Тело под залог

             В глубинах забытья, где время растворяется в темноте, а собственное сознание мажется бесцветными красками по бесконечному пространству, Кинич чувствует лишь колючий жар под рёбрами. Он бессильно плывёт по беспросветной мгле, как в раскалённой вязкой смоле, слышит обрывки голосов – чужих, далёких, как эхо, затерянное в пустоте и в то же время от этой пустоты извечно отражающееся. Нет тревог, нет забот, нет мыслей. Или нет, одна – яркая, всплеском красок единственно в этом царстве ночи сияющая – всё же есть.       Ахав.       Шёпотом, который подобен в этой гробовой тишине оглушающему воплю.       Ахав. Ахав. Ахав.       Руки и пальцы Кинича, кажется, скованы. Не цепями – собственной плотью, ставшей твёрдой, как стылый камень. В груди гулко бьется не сердце, а что-то иное – глубокое, звенящее, как магма, запертая под толщей мёртвой земли. И Кинич заперт под землёй вместе с ней.       Где он? Натлан ли это? Царство ночи?       Кинич пытается вспомнить последний миг его жизни – битву, крики, полыхающий горизонт и разорванное небо.       И бездну.       Её тени. Её холодные лапы, впивающиеся в тело. Огромного крио-чурла, который прервал натянутую между ним и Ахавом дендро-нить и дёрнул Кинича на себя, нанизывая животом на леденящие душу когти.       Пламя. Кинич всегда чувствовал тепло от этого пламени в груди, даже когда неоднократно умирал на Войне ночных дозорных и возрождался снова и снова. Это тепло появилось после заключения с Ахавом их договора и не пропадало ни на минуту, даже когда компаньоны ссорились и расходились каждый в свой угол. Это была практически безграничная сила, которую одолжил Киничу древний дракон на время его странствий. Эта сила помогала в битвах, усиливала дендро-энергию, текущую в его, Кинича, крови, ускоряла регенерацию, но, очевидно, не вывезла финальный бой со смертью.       И надо же умереть так глупо – от чурла, коих за всю свою жизнь Кинич истребил немереное количество.       Веки вздрагивают. Боль пронзает всё тело, когда охотник на заврианов резко распахивает глаза, вырываясь из смертельных лап потустороннего мира. Всё вокруг – расплывчатое, искажённое, словно отражение в грязной, окрашенной кровью воде. Натланское яркое солнце, кажущееся теперь мертвенно-бледным, заглядывает лучами в небольшое помещение через задёрнутые полупрозрачные шторы, щекочет лицо Кинича, но он не чувствует его тепла.       Он вообще ничего, кроме боли, не чувствует.       Игнорируя тянущую во всём перебинтованном теле паршивку, Кинич поднимает заторможенно ладонь, чтобы сосчитать количество своих пальцев. Мудрецы Уитцтлана учили, как обнаруживать иллюзию – и Кинич внимательно смотрит на пальцы, высчитывая ровно пять и ни одним больше. Успокоенно вздыхает. Это не сон и не галлюцинация – он действительно жив и проснулся в, кажется, одноместной комнате лазарета?       Взгляд фокусируется долго, мысли собираются в кучу неохотно, и Кинич предпринимает попытку подняться, ожидая волны нестерпимой боли. Но её нет. Тело дрожит, но не от слабости – от силы, которой он не знал раньше. Силы, которая не ощущалась его собственной или хотя бы сколько-нибудь Кухула. Значит ли это, что…       — Ахав… Это ты? — голос звучит глухо, будто вырывается не из горла, а не меньше чем из глубины земных недр, откуда некогда Кинич вызволил запечатанного дракона.       В ответ – тишина. Но в этой тишине – громкое присутствие. Такое знакомое и в то же время такое его телу чуждое, что хочется проникнуть ладонью в грудь и вырвать сердце, которое стучит совсем не так, как раньше.       