Трое в лодке, не считая хорька

Первым эти слова сказал Арбузов. Они тогда ещё даже вместе не жили, просто встречались вначале по выходным, а потом и чаще, по будням. Шатались по городу, участвовали в авантюрах Тохи, познакомились с его друзьями, такими же ебанутыми, как и он, и менее ебанутыми друзьями Бестужева, заваливались втроем на какие-то дымные посиделки, даже раз сходили в кино, но Арбузов развил слишком бурную деятельность, используя задний ряд, как он сказал, по назначению, и фильм они не досмотрели. Но чаще всего они просто заваливались к Мишке домой и трахались, как сорвавшиеся малолетки. Во время секса Антон это и сказал. Кончая, впился пальцами в Димины скулы, опустился на его член в последний раз и выдохнул, выстонал в самый рот, вжимаясь своим, жмурясь и вздрагивая: «Люблю тебя». Дима, который сам был на грани, ошарашенно распахнул глаза, поддал бедрами, вбиваясь, и ухнул в оргазм, а Антон откинулся на Мишу, находящегося за его спиной, вывернул шею, чтобы поймать губами Мишины губы, и выдохнул во второй раз: «Люблю». Вторым был Миха. Тогда они уже жили вместе. Точнее, когда Бестужев сказал эти слова, они второй день, как переехали к нему. Уже были распакованы и разложены все их шмотки, выделены полки в шкафах, любимые кружки заняли место на кухне, и даже всем Диминым кроссовкам хватил места. Они с Антохой резались в приставку (которую привез Щепин), когда в дверном проеме появился Миша и замер, глядя на них. Арбузов безбожно проигрывал, вопил про нечестную игру, размахивал руками, вскакивал с кресла, падал обратно, грозился Диме отомстить и снова проигрывал. Дима на всю эту активную деятельность лишь молча ухмылялся. Миша же смотрел, улыбался, а потом вдруг сказал: — Вы же знаете, что я люблю вас?  И Щепин и Арбузов оба замерли, позабыв об игре. Дима завис, как поломанный процессор, а Антон улыбнулся светло и радостно. — Знаем, — ответил. И опять возникло это чувство, которое часто возникало, когда они оставались втроем: будто здесь и сейчас происходит самое важное в их жизни, единственное настоящее и имеющее смысл, а все, что за стенами, за пределами этой квартиры просто не существует. Вот только Арбузов испортил момент, ухмыльнулся и ляпунл: — Вот только кое-кого бы, — ткнул в Диму пальцем, — я бы на твоем месте любил поменьше, потому что кое-кто жульничает. — Эй, — возмутился Дима, — кое-кто просто не умеет проигрывать! Антон на это по-детски показал язык, Дима запульнул в него диванной подушкой. Дальше последовал жестокий бой этими самыми подушками, который закончился только тогда, когда вмешался Бестужев и, конечно, всех победил. Дима же все никак не мог произнести эти три блядских слова. Вначале сам не понимал, что это именно оно и есть, все списывал на охуительный секс, классное времяпрепровождение и прочую фигню. Когда же дошло, перепугался страшно. Пару дней даже раздумывал, не съебать ли от греха подальше, но понимал, что уже поздняк метаться. Он встрял по самые уши и не хотел не быть нигде, кроме как рядом с этими двумя. Но сказать — я тебя люблю, я вас люблю — по-прежнему не решался. Казалось, что произнеси он это вслух, и все прекрасное, что в их жизни происходит, пойдет по пизде. Что Тоха с Михой заржут и скажут, упс, прости, чувак, мы пошутили. Идиотская картина, идиотские мысли, которыми с ними никак не поделишься, ну потому что же чушь несусветная, поэтому Дима просто молчал. И был очень благодарен парням за то, что они не торопили, не требовали от него ответа. А потом он загремел в больницу. Со своим чертовым травмированным коленом, из-за которого когда-то пролетел мимо большого спорта, и из-за которого валялся в новогодние каникулы не с пацанами в постели или снегу, а в палате с тошнотворно зелененькими стенами. И ведь запланированная операция была не первой в его жизни, так что не было никакого страха и беспокойства, было глухое раздражение на то, что он проебывает такие классные снежные дни, на то, что после будет реабилитационный период, в который придется быть осторожней с физической нагрузкой, сдерживать себя, оберегать. Щепин терпеть все это не мог, поэтому настроение было совсем не радужным. К тому же сосед по палате, злобный старикашка лет восьмидесяти, постоянно недовольно материл всех на свете: Диму, врачей, правительство, а когда молчал, то есть спал, громко храпел. Вот и сейчас его храп разносился по палате, и Дима выбирал на телефоне, какую бы музыку включить погромче, чтобы она наверняка заглушила эти сатанинские звуки. И он даже не сразу понял, что в стекло ударил снежок. Просто услышал глухой звук и обернулся, посмотрел на окно, второй снежок прилетел одновременно с сообщением в чат. Тарапунька: «Мы пришли, выгляни в окно» Пока Дима вставал и ковылял к окну, в стекло влепился третий снежок, а в чат упало: Тарапунька: «Поторопись, а то, боюсь, Антон сейчас разобьет стекло» Дима усмехнулся и наконец посмотрел в окно вниз. С третьего этажа было прекрасно видно Бестужева в черном пальто и, припрыгивающего рядом, Арбузова в желтом пуховике и красной шапке. В руках у него был снежок. Он, заметил Диму, замахал радостно и кинул снежок в окно.

