Пусти, уже пора

      В доме была высокая влажность, совмещённая с низкой температурой. Родители отказывались топить печь, ведь большую часть запаса дров благополучно продали за литр бражки соседу. Теперь сами ума не могли приложить, как же будут греться этой зимой. Рома давно привык спать в подштанниках и тёплых кофтах, но каждый раз вылезать из-под одеяла было трудно. Пересилив приступ сильной дрожи, Рома потянулся к спортивкам. Стрелки часов стремительно приближались к отметке в семь часов утра. Вот-вот должен был зазвонить будильник.       Пятифан потёр глаза и убрал взъерошенные волосы со лба. За окном сыпал снег, образовав большое покрывало на земле. Равномерно и спокойно. Пелена мелких снежинок была не такой густой, чтобы застелить обзор на другие дома. Рома слегка размялся и отправился на кухню. За дверью было ещё холоднее, чем в комнате. По коридорам гулял морозный воздух, так как родители часто отпирали окно, в которое уходил дым от сигарет. Рома же предпочитал выходить на крыльцо, несмотря на пик температурного минимума. Это стало отличным поводом меньше курить.       Еды в холодильнике было впритык, что означало отсутствие завтрака. От этой мысли расхотелось даже пить чай. Старая электрическая плитка всё равно грелась бы слишком долго. По телу вновь прошла дрожь. Как же было холодно.       Рома неторопливо собрался в школу. Ему так осточертел одиннадцатый класс, но успокаивала мысль о том, что это была финишная прямая перед полной свободой. Пугало лишь то, что Антон может уехать уже не на несколько недель, а насовсем. Последнее время они так редко общались, что вызывало лёгкую тревогу. Чувства ресурс исчерпаемый, но верить в это хотелось меньше всего.       Кроссовки впитывали влагу быстрее, чем ожидалось, отчего ноги жутко мёрзли от каждого вздоха зимней погоды. К этому Рома уже привык и потому придумал для себя особое развлечение – высчитывать, на каком отрезке дороги он перестаёт чувствовать пальцы. В среднем это случалось на подходе к школе, сегодня на сто метров раньше.       Класс стал заметно меньше по количеству учеников. Многие воспользовались возможностью сбежать хоть куда-то ещё два года назад. В их числе мог быть и Рома, но испугался. Оставить Антона одного он не мог. Люди способны на ужасные вещи, что Рома знал не по наслышке, потому всеми силами старался оберегать самое дорогое, что в его жизни было. Много лет назад Пятифан и сам не стеснялся вымещать агрессию на Антона, за что не прекращал себя винить.       К отсутствию Бяши рядом можно было бы и привыкнуть за прошедшие два года, но кому угодно, только не Роме. Когда Петрова не было рядом, эта проблема становилась всё более острой. Обычно в подобные мысли Пятифан не погружался прямо во время учебного процесса, но сегодня атмосфера ощущалась слишком гнетущей. Казалось, что всё хорошее окончательно сгнило и никак не могло выйти естественным путём, продолжая разлагаться медленно и источая жуткую вонь. Рома пришёл в себя, как только слеза упала на парту. Увидеть этого никто не мог, ведь лицо было упрятано в руках, на которых он лежал.       — Вид у тебя болезненный, — произнесла Катя, подсев к Роме на перемене.       Пятифан открыл обзор для одного глаза, направив его взор на заинтересованную одноклассницу.       — Последнее время на уроках всё время то ли спишь, то ли в трансе. К врачу, может? — интонация её была настолько искренней, что Рома не мог подобрать слов для ответа.       — Да не, я здоровый, — еле выжал из себя Рома. — Просто утомился за последнее время.       — Ты так говорил на прошлой неделе, всё твоя "хандра" не проходит. Если помощь какая нужна, ты всегда можешь обратиться ко мне, — улыбнулась Катя и вернулась к своей парте, похлопав одноклассника по плечу.       «Чё я ребёнок, что-ли, чтоб мне Катькина помощь нужна была?», — спросил сам себя Рома.       Смирнова переменилась словно в один момент, стоило только попасть в десятый класс. Пятифан думал: «Влюбилась!». Но длилось это слишком долго, что не было похоже на обычную влюблённость. Рома не давал даже поводов думать, что имеет место быть хоть какая-то взаимность. При отсутствии ответной реакции чувства имеют свойства пропадать гораздо быстрее.       