А на рассвете в Тревизо — смерть

…Si tu le laissais s’en aller Sans le toucher, sans le blesser Tu serais plus grand que le roi…

«Don Juan», acte II — «Pitié pour personne»

9:52

      …За нами наблюдают три миловидные горожанки. Они вместе стоят у перил террасы и ждут, когда освободится хотя бы один столик. Шушукаются, улыбаются, бросают игривые взгляды. Ни одной не хватает смелости или распутства, чтобы просто подойти и познакомиться с тобой — по безупречному крою дублета им очевидно, насколько непрост мой спутник, — ну а я-то вряд ли интересую, уж слишком штопан плащ и протёрта кожа на ремне портупеи. Девушек лишь смущает, что мы сидим очень близко и почти соприкасаемся локтями. Юным красавицам неведомо почему.       Мы просто отодвинулись подальше от аромата форели, липнущего к одежде (единственный минус Маяка — это неудобство стирки, ведь профессиональных прачек, готовых спасать мир хотя бы раз в неделю, среди нас почему-то до сих пор нет) и опасаемся смахнуть со стола мяту, если придётся драться. Но главное — слишком мало знакомы, чтобы хоть сколько-то знать друг друга. Поэтому я держу руки на виду, пусть даже никто не просит — это способ показать, что не мыслишь зла и предательства, если доверия всё ещё не хватает.       Илларио цепко следил за ловкостью моих рук, пока сидел напротив. Возможно, он не любит эльфийский народ? Сейчас достаточно лишний раз услышать слухи про наших богов, чтобы возненавидеть (удивительно, как ещё не громят эльфийский квартал!), потому-то он меня позабавил и чуть-чуть испугал. Ведь моё внимание настолько поглотила наша с ним игра улыбок, запястий на виду и ничего не значивших замечаний о вкусах, что я не помню, следил ли он так же пристально за тобой. Стань покойная наставница очевидицей того, как я ловлю сорок на встрече с другим Вороном, она оттягала бы меня за уши и на два дня отвела к мастеру наказаний.       — Похоже, ваш родственник пропускает мимо ушей девять слов из десяти, мастер Луканис, — я снова рассматриваю трёх смешливых горожанок, пока они это не замечают, и поворачиваюсь к тебе.       В некотором смысле мои слова — тоже проверка. Сейчас ты можешь ответить, что лучше пропускать мимо ушей девять слов из десяти, чем каждый раз, сморозив девять, добивать ещё и десятым. Крыть станет нечем: моя необдуманная шутка на похоронах близкого тебе человека прозвучала так неудачно, что даже Коготь Виаго уже не скрипнул зубами, а просто посмотрел на меня по-особенному и сильнее сжал набалдашник своей трости со змеями.       В тот момент под жёстким неулыбчивым взглядом лучшего отравителя Антивы мне вдруг стало ясно, что до самой смерти я буду ходить в должниках синьоры Катарины — и как же хорошо, что её жизнь оборвали так быстро! Ведь она позволила мне нанять Демона Вирантиума, внука Первого Когтя и самого вероятного преемника на место главы Дома Делламорте, ну а Вороны всегда выполняют контракты. Если что-то или кто-то помешает мастеру Луканису выполнить свою часть сделки, его Дом станет ославлен подобно Араннаям, примером которых поучают воронят.       Эта мысль держит меня в напряжении похлеще, чем удавка на шее — приговорённого: пока мы с мастером Луканисом связаны договором, ни один Ворон из дружественных ему Домов не замахнётся кинжалом в мою сторону. Это хорошо.       С другой стороны, сразу несколько Домов и «малых ножей» разной величины, чьи грандмастера метят на место выше, теперь знают короткий путь.       Я заранее начинаю перебирать ответы, которые не обидят тебя и позволят мне не кривить душой.       «В следующий раз, сопровождая тебя на похороны, я, конечно же, промолчу» — ну так в нём прямо сказано, чего я желаю Илларио...       «Скажи я, что получить приглашение стало честью, Коготь Тейя при всех назвала бы меня “просто прелестью”. На репутации бездушной сволочи ещё можно набить себе цену, но как заработать на том, что чужой Коготь считает тебя прелестью?» — ох, однажды Виаго меня отравит…       Но ты, как оказалось, не ждёшь ответа.       — Он всегда был таким, — ты вдыхаешь серый дымок кофейного аромата и прикрываешь глаза с видом человека, вернувшегося домой и обнаружившего пепелище. — Слышит только то, что хочет.       Я хочу ободрить… но не решаюсь испортить вообще всё и умолкаю, снова держу руки на виду. В конце концов, каждый слышит лишь то, что хочет услышать, а не то, что хотят сказать. Тишина и молчание всегда выражались лучше, чем я, и ещё никому не сделали так же больно.       Почти никому.

