Разбитое сердце Одри

      Проснувшись, Одри не сразу заподозрила, что что-то не так.       Сначала она пыталась не задохнуться — нос забился так, что пришлось дышать ртом. Потом с мучительным трудом села, приложив ладонь ко лбу, но не поняла, есть температура или нет. Зато боль врезалась в виски и затылок моментально. Мозг включался медленно. Впрочем, Одри не была уверена, действительно ли включался.       Осознание, что день начался как-то неправильно, подползало со скоростью ленивца. Одри глянула на соседнюю сторону кровати и не обнаружила там Малека. Она этому не удивилась: он всегда вставал раньше неё. Правда, потом приходил будить, однако сегодня его хитрющее лицо с утра пораньше над ней не нависало. Отсюда возник вопрос: а сколько вообще времени?       Одри придвинулась ближе к прикроватной тумбочке и спустила ноги на пол. Рука потянулась к телефону, большой палец нажал на кнопку блокировки. Экран бесстрастно показал — почти час дня. Брови сошлись на переносице, пока мозг, превратившийся в доисторический компьютер, переваривал полученную информацию. Через несколько ужасно долгих минут изо рта хрипло вылетело глубокомысленное:       — Пиздец.       Во-первых, так много Одри не спала… никогда. Отец ненавидел поздние подъёмы, поэтому заставлял вставать рано. А когда она пошла в школу, там уж про долгий сон совсем можно было забыть. В универе и вовсе потеряла значение слова «спать».       Во-вторых, в горле стало так больно, словно туда сунули железную щётку и скребли. Одри сморщилась и приложила ладонь к горячей шее.       В-третьих, она пропустила пары. Малек выключил будильник на её телефоне и сам её не разбудил, хотя Одри не собиралась уходить на больничный и отлынивать от учёбы. Сказала ему даже об этом вчера, когда проснулась на полчаса. Стоило ожидать, что он всё равно сделает по-своему.       Одри тяжело вздохнула и потёрла ладонями лицо, зачесала пальцами волосы назад. Зажмурилась, медленно открыла глаза. Бросив ещё один взгляд на тумбочку, только сейчас заметила, что рядом с телефоном лежали таблетки с запиской и стоял стакан воды. Первым делом стянула с деревянной поверхности листок.       Это обезболивающее. Выпей сразу. Наверняка голова болит.       Я созвонился со своим врачом. Он сказал, какие тебе нужны лекарства. В аптеку уже сходил. Лекарства на кухне. Как их применять, я написал на обратной стороне.       Да, будить не стал. Иначе ты бы не послушала и сорвалась на учёбу.       Если что — звони.       Люблю.       Одри хотела закатить глаза, но почти сразу остановилась, посчитав это плохой идеей. Вряд ли голове от такого движения станет лучше. Так что Мартин убрала записку и закинулась таблеткой, надеясь, что станет легче. Ещё какое-то время посидела, собираясь с силами, чтобы встать.       Снова стянув листок с тумбочки, Одри всё же поднялась. Телу эта затея не понравилась — каждая мышца мгновенно отозвалась болью, так и призывая лечь обратно, — но Мартин всё равно пошаркала в сторону двери. Сунув записку в карман домашних штанов, выползла из спальни. Направилась к кухне.       Лекарство проглотилось с трудом, а от еды тошнило, так что есть Одри всё же отказалась. Ещё и горло ныло нещадно. Получилось только кофе в себя влить.       Мартин прокляла все существующие и несуществующие вирусы и бактерии, холодную погоду и свой хреновый иммунитет. Она же не сидела на улице в одном лифчике, правда? Нормально была одета. Так какого лешего-то? Ну подмёрзла чуть-чуть, подумаешь…       Следующий час Одри сидела в гостиной, малюсенькими глотками цедила чай и лениво листала каналы в телевизоре. Нос снизошёл до несчастной смертной и позволил дышать одной ноздрёй — и на том, блять, спасибо, подумалось Мартин. Глаза иногда слезились, и приходилось убирать пульт, чтобы стереть влагу рукавом свитера.       Кружка опустела наполовину, а перелистывание каналов закончилось на какой-то корейской дораме, когда внезапно раздался звонок в дверь. Одри шмыгнула носом, сползла на край дивана, поставила кружку на журнальный столик и потянулась к телефону. Глядя на чёрный экран, она где-то с минуту сидела и соображала, в чём проблема, что она делает не так и в какой момент звонивший успел сбросить трубку.       Только потом дошло.       В дверь. Звонок был в дверь.       Одри всё же не сдержалась и закатила глаза, почти пожалев об этом. Наконец-то поднялась с дивана и поплелась к двери, параллельно размышляя, что, наверное, у неё всё-таки температура. Иначе никак не получалось объяснить, почему она сегодня настолько ебейше тормозит. Жар просто мозг расплавил — наверняка.       