По дороге домой Рома по своей неосторожности закурил, отчего желудок начало выкручивать гораздо сильнее, чем от голода. Следом началось жуткое головокружение, от которого пришлось упереться на дерево. Рома бросил на половину целую сигарету в снег. Сегодня был не обычный день, чтобы сейчас поддаться небольшой слабости своего организма. Нельзя было подвести Антона. Ударить в грязь лицом и не сдержать обещание? Хуже, разве что, измена.       Домой Рома практически заплыл, ведь ноги были ватными. В нос ударил не привычный запах дурманящих жидкостей, а приятно тянуло специями. Пятифан нахмурился и сразу же последовал на кухню. Мать, совершенно трезвая, стояла у плиты. Рома даже глаза потёр, не веря увиденному. Проблески адекватности и трезвости случались всё реже, отчего с каждым разом вызывали более бурную реакцию.       Ответив, что дела в школе хорошо и он совсем не замёрз, Рома сел за стол. В глубокой тарелке оказался суп, весьма богатый на густоту.       — А кого мы ограбили на этот раз? — спросил Пятифан, погружая ложку в жидкость.       — Я в подробности не вдавалась, папа принёс хороший кусок мяса на кости, потому решила суп сварить. Завтра что-нибудь на второе приготовлю, — тепло улыбнулась женщина.       Рома кивнул и выжал из себя улыбку. Есть хотелось больше, чем думать.       Солнце приближалось к закату, потому нельзя было медлить. Убрать снег, поравнять забор, залатать крышу. Мелочей было много, нужно начинать работу. Рома быстро переодел носки на сухие, развесив предыдущие сохнуть. Займёт это не менее пары дней. Холодно. Также, как и за пазухой.       Пятифан выдвинулся в путь, предварительно махнув маме на рукой. Снегопад прекратился, но поднялся лёгкий ветер. На протоптанной тропе снега на кроссовки попадало всё меньше, отчего и было немного теплее. Рома глядел на привычный путь с особой любовью, вспоминая то, как хорошо на том же месте рядом с Антоном. Держать друг друга за руки, бесконечно слушать, дополнять, прижиматься и ощущать теплоту. Единственный источник добра и радости. Больше никого.       Следов от машины по пути не было, что было весьма странным, ведь транспорт Петровых отбыл только вчера. Рома предположил, что снегопад ночью был гораздо сильнее, чем тот, который он созерцал утром. Все нужные инструменты хранились в предбаннике, который давно не использовали по назначению. У Ромки были ключи от замка на калитке и других нужных помещений. Неспеша он приступил к работе, вооружившись большой лопатой. Вокруг дома снега насыпало по щиколотки, отчего к заднему двору практически невозможно было пробраться.       Зажав сигарету в зубах, Рома бросал горсть за горстью в сторону. Тоска, что окутала с самого утра, стала постепенно испаряться. Рядом с этим домом витала странная энергетика, придающая Ромке сил. Мрачный домик из старых досок был убежищем, спасающим от бомбардировки ужаса и боли, которая являлась практически каждую ночь. Особенно тот маленький уголок с белой макушкой и круглыми окошками очков.       Сзади послышался скрип снежного полотна. Роме показалось, что он слышит свои шаги, но, даже остановившись, шум продолжался, пусть и медленней. Тревога медленно расползлась внутри, словно кровь, покидающая открытую рану. Фильтр крепко сжался зубами, а на замёрзших кистях рук сильно побелели костяшки от нарастающего страха. Если поддаться своим эмоциям, чужая рука проникнет в обитель, который он обещал защищать. Нельзя допустить этого. Превозмогая окинувший его страх, Пятифан взялся за лопату двумя руками и приготовился нанести удар с разворота. Вдохнув полной грудью, он обернулся. За секунду до удара Рома успел осознать, что перед ним вовсе не грабитель. Там стоял Антон, выставивший руки вперёд для защиты. Пятифан бросил лопату на землю и тяжело вздохнул.       — Твою мать, призрак ты ебучий, — выругался Рома, схватившись за голову.       — Я тоже рад тебя видеть, — ухмыльнулся Антон.       — А ты чего не с предками? — спустя пару секунд сообразил Пятифан.       — Не хочу в этот раз ехать. Опять всё заново. Мне никогда не приносили удовольствия эти поездки, — ответил Антон, пнув одну из горстей снега рядом с собой.       — Я скучал, — нежно произнёс Рома, обняв Петрова.       