Исцеление болью

Вот что, что они в нем находят?! Ладно, был бы он породистым красавцем, тогда понятно. Лаки смотрит на себя в зеркало невидящими глазами. Отражение разительно отличается от того юноши, которым он помнил себя в восемнадцать лет. Не только возрастом. Десять лет назад он аккуратно стригся, носил приличную одежду, и каждый альфа разглядел бы в нем жажду любви и веру в прекрасное будущее. Итак, ему предстоит третий брак? Еще одна отсрочка — и с ней новые издевательства? Вчера, после финальной вечеринки, он собирался покончить с собой. Ни в бордель, ни в приют он не отправится. Лучше потерять жизнь, чем остатки самоуважения. Впрочем, зачем себя обманывать? Он хочет умереть вовсе не из-за принципов, а просто потому что не вынесет таких перемен. Только представить себе жестоких скотов, таких же, как его прошлые мужья, десятками каждый день, которым он будет не в праве ни в чем отказывать как клиентам… В этом проклятом рабовладельческом мире мужья могут делать с омегами почти что угодно, но все же есть хоть какие-то ограничения. В борделе возможно все: ущерб здоровью, пытки, убийства. В приюте практически так же. Только бордель означает ежедневный алкоголь и щедрые угощения, музыку, имитацию праздника, хоть минимально чистые постели и душ. В приюте насилуют тайком, а в открытом доступе, кроме работы на измор, что Лаки не пугало, голод, теснота, грязь, унижения и оскорбления. С людьми каждый день обращаются как с отбросами общества, хуже, чем самые жестокие альфы с провинившимися омегами. А важнее всего вот что: у работников борделя есть хоть один выходной в неделю и, когда нет клиентов, они предоставлены сами себе, а приют означает круглосуточное подчинение. Негласная тюрьма без малейшей иллюзии выбора. Брак не в пример лучше. Но разве и это существование можно назвать жизнью? Где найти сил, чтобы от нее отказаться?! Лаки проклинает себя за слабость. Ему кажется: другой на его месте давно бы совершил суицид, тем более нужные таблетки куплены и ждут своего часа. Беда в том, что Лаки — двадцативосьмилетний молодой человек, который очень хочет жить. Он обожает смотреть на океан и ночное небо, слушать шум дождя и любимую музыку, он мог бы еще шутить и танцевать. Лаки так многое нравится! Родись он альфой, а не омегой… Или не потеряй права переходить в беты… Жить бы тогда да жить! Если бы только его оставили в покое, позволили спрятаться, уйти в подполье — тихо, как мышке. Если бы пощадили… Давай, мечтай побольше, зло смеется сам над собой Лаки. Будет что вспомнить, когда придется стоять на коленях у ног господина, пока тот завтракает. Или когда розга будет снова и снова свистеть, обжигая кожу, а ты — стискивать зубы, чтобы не заскулить, мечтая откусить себе дерзкий язык. Или когда тебе запретят слушать музыку и гулять в одиночестве, просто так — из прихоти, хотя в этом нет вреда. Просто потому что ты это любишь. Наверное, можно не замечать, что живешь во времена узаконенного рабства. Можно не интересоваться политикой и считать, что нынешний уклад — хорош, просто потому что так жили предки. Можно. Но только если раб — не ты сам. Какое малодушие: надеяться на что-то, оттягивать неизбежное… Что ждет его дальше? Вот Макс внезапно позвал в ресторан. Лаки прекрасно знает, как мыслят альфы. Все заранее просчитано и спланировано. Если уж кто-то из них решает вложиться в свидания, значит, готов идти до конца. Значит, рано или поздно последует предложение. Значит, опять Лаки выбрали. Считай, повезло. Очередной узаконенный насильник и садист будет срывать на нем свое разочарование в жизни и вымещать комплексы. Можно повести себя на свиданиях так, чтобы альфе раз и навсегда расхотелось заключать с ним брак. Главное — оставаться в рамках закона. И тогда сроки продлят: можно ходить на свидания, тянуть время, оставаясь свободным… А если Макс не передумает… Ну что ж! Лаки не станет больше пытаться понравиться. Наоборот. Будет вести себя, как захочет. И если этот Макс взбеленится… Если покажет свое истинное лицо… Это наконец подтолкнет Лаки к решительным действиям: таблетки всегда при нем. Нет, больше унижать он себя не позволит. Дверь в смерть открыта — это пусть иллюзорная, но свобода. Служение мужу? Покорность альфе? Ха! Альфу ждет неприятный сюрприз. Что ж, все это может быть даже весело…