Одри дверь-то не с первого раза открыла. Следом подумала, что пора звонить Малеку, потому что у неё явно глюки — на пороге стояли Давид и Фелония. Которые должны быть на парах. У которых сегодня напряжённый и загруженный день. У обоих. Она это точно знала. Если только даты не перепутала, конечно… Однако что-то всё-таки в голове осталось. Вроде бы.       — Да уж, подруга, хреново выглядишь, — заговорила Фелония.       Давид тихо цокнул и локтем ткнул её в бок. Она моментально разрезала его взглядом на брусочки и вручила пакет, который держала в правой руке.       — Кто правду-то ещё скажет? — закатила глаза Фелония. — Иди вообще на кухню. Эта заразная сто процентов ничего не съела.       — Я тут, вообще-то, — прогнусавила Одри.       Гордон повернулась к ней, переступила порог, обхватила её за плечи и повела в гостиную.       — А ты обратно давай ложись. А то выглядишь так, что сейчас упадёшь.       Пока Фелония усаживала Одри на диван, Давид исчез на кухне. Мартин поджала под себя ноги, взялась за пульт, переключила на музыкальный канал и убавила звук. Натянула на себя плед и глазами проследила, как Фелония плюхнулась на диван напротив.       Давид чем-то шуршал на кухне.       — Я таблетки ела, — буркнула Одри, скрестив руки. — И кофе выпила.       Фелония вновь закатила глаза, только на этот раз более раздражённо. Она в целом выглядела так, будто готова влить в Одри десять тарелок куриного бульона. И ещё пакет лекарств сверху насыпать.       Одри вздохнула и села по-турецки, потянув плед ещё и сложив на нём руки. Аппетита не было от слова совсем, но и спорить с Фел — себе дороже. Если Мартин не согласится поесть сама, та её точно заставит. Гордон могла быть мастером манипуляций, когда хотела.       Спустя долгое время в гостиную, неся в руках глубокую тарелку, зашёл Давид. Он с важным видом поставил её на стол, рядом положил ложку, отошёл к Фелонии и плюхнулся около неё. Теперь они оба смотрели на неё выжидательно и явно были решительно настроены заставить её поесть.       В измученном организме против еды взбунтовалось всё. Хоть мозгом Одри и понимала, что ей нужно что-то в себя закинуть. Она шмыгнула, тяжело выдохнула через рот и сползла на пол, потянув следом плед и закутавшись в него плотнее.       — Ну куда на пол-то… — заворчал Давид, дёрнувшись вперёд.       Одри так на него глянула, что он затормозил.       — Так удобнее. И вообще отстань. Хоть какая-то смена локации.       — С дивана на пол — да уж, вот это путешествие.       — Я сейчас ложку кину тебе в лоб. Я не промахиваюсь, ты знаешь.       Давид скрестил руки и откинулся на спинку. Одри дразняще высунула кончик языка, на что он лишь усмехнулся, и принялась потихоньку есть. Однако в это дело она втянулась быстро. Во-первых, суп оказался неожиданно вкусным, а во-вторых, оказалось, она всё же хотела есть.       — Как вы тут вообще оказались? — спросила Одри, доев суп и отодвинув тарелку.       Ну да, вовремя сообразила.       — Профессор попросил побыть с тобой, — пожала плечами Фелония, вытянув ноги и скрестив их в районе щиколоток. — По лицу не скажешь, конечно, но он за тебя сильно переживает. Не хочет, чтобы ты в таком состоянии одна была. Так что Давида он отпросил с лекций по «важному делу», — она показала пальцами кавычки, — а я просто прогуливаю.       — Фел… — протянула Одри, затаскивая себя обратно на диван.       — Не гунди, — отмахнулась тут же Фелония. — Ненавижу Уокер. Всегда пропускаю её лекции, когда могу.       На это Одри возразить нечего. Сама не то чтобы восторгалась профессором Уокер. Она была одной из самых молодых преподавателей в университете, и парни некоторые пытались подкатить к ней. Та, кажется, не возражала, но Одри в эти дела не вникала — не интересовало. Она вообще сплетни старалась не слушать и не воспринимать. Абсолютно ненужная информация.       Одри сжала переносицу, как только ту резко заломило. Она зажмурилась и смогла открыть глаза лишь через несколько минут, когда отпустило. Выдохнув через рот, подняла взгляд и увидела, что Фелония с Давидом беспокойно смотрят. Мартин откинулась на спинку дивана и потёрла фалангой заслезившийся правый глаз.       — Лучше бы домой шли, — прокашлявшись, сказала Одри. — Заразитесь ещё.       — Не вижу минусов, — буркнула Фел.       Мартин цокнула. Она догадывалась, что у Фелонии что-то не в порядке в универе и дома, но не задавала вопросов. Гордон никогда ничем не делилась. Предпочитала справляться с проблемами самостоятельно и не принимала ничью поддержку. Зато сама всегда помогала.       Одри раздражалась из-за этого. Однажды они даже поругались. Однако Фелония осталась непреклонна, и Одри сдалась. Перестала донимать и решила, что если когда-нибудь — маловероятно — звёзды сойдутся, то Фел сама расскажет, что у неё на душе.       — Кстати, Одри, — заговорил Давид, — у меня вопрос. Давно уже. Я просто не мог раньше задать. Как так вышло, что вы с профессором сошлись?       — Меня тоже кое-что интересует, — взглянув на него, сказала Одри. — Как ты догадался? И когда?       Уголки его губ растянулись в преступно хитрой ухмылке. Он выглядел таким довольным, что вокруг него только сияния не хватало и «а-а-аллилуйя» на фоне.       — Сразу догадался, — признался Давид. Рассмеялся, как только брови Одри подлетели к волосам и обратно не спустились. — Ой, да ладно тебе, Од, ты б видела, как вы друг на друга смотрите. Хотя по профессору ничего не скажешь, конечно. Сама невозмутимость. Если не приглядываться — не поймёшь, что он смотрит на тебя так, будто ему семнадцать и он впервые влюбился. Так и догадался. По вам видно. Серьёзно, он тебя обожает.       — Ну всё, хватит, — смущённо махнула ладонью Одри.       Ей и так казалось, что снова поднялась температура. Теперь ещё Давид добавил. Ну да, сама спросила, но всё равно… Хотя внутри стало тепло-тепло, и улыбка невольно растянула губы. Само собой, Одри знала, что Малек любит её, но не думала, что всё прям… вот так.       — Теперь ты на вопрос отвечай, — спустя паузу сказал Давид. — Как так вышло? Я точно помню, что на первом курсе ты с ним не особо ладила. А теперь ты с ним живёшь. Когда всё свернуло не туда?       — Ну, я б не сказала, что не туда…       — Да рассказывай уже, — поторопила теперь Фелония, которую тоже явно интересовал этот вопрос.       Одри вздохнула и скрестила руки.       Костяшки отбивают неровный ритм по двери, и Мартин выпускает носом воздух, ожидая ответа. Она крепче сжимает обтянутую тонкой верёвкой папку, когда осознаёт, что та выскальзывает из рук. Одри тут же прижимает её к рёбрам и несколько раз моргает, мысленно приказывая себе собраться.       Всё нормально. Всё будет нормально. Она всё переживёт. Всегда переживала — и сейчас переживёт. Куда денется?       Одри старательно игнорирует скапливающееся напряжение в каждой клетке тела, которое возникает лишь от одной мысли, что скоро вернётся домой. Там ждут отец и скандал. И мать — она в очередной раз не скажет ни слова против. Примет его сторону. Как всегда.       Одри тихо цокает и встряхивает головой. «Заткнись, блять, уже», — обрывает сама себя.       Дверь внезапно открывается, и взору Одри предстаёт профессор Синнер. Она большими глазами смотрит на него и лишь сейчас понимает, что настолько улетела в собственные мысли, что даже не услышала, как ей разрешили войти. Мысленно отвешивает себе подзатыльник и крепче сжимает папку, стараясь придать лицу спокойное выражение.       Как обычно, в общем. Надо держать хорошую мину при плохой игре. Незачем кому-то знать, что она хочет забиться в какой-нибудь тёмный угол и исчезнуть вообще из ткани Вселенной.       — А я уж подумал, ко мне шутки ради кто-то решил постучать, — ровным голосом произносит профессор.       Надо было отказаться от поручения и не тащиться к нелюбимому преподавателю. Идиотизм какой-то. Чем думала, когда соглашалась? Думала ли? Или настолько отключился мозг, что Одри кивнула машинально?       Блядство.       — Профессор Нильсен просил передать, — вместо ответа говорит Одри и вручает папку Синнеру, опуская взгляд.       Надо домой. Лучше не тянуть время. Она вытерпит эту бурю и будет жить дальше. Делов-то. Не впервой.       Хотя была бы возможность к кому-то свалить — свалила бы. Однако Рут смылась моментально после последней пары по каким-то делам, Фелонии нет в универе уже пару недель — семейные проблемы, кажется, — а Давид сегодня даже не пришёл; отписывался утром, что возникли трудности.       Короче говоря, полная задница.       — Ты в порядке?       Одри поднимает взгляд и слегка выгибает бровь. Надо бы развернуться и просто уйти, но она бросает:       — Как будто вам дело есть.       Он едва слышно усмехается.       — Если бы не было дела, я бы не спросил, так ведь?       У Одри даже нет сил закатить глаза. Хочется упасть и умереть, а не с профессором словесные баталии устраивать. На кой чёрт она ответила вообще?       — Я пойду.       Одри разворачивается на пятках и собирается по-быстрому свалить, но через два шага долетает в спину голос Синнера:       — Одри.       Она без понятия, что в эту секунду с ней случается, но так вдруг сжимается сердце, что возникает внезапное желание расплакаться. Наверное, всё от нервов и напряжения, преследующего весь день — с самого утра, как только за ней с грохотом захлопнулась дверь дома вместе с отцовским: «Вернись только, мерзавка!» Теперь на любой шорох реакция, на каждый звук.       