Ледяные пальцы осторожно залезли в густую белую шевелюру. Его волосы источали всё тот же свежий запах, что и всегда, а хрупкое тело чуть ли не трещало под напором сильных рук.       — Никогда бы не подумал, что ты будешь так тосковать, — сквозь улыбку, сказал Антон, прижимаясь сильнее.       — Я думал, что не увижу тебя гораздо дольше, а сейчас… Хорошо мне, проще говоря. — Рома тяжело вздохнул. — Ты чего в школе не был, раз уж дома?       — Плохо себя чувствовал, да и желания нет. Такое ощущение, что голова как чужая.       Пятифан отстранился от возлюбленного и с лёгкой тоской глянул в его глаза. Хотелось, как он делал это всегда, сказать: «Не чахни, всё наладится». Но, кажется, Антону эти слова уже давно перестали помогать. Оставалось лишь сжимать до ужаса тонкие кисти рук.       Стоя вот так – друг напротив друга – выглядели они как полные противоположности. Ромка выше, крупнее, одет во всё чёрное, так ещё и брюнет. Антон же был его инверсией.       Оба боялись проронить хоть слово, будто в тот же миг могли раствориться. Но первым тишину нарушил, всё же, Антон:       — Тебе чаю, может, сделать?       — Да не, мне и от тебя тепло, — ухмыльнулся Рома. — Ты лучше себе чаю сделай, а я буду разгребаться.       В ответ Петров кивнул и скрылся в доме. Рома вновь приподнял уголок губ в улыбке. Выдохнув, он принялся за работу. Солнце к тому времени всё стремительнее опускалось вниз, погружая опушку во мрак. Фонари всегда загораются через десять-пятнадцать минут после наступления полной темноты, потому единственным источником светлого оставался снег и Антон, возвратившийся с кружкой чая. На плечах его был накинут тёплый шерстяной шарф, который всегда был обязательным атрибутом, даже поверх куртки. Рома с теплотой оглядывался на возлюбленного, ощущая как хочется заплакать от переизбытка в грудной клетке чувств. В народе давно ходит поговорка, что один в отношениях любит, а другой позволяет себя любить. Спроси кто угодно Ромку до знакомства с Антоном, что ему ближе, тот сразу же ответил бы, что способен только позволять себя любить. Но сейчас, глядя на свой единственный источник радости, Пятифан точно знал, что он любит. Антон тоже любит, но точно не так сильно, как это умеет Рома. Возможно, именно это он всю жизнь и искал: грести снег на территории любимого человека, пока тот пьет горячий чай. Лишь бы только тонкие руки не напрягались.       В руках Антон сжимал кружку, которую Рома когда-то ему подарил на день рождения. Каждый раз, глядя на керамическое изделие, в голове возникало то, с какой неловкостью Пятифан вручал этот подарок. Денег тогда было ничтожно мало и даже на эту кружку он долгое время собирал. Петров же подарку безумно обрадовался. От этого Рома не смог сдержать слёз и впервые заплакал, не пряча при этом глаз. Внутри было ощущение полной ничтожности и уверенности в том, что радость Антона является симуляцией. Но именно искренность в его сверкающих глазах заставляла рыдать всё сильнее. Оттого и выходил весьма странный парадокс.       Когда злосчастный снег закончился, настала очередь крыши, которая была настолько хлипкой, что каждый год приходилось её латать в разных местах. Рома достал лестницу и, взяв в зубы молоток, полез наверх. Материал для латки легко было достать с чердака, вход на который располагался также и на крыше. В момент, когда Ромкина нога ступила на чердак, в спину словно ударили железной рукой, протолкнув вовнутрь. Маленькая дверца громко хлопнула. Пятифан оказался на тёмном чердаке, где в любой момент можно было обо что-то споткнуться, упасть на одну груду мусора, которая завалит другую, что может оказаться фатальным, потому куда-то срываться он не спешил. Ударив ногой по дверце, та не отворилась, лишь протяжно скрипнула старыми досками. Вроде и захлопнулась, но физически это было невозможно. Полноценных замков она не имела, даже щеколда только с горем пополам отрабатывала потраченные на неё триста рублей. Как тогда Рома мог тут застрять?       