И нет счета дням блокадным

8 сентября 1941 года. Тетя Света уезжала на фронт. Сама, добровольно. Мы провожали ее всей семьей. Она ехала бить фашистов, а я никуда не ехал, потому что сначала нужно было закончить школу. До конца школы еще два года. Так и война может кончиться. Отец ушел одним из первых утром 23 июня. Всю ночь мне не давал спать короткий, мерный стук метронома и жужжание за окном. Черное небо было изрезано полосками прожекторов. Война… Никто из наших не плакал, только Нюра молча жалась к папе. Теперь вот уезжала тетя Света. Мы проводили ее до Витебского, вернулись на квартиру ближе к вечеру. Я с июля работал на строительстве бомбоубежища, устал, лег спать рано. Дали тревогу. Ее давали часто, особенно в южном направлении, поэтому мы с мамой не спешили подниматься. За окном сильно шумело, потом раздались разрывы. Я стащил Нюрку с кровати и в одеяле понес вниз, мама отключала газ. В подвале было бомбоубежище, но на лестничной клетке было не протолкнуться. Соседи плакали, кто-то порывался прыгать из окна. Я передал сестру дворнику, а сам вернулся к себе за мамой. Бомбежка кончилась. Небо было все в дыму, подоконник засыпан землей из разбившегося горшка. Мама забрала Нюрку, мы поужинали и полчаса занимались своими делами. Снова объявили тревогу. На этот раз спустились в бомбоубежище и просидели там почти до двух часов ночи. Нюра плакала, мама крепилась. Разбомблены Бадаевские склады. Я не знаю, что мы потом будем есть. 9 сентября 1941 года. Работать было совершенно невозможно. Бомбили все ту же южную часть города, Кировский завод и гавань. Все в огне. Мама добыла билет в кино, но на середине сеанса снова началась бомбежка. Бомбоубежища поблизости не было, пришлось стоять на улице. День прошел обычно. Наверстывал школьную программу. Наша армия отбила Ельно. 10 сентября 1941 года. Записался в пожарную школу. Получил новые рукавицы и бушлат. Занятий нет, мама получила новые карточки. Нюра гуляла с подружками, зашибла ногу. Вызвали врача. Врач не пришел. Мама уговаривала отпустить ее на работу в совхоз под Шлиссельбургом. Я был против — Нюра болеет. Тетя Зося принесла нам два пирога и три банки тушенки. Еда есть, но выросли цены в столовых. Сирена. Два часа тревоги, полчаса — отбой. 11 сентября 1941 года. Мама уехала на строительство баррикад на Заневский проспект. Меня вызвали повесткой в военкомат. Однако по здоровью и возрасту я не годен. Обидно. Остаюсь при пожарной школе. Завтра первое дежурство. Нюра перестала капризничать и съела две тарелки киселя — тетя Зося нас подкармливает. 12 сентября 1941 года. Думаю о папе. Он ничего не писал с июня и, надеюсь, у него все хорошо. Маме выдали зарплату хлебом и маслом. Она смеялась и говорила, что это куда лучше первой зарплаты. Дежурство отменили из-за бомбежки. Открылась дорога. 13 сентября 1941 года. Дежурил с 8 утра до 8 вечера. На моем участке было спокойно. Нюра рассказала, что к ней приходили подружки, гуляли в парке. Приходил Толя. Оброс как медведь и говорит, что на побывку. Я ему завидовал — пошел в армию одним из первых. Вот бы мне так! 14 сентября 1941 года. Приходила милиция и солдаты из военной комендатуры. Искали Толю. Оказывается, он дезертировал. Мама ругалась, говорила, что я здесь не при чем. Я действительно не знаю, где сейчас Толя. Был серьезный разговор со мной и Нюрой. Нам запретили впускать кого бы то ни было. Слушаюсь и повинуюсь. А Нюра как маленькая закатила истерику. Глупая. Сирена. 