Кинич пытается подняться. Садится на кровати, попеременно проверяя работоспособность каждой конечности. Роняет взгляд вниз, на широкие бинты, окольцовывающие нагую грудь – туда, где были сквозные дыры от чужой когтистой лапы.       Как же он пережил такой тяжёлый и смертельный удар? Или свою роль сыграла Ода Воскресения, уже не раз спасавшая его жизнь?       «Я спас тебя, слуга».       Насмешливый ответ режет в голове по живому, и Кинич морщится, прикладывая ладонь к ноющему виску. Но ладонь не прикладывается. Она его совершенно не слушается – указательный палец тыкается в центр лба и нравоучительно стукает по нему до тех пор, пока хриплый и весёлый голос Ахава вновь не раздается из ниоткуда и одновременно с тем отовсюду сразу:       «Глупый, глупый Кинич! Ты умер, идиот. Ты умер, и я наконец смог исполнить наш договор».       — Что? — вздох неверия разрезает тишину комнаты, и уитцтлановец озадаченно хмурится. Пытается убрать руку от лица, тянет её в бок, но сила, растекающаяся жаром внутри, не позволяет этого сделать.       «Ты видишь меня где-нибудь?»       Кинич не может точно сказать, не сошёл ли он – о, Архонты, – с ума, потому что оглядывается внимательно, а разговаривающего с ним Ахава действительно нигде нет.       «Думай, башка тупая! Ты слышишь меня, потому что я – это ты. Точнее… Твоё тело принадлежит больше не тебе. Оно моё».       — Я умер?       «Бинго, придурок!»       Кинич не чувствует страха или ярости. Он снова кидает взгляд вниз, стягивает с себя покрывало – Ахав позволяет ему стянуть – и изучает усыпанное мелкими ссадинами тело.       — Я не умер, Ахав. Я, блять, осознаю своё тело и всё ещё нахожусь в нём.       «Это побочный эффект. Тупой человечишка! Не веришь мне? А если так?!»       Обе руки взлетают к лицу и пальцами цепляются за щёки, начиная кошмарить их и неприятно растягивать в стороны. Кинич шипит, силится прекратить издевательство, но он и правда ничего не может сделать.       Он заперт.       Он может чувствовать, ощущать, слышать и говорить, но чёртов Ахав, завладевший телом в минуту, очевидно, предсмертного состояния, оказывается на редкость цепучим паразитом, не желающим уходить так просто.       «Смирись. Скоро твоё сознание погаснет, и я смогу полноценно использовать это классное молодое тело, как сосуд».       — Это домогательство, — фыркает рассерженно Кинич, пока руки продолжают пытку над щеками – теперь звучно по ним хлопают. — Дождись, пока я окончательно сдохну, и только потом заселяйся, кретин!       «Ага, сейчас. Я не хочу ждать. А домогательств ты, глупый слуга, ещё не видел».       Ситуация – верх идиотского абсурда. Кошка с собакой, вечно цапающиеся по поводу и без, теперь оказались буквально одним целым, с одной лишь оговоркой – кошка не имела в сложившейся ситуации совершенно никакой власти. Дерьмо.       Ощущать Ахава везде – странно. Шумный и неугомонный дракон всегда создавал впечатление вездесущей поганки, но сейчас… Сейчас иначе. Кинич ощущал его присутствие кожей и внутренними органами. Чувствовал силу древнего существа, плещущуюся по венам. Чувствовал руку, скользящую по торсу к паху.       Стоп.       ЧТО?       — Ахав, какого чурла ты творишь? — Кинич подскакивает на кровати, но не может убрать руку, которая нагло и в то же время совсем незатейливо скользит по хлопку каких-то незнакомых ему брюк.       «Показываю, что такое “домогаться”, раз уж ты, никчёмный человек, этой истины не знаешь».       — Я… Ты придурок! Я знаю, что это такое! Живо убери от меня мои же руки.       Из-за безысходности угроза перекатывается в отчаянный рык, а Ахав расплывается пятнами жгучего тепла по шее и груди. Странно. Как же всё это странно!       «Заткнись, слуга, и принимай моё внимание с благодарностью – не каждому выпадает такая честь».       — Какая ещё честь?! — возмущённо шикает Кинич, не сводя взгляда с того, как его рука плывёт по тёплой коже торса вверх, проникает под плотно жмущиеся к телу бинты и накрывает грудную мышцу, мягко её сжимая.       Пиздец.       Что это вообще такое?       Со стороны – нечто похожее на самоудовлетворение. Но по факту – Ахав просто издевается над ним, ставя в безумно неловкое и смущающее положение.       Нет сомнений – треклятый дракон неоднократно видел Кинича голым и, возможно, даже дрочащим, но никогда – ни-ког-да – он не влезал в его личное пространство подобным образом.       «Расслабься и покорно принимай мой дар тебе».       — Ахав, иди в бездну со своим даром!       Пальцы, под бинтами скользящие, захватывают мягко сосок и сжимают подушечками, вырывая из груди Кинича шумный вздох. Он откидывает голову назад (спасибо, Ахав, что разрешил), упираясь затылком в спинку односпальной небольшой кровати. Собственные руки становятся активнее – жмякают, гладят, слегка царапают, избегая свежих ран. Кинич удивлён, что после пережитого его тело способно на такое лёгкое возбуждение – брюки медленно, но верно начинают приподниматься в причинном месте, а Ахав ехидно смеётся в глубинах разума:       «Ты только посмотри на свою реакцию, травинка!».       Кинич не смотрит – он жмурит глаза, когда ладонь так привычно и одновременно с тем совсем НЕТ накрывает наливающуюся кровью плоть через ткань. Ахав знает, что делать и как – его пугающая чёткость в движениях напоминает о том, сколько тому тысяч лет и как много пережил этот сраный наглый дракон. А ведь Кинич воспринимал его капризным подростком.       «Открой глаза и смотри».       Хриплый голос Ахава становится ниже, глубже, грубее, и от его мурчащего тембра по коже бегут мурашки. Ахав чувствует это – а Кинич чувствует его вязкое ликующее самодовольство. Охотник размыкает веки. Лучше быть послушным и сохранить хоть какие-то крупицы контроля над своим телом, чем стать полноценной жертвой принуждения. Да и, в общем-то… Всё не так плохо, верно? Ладонь, оглаживающая член, вызывает вполне однозначную реакцию, а рдеющие щёки пекут только от одного лишь факта – всё это делает Ахав.       С каждой последующей секундой возбуждение крепчает: оно утяжеляет не только эрекцию, но и всё тело. Стушевавшийся Кинич смотрит на то, как лезет под резинку штанов ладонь, как стягивает те вниз, обнажая блестящую от скромных капель предэякулята головку. Большой палец тотчас тянет сверкающие бусины, размазывая, по стволу, и, твою мать, это ощущается СОВСЕМ не так, как дрочить самому себе.       — Идиот, кто-то же может зайти…       «Лучше помолчи и полноценно кайфани от моего предсмертного подарка».       Кинич раздражённо шикает, но не находится с ответом – ладонь сжимает мошонку, перекатывает напряженные яички, и приходится закусить щёку изнутри, чтобы не издать какого-нибудь постыдного звука. Но зубы тут же размыкаются – работа Ахава, – и тихий неаккуратный полустон всё же слетает с губ, когда укравший тело дракон начинает медленно дрочить.       Кинич давно не уединялся для разрядки – подготовка к войне забирала слишком много времени и сил, а оттого тело было невероятно отзывчивым – каждое его (Ахава) движение стягивало узел внизу живота крепче, и сжатый на стволе кулак хотелось ускорить, вот только едва ли у вредного дракона был такой план.       «Я чувствую, чего ты хочешь, слуга. Попроси меня».       — Если хочешь доставить мне наслаждение, дрочи быстрее, идиот.       «Просят не так».       