Выдохнув после резкого прилива адреналина, Пятифан стал ощупывать предметы вокруг себя. Где-то в двух метрах от него с потолка свисает выключатель, который приводит в действие скудно работающую лампочку сороковку. Именно поиском заветного проводка Рома собирался заняться, как тут его рука угодила в лужицу с чем-то очень мерзким и вязким. Первая мысль, пришедшая в голову, была – снег, просачивающийся через щели в крыше. Но любопытство, часто губившее многих людей, заставило продолжить ощупывать эту лужицу. В хват ладони попало что-то тёплое и твёрдое. Одним мигом лампочка загорелась сама собой и прогорела не менее секунды, давая разглядеть, что именно Рома держал в руках. Лежало перед ним вырванное прямо с торчащей костью предплечье, из которого лилась тонкая струя крови, застывшая в едином потоке. За ту секунду, которую горел свет, можно было разглядеть, что той же кровью пытались вывести какое-то слово, но получилось весьма сумбурно, отчего явной была только первая буква – «О». Пятифан в ужасе вскочил на ноги и, перестав опасаться любой травмы, ринулся к выходу, ведущему в дом. Но даже там выбраться не удавалось, как бы Рома не пытался поднять крышку вверх. В тот же миг Пятифан предпринял попытку выбить дверцу, ведущую на улицу. От резкого рывка она отворилась и Рома чуть было кубарем не скатился с крыши.       — Антон! Антон, иди сюда! — крикнул Рома, схватившись за волосы.       Петров поспешил подняться по лестнице в самые кратчайшие сроки, потому уже через пару секунд был возле возлюбленного, который отпрыгнул от двери на чердак как можно дальше.       — Там, на чердаке, я такую хуйню видел. Рука… Кровь…       — Ром, какая кровь? Какая рука? Что ты видел? — начал сыпать вопросами Антон, взяв Пятифана за плечи. — Я посмотрю, ты сиди.       — Не ходи, не надо, — попытался отговорить от дурной идеи Рома.       — Всё в порядке, я просто проверю.       Антон зашёл на чердак и смелым шагом двинулся к проводу, зажигая свет. Пятифан заглянул вовнутрь. Ноги всё ещё дрожали. Но чердак был совершенно обычным. Никакой крови и конечности там не было. Петров осмотрел чердак весьма внимательно и никаких следов не обнаружил.       — Видишь, ничего нет, — констатировал Антон, выйдя на улицу. — Ты, может, не выспался, вот и чудится всякая дурость?       — Может, и не выспался, — почесал затылок Рома, недоумевая от сложившейся ситуации.       — Тебе просто нужно смириться, — едва слышно сказал Антон, приобняв Рому.       — Смириться с чем?       Какое-то время Петров молчал, после чего с ноткой грусти в глазах улыбнулся и ответил:       — С тем, что тебе это показалось.              Не сказать, что Рома быстро отошёл от увиденного, но смог отвлечься. В голове всё ещё крепко держалась картина кровоточащей конечности, а также той самой буквы. Много слов существовало на букву «О» и какое из этого множества хотело донести видение – неясно. Воспроизвести полную картину в голове никак не получалось, ведь Рома действительно не успел уловить всего слова, слишком заострив внимание на оторванном у кого-то предплечье. Сцены жестокости в фильмах были делом вполне привычным, существовало понимание, что это всё актёры, постановка и все люди в действительности закончат работу и разойдутся по домам. Скоро и самому Пятифану нужно было выдвигаться домой. Но так ему было слякотно от мысли, что с Антоном придётся прощаться.       После полученного Ромой шока, Петров остался с ним на крыше. То гвозди подавал, то забалтывал чем-то непринуждённым. Не хотелось оставлять Пятифана одного, но всё же этот момент должен был когда-нибудь настать. Когда-нибудь нужно будет попрощаться.       Закончив с крышей, Рома спустился на землю, отнёс лестницу туда, где ей место и начал думать над тем, чтобы ещё чем-нибудь занять свои руки, но, как назло, всё было сделано и до этого. Даже забор стоял, как солдат в строю – ровно, не покашиваясь. Сейчас Пятифан глядел на старенький домик, который он не в первый раз приводит в жилое состояние. Оглядываясь назад, Рома думал, что зря сделал все дела за один раз. На завтра совсем ничего не осталось.       Антон стоял рядом, но взор его было такой измученный и уставший, словно он весь день, не приседая, работал. Пятифан прекрасно знал этому причину, но так боялся сказать это вслух. Ужасно боялся.       Взяв Петрова за ледяные кисти, Рома постарался выжать из себя улыбку.       — Ром, прошу… — начал было Антон, но тут же запнулся.       