***

Ресторан «Mirror» встречает посетителей поистине королевской роскошью. Окна до пола, впускающие темную синеву небес. Мрамор и бронза отражаются в антикварных зеркалах. Фрески и скульптуры соперничают в изяществе. Элегантная мебель поблескивает розовой медью, а кремовые стены, гардины и скатерти радуют взгляд деликатными полутонами. Приглушенный свет. Негромкая музыка. Макс в безукоризненно сидящем на нем синем костюме и дорогом галстуке выглядит более чем уместно. Лаки это не удивляет. Куда серьезнее озадачивает невозмутимый вид, с которым он встречает самого Лаки. Когда тот входит во все это розово-кремовое убранство, эффект такой же, будто в театре на позолоченную стену нанесли неприличное граффити. На Лаки бриджи аметистового цвета, усеянные пайетками, черная маечка с надписью «Ненавижу всех» и яркое алое перьевое боа. При этом смуглость и распущенные черные волосы сами по себе кажутся вызывающими во времена, когда каждый альфа стремится выглядеть как хладнокровный скандинав, а каждый омега готов красить волосы и носить линзы, чтобы сойти за белое-пушистое, голубоглазое создание. Посетители за столиками провожают пестрого омегу глазами, и Лаки уверен, что это вовсе не то внимание, которое польстило бы Максу. Но если это и так, тот не показывает недовольства: как говорится, ни один мускул не дрогнул на лице. Хотя Лаки не очень-то понимает выражение: почему лицевые мышцы должны задрожать — от нервного тика, что ли? — Наконец-то можем пообщаться спокойно, — говорит Макс после обмена приветствиями. — Теперь у нас значительно больше времени, чем семь минут. — А сколько Вы выделили на наше общение? — спрашивает Лаки. — Бьюсь об заклад: у Вас расписаны и другие дела на сегодняшний вечер. — Нет, я ничего не планировал. — То есть Вы уверены, что после ужина я поеду к Вам? — усмехается Лаки. — На первом же свидании? Не ожидал, что Вы такой озорник… Макс слегка смущается: — Я не собираюсь торопить события. Не буду делать ничего рискованного для Вашей репутации. — Моей репутации?! — Лаки громко смеется, хотя ему совсем не весело. И с удовольствием отмечает про себя, что люди за соседними столиками оглядываются. — Она запятнана, словно праздничный костюм бездомного. Неужели Вы хотели найти кого-то порядочного на вчерашней помойке?! — Между прочим, брачное агентство принадлежит моему приятелю. — И он предложил Вам поискать там избранника? — всплескивает руками Лаки. — Правда? Чем же Вы так ему насолили? — А чего Вы ждете от своего альфы? — перехватывает инициативу Макс. Он пристально смотрит карими глазами, и Лаки думает, что у него приятный бархатистый взгляд. Макс понравился бы ему… если бы ему еще мог хоть кто-то нравиться. — Жду, чтобы он был — и все. Вы знаете мою ситуацию, — и Лаки как бы случайно толкает бокал, вино из которого заливает стол. — Весьма откровенно, — хмыкает Макс, бросая салфетку на винную лужицу и подзывая официанта, чтобы устранить неудобство. — Но ведь это выбор, от которого зависит Ваше будущее. И, в том числе — Ваша безопасность. — Думаете, если мы обсудим предпочтения в искусстве, быте и даже сексе, это что-то даст? — тихо спрашивает Лаки. — Вот Вы признаетесь, например… Вам нравится делать больно? — Это обширный вопрос, — отвечает Макс. — Честный ответ на него будет: и да, и