«бля, Тох, зачем? Я же вас вижу»

Штепсель: «ну не пропадать же добру. как тебе наше художество?» Только сейчас Дима заметил в стороне от них протоптанную в снегу дорожку, которая складывалась в огромное сердце и надпись «НЕ ССЫ!!!» внутри. Он засмеялся. Его любимая фраза очень подходила ко всей этой нелепой ситуации.

«охуенное художество!!!»

Штепсель: «на самом деле я хотела нарисовать хуй, но Мишка мне запретил. хотя, я считаю, что это намного более вдохновляюще»

«Вдохновляюще на операцию?»

Штепсель: «на то, чтобы ты быстрее вернулся к нам» Тарапунька: «То есть это ты так напомнил бы, Димке, чего он лишен?» Штепсель: «да, что ждет его дома»

«ну тогда надо было рисовать два хуя»

Тарапунька: «Или хуй и задницу»

«порадовали бы всю больницу»

Штепсель: «ни черта вы не понимаете в современном искусстве!» Штепсель: «а вообще ты как?»

«норм. только цвет стен здесь тошнотный и дед на соседней койке мудак»

Штепсель: «тырит твои мандарины?»

«обсирает всех и вся и просто не затыкается»

Штепсель: «бля» Тарапунька: «Два дня, Дим. Осталось продержаться два дня» А потом — Дима вначале не поверил своим ушам, подумал, что ему это показалось, но нет, он и правда это слышал — Антон вдруг запел «Врагу не сдается наш гордый Варяг». Дима смотрел, как он вышагивает кругами, размахивая руками и правда вопя эту песню, вопя так, что Щепин слышал ее даже через стекло. Он хохотнул, покосился на спящего деда, и сдержал смех. Но когда к Димке присоединился Бестужев, который не шагал, нет, он стоял на месте, но пел так проникновенно, что хоть прямо сейчас на оперную сцену, Щепин не выдержал и заржал в голос. Жить стало невероятно хорошо. Он посмотрел какое-то время на этот дурдом и написал:

«Люблю вас, придурки»

В ответ от Антона прилетел стикер с охуевшей собакой. Тарапунька: «Что прости?» Штепсель: «т9 опять пошло в разнос?» Тарапунька: «Похоже на то. Дим, что ты хотел сказать?» Бля. Дима рассмеялся — и правда придурки — провел ладонью по лицу, и, бросив взгляд на соседа, который все так же дрых, сдвинул щеколду, рванул оконную створку на себя, та, старая, недовольно затрещала, обсыпала его хлопьями краски, но поддалась. В палату тут же заполз холодный воздух, Дима же, не обращая на него внимания, высунулся из окна, и проорал этим двоим, топчущимся внизу: — Люблю вас, придурки! — Что?! — заорали придурки синхронно. — Люблю! Вас! Придурки! Проходящая мимо женщина, шарахнулась, когда Антон засвистел в ответ и замахал руками. Пара человек, торопящихся по своим делам, удивленно замерли, пытаясь понять, кто тут на всю улицу орет про любовь. Миша же рассмеялся радостно и написал что-то в телефоне. Тарапунька: «И мы тебя» Тарапунька: «И умеешь же эффектно признаться в любви» Дима тоже рассмеялся. От счастья и облегчения. На кровати за спиной закашлялся дед, явно готовящийся обматерить Диму на чем свет стоит, но тому было все равно. Он наконец-то сказал очень важным для него людям очень важные слова, все остальное не имело вообще никакого значения.