Одри так и стоит как вкопанная. Просто… Синнер произнёс её имя так странно. Так… мягко, что ли? Родители никогда в жизни с такой интонацией к ней не обращались, а друзья по-разному, но вот этим тоном — никто ни разу. Одри ни за что бы не заподозрила, что ледяная глыба по имени Малек Синнер на подобное способна. Он всегда говорит ровно, спокойно и невозмутимо. А теперь что?       Одри поджимает губы и тяжело сглатывает. Она стискивает пальцами лямки рюкзака и медленно оборачивается, вновь сталкиваясь взглядами с Синнером.       — Я в порядке, — цедит Одри. — Вы спокойны теперь? Я пойду? Мне надо домой.       На слове «домой» она больно прикусывает язык, но не подаёт виду.       — Ты белая как полотно, глаза красные, капилляры полопались, трясутся руки, — бесстрастно перечисляет Синнер и чуть шире открывает дверь. — У тебя специфичное определение слова «порядок».       На этот раз силы закатить глаза Одри находит.       — Зайди, — так же мягко, как прежде произнёс её имя, говорит Синнер и кивает в сторону кабинета.       Хочется повторить, что ей надо домой, но перспектива провести время с нелюбимым профессором оказывается лучше возвращения к родителям. К тому же она уже успела понять, каков Синнер есть, — если ему что-то надо, то обязательно добьётся.       «Сучий гад», — мысленно отсыпает проклятий Одри и сдвигается с места.       Когда она заходит в кабинет, Синнер закрывает дверь и приближается к рабочему столу, кладёт туда папку. Указывает на кресло у окна и говорит:       — Садись.       Одри молча слушается. Рюкзак кладёт на пол, рядом с креслом. Бросает взгляд на стоящий слева деревянный столик. Там, стукнув дном о поверхность, через несколько секунд появляется стакан воды.       Синнер встаёт в паре шагов от Одри, убирает руки в карманы брюк.       — Что с тобой? Я наблюдал за тобой всю пару. Ты была сама не своя и даже ничего не записывала. Обычно всегда конспекты строчишь.       Она вновь на него смотрит, слегка запрокинув голову.       — Вот на кой вам это всё, а?       — Ты моя студентка. Я имею право беспокоиться.       Одри тихо фыркает.       — За всех студентов так переживаете?       — За своих — разумеется.       — Мне не нужна помощь. Я сама справлюсь.       Она ужасно жалеет, что послушалась и зашла. Явно с её мозгами херня какая-то творится сегодня. От стресса. Нормально думать и контролировать действия вообще не получается.       Надо просто пережить предстоящий пиздец. Она опять и опять себе это повторяет. И всё будет хорошо. Одри — сильная девочка. Справится.       Она встаёт, хватает рюкзак и делает пару шагов вперёд, но останавливается, когда Синнер смыкает пальцы на её локте. Не сжимает, но держит достаточно крепко, чтобы Одри не могла двинуться.       — Тебе нужно с кем-то поговорить, — произносит он, глядя ей в глаза. — Не хочешь со мной — выговорись друзьям. Семье.       Против воли Одри резко стискивает кулак, что точно не укрывается от внимания Синнера. Он хмурится, моментально опустив взгляд на её руку.       — Не делайте вид, что не знаете, как я к вам отношусь. С чего вообще такое участие? — спрашивает Одри, пытаясь переключить его внимание с её болезненной реакции.       Он поднимает глаза.       — Разве твоё отношение означает, что я должен отвечать тем же?       Одри глубоко вздыхает. Отводит взгляд от его глаз. Закидывает рюкзак на плечо, отцепляет пальцы Синнера от руки. Направляется к двери, собираясь на этот раз всё же уйти. Успевает опустить ладонь на дверную ручку.       — Я не навязываю помощь, а пытаюсь поддержать, — доносится до слуха голос Синнера. — Ты явно на грани нервного срыва. Держишь всё в себе. Знаешь ведь, какой это вред здоровью?       На первых его словах она даже дверь приоткрывает, но после того, что он говорит последним, она захлопывает её и круто разворачивается к нему.       — А вы что, спасением утопающих занимаетесь?! — раздражённо вопрошает Одри.       Ответ Синнера спокоен, как всегда:       — Только если утопающий хочет спасения.       Одри очень хочет бросить что-нибудь язвительное, ядовитое, но не может выдавить ни слова. Горло перехватывает, а на глаза наворачиваются слёзы. Кислорода перестаёт хватать, и всё, что она может, — рвано дышать.       Конечно, твою мать, она хочет спасения! Хочет, чтобы кто-то пожалел, погладил по голове, сказал, что она умничка и хорошо держится. Только сама же никому и не позволяет, потому что отец всегда говорит, что такое поведение — признак слабости. Плакать нельзя, падать нельзя, ныть и жаловаться нельзя. А если сделает что-то из этого, значит, слабачка и ни с чем сама не может справиться. И в жизни ничего не добьётся, раз по каждому поводу распускает сопли.       