15 сентября 1941 года. Ночь выдалась безумная. Бомбили соседнюю улицу, и меня с Николаем перебросили на помощь пятому участку. Это была моя первая работа на крыше. Страшно до жути, к проваленному железу не подступиться, а надо еще подойти, взять фугас, пока его не разорвало вместе с тобой к чертовой матери… Вернулся домой под утро, помог Марии Степановне поднять коляску до ее этажа. Нюра спала, мама варила картошку. Про дежурство ничего не спросила, подорвалась ближе к трем часам в госпиталь. Мы с Нюрой пообедали и легли снова спать до первой тревоги. 16 сентября 1941 года. На дом упало 20 бомб, я потушил три, в остальное время помогал разбирать завалы. Много раненых. Мама старается работать и на заводе, и в госпитале. Дядя Максим погиб утром. 17 сентября 1941 года. Работаю вместе с мамой в госпитале днем, ночью дежурю на крыше. Придется отказаться от ночных дежурств — слишком легко одет, могу слечь. 18 сентября 1941 года. Нюра теперь ночует у тети Зоси. В нашу квартиру подселили многодетную мать. Спать теперь совсем невозможно — они плачут, пищат от голода. Мы тоже голодны, но даже Нюрка не капризничает. 19 сентября 1941 года. В столовой есть компот из шиповника. Ели не дома, всем нужно спешить — маме на завод и в госпиталь, мне — в госпиталь, Нюрке — к девочкам. Нюра подрядилась ухаживать за малышами нашей новой соседки. Мама сначала была против, но потом смирилась. 20 сентября 1941 года. Соседка растопила газовую плиту моими старыми дневниками. У меня теперь осталась только одна тетрадь от 8 сентября… Пожар удалось потушить, но мне сильно попало от дворника. Ночью снова была тревога. Выбило стекла в коридоре. В бомбоубежище находиться невозможно, попросился дежурить вместе с милиционером. Он разрешил. 21 сентября 1941 года. Мама отругала за мою вчерашнюю самоотверженность. Никаких вестей ни от папы, ни от тети Светы. Мне не нравится новая соседка. Она похожа на раскормленного попугая, такая же крикливая. Ее дети пищат, Нюра с ними возится целый день. Попросил, чтобы соседка подкармливала ее. Вышел громкий скандал, но правда была на моей стороне. За меня заступились соседи. Все правильно, она тунеядка! 22 сентября 1941 года. Получили новые карточки. У тети Зоси племянник живет в Павловске, перед приходом немцев успел уйти в город вместе с продовольствием. Каждую ночь возит с Ладоги мешки с хлебом и сахаром. Перепадает и тете Зосе. Зося хорошая в отличие от нашей соседки. Она делится последним, даже отдала Нюре старенькие ботиночки. 23 сентября 1941 года. Прошли занятия в школе, потом снова дежурство. К нам перевели много новеньких из разбомбленных школ. Отстоял два часа в очереди за пивом. 24 сентября 1941 года. Разбомбили соседний дом. Всей парадной разбирали завалы. Погибло очень много людей, потому что в этом доме был гастроном. Продукты мы разнесли по домам. 25 сентября 1941 года. Пропали две бутылки подсолнечного масла, сахар и три консервы кильки в томате. Нюрка ревела, укачивая этих младенчиков. Мама работает теперь по три дня подряд, жаловаться некому. Я молчу. 26 сентября 1941 года. Весь день были одни. Шатаюсь от усталости, но иду на дежурство. Вот бы выспаться… Сплю на уроках. В голове лишь одно — еда. 27 сентября 1941 года. Получили на месяц карточки. Радости нет предела! Отправили Нюрку за хлебом. Сегодня соседка жаловалась на головную боль. Видимо, это на нее так наша радость влияет. До 12 часов. Нюрка потеряла карточки. 28 сентября 1941 года. Мы искали эти карточки всю ночь, но не нашли. Разделили один мой скудный паек на троих. 