Он крепко прижался к Пятифану, ощущая тепло, которое тот источал не хуже чугунной батареи.       — Я не хочу сейчас об этом говорить, — ответил Рома, проводя по белоснежным волосам.       — Но я так больше не могу. Отпусти меня. Уже пора.       По щекам Ромы тут же покатились слёзы. Он закусил губу, ощущая как дрожит нижняя челюсть.       — Прошу, отпусти, — всё сильнее прижимаясь, произнёс Антон.       — Я не смогу без тебя, — ответил Рома, сдерживая всхлип.       — Ты справишься, ты обязательно справишься. Просто перестань притворяться и всё пройдёт.       Антон отстранился и глянул в Ромкины заплаканные глаза. Расцепляя руки, Петров погладил его кисть, после чего неспешно отправился в дом. Пятифан в тот же миг упал на колени и стал лупить по земле кулаком, крича чуть ли не во весь голос. Столько боли было в этом окрике, так много ужаса. Но любое чудо уже было бессильным.       Рома знал, что может отпустить Антона. Это нужно было сделать давно, но всё не хватало на это мо́чи. Подаренная кружка осталась стоять под забором, крепко застрявшая в снегу. Пятифан поднялся и направился к выходу за территорию, прихватив с собой и кружку. Ноги несли очень нехотя, каждый шаг давался непросто. Путь до дома прервался посещением одного пункта.       К тому времени, когда Пятифан зашёл домой время неспеша подходило к четырём часам утра. Впервые двадцатиминутный маршрут Рома прошёл за целый час. В доме царила тишина и даже перегаром не пахло, что было удивительно. Пятифан поплёлся на кухню и без труда нашёл бутылку бражки, в которой осталась всего половина. Не мешкая, Рома сделал несколько больших глотков прямо из горла. В пищеводе ужасно запекло и хотелось тут же вывернуть всё содержимое желудка наружу, но позыв был успешно подавлен.       Усевшись на кровать в своей комнате, Рома стал осознавать, что действительно больше не сможет жить так, как жил раньше. Он знал, что рано или поздно его маленький мирок разобьётся, но никогда не был к этому окончательно готов. Под кроватью всегда лежало решение на самый крайний случай. Рома думал, что сможет справиться, когда этот миг настанет, но боль была слишком несносной. Именно поэтому затянутую в крепкую петлю верёвку он и достал. Снять плафон, подвязать на крючок, всё как и должно быть.       В момент, когда упал табурет, Рома не чувствовал, что жалеет об этом. Ему было страшно, судорожно больно, но сожаление точно не пришло. В момент, когда зрачки перестали различать хоть что-то, Рома стал видеть всего понемногу: своё детство, страхи, радости. Но самым ясным был момент, когда месте ужасного ДТП, Рома увидел тело Антона, которое ударной силой выбросило из окна машины семейства. Изувеченное, с оторванной по локоть рукой, окружённое окрашенным в красный снегом. Конечность лежала рядом, с рваными мышцами, кожей и надломленной торчащей костью. Никого больше в таких деталях он не запомнил, хотя сомнений, что остальные погибшие выглядели не лучше, уж точно не было. В предсмертных конвульсиях Рома мельком увидел и тот момент, когда не смог отпустить Антона, что вылилось в применение чёрной магии, с использованием земли с могилы покойного и личной вещи. Показалось, что даже шрам от пореза, сделанного в момент проведения ритуала для добычи своей крови, болезненно завыл, отдавая судорогой во всё барахтающееся тело. А перед глазами вновь предстало увиденное на Антоновом чердаке. Кровавая надпись, почудившаяся испуганному Пятифану, гласила только одно: «ОТПУСТИ».       Совсем скоро Рома стал лишь слегка покачиваться в петле, больше не подавая признаков жизни. На его письменном столе всё ещё горела свеча. Сдерживала её в стойком состоянии взятая на пути домой земля с могилы Антона, которой была наполнена кружка. Рома знал, что отвязать душу и дать ей покой можно повторив ритуал ещё раз, только кровь на этот раз не требовалась. Но был один минус – согласно так называемой инструкции, здоровье будет уходит неумолимо быстро. Рома не хотел умирать медленно. Перед повешаньем он много раз повторил одну и ту же молитву, умоляя Господа принять его душу и простить за содеянное. Это был единственный выход. Рома заслуживал прощения, свой кошмар он уже прожил на земле.