Больно — терпи. Главная отцовская заповедь.       Не смогла — всё, тряпка.       Он вообще много чего сказал сегодня утром, пока ругались. Одри узнала о себе кучу новостей. Отец не кричал даже — говорил монотонно, лишь изредка повышая голос, но так смотрел, что она почувствовала себя ничтожеством и поняла, что вечером её ждёт худший скандал. Потому что на каждое его слово она, не выдержав, отвечала. Он такое не терпел. Привык, что она молчала. А тут…       Рюкзак соскальзывает с плеча и падает на пол, но Одри не обращает внимания. Не получается больше сдерживаться — она закрывает ладонями лицо и всхлипывает. Плевать, что прямо перед профессором. Плевать, что он подумает. Плевать, плевать, плевать. Ей плохо, и в груди так болит, что уже невозможно терпеть.       Одри вздрагивает, когда чувствует прикосновения к плечам. Плачет сильнее, стоит лишь уткнуться лбом в грудь Синнера. Наверное, будет материть себя потом на чём свет стоит, но сейчас — без разницы. Становится совсем хреново, как только он принимается мягко гладить по голове. Слёзы льют хуже, и Одри не может остановиться.       Она даже не знает, сколько проходит времени, прежде чем наконец получается успокоиться. Всхлипнув последний раз, ещё несколько минут стоит не двигаясь, уткнувшись лбом в грудь Синнера, и размеренно дышит. Насколько вообще получается дышать. Лишь потом неторопливо отстраняется, трёт рукавами щёки. Делает полшага назад, но руки Синнера остаются на её плечах.       Одри поднимает голову, встречаясь с ним взглядами. Шмыгает, натягивая рукава на ладони и нервно сжимая ткань пальцами.       Когда она вообще плакала последний раз?       — Полегчало? — негромко спрашивает Синнер.       Одри отвечает не сразу. Она и не знает, полегчало ли. Не привыкла так выливать эмоции. Отцу такое не нравится, тем более он и сам никогда никаких чувств не показывает. Хороших, по крайней мере. Единственное, что он делает, — хмурится и ругается. Никогда не улыбается.       Наверное, Одри не заслужила улыбки столь важного господина.       Спустя время всё же кажется, что действительно стало легче. Больше в груди не давит так сильно, хоть Одри и знает, что проблема никуда не делась и ей придётся встретить гнев отца, когда вернётся домой.       Она слегка кивает.       Синнер приподнимает уголки губ, на мгновение сжимает её плечи и отпускает.       — Хорошо.       — Спасибо, — произносит Одри, когда наконец обретает голос. Неожиданно для себя признаётся: — Может, я зря…       — …говорила, что я злыдень? — улыбнувшись шире, вскидывает бровь Синнер.       Целая минута нужна, чтобы осознать услышанное. Следом Одри тихо цокает и скрещивает руки. Однако на него смотрит без раздражения, почти даже готова улыбнуться в ответ. Почти.       — Так и знала, что вы слышали, — говорит она и тут же добавляет: — Извиняться не буду.       Правда, с учётом того, что Одри гнусавит, эта фраза звучит смешно.       Синнер усмехается.       — Не страшно. Я не жду. Да и не за что. Меня и похуже называли. А «злыдень» мне иногда даже подходит.       — Что, неужели много студентов, которые вас не любят? — выгибает бровь Одри и поднимает рюкзак, вновь закидывая его на плечо.       — Ненавидят, — поправляет Синнер. — Таких достаточно.       Она всё-таки улыбается уголком губ. Ей кажется, что плохое отношение студентов ему даже нравится. Как минимум его это точно забавляет, судя по выражению лица. Интересно такое видеть.       По сравнению, например, с тем моментом, когда Одри случайно увидела профессора Престон, после того как та услышала, что пара студентов облила её дерьмом. До какой степени она взъелась, мамочки… А Малек стоит здесь и так смотрит, будто такое ему даже удовольствие доставляет. Странный человек.       Ой. Малек? Профессор Синнер. Да.       — Если тебе понадобится выговориться или выплакаться — приходи, — произносит вдруг он, пряча руки в карманы брюк. — Не всегда можно поделиться переживаниями с друзьями или семьёй.       — С семьёй вообще нельзя, — тихо вырывается у Одри, прежде чем она успевает сообразить, что говорит. Потом прикусывает губу и досадливо вздыхает. Поспешно говорит, пока нахмурившийся Синнер не успел что-либо ответить: — Я приду. Может быть. Если вам это правда не доставляет неудобств. Я не люблю… жаловаться.       — Жаловаться и выговариваться — разные вещи, — отзывается Синнер. Однако по его тону и лицу кажется, что он хотел сказать что-то другое. — Если бы мне это доставляло неудобства — я бы не предложил.       