Салочки

Они с отцом договорились встретиться на станции метро, неподалеку от дома Хидэо. Стоя в тесном вагоне метро, заполненном такими же уставшими людьми, мужчина почувствовал глубокую тоску на душе. Отец ждал его у самого выхода. — Привет, а ты сегодня рано. — Я решил впервые закончить вовремя. — Вот как, ну, это замечательно, — он похлопал сына по спине, и вместе они направились в сторону дома. К этому времени на улице прилично стемнело, Хидэо и не заметил, как скорый приход зимы сократил световой день. — Что надумал насчет увольнительной? — Я написал, но не отдал еще. — Почему? — Начальства не оказалось на месте. — Ты же можешь просто заявление оставить, или ты хочешь лично поговорить? — Да. Рюсукэ вздохнул, но не стал ничего говорить. Остаток пути они шли молча. Хидэо думал, как бы нарушить тишину, но в голове не было ни единой темы, которую можно было бы обсудить с отцом. Кроме того, на душе была странная и неподъемная тяжесть, которая давила не только на грудь, но и на язык. — Кстати, как там твой знакомый поживает? — Который? — Ну, помнишь то, когда мы с тобой сидели, он пришел. Франц, вроде бы? — А, он, — «Почему именно сейчас все резко решили поинтересоваться этой темой, что за ирония судьбы?» — мы в последнее время мало общаемся, но думаю, что у него все хорошо. — Вот как, он мне показался хорошим. — Мм… «Отец, что за сводничество снова началось?» — А вы… — Пап, давай без этого, — раздраженно бросил Хидэо и посмотрел на отца с толикой укора. Мужчина хрипло усмехнулся. Мурата-младший понял, что своим выпадом только усугубил собственное положение. Окончательно истощив свои силы, он глубоко вздохнул и посмотрел вперед. Знакомые улицы немного потеряли краски, а гул толпы постепенно слился с шумом колес, проносящихся по мокрому асфальту. Прохладный ветер пробрался под плащ, и Хидэо невольно поежился. Захотелось прижаться к кому-нибудь теплому, как в тот раз, когда они с Францем лежали в обнимку на его старом жестком диване. От очередных мыслей о Кафке он вдруг замер и мысленно стукнул себя по лбу. «Хватит вести себя как депрессивный подросток, пора бы собраться, между нами ничего не было, и не могло быть», — но эта мысль не просто не утешила, а прокрутила нож, воткнутый глубоко в сердце. — Хидэо? — А? — Ты чего задумался? — А, да так, все нормально. — Ты сам не свой, что то случилось? — Давай дома обсудим, а то на улице как-то не очень. Отец понимающе кивнул, но, несмотря на это, его лицо продолжало выглядеть озабоченным. Перед тем как зайти домой, отец с сыном решили заглянуть в кофейню, где Хидэо когда-то брал себе сладостей. Маленькое помещение тоже не капли не поменялось за это время, но при этом зеленый насыщенный цвет показался в этот раз Хидэо несколько бледным и тусклым, будто из него высосали всю жизнь. На сердце вновь стало тяжело. Хидэо рассчитывал, что и дома отец будет таким же понимающим и чутким, но, к его сожалению, этот прогноз не сбылся. — Ты чего такой кислый? Я не узнаю своего вечно-бодрого сына, какая пакость его заразила? Хидэо улыбнулся одними губами, после чего разложил продукты по привычным местам и поставил кипятиться чайник. — Все нормально, просто экзистенциальный тридцатилетний кризис, будто у тебя такого не было? — Было, но тебе вот недавно тридцать три было, не поздновато ли? — Это все еще входит в предел тридцати, — Хидэо сел за стол и, обмакивая пакетик из-под чая, начал задумчивым взглядом пилить столешницу, покрытую едва заметными порезами от ножа. — Но все же, если без шуток? — Рюсукэ сбавил тон и заговорил привычным, спокойным голосом. — Что случилось? — Я не знаю, что делать дальше. — В каком плане? Хидэо глубоко