нет. Да, меня возбуждают игры с физической болью. Нет, я ненавижу причинять душевную боль. Да, я бываю агрессивен в гневе, но всегда контролирую ситуацию. Нет, я не люблю насилие. Нет, я не позволю себе причинить вред избраннику. — То есть Вы хотите не только делать больно, но и требуете, чтобы партнер убеждал Вас, что ему самому это нравится? — усмехается Лаки. — Предпочитаю правду, — сухо отрезает Макс. — Если у Вас так мало требований к партнеру, чем Вам не подхожу я? — Простите?.. — Вы не пытаетесь меня расположить. Даже наоборот. Вы ведете себя как… гм… как недальновидный человек, а рассуждаете, как наблюдательный и оригинально мыслящий. Так как второе имитировать невозможно, прихожу к выводу, что Вы зачем-то хотите казаться хуже, чем Вы есть. А он не так прост, думает Лаки. — Или я такая противоречивая натура, — замечает он. Макс молчит и как бы между прочим вдумчиво поглаживает от костяшки до ногтя каждый палец лежащей на столе правой руки Лаки. Прикосновение кажется более интимным, чем если бы альфа развязно его поцеловал. Лаки отворачивается, но руки не убирает. Кажется, Макс делает это не просто так, тестирует. И Лаки не знает, что именно он проверяет: чувствительность, покорность или что-то еще. Лаки озабочен не тем, чтобы угодить. Наоборот, он хочет не пройти проверку. — Расскажите о своем идеальном дне, — требует Макс. — Представьте, что деньги, время, возможности — не вопрос. Чем бы Вы занимались утром, днем, вечером… — Вставал бы раньше мужа и готовил для него и себя завтрак, — перечисляет Лаки, и в его голосе звучит насмешка. — Завтракал у его ног. Провожал на работу. Выполнял приказы… — Лгать не надо, — строго перебивает Макс. — Я хочу узнать Вас, а не страницы учебника для омег. — Упс! Ну тогда бы я валялся до обеда, потом принимал ванну и пил шампанское, шел погулять по магазинам с кредиткой альфы… — И снова ложь, — уже весело замечает Макс. — Не знаю, есть ли в учебниках для омег раздел вредных советов, но это явно оттуда. Еще попытка. — Чего Вы хотите? — вздохнув, спрашивает Лаки. — Понять именно Вас. — Не получится, — качает головой Лаки. — Я сам себя не понимаю. Допустим, я бы хотел проснуться в доме у океана. Один. Гулять по пустынному берегу, слушая музыку. Глазеть по сторонам. Рассказывать самому себе разные истории. Потом вернуться домой и заниматься литературными переводами, попивая чаек. У меня, конечно же, было бы образование и навыки, позволяющие этим зарабатывать. Затем можно было бы наскоро пообедать и поплавать. А вечером нанять лошадь и покататься верхом. Или, может быть, сходить в кино. И лечь спать. — И Вы не хотите, чтобы кто-то лежал рядом с Вами? — Нет, — качает головой Лаки. — Ну как, разочарованы? Не странно ли: омега, который мечтает об одиночестве? — Напротив. Спасибо за откровенность. — Думаю, на этот раз лжете Вы. — Я стараюсь никогда не лгать. Во всяком случае, мое слово что-то, да значит. А у Вас отлично получается описывать свои желания. Но я бы хотел спросить еще кое-что. Истории. О чем они будут? — Ох, всякая ерунда, — пожимает плечами Лаки. — Что-то навеянное музыкой. Что-то, рассказанное океаном. О том, как солнце прижимается к земле на закате и подрагивает… — … будто не хочет с ней разлучаться, — подсказывает Макс. — Уверен: истории, расказанные океаном, должны быть пропитаны теплом. Согреты любовью. Значит ли это, что Вы хотите любви, но настолько разочарованы в людях, что согласны согревать свое сердце чужими историями? — Слишком сложно и красиво для меня, — говорит Лаки, опустив голову, и звонко смеется. Ему больно. Лаки кажется, будто его внезапно хлестнули словами, и это не плеть, а что-то, раздирающее до костей, проникающее до сердца. Должно быть, невидимый кнут. Еще больнее, когда альфа берет его руку в свою, а он опять ее не забирает.