Одри кивает вместо ответа. Слегка поджимает губы.       — Пойду тогда.       Она разворачивается и направляется к двери. Открыв её, переступает порог, но останавливается. Задумывается на пару секунд и поворачивается к Синнеру, провожающему её взглядом.       — Ладно, убедили, вы всё-таки не злыдень. Я была не права, профессор.       Он улыбается, и Одри, закрыв дверь, уходит.       — Ну, короче, вот, — чихнув, закончила рассказ она и потёрла фалангами пальцев заслезившиеся глаза. — Потом пошло-поехало. Я правда стала иногда заходить к нему. Сама от себя не ожидала, конечно. Мы сдружились. Близко так. А дальше знаете.       Ни Давид, ни Фелония не успели прокомментировать рассказ — у Одри зазвенел будильник, напоминая, что надо закинуться таблеткой. Она отключила его и вымученно вздохнула. Не хотелось пихать в себя лекарства, но, если Малек придёт и спросит, пила ли она их сегодня, соврать не получится — во-первых, лгунья из неё неважная, а во-вторых, он так и так всё поймёт.       Жёсткую борьбу с собой прервал вопрос Давида:       — Лекарство надо?       — Угу, — недовольно буркнула Одри.       Он только улыбнулся и встал.       — Чего они у тебя на кухне вообще? Принесла бы сюда.       — Чтобы потом, когда Малек спросит, пила ли таблетки, сказать, что не могла, потому что не было сил ползти на кухню.       Давид рассмеялся.       — Какая хитрая.       Он исчез на кухне.       Фелония, скрестив руки, внезапно цокнула и выгнула бровь. Одри в ответ посмотрела на неё вопросительно.       — Сама, значит, раньше ни с кем проблемами не делилась, а на меня ворчишь, да?       Одри выдала лучший аргумент, который мог родить её взрослый мозг:       — Бе-бе-бе.       Фелония на это лишь покачала головой и слегка дёрнула уголком губ. Потом перевела взгляд на Давида, когда тот вернулся в гостиную с лекарствами и стаканом воды.       Одри приняла таблетку и откинулась на спинку. С трудом шевелясь, стянула свитер и бросила его на другой конец дивана. Коснулась ладонью лба, но не определила, есть температура или нет. Только казалось, что её засунули в кипящий котёл.       — Градусник я тоже принёс. Что он вообще делал на кухне? — заговорил Давид, обеспокоенно нахмурясь.       Одри медленно моргнула.       — Наверное, я там температуру измеряла последний раз. Не помню. — Она скинула с себя плед и стянула носки. — Открой окно, пожалуйста.       Глаза заслезились, и Мартин, закрыв их, провела по ним ладонями. Когда подняла веки и вскинула голову, окно уже было приоткрыто, а Давид сидел на прежнем месте.       В гостиную проник прохладный воздух, и стало чуть легче дышать.       — Не могу отделаться от мысли, что это я виноват, — произнёс Давид.       Одри слабо качнула головой.       — Я же не сказала сразу, что замёрзла. Да и не думала, что заболею. Наверное. Короче, не забивай себе голову этим. Выздоровлю. У меня вообще другой вопрос. Как дела в универе?       Давид с Фелонией переглянулись, и внутри зародилось очень неприятное и нехорошее чувство. Когда эти двое так смотрели друг на друга, сразу становилось понятно, что ничего хорошего они сообщить не собираются. Одри, если честно, не знала, точно ли ей хотелось быть в курсе последних новостей. С другой стороны, предупреждён — значит, вооружён… Наверное.       Одри тяжело и шумно вздохнула. Пристально и выжидающе посмотрела на друзей, когда они вернули взгляды на неё.       — Ну что? — не выдержала она. — Я уже главная шлюха универа и соблазнила профессора?       — Не одного, — тут же вставила Фелония и поджала губы.       — А? — недоумённо выдала Одри. Всё, что она смогла сделать, — округлила глаза и в абсолютном шоке открыла рот. — У нас там, блять, что, оргия? Групповуха?       — До такого пока не дошло, — сказал Давид, и Одри перевела взгляд на него. — Надеюсь, что и не дойдёт. Просто сейчас заострились на одной теме — стало якобы понятно, почему ты такая отличница. Особенно у Синнера и… Нильсена.       — У кого?!       Одри очень хотелось крикнуть, но из-за боли в горле получилось только захрипеть. Однако охреневшее вкрай выражение лица сказало всё за неё. Глаза стали огромными до такой степени, что, казалось, сейчас вылезут из орбит. Даже сердце подскочило и конкретно сбилось с ритма.       — Как из сплетен о том, что я встречаюсь с Малеком, вылезло то, что я перетрахалась с ним и Нильсеном ради оценок?!       — Это как домино, — произнесла Фелония, переключая внимание на себя. — Одну фишку толкаешь — целый ряд падает. Цепная реакция. Здесь так же — кто-то вкинул инфу, а остальные её разнесли. И вот уже весь универ это обсуждает. А правда или нет, разве кого-то волнует? На сегодня это главная тема для сплетен. Есть подозрение, что когда она утихнет, то появится следующая. Всю эту хрень намеренно провоцируют. Эти обсуждения.       