Давно

      Яркий и шумный Тревизо на самом деле был продуманной западнёй. Вроде тех клейких дощечек, на которые кухарки капали густое варенье, если в их вотчине вкусов и ароматов разводилось слишком много плодовых мушек. Как к сладким ловушкам, в самый большой порт Тедаса многие жертвы слетались сами.       Если всё время вертеть головой, то именно в Тревизо всего за день можно было поглазеть на людей и эльфов почти из всех краёв, с разным цветом кожи и разрезом глаз. Тайком в кулак посмеяться над нелепой вычурностью масок Орлея и витиеватой речью их обладателей. Порадоваться, если паланкин человека в одеждах по тевинтерской моде в окружении слуг пронесут мимо примеченной тобою гондолы — никогда не знаешь, кто сходил с тамошних кораблей: приличный богач или проклятый малефикар, вместе с которым страшно остаться на воде… А то и приметить в толпе высоченных серокожих рогачей-кунари.         Иногда в гондолу садился какой-нибудь ферелденский варвар, который лишь по ошибке называл себя аристократом (даже на их языке титулы звучали грубо, рублёно — «банн», «эрл», «тейрн», словно на юге платили за каждую произнесённую букву и оттого силились говорить короче) или важный синьор из Орлея. Поначалу любой чужак с отвращением смотрел на холодную тёмную воду за бортом лодки, плесень на теневой стороне домов, вычурные облачения гребцов и протянутые над каналами бельевые верёвки. Хмурил брови, поджимал губы и думал: «У нас на родине такого никогда не увидишь!»       Но мысль обрывалась, едва лодка выскальзывала из узкого второстепенного рукава в устье Гранд Канала. Под лучами дневного солнца вода казалась тёмно-голубой с проблеском густой зелени, даже на мелководье не видно дна; с приходом заката гребни маленьких волн золотило и делало совсем непроглядными в глубине. Ночь превращала каналы в плотное, матово-непрозрачное зеркало в мелкой зыби.       Тёмные стены ближайших домов, высокие дворцы и  каменная оправа набережных сливались со своим продолжением в воде. Тонкие росчерки других лодок — каждый подсвечен подвешенным на корме фонарём, — скользили по отражениям звёзд. А далеко впереди, и в воде и наяву, горели огни на башнях и шпилях замка-дворца торговых принцев Валисти.       Варвар-южанин застывал, орлесианец под маской покусывал губы — всякий чужак, онемев от ночного лица Тревизо, снова и снова повторял по себя: «У нас на родине такого никогда не увидишь…»       Тревизо оглушал гвалтом, восхищал видами. Он казался праздником неусыпной жизни. Иногда казалось, что только рыночные торговцы, стражники, разносчики и гребцы трагетто — больших лодок, что с рассвета до заката пересекали главный канал строго поперёк в отведённых для переправы местах,— успевали утомиться от мельтешения лиц сильнее, чем от качки на неспокойной волне.       Трагетто не отплывала от пристани, пока в неё не вставали двенадцать-четырнадцать желающих быстро перебраться на другой берег напрямую, не идя в обход по пяти мостам. А то и шестнадцать с тяжёлой поклажей, хотя указом губернатора подобное запрещалось: нельзя было брать больше семи пар пассажиров, но ушлые кормчие норовили заработать и ждали лишних. Гребцы трагетто — выходцы из народа победней и попроще, чем гондольеры, и не отличались выдержкой: они сочно цветасто ругались друг на друга, а переизбыток брани выплёскивали на тех, кого везли, или кто упрямо оставался на берегу и грозил кликнуть к перегруженной лодке стражу.       