29 сентября 1941 года. На завтрак была вода, потом тетя Зося принесла рисовую кашу. Спасительница она наша! Дежурил на крыше, помогал перебинтовывать людей. Мама уже не ездит на две работы — утром завод разбомбили. Она чудом осталась жива. На уроках в школе все вялые, квелые. Никто не хочет учиться. Иногда раздают пайки. Это единственное, что нас сейчас держит. 30 сентября 1941 года. Вместо мокрого снега шел дождь. С Сашкой стояли на крыше и обсуждали Платонова. Сашка сильно изменился с лета. Вытянулся, похудел, глаза стали какие-то желтые, и взгляд неприятный такой, шмыгающий. Он не дежурил нигде, так, слонялся по городу и скрылся при первых звуках сирен. Я ужасно устал. 1 октября 1941 года. Соседка ушла, и мы весь день сидели с ее болеющими близняшками. Добыли где-то молока для них, но Нюрка выпила все. Стыдно за нее. Соседка ругалась. 2 октября 1941 года. Мама пришла с осунувшимся лицом и сообщила две новости: Умерла тетя Зося. Новых карточек выдавать не будут. С ней случилась истерика. Она проклинала отца, сестру, умоляла убить ее или эвакуироваться отсюда. 3 октября 1941 года. Близняшки уже не пищат, соседка ходит по всем квартирам с ними и просит молока. Ей что-то дают, а мне от этого противно. Умерли соседи из 41 квартиры. 4 октября 1941 года. Становится все холоднее. Мы давно спим не раздеваясь, а теперь становится совсем холодно. Труба буржуйки вчера выпала в окно, долго искал среди мусора. Наш хороший дубовый шкаф топил целый месяц, теперь пришла очередь стульев. 5 октября 1941 года. Нюрка слегла. Бегал весь день по магазинам, искал кокосового масла. Во всем Ленинграде его нет. Мама осталась дома, долго плакала. Лекарства из госпиталя брать нельзя, за это могут посадить. Вспоминали тетю Зосю и закутывали сестру в старые пальто. 6 октября 1941 года. Нюре стало хуже. Мама больше оставаться не может, приходится мне варить, скорее, кипятить воду с двумя зернышками риса. Днем получаю по карточке около 200 г. хлеба, два кубика масла, чай и сахар. Врач говорит, что у Нюры общая слабость. Лечение — питание. У нас еще есть еда, но мы не делимся с соседкой. А та пышет здоровьем и поправляется прямо на глазах! 7 октября 1941 года. Выковырнул из кастрюли соседки картофелину. Разделил на три части, одну отдал Нюре, другую отнес маме в госпиталь. Приходит письмо от тети Светы. Она жива, здорова, сейчас в Москве на лечении. Долго думаю, что ей ответить. Написать о голоде? О том, что нам нужно масло, молоко, яйца, крупа и хлеб? Особенно хлеб. О том, что сейчас тяжело умирают пожилые люди и дети? О том, что Нюре стало еще хуже? О маме, которая теперь еле-еле ходит пешком? 8 октября 1941 года. Я зарастал грязью, мой характер испортился безнадежно. Я ругался, толкался в очередях среди голодных озлобленных людей, а дома читал Жюль Верна и Алексея Толстого. Разительная перемена во мне! Нюрино состояние не лучше. Мамы, как обычно, нет. Она вчера так ничего и не сказала по поводу письма тете Свете. Я решил ничего не писать. Это будет малодушием, трусостью писать раненому человеку про нашу жизнь. Мы не умрем от голода! Не умрем! 9 октября 1941 года. Только вечером вспомнил, что вчера был месяц с начала блокады. Проклятые фашисты! Я не думал о них, я просто жил, без ненависти, без злости, просто жил. А теперь появилась ненависть. Ненависть к себе, к сестре, к соседке особенно. Я ведь мог, мог отправиться на фронт, сбежать в конце концов. А Нюра? Ведь могла она не бегать без шапки и пальто и свалиться больная не сейчас, а позже, когда все будет хорошо. А будет ли хорошо? Я не знаю. Но, когда смотрю на сытую рожу моей соседки, знаю, что все будет хорошо. Непременно будет. 