Рука ожидаемо не ускоряется. Ахав издевательски медлит, большим пальцем давит на чувствительную уздечку, вырывает из груди тихое мычание.       Просить этого придурка? Нет, ну серьёзно?       Кинич держится ровно столько, сколько хватает его трещащего по швам терпения – то есть не больше пары минут. Член начинает болезненно изнывать, а бёдра то и дело порываются вверх, навстречу руке, но этого совершенно не хватает.       — Сука… Ахав, пожалуйста.       «Что "пожалуйста"?»       — Пожалуйста, ублюд... Тц. То есть многоуважаемый царь драконов, ускорь мою руку на моём же, мать твою, члене.       Просьба звучит скомкано, угрожающе, но сломленный и пристыженный голос Кинича, видать, приходится Ахаву по вкусу и он, сжав член покрепче, начинает давать то, чего Киничу не хватало.       На лбу выступает испарина, уитцтланец постоянно лижет сохнущие губы и наблюдает за ускорившейся дрочкой, испытывая смешанные чувства из-за всего этого дерьма: с одной стороны, благодаря Ахаву тело позабыло боль и наполнилось дрожащим приятным возбуждением, накрывающим с головой и норовящим вот-вот вырваться наружу, но с другой – это же, бездна его дери, Ахав! Тот самый бесящий кусок пикселя, вечно пиздящий под руку и пытающийся его, Кинича, убить чужими руками, лишь бы заполучить себе тело.       Ладно. Плевать.       Экстаз, крадущийся со спины, выбивает из головы все мысли, и Кинич решает смириться – раз его ждёт смерть, можно просто забить на все их с Ахавом перепалки и позволить себе расслабиться в последний раз.       Однако когда оргазм начинает щекотать наряженный живот – рука вдруг замедляется, и охотник возмущённо мычит, смотря на собственные расслабившиеся пальцы хмуро и с режущей в потемневших глазах угрозой.       «У меня есть идея получше», – объясняет причину остановки Ахав, и левая рука Кинича тянется к тумбе рядом с его кроватью. Поворачивается туда и голова, чтобы осознать в ладони… Овальнообразный тюбик с какой-то травяной мазью?       — Ахав…       Глаза расширяются по мере поступления в голову пугающих догадок – Кинич пытается одёрнуть руку, бросить тюбик в сторону, но ничего не выходит. Ахав невероятно крепко взял его тело в плен. Никак не выбраться.       — Ахав, нет! Нет! Только посмей.       Опыт проживания с этим сукиным сыном подсказывает: посмеет да ещё как! Об этом свидетельствует и хриплый довольный смех в голове, и выдавленная на пальцы прохладная субстанция – видимо, какое-то лекарство от гематом.       «Я снизойду до того, чтобы даровать тебе ещё чуть больше наслаждения. Заткнись уже наконец и доверься мне, непослушный слуга».       — Это не будет приятно! — возражает громко Кинич, но тут же снижает импульсивность голоса, чтобы на крик не прибежали медработники. Ахав тянет руку через слегка разведенные ноги под мошонку и круговыми движениями размазывает альтернативу смазке по крепко сжатому кольцу мышц. — Ахав, ты… Архонты, ты… Сука!       Вторая ладонь возвращается на член, и Кинич безнадёжно ударяется затылком о спинку кровати. Он никогда не заходил так далеко с самим собой, а потому страх неизвестных ощущений начал колоть под рёбрами, отчего мышцы бёдер сжались лишь сильнее.       «Я не сделаю тебе больно, глупый. Расслабься и позволь мне…».       Первый палец настойчиво толкается вовнутрь, и в этот раз Ахав позволяет Киничу закусить губу и зажмуриться. От новизны ощущений член теряет в своей твёрдости, но скользящая по горячему стволу ладонь не позволяет ему упасть, перетягивая неприятные ощущения на себя – в контрастно приятные. Охотник привыкает к пальцу внутри себя довольно быстро, а потому второй протискивается в неохотно растягивающееся лоно практически сразу. Кинич безбожно теряется в чувствах. Наслаждение, лёгкая боль, стыд, предвкушение, злость. Всё это мешается в одну кашу и начинает сводить с ума. Особенно когда средний палец скользит необычайно глубоко и подушечкой вжимается в средоточие сокровенно-сокрытого там, внутри, отчего Кинич не удерживает протяжного стона и непроизвольно насаживается бёдрами крепче на собственные пальцы.       «Приятно, а?»       Голос Ахава больше не раздражает. Тот, низкий и сейчас напоминающий могучего дракона куда больше обычного, прокатывается рокочущей волной по всему телу, и когда пальцы в имитации ножниц разводятся в стороны, растягивая, Кинич больше не пытается препятствовать. Чёртов дракон в этом вопросе знает больше, чем он, а значит действительно можно просто довериться.       Кинич настолько густо утопает в новых ощущениях, ёрзая по постели, что не сразу замечает, как пальцы покидают тело, а к раскрасневшемуся анусу приставляется округлый бутылёк крема, который смазан уже и сам. Осознание планов Ахава побуждает механически сжаться, попытаться отползти от инородного предмета назад, но рука непреклонна – давит на сфинктер настойчиво, проталкивая узкий тюбик вовнутрь.       — Ты, кусок ебучего пикселя, остановись сейчас же… Блять… Я сказал… Ах… Аха-ав-в! — имя обрывается стоном, а влажные горячие стенки принимают в свои плотные тиски пару сантиметров прохладного некрупного «фаллоса». Кинич мычит, шипит, болезненно морщится, но дракон даже не думает останавливаться. Брюки съезжают ниже по ногам, складываясь гармошкой у лодыжек и позволяя коленкам отклониться сильнее в стороны. Киничу открывается обзор получше. Не то чтобы он хотел смотреть, но плывущим взглядом всё же видит, как собственная рука вводит бутылёк почти полностью, а вторая не перестаёт ласкать подрагивающий член.       И откуда только Ахав знает, как всё это делается? Ответ на вопрос исчисляется столетиями, но Кинич не акцентирует на том своего внимания.       Мышцы действительно расслабляются, потому что им позволяют отдохнуть несколько мгновений. Позволяют привыкнуть к инородности введённого предмета. Позволяют ощутить каждый изгиб влажного прохладного тюбика. Но, едва дождавшись, пока живот Кинича перестанет судорожно сжиматься от всякого невольного движения, Ахав тянет имитатор члена назад и резко погружает его обратно, невнятно проезжаясь по простате.       — Мгх! Аха… — звуки, вылетающие изо рта, становятся совершенно нечленораздельными. Волосы липнут к влажному от пота лицу, бинты ослабляются из-за трения спины об кровать, коленки неумолимо раздвигаются в стороны, а тюбик начинает активно таранить зад, всё четче и четче попадая в ту-самую-заветную-точку, от прикосновений к которой хочется взвыть.       Возбуждение усиливается, кажется, пятикратно, и Кинич ловит себя на пьяно-расплывчатой мысли: может ли Ахав, сидя в его сознании, возбудиться тоже?..       Обе руки синхронизируются. Дрочка становится такой же быстрой, как фрикции тюбика, то появляющегося в поле плывущего зрения, то исчезающего внутри Кинича с откровенно хлюпающими звуками. Уитцтланец подмахивает тазом собственным (ладно, не совсем) движениям, раскрывает рот, жадно хватая кончающийся в лёгких воздух, сжимает пальцами ног съехавшую простыню, пытаясь найти себе место в этой внезапной гонке на короткую дистанцию.       Ощущения внутри – непередаваемые. От них, таранящих, хочется уйти, соскочить, сжаться и больше никогда не пускать вовнутрь. Но вместе с тем – хочется насадиться глубже, изогнуться под нужным углом, сжаться крепче, чтобы ощутить сильнее.       «Нравится, как я трахаю тебя твоими же руками, Кинич?»       