Помимо осмотрительных горожан или псов губернатора гребцам мешала зарабатывать сама погода: в осенне-зимнюю пору, с конца фрументума по начало нубулиса, Тревизо через день скрывала туманная завесь. Sua Maesta La Nebbia, Её Величество Туман — такая густая, что трагетто и гондолам с пассажирами запрещалось отплывать от берега.       До прихода La Nebbia оставалось четыре месяца, но именно эта мысль — «В такой туман как сегодня на другую сторону канала никого не везут», — заставила Витту со всех ног броситься в порт. Она же догнала её спустя несколько поворотов после наискось пересечённой площади: взмыленную, перепуганную, насилу умудрившуюся утихомирить проснувшегося ребёнка. Теперь эльфийка застыла на перекрёстке сразу трёх улочек, пыталась удержать громкое рваное дыхание и вслушивалась в тишину. Из-за густого тумана её вьющиеся рыжие волосы сильнее липли к лицу, попадали в рот, и женщина кое-как откинула их с лица.       La Nebbia, La Nebbia... На расстоянии десяти шагов всё тонуло в молочной дымке… В такое утро запрещено плавать по каналам… Сегодня никто, даже её преследователи, не найдут гребца, пока не прояснится погода.       Витта бессильно и яростно, взметнув юбку простого коричневого платья, оглянулась в ту сторону, где обычно видела шпили резиденции торговой принцессы Валисти, и хотела выдохнуть какое-нибудь проклятие… однако не посмела издать ни звука, прикусила губу.       Улица замерла вместе с ней. Только сердце стучало оглушительно. Витта не могла понять, что именно слышала за пеленой цвета молока: стук быстрых шагов или колотьё собственной крови в висках.       Беглянка заставила себя дышать ровнее, и пугающий звук тоже затерялся в новых далёких перекриках портовых рабочих. Чуть позже где-то хлопнула дверь и невидимая из тумана хозяйка стала заспанным голосом зазывать кошек. Кис-кис, кис-кис! Над Виттой возвышались зыбкие призраки домов, голос невидимой женщины падал в безлюдье улицы как в колодец. Чем дольше эльфийка медлила, тем жутче делалось всё вокруг. Если просто терять время, она станет призраком ещё до полудня.       Решившись, Витта сделала несколько шагов по правой улице. Но почти сразу остановилась: брусчатка кончилась. Ночная сырость превратила пыль и истоптанную почву в тёмные лужи. На скользкой грязи чёткий оттиск каблуков сразу бросался в глаза, и Витта специально прошла по левой улице. Затем вернулась след в след; полминуты ушло, чтобы скинуть башмачки, связать шнурки и перекинуть их через плечо. Босиком эльфийка шла медленнее, зато неслышно.       У неё на руках, усыплённый зельем, спал наследник самой младшей, почти оборвавшейся ветви благородного дома де Тревизо — уже столетия не столь богатого и известного, как новые хозяева города из семейства Валисти, но когда-то правившего всеми районами и предместьями. Она знала, что никто из старшей ветви де Тревизо не обрадовался внебрачному ребёнку. Особенно от эльфийки. Особенно на фоне слухов о новых планах его отца, который всегда казался кузенам смирившимся с насмешливым прозвищем Младший Синьор, потому что помнил о своём месте — вернее хотел, чтобы им казалось, будто он помнил. Когда два месяца назад семья пронюхала о его теневых договорённостях, первые убийцы (к счастью, дешёвые наёмники) настигли Синьора и его любовницу в Салле. Это смешало их планы сбежать в Орлей. Витте пришлось разлучиться с ним, пока Синьор пытался найти новых влиятельных друзей в Риалто. Влюблённые должны были встретиться сегодня на закате. Здесь, в Тревизо — в огромном порту, из которого труднее всего отследить парочку беглецов.       