Одри понятия не имела, что сказать. Она знала, что так просто всё не затихнет, не за день уж точно, но и такого не ждала. Думала, ей просто перемоют косточки после того, что вытворила Рут, и успокоятся, а поднялась новая волна.       Рут… Обсуждения намеренно провоцируют… Да нет. Не-е-ет, серьёзно?       — Это Адамс, — одновременно с её мыслями процедил Давид. — Машину ставлю — это Адамс.       Авто своё он обожал больше всего, так что заявление было серьёзным. Правда, легче совсем не стало. Наоборот — ещё сильнее захотелось рухнуть и не вставать. Нервная система уже давала сбой.       — Походу, того, что она сделала до этого, ей недостаточно, — продолжил Давид, и по нему было понятно, что он стремительно закипал. — Зачем она вообще это делает? За что?       Одри переглянулась с Фелонией и скрестила руки. Посмотрела на Давида. Раз уж он в курсе отношений с Малеком, значит, и всю историю ему можно рассказать.       Мартин уложилась в полчаса. В гостиной стало тихо.       — А-а, я вспомнила, — сказала вдруг Фелония. Она закатила глаза так сильно, что показалось, будто Гордон может увидеть собственный мозг. — Сегодня утром, когда заходила в универ, видела, как она о чём-то болтала с этой… девкой… как её… Спортсменка. Выглядит как эскортница.       Одри слегка приподняла бровь.       — Кэмпбелл?       — Ага.       Мартин нечего было сказать. Она приложила ладонь ко лбу, вспомнив, как на лекции, где Андреа пристала, за неё заступился Нильсен. Конечно, он не сказал прямо: «Отъебись от неё», но по действиям и без того всё было видно. Что, та курица намалёванная тоже решила вставить в месть Рут свои пять центов? Или Рут просто понадобилась помощь? Или что вообще?       Одри было так плохо, что хотелось плакать. Мало того что заболела, так ещё и это теперь. А она надеялась, что всё как-то полегче пройдёт… и затихнет… Ага.       Глаза заслезились в очередной раз, но Одри уже не понимала, это из-за простуды или желания зареветь.       — Зря спросила, — просипела она и опустила голову.       — Синнер бы тебе всё равно рассказал, — отозвался Давид.       Одри не ответила. Провела тыльной стороной ладони по щеке, когда по ней скользнула слеза. Мартин отвернулась, прикусив губу.       Рядом внезапно оказался Давид. Обняв Одри, он осторожно, но крепко прижал её к себе. Мягко ткнулся подбородком в макушку. Принялся поглаживать её по плечу.       Долго они так не просидели. Ей требовалось пространство и было тяжело дышать, поэтому вскоре Одри отстранилась и отодвинулась. Она сползла вниз по спинке дивана и закинула ноги на столик, скрестив их в районе щиколоток. Обхватила локти пальцами.       — Давайте лучше поговорим о чём-нибудь другом. — Одри посмотрела на Фелонию. — Эллиот уже позвал тебя на свидание?       — Мартин, я убью тебя.       Гордон в ответ получила самую милую улыбку из всех возможных и допроса не избежала.       Болтали долго. Одри даже посмеялась, когда Давид рассказал, как они с Кассиэлем, его однокурсником и другом, перепутали аудитории и зашли не в ту дверь. В итоге вместо лекции Бейкера попали к Нильсену, а тот без шуток их отпустить никак не мог. Правда, конец истории Одри прослушала, потому что слипались глаза и она сильно клевала носом.       Кажется, она так и отключилась — прижавшись боком и согнутыми ногами к спинке дивана и ткнувшись в неё головой.

✗ ✗ ✗

      Разлепить веки оказалось сложной задачей, однако Одри худо-бедно справилась. Первое, что увидела, когда смогла что-то разглядеть в темноте гостиной, — задёрнутые шторы. Слегка нахмурилась, соображая, кто она, где и сколько сейчас времени. Потом вдруг услышала шум на кухне и, помогая себе руками, села.       Только сейчас до неё дошло, что Давида с Фелонией в квартире не было и наступил вечер. Она потёрла ладонями лицо, откинула в сторону плед и спустила ноги на пол. Неторопливо поднялась и направилась в сторону кухни, откуда раздался голос Малека.       — Мам, ты мне для этого позвонила? — Он раздражённо вздохнул. — У меня и так был тяжёлый день. Ты добавить решила?       Малек стоял к Одри спиной и возился с чем-то на плите. Мартин не решилась отвлекать его и остановилась на пороге, упёршись плечом в дверной косяк и скрестив руки. Надеялась только, что не сползёт на пол, — стоять было трудно.       — Само собой, я ничего не рассказывал. Ты со своими подругами любишь пообсуждать мою личную жизнь и не прекращаешь, сколько бы я ни просил этого не делать. Так что обязательно бы случайно кому-нибудь проболталась. Например, своей любимой подружке — профессору философии в нашем университете, которая тоже любит поговорить. А ей стоит только что-то узнать — и об этом уже знают все. Не представляю, почему ректор до сих пор её держит. Так что не надо удивляться, почему я не поделился с тобой переменами в моей личной жизни.       Он замолчал, слушая ответ, а Одри застыла, медленно соображая, что на другом конце провода… мать Малека. Мартин поймала себя на мысли, что они никогда не обсуждали его родителей. Она даже не знала, в каких Малек с ними отношениях, потому что он и сам ни разу эту тему не поднимал. В принципе, Одри и не спрашивала.       — Конечно. Я и не сомневался, что она тебе последние сплетни передала. — Малек выключил плиту и упёрся ладонью в столешницу рядом. — Не вздумай ни с кем это обсуждать. Иначе попрошу отца дом закрыть, чтобы к тебе никто не ходил, и оставить тебя без связи. Я не шучу. Мам… Нет. Нет. Ты не понимаешь, что я не за себя переживаю, а за неё? — Спустя короткую паузу он таким голосом, что у Одри по коже мурашки побежали, сказал: — Прекращай. Я её люблю. Она мне важнее, чем удовлетворение твоего любопытства.       Малек слегка отодвинул телефон от уха и убрал руку со столешницы. Пройдясь пятернёй по волосам, он сунул ладонь в карман штанов. Через пару минут снова приложил смартфон к уху и вдруг усмехнулся.       — Если мы соберёмся пожениться, ты об этом не узнаешь. Я вообще не планирую её с тобой знакомить. Ей и так в жизни нервотрёпки хватает. — На секунду он замолчал и тут же резко произнёс: — Всё, хватит. Я тебе всё сказал. Буду благодарен, если сделаешь то, о чём просил. Не заставляй просить отца с тобой разбираться. И без веской причины больше не звони.       Не дождавшись ответа, Малек отключился и кинул телефон на столешницу. Он упёрся ладонями в её край и, опустив голову, шумно вздохнул.       Одри беспокойно свела брови, собралась показать, что не спит, как Малек вдруг выпрямился и обернулся, заметив её. Мгновением спустя он сдвинулся с места, стремительным шагом приблизился и обнял Одри, прижавшись щекой к её голове. Она сцепила руки за его спиной и молчала, хотя вопросов на уме вертелась куча.       Несколько минут они стояли, не двигаясь и не разговаривая. Лишь потом Малек слегка отстранился и коснулся губами лба Одри. Опустив голову, посмотрел на неё и чуть нахмурился.       — Жаропонижающее не принимала?       — Принимала. Помогало. Потом опять температура. Но я не падаю, как видишь. Живая.       Малек нахмурился сильнее и дотронулся фалангами до её щеки, следом убрал прядку волос ей за ухо. Ничего больше не сказав, обнял за плечи и повёл её обратно в гостиную. Включил свет, усадил на диван, ушёл на кухню. Спустя время вернулся с тем, что готовил, и поставил на столик. Упал рядом, откинувшись на спинку и опустив на неё голову.       — Поешь. Тебе надо есть, — проговорил Малек, глядя в потолок.       Одри занервничала не на шутку и всем корпусом к нему повернулась. Она его вообще никогда в таком состоянии не видела. Вот что сказать? Что сделать?       Он внезапно взял её за руку.       — Дыру прожжёшь.       — Ты меня пугаешь, — сжав его ладонь, сказала Одри. — Ты всегда так себя чувствуешь, когда с матерью поговоришь?       Малек поднял голову и повернулся к Мартин.       — Много слышала?       — Не всё, но достаточно.       Какое-то время он молчал, просто глядя на неё. Только большим пальцем водил вверх-вниз по её ладони. Затем выпустил воздух носом и снова запрокинул голову на спинку дивана, но на Одри смотреть не перестал.       — Да, всегда так себя чувствую, — негромко сказал Малек. — У нас натянутые отношения. Нормальные только с отцом. Он, в отличие от неё, участвовал в моей жизни. И воспитывал. Теперь она решила, что может что-то от меня требовать. Смешно.       Одри крепче сжала его руку.       — У меня куча вопросов.       — Отложим на завтра, ладно? Я устал. Давай ты поешь, мы включим какую-нибудь бессмысленную ерунду и потом пойдём спать. Утром всё обсудим.       — Давид с Фел мне рассказали, что сегодня было в универе.       — Это тоже обсудим.       Пару секунд она не двигалась, затем кивнула.       План на вечер получился замечательным. За исключением того, что до спальни Малек добраться не успел — на этот раз первым отключился он. Так и не отпустив её ладони, уронил голову на её плечо и заснул.       Одри прижалась щекой к его голове и выключила телевизор. Бесшумно вздохнула.       Тяжёлый завтра получится разговор. Ведь, кажется, сегодня розовые очки разбились стёклами внутрь, а Одри потеряла подругу…