Ахав заполняет собой всё пространство. Кинич мотает головой, пытаясь избавиться от этого чарующего рычащего голоса, но он настигает отовсюду. Горячая энергия дракона укутывает в плотный кокон, обостряет чувства ещё сильнее, как на щекочущей нервы охоте. Вот только сегодня Кинич – жертва, что не может контролировать ненамеренно оброненные всхлипы.       Наполненность сводит с ума. Жгучие ощущения внутри так неожиданно приятны, что сложно поверить – он реально чувствует всё это? Или проверка на иллюзию жестоко его подвела?       «Только посмотри, как жадно твоё тело принимает эту штуку. Интересно, мой член вмещался бы в тебе так же легко?»       Грязные разговоры Ахава активируют больное воображение. Кинич неоднократно представлял, каким мог бы быть его бесящий компаньон в полноценном драконьем или хотя бы человеческом облике. Высокий ли? Темноволосый ли? С таким ли же ужасным характером? Сейчас представления рождаются через призму возбуждения, и Кинич бесконтрольно ощущает, как бы навалился на него крупный человеческий Ахав, как шептал бы в самое ухо все эти свои ужасные глупости, как вбивался бы в него своим горячим пульсирующим членом, а не бездушной прохладой тюбика, как сжимал бы в крепких объятиях, притираясь кожа к коже...       Эти больно реалистичные визуализации подталкивают к оргазму рьянее. Их видит – чувствует – и Ахав. Его тягучее довольство и возбуждение смешиваются с чувствами Кинича. Он принимает снисходительное покровительство, и хочется зареветь от осознания, насколько же оно приятное. Под ебучего Ахава хочется лечь, хочется открыть ему своё горло, хочется расставить для него свои ноги.       «Ты умничка, Кинич. Давай, ещё немного…»       — Зат… кнись, — Кинич усердно делает вид, что похвала не разжигает его костёр ещё сильнее, но Ахава невозможно обвести вокруг пальца. Не сейчас. Он чувствует буквально всё, что чувствует Кинич, а потому начинает мурчать всё больше возбуждающе-смущающей фигни, закрыться от которой просто невозможно, как бы ни пытался.       Финальные волны возбуждения накрывают с головой, сталкивают с пьедестала самой высокой в Натлане скалы, и охотник на заврианов крупно дрожит всем телом, выгибаясь в пояснице и проваливаясь в пучину сверкающего экстаза, возносящего его к Селестии и рывком отправляющим обратно на землю. Кинич кончает долго, вязко, перепачкивая горячим семенем весь сокращающийся живот, пока тюбик в его заднице замедляется, обхватываемый сильно пульсирующими стенками. Ахав стихает вместе с Киничем. Либо позволяет полноценно прочувствовать переливающееся прозрачными прибрежными водами послевкусие сильного оргазма, либо и сам переживает шторм бушующих ощущений.       Немного отойдя от минутной дереализации, Кинич вяло открывает глаза и ощущает, как его тело начинает неметь. Боль, вызванная длинными ранами под бинтами, медленно возвращается, подтверждая – всё это действительно не сон.       Выходит, пришёл его… конец?       Страха нет. Нет и пугающей мысли: «Я умру так рано?». Присутствие Ахава внутри успокаивает. Тело в надёжных, хоть и немного ёбнутых, руках.       Губы трогает тёплая – столь непривычная этому лицу – улыбка, прежде чем Кинич беззлобно шепчет:       — Насладись своим новым сосудом сполна, кретин.       Несмотря на вредность и личные корыстные мотивы, Ахав позволил «слуге» уйти без сожалений. Более того – уйти так ярко, как пожелал бы уйти каждый, кто однажды столкнулся со смертью лицом к лицу. Это… приятно. Всё-таки не так эгоистичен чёртов дракон, каким всегда хотел казаться.       Прежде чем темнота окончательно накрывает сознание, в нём эхом раздаётся довольный кухулов смех.