10 октября 1941 года. Проходили Войну и мир. Учительница плакала. У нее мужа убили. От наших по-прежнему нет известий. Сел писать письмо тете Свете, но пришел Сашка и сказал, что почта разбомблена. 11 октября 1941 года. С трудом поднялся по лестнице, прошел на второй этаж школы, чтобы принести парты на растопку. Сил нет. Я стал слабым и вялым, нет сил даже в очередях толкаться. Продукты есть, но их так мало. Надо дожить до декабря, там Новый год, может, получим письмо от папы. 12 октября 1941 года. Я по-прежнему веду счет дней. Это успокаивает, но и пугает. Нюра совсем слабая, у нее начинает пухнуть лицо. Соседка сказала, что это от голода. Но Нюра ведь ест, ест. Мы даже не спорим по поводу карточек на печенье, мы просто хотим, чтобы она ела и выжила. Мне самому хочется есть, но я держусь. Продукты еще есть. 13 октября 1941 года. Работали на погрузке мешков. Маме осколком повредило ногу, поэтому сегодня иду работать в госпиталь вместо нее. Она договорилась с главным врачом. Это очень тяжелая работа, и мне теперь очень стыдно за Нюрку, которая раньше устраивала истерики по поводу скромных ужинов. Больных нужно переворачивать, давать жидкую болтушку из муки и воды, в перерывах бежать в перевязочную за бинтами, потом относить умерших и дежурить во время налетов. Никто не уходит в бомбоубежище, на крыше дежурит тридцать первая школа. Сегодня бомба попала в гараж. Горели бочки с бензином, пришлось бросать раненых и тушить. 18 октября 1941 года. Я не писал слишком долго, почти неделю. Искал дневник под завалами. Левое крыло больницы разбомбили, погибли многие. Наверное, дневник придется ненадолго отложить, мама права. У нас все хорошо. Кормим Нюру и соседку. 16 декабря 1941 года. У нас кончились карточки. Больше не выдают. Сашка подбивает меня на воровство, но я сказал, что не пойду на это. Весь паек отдаю маме. Нюра умерла 11-го от голода. 19 декабря 1941 года. Половина моего класса должна эвакуироваться через неделю. Мама совсем сдала. Я настаиваю на том, чтобы мы уехали из этого города. Ей все равно. Провожу целые дни в очередях в райком. Почти никого не принимают. Ходят слухи, что Москву сдадут. Если Москву сдадут, то нас подавно. Страшно. Середина декабря 1941 года. Мы давно сожгли в печке календарь, и я не знаю, какое сегодня число. Пишу второпях, надо успеть сходить за водой на Неву. Вчера умерли девочки соседки — уронили на себя кипящий бак с водой. Обварились. У мамы от голода опухли ноги, передвигается с палочкой. Мне слабость не позволяет ходить в школу. Дочитываю «Петра Первого» при огарке свечи, пишу по нему сочинение. 27 декабря 1941 года. Мама продавала сегодня елочные игрушки в обмен на хлеб. Никто не брал. Есть совершенно нечего. Пьем талую воду. 28 декабря 1941 года. Решение о эвакуации задерживается. Нужно подождать совсем немного. Скоро Новый Год, но не будет ни елки, ни игрушек, ничего не будет. Я уже не надеюсь на письмо. Товарищей больше нет. Сашка попался на воровстве карточек, остальные погибли или разъехались, не знаю. Хочу спать… спать… 31 декабря 1941 года. Сегодня Новый Год! Мы получили похоронку. Погиб папа. 7 января 1942 года. Мы единственные, кто выжил на этаже. Вчера умер композитор из 33-й. Хлеба нет. 20 января 1942 года. Жевал бумагу. Долго рвало с голода, но надо было есть. Вставать с кровати совсем не хочется. 27 января 1942 года. Умерла мама. 1 февраля 1942 года. Наш дом умер. Я один. 6 февраля 1942 года. Одобрили решение о эвакуации. Письмо от тети Светы. Отправляют в апреле.