Следующая мысль внушала больше надежд, чем слабая вера в то, что под прикрытием тумана женщина и младенец смогут найти укромное место на одном из кораблей до самого вечера. Она звучала так: «Если мне всё-таки повезёт… Если я найду лодку… Они едва ли быстро отыщут ещё одну…» — и Витта снова свернула туда, где через несколько улочек можно было выйти к одному из многих ответвлений Гранд Канала.       Сбить со следа. Выиграть время. Спрятаться до заката, чтобы уже после захода солнца дышать солёной морской свободой в объятиях своего господина.       Витта знала, как тихо кралась смерть благородных господ, и всё равно едва успела спасти ребёнка! Младший Синьор считал, что нанятые убийцы станут искать их где угодно по всей Антиве, но далеко от Тревизо: кузены всегда считали родича трусом и кутилой, неспособным на дерзкий вызов. Где угодно, а значит единственное место, в котором начнут рыскать не сразу — это прямо у них под носом!       За последнюю неделю Витта дважды поменяла комнату, дом, улицу и оставила по старым адресам обманки, наводила на ложный след. Сбивала возможную слежку, когда уходила оттуда в новое жильё... А сама вернулась в самое первое, где уже не стали бы искать. Всю ночь просидела с коротким ножом в руке и почти поверила, что удастся!       Пожив в доме у рыночной площади в самом начале, она хорошо запомнила, что каждое утро ближе к восходу солнца, всегда в одно время (когда предрассветная серость дотягивалась до лица младенца, спавшего в ящике из-под репы вместо колыбели) в жильё прямо над её комнатой возвращался молодой сосед — самый беспутный гуляка из всех на свете, по уши утонувший в долгах. Он шатко поднимался по лестнице, находил свою дверь, долго вслепую скрёб ключом по замочной скважине и обязательно запинался об дверной порожек, сплёвывал грязную ругань. Пока они скрывалась там, Витте казалось, что первым словом сына будет не «мама», не «папа», даже не «кошка», а смачное «Браска». Скорее уж в Церкви не отслужили бы предрассветный молебен, чем скудоумный сосед прикусил бы грязный язык!       Сегодня знакомо раздались его шаги. Тихо звякнул ключ, с первого раза вошёл в замочную скважину. Этажом ниже, в комнате, её вдруг вышвырнуло из полудрёмы. Те же шаги, та же связка ключей. Но — молчание. «Меня здесь нет, — будто бы говорило оно. — Я никого не видел, меня ничего не заставило вести себя тише. Я просто хочу домой, чтобы запеть дверь и вести себя незаметнее крысы, пока проблемы не пройдут мимо двери».       Витта схватила ребёнка быстрее, чем проснулась до конца. Что мог увидеть припозднившийся гуляка? Почему притих? Опыта жизни в бегах ей не хватало, чтобы научиться сразу же подмечать и обдумывать каждый тревожный знак, но оказалось достаточно, чтобы отреагировать на смутное ощущение опасности: бей или беги, Витта, не думай!       Поэтому совсем недавно она стояла в коридоре, прижимала спящего младенца и молилась всем богам без разбора, а не захлёбывалась кровью в своей постели под крики сына.