***

      Тёплые солнечные лучи греют лицо, а прохлада скромного дуновения ветра щекочет щёки. Кинич встревоженно хмурится, слыша где-то на периферии реальности знакомые голоса.       — Он просыпался, и ты даже не позвал нас?!       — Он проснулся всего на пару минут и тут же вырубился!       — И что? Надо было всё равно сообщить об этом!       Звенящий голос Ахава бьёт по барабанным перепонкам своей громкостью, и Кинич недовольно выныривает из… всё-таки сна?       — Кинич!       Заметив пробуждение друга, Муалани кидается к его кровати, падая рядом на колени и хватая в плен своих ладоней лежащую поверх одеяла руку охотника. Кинич, щурясь, привыкает к яркому дневному свету и видит за подругой ещё и обеспокоенные лица Люмин с Паймон.       — Я не… — голос хрипит так, будто бы он проспал целый месяц. Приходится прокашляться и сделать пару глотков тёплой воды из заботливо протянутого стакана, прежде чем продолжить, — я не умер?..       — Ты что такое говоришь! — супится Муалани, крепче стискивая его руку. — Рана была серьезная, но ты выжил! Даже не пришлось обращаться к Оде Воскрешения, ты выкарабкался сам.       Люмин на пару с Паймон тоже подходит ближе, кратко рассказывая о том, что они победили Бездну в войне и теперь всё позади, однако Кинич не может нормально сфокусироваться на диалоге – он взволнованно кидает взгляд вниз, уверенный в том, что запачкан собственной спермой и лежит перед друзьями полуголый.       Но… нет. Уитцтланец чист, одет и укутан в тёплое сухое одеяло.       — Мы очень переживали, но ты…       — Где Ахав?       Все присутствующие озадаченно переглядываются. Паймон решает взять слово и недовольно скрещивает руки на груди, нависая почти над самой головой Кинича:       — Этот эгоистичный дракон только сейчас сообщил нам, что ты уже просыпался несколько дней назад! Мы думали, что ты в глубокой коме, а оказывается…       — Нечего выдумывать всякую ерунду, глупые людишки! — зелёный силуэт слева заставляет Кинича резко присесть, охнув от прострелившей грудь боли, и повернуть голову. Ахав, в привычной форме маленького дракончика, как ни в чем ни бывало летает рядом по другую сторону кровати, аккурат напротив Муалани, Люмин и Паймон. Он такой же вредный и крикливый, как обычно, и Кинич окончательно теряется. Это действительно была лишь дурная фантазия его воспалённого околосмертным опытом разума? Неужели он настолько пострадал в бою, что тронулся умом и начал представлять секс со своим несносным компаньоном?       Впрочем, неважно. Кинич обдумает случившееся (или скорее неслучившееся) позже, как только узнает в подробностях обо всём, что произошло на поле боя после того, как он его покинул. Но друзья не спешат грузить пострадавшего информацией, наказывая скорее восстанавливаться и отдыхать. Небольшая компания сидит в палате ещё какое-то время, а после уходит под причитания Ахава, и в какой-то степени Кинич ему даже благодарен – он немного устал от болтовни.       Однако оставшись с драконом наедине, Кинич чувствует кусающую его неловкость. Если он правда видел эротический сон с участием мелкого засранца, то это уже верх сумасшествия. Надо бы проверить голову после выписки…       — Думаешь, что выжил сам? — голос Ахава становится ниже, тяжелее. Таким же, каким он был тогда. Кинич шокировано переводит на летающего мини-дракона взгляд, не подозревая, как заливаются его щёки стыдливым румянцем. — Как бы ты этого ни хотел, глупый слуга, произошедшее – не сон. И именно я, Великий из всех Великих, спас твою никчёмную жизнь, приправив своеобразное воскрешение кое-чем приятным.       — Что... Зачем ты спас меня, Кухул?       Вместо ругани, вместо претензий и оскорблений за наглое вмешательство в сознание.       Кинич искренне хочет понять настоящую причину: Ахав мог наконец заполучить тело, обещанное ему нерушимым договором, но почему-то помог выжить и снова остался запертым в неугодной ему оболочке.       — Мне понравилось то, что произошло, — спустя пару мгновений тяжёлой для Кинича тишины отвечает задумчиво тот, и Кинич отводит взгляд в сторону, силясь не вспоминать те сладкие ощущения. Неловкость перед Ахавом зашкаливает, ведь дракон видел, чувствовал, его уязвленное состояние, которое сам же, паршивец, и активировал. — Знаешь, а ведь это только начало...       Что бы ни означали эти уверенно сказанные слова, в груди Кинича они ёкнули тёплым предвкушением.       — Может уже признаешь, что это был твой самый лучший оргазм в жизни, а, Малипо? — голос Ахава вдруг снова обретает ехидные нотки, и наглец подлетает ближе, строя раздражающую морду. — Этого не стоит стыдиться, ведь жалкие единицы человечества достойны быть избранными Великим...       — Ну ты и кретин, свали отсюда! — Кинич резво хватает из-под головы подушку, а Ахав не успевает никак среагировать, с воплем вылетая вместе с той из окна.       Кинич раздражённо вздыхает и накрывает лицо ладонями, пока сердце настойчиво долбится в его рёбра. Бездна, в какую же историю он влип с этим проклятым Ахавом?