покидает свой кабинет затемно. Офис мёртв, по всему уставленному компьютерами залу давно расползлась непроницаемая темень. И свет от одного работающего мерцает у самого конца коридора маячком. Новенькая Джейн долбит по клавишам так, словно выбивает всё хорошее из той, кто обязал бедную девушку сидеть в офисе ночью. Вместо сна и тёплой постели. — Не хочешь? — в тонких наманикюренных пальцах начальницы болтается миниатюрный графин. Новенькая трёт глаза, ошалело пялясь на предполагаемый мираж. В самом деле легче поверить в то, что она ей снится. — Не откажусь, пожалуй, — наконец отвечает девушка, хмуро отодвигаясь на скрипящих колёсиках кресла. Спустя полчаса Джейн от ударившего в голову алкоголя начинает заикаться. Спустя час мисс Воннегут удаётся улыбнуться. Спустя 2 часа они сидят на заднем сидении такси, стараясь не смотреть друг на друга. — Куда тебе? — как можно громче спрашивает мисс Воннегут у попутчицы. — Бел-Эр. — Вы слышали, даме на Бел-Эр, — обратившись к водителю, бесцветно бросает она. — Ты не останешься? — Едва ли ты живёшь одна. Ни одна самая отчаянная тупица не станет терпеть то, что терпишь ты, имея собственные апартаменты на чёртовом Бел-Эр. Джейн робко и сконфуженно улыбнулась. Сара вздохнула. Нет. Не то. Совсем не её. Сара закуривает, как только чертовски наивная Джейн покидает авто. Тянет дым лёгкими, зажав в зубах. И покидает салон следом, высмаливая по счёту третью. Поворачивает ключ, легко толкает дверь, и та поддаётся. Дом тёмен, холоден и до безумства пуст. Тот дом, что она сняла после гибели Эмбер. Где принципиально практически ничто не было тронуто с тех пор, но она не чувствовалась — её возлюбленная, которую достаёт смелости назвать таковой лишь сейчас. И ведь поздно. Совсем. Быть может, однажды, пускай и не сегодня, мисс Воннегут позволит себе быть счастливой. Быть может, однажды она себя простит. А до тех пор её Эмбер будет прохладными пальцами обнимать пустое сердце. Каждую ночь, во снах, в холодной постели, однажды принадлежавшей ей. — Ты была права, милая. Я в бездне. Мне холодно. До смерти холодно.