***

      Настил набережной оборвался, и Витта чуть не загремела вниз в узкий рукав второстепенного канала; нога так резко ухнула вниз, что когда там оказалась ступенька, у женщины от встряски клацнули зубы. Лязг тяжёлой стальной конструкции под её стопой разлетелся по набережной как раскат грома.       Гранит закончился: от узкого понтона, откуда садились в лодки, Витту отделяла гулкая железная лестница из пяти ступенек. Эльфийка прислушалась, вертя головой. Впереди внизу плескали волны, глухо бились о борта. Скрипели канаты и цепи, которыми гондолы на ночь присоединяли к понтону, чтобы не обрадовать воров. Хозяева стерегли свои скорлупки так же зорко, как иные берегли чистокровных скаковых лошадей. Наверное, поэтому хитростью механизмов замки на понтоне едва ли уступали защите на сундуках гномов-ростовщиков или в кабинетах торговых принцев. Не было речи о том, чтобы взломать такой, не имея сноровки, и уйти из города на краденой лодке.       Но вдруг кто-то забыл защёлкнуть замок? Если нет, она сможет дождаться лодочника и договориться с ним. Или слуг, или сторожа. Кто-то же должен поутру проверить, что ни одну лодку не увели ночью? Плесневелая сырость каналов с годами глубоко забиралась в лёгкие, поэтому люди старались нанимать на обслуживание и ремонт лодок остроухих, а в гондольеры брали уже своих — такая работа считалась почётнее. С эльфами Витта как-нибудь договорилась бы. С людьми же… Женщина стиснула край покрывала. В конце концов, она красива и всё, чего хотела — просто оказаться в другой части города, пока не ушёл туман. Это стоило… недорого.       Лучше бы за лодками, конечно же, приглядывали остроухие. Когда-то Витта сама вышла из эльфийской общины Тревизо — из той её части, что пыталась держаться вместе, но теперь уже совсем развалилась. В детстве у Витты был друг, который смотрел на лодки, скользившие по матовой глади Гранд Канала, и находил работу гондольера лучшей из всех на свете, хотя не умел плавать. Милосердие и доверие — те богатства, что бесполезно копить на чёрный день. Но если Витте повезёт встретить хоть одно знакомое лицо, разве ей не помогут? Это опасно, да. Но разве общее прошлое стоит дешевле будущего?..       Она снова прислушалась. По соседней улице громыхала телега с пустыми бочками. Вдалеке надрывалась собака. Где-то кричала чайка. Ни ветерка: паутина бельевых верёвок, завешанных пёстрыми тряпками и рубашками, которую протянули над узким каналом, не раскачивалась. Грохот понтона никого не обеспокоил. Это и хорошо, и скверно.       С края набережной Витта не могла рассмотреть, все ли лодки на месте и не сидел ли в одной из них сторож: из тумана выступили только две ближайшие чёрные гондолы, а остальные даже острое эльфийское зрение видело подёрнутыми пеленой. Человек бы не разглядел их вовсе. Длинные, узкие, спасительные, но, может быть, не такие уж недоступные — отсюда она не видела тяжёлых висячих замков. Всего к понтону привязали шесть гондол, и эльфийка поудобнее перехватила ребёнка, тихо ступила на гулкую лестницу.       Ноги успели замёрзнуть от утреней грязи, стопы покраснели. Витта думала, что уже не чувствовала холода, но едва она встала на металл, как озноб прошиб до макушки. Так сильно дёрнулась, что ребёнок заворочался; Витта прижала его сильнее, качая, и торопливо сжала поручень. Такой же ледяной как ступеньки! Каждый шаг оказался мучением, и она кусала губы, будто спускалась по горящим углям. Пять ступенек обожги ноги таким холодом, что влажный, скользкий дощатый понтон показался тёплым.       Понтон чуть глубже проседал на воде, когда она ступала. В то же время его качало на волнах, и это скрывало ритм шагов. Витта быстро осмотрела все лодки и чуть не выругалась: замки в порядке.       