вздохнул. — Во всех. Я все это время работал в полиции ради того, чтобы наказать виновника преступления матери, но в последнее время стал понимать, что у меня все меньше шансов в том, чтобы добиться успеха в этом. Но и просто уволиться мне не позволяет совесть, мне кажется, будто я предаю маму. Я ведь обещал ей… обещал, что найду того, кто виноват в ее смерти. Настала очередь Рюсукэ тяжело вздыхать. — Сынок, мне кажется, нам обоим с тобой пора наконец отпустить эту ситуацию. Хидэо поднял недоуменный взгляд на него. — О чем ты? Предлагаешь, списать со счетов преступление и просто сдаться? — Нет, я предлагаю тебе начать наконец-тожить.Жить, а не просто существовать во имя неизведанного и бороться за иллюзорные идеалы. — Пап?.. — Хи, мама ни за что бы не простила нас только за то, что мы столько лет убиваемся по ее кончине. Нет, она бы точно стукнула нас! — мужчина рассмеялся, и только в этот момент Хидэо заметил, как на глазах отца навернулись слезы. — На самом деле, мне тоже казалось, что жизнь можно считать прожитой не зря, если я смогу помочь как можно большему количеству людей, особенно, если я смогу посадить того ублюдка, что забрал нашу Юа на тот свет, но со временем стал понимать, что подобные размышления не облегчают себе жизнь. Я каждый день жил одной мыслью: отомстить за Юа. И со временем просто перестал с этим справляться, начал пить. Я не хочу чтобы ты повторял мой путь, это ужасная дорога, через которую, мне бы не хотелось, чтобы ты проходил. Я люблю тебя, ты мой единственный сын, и поэтому моя главная мечта это наконец увидеть тебя счастливым. А до тех пор, пока ты продолжаешь повторять мой путь, у тебя не получится стать по-настоящему счастливым. Ты понимаешь, о чем я говорю? Все это время Хидэо слушал отца настолько сосредоточенно, что в какой-то момент перестал дышать. Несмотря на всю их близость, за все время между ними не произошло более душевного, открытого и семейного разговора, какой был сейчас. От того прошлого отца, которого Хидэо явственно помнил, сейчас не было ничего: ни следа от алкоголя на лице, ни деструктивных высказываний. Чувство гордости за такое колоссальное развитие отца волной накрыло Хидэо, отчего на глазах у него тоже проступили слезы. — Понимаю, пап. Мне все еще тяжело смириться с тем, что мы с тобой ничего не можем сделать для мамы… — Однажды из уст одного умного человека я услышал, что нет смысла жалеть мертвых, нужно скорбеть по живым. Тогда я не относился к этой фразе так серьезно, но теперь прекрасно понимаю, о чем она была. Ты можешь провести всю жизнь в трауре, но будет ли это называться «жизнью» в полной мере? — Я понял тебя, но мы, кажется, уже слишком глубоко в психологию погрузились. Рюсукэ рассмеялся. — Прости, я в последнее время увлекся всякими книгами по философии, почитываю иногда, так что не обижайся. — Все хорошо. Они ненадолго замолчали. К тому моменту чай в кружке уже почти остыл. — Никогда не поздно начать жизнь с чистого листа, для этого не обязательно ждать первого дня недели, месяца или года. — Да… ты прав. — Еще, раз уж ты согласился на увольнение, может, переедем отсюда? — Как — «переедем»? — появившаяся в груди легкость от откровенной беседы с отцом вновь сменилась гнетущей настороженностью. — А как же мама?.. — Нам ничего не помешает раз в год приезжать к ней на мемориал. — Мне…мне надо подумать, это слишком радикальное решение. К подобному Хидэо пока еще не был готов. В его сознании все еще боролись две противоположных мысли о матери, а тут отец решил подбросить еще дров в костер его бушующих сомнений. — Я не настаиваю, но нам и правда лучше убраться отсюда в какой-нибудь городок потише. — Я подумаю.