Подумав, она ловко перебралась в самую дальнюю гондолу и осторожно уложила ребёнка на дно. Лодку с понтоном связывали канат и отдельно — цепь с замком. Канат можно перерезать. Цепь и замок… Витта вытащила из растрепавшихся на бегу волос острую заколку и разогнула её, превратила в подобие отмычки. Рыжие завитки упали на лицо, и она тряхнула головой; аккуратно и быстро провела пальцем по замочной скважине — стёрла брызги, вонявшие рыбой и заливом. Кончик заколки бесшумно скользнул внутрь. Витта прикрыла глаза и попыталась прогнать лишние мысли и трусливое напряжение, от которого тряслись руки. Представить устройство замка, вспомнить похожие — в конце концов, в каком благородном доме хозяйка или её дочери случайно не захлопывали двери своих спален? Чтобы научиться отпирать замки, необязательно воровать…       Она потратила больше пяти минут, чтобы убедиться: нет, не поддавался.       Витта открыла глаза, досадливо скривилась… и тотчас беззвучно распласталась на дне лодки как скат по дну.       Он стоял уже на второй ступеньке лестницы.       Высокий, статный. Не широкоплечий как многие из городской стражи, а поджарый как господские гончие. С длинными тёмными волосами, зачёсанными назад на орлейский манер и открывавшими уши. Широкое лицо с высокими скулами, хищный разлёт бровей, породистый нос с горбинкой, чёткая линия подбородка — в лице было столько сходства со знатнейшими семьями Антивы, смазанного туманом, что Витта мгновенно узнала своего любовника.       Он успел к ней? Младший Синьор прибыл раньше и нашёл её? Неужели не нужно было бежать из комнатки — это оказался он? Почему же не дал ей знать? Как она испугалась! Он же не увидит её в этой лодке с такого расстояния, он не эльф!       Она набрала в грудь воздуха, чтобы окликнуть, но радостный вскрик застрял в горле: прямо за спиной у Младшего Синьора из тумана выросла тень. Возлюбленный спускался, одной рукой держась за поручень, и только поэтому низкая фигура, всего-то по плечо рослому человеку, сначала открылась глазам Витты.       Она никогда не была убийцей, но почему-то сразу почувствовала: на лестнице разница в росте на руку именно ловкой тени. Один выпад ножом, и лезвие войдёт Младшему Синьору в горло сзади, а вынырнет между кадыком и ключицей. Витта схватила ртом воздух, чтобы закричать ему, но не успела.       — Хэй, синьор! — тень сделала ещё шаг, окликнула юношеским голосом, и человек сразу же замер на третьей ступеньке вполоборота. — Лодки не выйдут на воду, пока не уйдёт туман. Посадки для пассажиров нет, — тень медленно провела рукой и сжала-разжала пальцы, как будто вправду тщилась ухватить пелену за краешек. — Её Величество Ля Неббия уже негодует на вас, разве не видите?       Витта сощурилась, и всё внутри содрогнулось: горбинка на носу человека была не врождённой чертой, а следом старого перелома. С нового ракурса стал виден шрам у виска, которого никогда не было у её господина.       На тени — эльфе с собранными в низкий хвост каштановыми волосами, — были плотные штаны, лёгкие башмаки, шерстяная рубашка и жилет немарких тёмных тонов: обычная одежда обслуги лодочных станций и гребцов трагетто. На фоне его простого наряда облачение «породистого» человека смотрелось ещё богаче: подогнанный точно по фигуре дублет с коротким плащом, дорогая перевязь с серебряной брошью и рапира. Взгляд эльфа скользнул по броши, и остроухий, кажется, побледнел одновременно с тем, как Витта почувствовала оглушающую слабость: они почти одновременно заметили вделанное в украшение черное пёрышко. Слуга быстро закрыл рот и низко поклонился:       — Прошу прощения, мастер… Проходите, конечно же, куда угодно!       Но чтобы спуститься и дойти по понтону до последних гондол, мастеру-убийце требовалось повернуться спиной к эльфу. Стать лёгкой добычей, если слуга непрост. Антиванский Ворон не двинулся и продолжил следить за ним, пока эльф не разогнулся. Только тогда человек заговорил глубоким, приятным и властным голосом:       — Я собираюсь осмотреть твои лодки. Отойди.       Эльф посмотрел на него, быстро окинул взглядом каждую из гондол, наконец-то разглядел Витту и шире распахнул глаза. Снова быстро уставился на человека.       — Т-тогда вы видимо не знаете, чьи они! — он несколько взмахнул руками, словно ворон-слёток не мог оторваться от земли. — В-вы…  Вам нужно получить разрешение синьора фармацевта, прежде чем трогать лодки его семьи! Их перегнали сюда после пожара на лодочной станции. Вы, наверное, не слышали о нашем пожаре? — эльф снова помахал руками: — Ну да он был маленьким. Пожар то есть. Очень маленьким, про такое на рынках теперь не сплетничают…       Даже отсюда Витта услышала раздражённое хмыканье:       — Будем считать, твой хозяин мне всё позволил.       — Что ж, тогда смотрите и трогайте что хотите, — эльф с новым поклоном отступил на полшага и помешкал, прежде чем осторожно добавил: — Я, правда, не заметил при вас пузырька.       Тихое предупреждение догнало мужчину, так и не отвернувшегося от слуги, уже на ступеньку ниже. Чёрные брови почти сошлись на переносице, и Витте показалось, что он снова приглядывался к незнакомцу. Под таким пристальным вниманием эльф дёрнул кончиками ушей как недовольный кот и подтянул перчатку на левой руке — мужчина явно смотрел на его руки. Плотные, хорошие, тёплые перчатки. Толстые, такие промокают не сразу. Чем-то чуть-чуть прожжённые на кончиках пальцев. Витта тоже только сейчас обратила внимание на эти жжёные дыры.       Голос мужчины отчего-то упал почти до шёпота:       — Прежде чем трогать лодки семьи какого-то аптекаря, мне нужен… пузырёк? — прорезалась нервная хрипотца. — В чьём доме ты служишь, повтори-ка?       — Аптекаря? — эльф снова шире раскрыл глаза. — Нет же, это лодки семьи синьора фармацевта. Лучшего фармацевта Антивы, если позволите называть всё своими именами, — в словах эльфа тоже послышался нервный смешок, почти сразу задавленный. — Я вас сразу предупредил, с кем вы будете иметь дело.       Это звучало дерзко, но почему-то человек замер. Затем медленно, словно под взглядом очень ядовитой змеи, оторвал руку от поручня. Он, как и Витта, вдруг спохватился, что касался его голой рукой — второпях не вытащил из кармана своих перчаток. Но сначала извлёк носовой платок и стал тщательно обтирать им руку. Даже эльфийка, пользуясь прикрытием борта, вытерла пальцы об подол платья.       Дикость. Не станут же так травить. Даже в стране ядов… Но демонстративно спокойный, взвешенный тон, который теперь выбирал Антиванский Ворон, выдавал, что сейчас он отчего-то иначе посмотрел на шесть чёрных гондол, эльфа и их владельца-фармацевта. Ах, нет, синьора фармацевта.       — Я думал, лодки его семьи держат в другом месте. Не на этой улице.       Что-то в лице эльфа говорило, что именно так поначалу для всех задумывалось. Он виновато пожал плечами:       — Я говорю это только вам, чтобы… — он снова поглядел на чёрное пёрышко, — избежать подозрений в преднамеренности с обеих сторон. Там случился пожар. Маленький, странный и беспричинный пожар. Думаю, вы понимаете, как это его обеспокоило, — он помолчал. — А сегодня, в самый туман, возле лодок появляетесь вы. Думаю, вы понимаете, что это обеспокоит его ещё больше. Никто ведь не знает, что лодки синьора временно разместили здесь. Никто не знает, а вы уже здесь. В самом непроглядном тумане, — эльф очертил руками понтон и на всякий случай весче напомнил: — Поэтому именно сейчас я бы не стал осматривать его лодки без разрешения. Можно, конечно, попробовать… Но говорят, что лекарства от некоторых хворей просто так в городе не достать. Они есть только в пузырьке из футляра, который синьор фармацевт всегда носит при себе, как и свою трость с серебряными змейками.       Эльф снова оглядел лодки, более не задерживая внимание на Витте, и договорил с какой-то особенной проникновенностью:       — Честно говоря, я всегда хотел посмотреть, что будет с голой кожей без пузырька. Может вы всё-таки осмотрите его гондолу?       — Мьерда! — статного мужчину совсем не привлекло новое предложение. — Катись к Создателю с своими лодками, эльф…       — …И со своим синьором? — подсказал тот будто бы между делом.       Ругательства как обрезало. В запале Ворон отвлёкся и чуть не кивнул, но успел удержаться на краю пропасти. Убийца снова мазнул взглядом по гондолам (Витта нагнулась ниже и на добрую минуту перестала видеть обоих), наконец-то отвернулся и теперь лишь сильнее заинтересовался неожиданным собеседником.       Лесенка гулко отзывалась на его движения. Когда Витта снова глянула поверх борта, то человек поднимался, не держась за поручень, а эльф осторожно пятился в ответ на каждый шаг и примиряющее выставил перед собой открытые ладони. Наконец Ворон ступил на гранит, и оба ненадолго замерли.       Рассвет становился ближе. Даже вода как будто светлела. Если эти двое не двинутся хоть куда-нибудь в течение получаса, туман станет жиже, и тогда человек увидит, что лодочник своими словами о подозрительном синьоре всего лишь прятал остроухую подружку…       Видимо эльф подумал о том же. Он первым широко шагнул влево и начал обходить Ворона по безопасной дуге, держал руки на виду. Такое расстояние — пшик для обученного убийцы, но человек усмехнулся, кивнул и как зеркальное отражение шагнул вправо.       Вскоре у лестницы спиной к Витте стоял уже эльф, а убийцу она едва видела сквозь туман. Больше не различала, как в усмешке кривились губы Ворона, но по-прежнему слышала каждое его слово:       — Мне смутно знакомо твоё лицо, значит и тебе моё. Я искал здесь женщину, которую хотят убить, — Ворон поправил перевязь с оружием. — Найди моего человека в «Сирене», если увидишь рыжую эльфийку с ребёнком. Если встретишь её, но смолчишь, то я однажды снова найду тебя.       — Не ищите.       Это слетело совсем тихо, но Ворон подался вперёд. Не так, как мог увлечённый охотой пёс — сократить расстояние, разобрать каждое слово и наверняка нарваться на нож под рёбра, а только чтобы обозначить свой интерес:       — Что ты сказал?       Эльф тише скрипнул зубами. Он явно предпочёл бы, чтобы предупреждение не расслышали, но всё-таки отвесил особенно низкий поклон.       — Каждый привлекательный антиванец однажды решает найти себе красивую женщину. К сожалению, некоторые находят только мужчин и после одной такой встречи женщины их больше не интересуют, — эльф прижал к губам кончики пальцев и взмахнул рукой, посылая воздушный поцелуй, — что бы это ни значило.       Лица Ворона она больше не различала, но в первое мгновение он замер и, наверное, окинул эльфа совершенно нечитаемым взглядом. Вдохнул и сказал таким тоном, будто хотел стряхнуть с себя его слова как грязь с сапога:       — Что ты имеешь в виду, остроухое проклятье?       В ответ — новый поклон и тон, который выдал нервную улыбку:       — Только то, что в прошлом месяце вы присылали цветы Триане, синьор Антонио…       Убийца огладил рукоять клинка, словно запястье возлюбленной.       — …Для такой женщины как Триана нет ничего серьёзнее цветов, даже подаренных без обязательств, синьор Антонио. Моя сестра будет ужасно зла, если узнает, что после того, как она украсила ими свои прекрасные волосы и похвасталась всем подругам, вы вдруг отправились искать какую-то женщину в лодках моего синьора… — он чуть не поперхнулся сказанным: — Создатель, это даже звучит как… как будто я застал вас, когда вы трогали гондолу моего синьора, что бы это ни значило, и…       — Заткнись, — рыкнули на него. — Говори по делу.       Эльф снова поклонился и взмахнул руками как слишком короткими крыльями.       — …Ну а от моей сестры это узнает синьорина моего синьора фармацевта… Ну, про то, что в его любимой лодке однажды утром застали какую-то другую женщину в компании какого-то неопознанного мужчины… Синьор фармацевт скажет синьорине, что она всё неправильно поняла… Но разве не эту песню поют все пойманные на измене мужчины? — он цокнул языком и на всякий случай попятился. — Вот тогда-то пиши пропало, любезный синьор Антонио, потому что от Тревизо ни камешка не останется. Посему честное слово, лучше найдите себе мужчину.       Несколько мгновений синьор Антонио смотрел на эльфа и судя по тому, как раздражение исказило приятный голос, на этот раз он безошибочно вспомнил и остроухого, и сестру, о которой тот говорил… и, конечно же, синьорину. Причём напоминание о последней убедило сильнее всего остального.       — Мьерда! — он резко развернулся на пятках и, не глядя, показал эльфу до ужаса неприличный жест. — В «Сирене». Заруби себе на носу, что я запомнил твоё лицо!       Когда шаги Ворона окончательно затерялись в тумане, лодочник выждал пару минут просто на всякий случай и повернулся к понтону.       — Я вас тоже, синьор Антонио. Я вас тоже…