Сияй, ведьма

      Цветы мать-и-мачехи напоминали маленькие солнышки. Аккуратно сорвав один, Сияна поднесла его к губам — запаха почти не было, кроме едва уловимого оттенка сладкого свежего ветра. Нет у этих цветов запаха, и не нужен он им, зато вкус хороший, если чай заварить. Полезные это цветы, а те, что из первого сбора — втройне полезнее, и здоровье принесут, и удачу.              Положив цветок в корзинку, Сияна двинулась дальше, щупая листву под ногами деревянным посохом; змеи еще не проснулись, но кто знает, вдруг наткнется на спящую? Могла попросить хух помочь ей собрать растения и в этот раз, но не стала, то, что она хотела собрать, не требовало такой бережности, как крокусы. И много ей было не нужно, и не торопилась она никуда, могла бродить по лесу, сколько пожелает. До посевной еще долго, с огорода они с матерью первого урожая пока только ждали, а для рукоделия день не подходящий, нельзя даже в руки брать иглу или ножницы.       И из дома уйти хотелось. Домой к ней мог прийти… кто угодно. Или Власт, или Розум. Или опять оба сразу, и что тогда? И хотела Сияна их видеть, и не хотела. И хотела помириться, и не хотела. А с кем больше хотела — до сих пор не знала, или знала, но сомневалась и самой себе признаться не решалась. Будет время гаданий, спросит, а пока не пришло это время. Пока лес стелился ей под ноги, и, кроме мать-и-мачехи, собирала она и черемшу — нашла целую полянку, этой пряной острой травой поросшую, собрала целую корзинку. Собрала и почки с березы и ольхи — попросила разрешения у деревьев, и получила его, интуитивно ощутив.       Интуиция ее с каждым днем росла, усиливалась, медленно, но верно. Открывалось ей незримое, даже то, что открываться ей не хотело — вряд ли хованец был намерен показываться на глаза кому-то, но Сияна его увидела. И сейчас, по лесу шагая, то и дело замечала, как тени по сторонам шмыгают — хухи за ней идут, не следят, не страхуют, а скорее просто весело им наблюдать за ведьмой, хотя если вдруг в неприятность какую попадет — помогут.       Бабе Ждане она про хованца в тот же день рассказала; старушка была довольна, что Сияна мельника предупредила, но сказала, что тот и притвориться мог, раскаяние сыграв. Благодара она с детства знала, тот не был ни лукавым, ни хитрым, но нечисть в доме могла его изменить, потому следить за ним требовалось. Лишь бы у своих его хованец не тащил ничего; он только с виду хозяина слушается, может и по-своему поступать.

***

      Дома Сияна разложила мать-и-мачеху сушиться, а после готовить принялась: для начала яйца сварила, после принялась тесто замешивать, превращая муку и воду в послушный комок. Зашептала на тесто, чтобы подошло, и занялась начинкой: мелко нарезала пучок пахнущей свежим лесом черемши, смешивая зеленые перья с нежными белыми стеблями, а после смешивая с порубленным яйцом и щепоткой соли. Когда тесто поднялось и стало воздушным, Сияна вылепила из него круглые лепешки, на каждую выложила щедрую порцию начинки, аккуратно защипала края. Сырое яйцо взбила с водой, смазала полученной смесью верх пирожков и отправила в печь.              Готовые пирожки, горячие, румяные и аппетитно пахнущие, она выложила на блюдо. Съела один — корочка приятно хрустела, начинка таяла на языке, наполняя рот вкусом весны.       — Сияна! — Свит почти вбежал в дом, чуть не споткнулся на пороге. — Сияна, там!..       Она успела испугаться, но брат широко заулыбался и взмахнул рукой:              — Там лебеди прилетели!

***

      Они плавно скользили по озерной глади, изгибая длинные шеи и грациозно расправляя крылья. В белоснежных перьях отражались солнечные лучи. Сияна замерла на берегу, залюбовавшись, заслушавшись их мелодичным клекотом.       — Правда, красиво? — услышала она над ухом голос Розума.       …а он тут откуда? Вспомнилось, что Свит улыбался не только весело, но и лукаво — вот же мелкий хитрюга, привел ее и на лебедей посмотреть, и с парнем поговорить!       — Правда, — сухо согласилась Сияна.       — Говорят, лебеди на всю жизнь вместе. Как умирает один, так и другому жизнь не мила, — помолчав, сказал Розум.       — Говорят.       — Прости меня, — попросил он.       — Тебя-то за что? — усмехнулась ведьма. Что-то внутри медленно таять начало. — Не ты раскричался, не ты от меня выбора требовал. На тебя я просто под горячую руку разозлилась. Не сержусь я, и ты меня прости.              — А тебя за что? — усмехнулся он ей в тон. — Ты права была, а что к тебе свататься хочу не я один — так и что же? Ты красавица, странно, что не толпы парубков вокруг дома твоего ходят.       — На что мне толпы, — Сияна представила себе эту картину и невольно хихикнула. — Работать не дадут ни мне, ни родителям.       — Да уж, неудобно, — серьезно согласился Розум. — Ну, мир? — и руку ей протянул. Сияна протянула в ответ, легко пожала пальцы.       — Мир.       — Вот и славно, — улыбка у него была хорошая, красивая, как солнце из-за туч выглядывало. Редко он улыбается, подумала ведьма, серьезный всегда, от того еще приятнее видеть его улыбки, которые ей предназначены.       Помолчали они еще, глядя на лебедей, и Розум спросил:       — Можно еще подарить тебе кое-что?       — Не праздник же сегодня, — смутилась Сияна.       — Это не в честь праздника, а в честь примирения. Так можно?       Ее щеки тронул румянец — как-то… нехорошо получилось бы, если бы часто брала у него подарки. И у Власта брала бы, понимала, что не стала бы отказываться. Не засватана, не определилась. И не хотелось двоим голову морочить, и в то же время — хотелось, хотелось, еще как хотелось! Чтобы тот и другой за ней упадали! Сияна закусила щеку: неправильно это, нельзя так, но… но…       — Держи, — сочтя ее смущенное молчание за знак согласия, Розум протянул ей гребень — как Власт на Берещенье дарил, только лучше, более тонкой работы. Мысленно ведьма усмехнулась подарку — не что-нибудь, а гребень.       — Спасибо, — сказала она, сжав теплую от чужих ладоней деревянную ручку.

***

      Вечером пришел мириться Власт. Сияна убирала со стола после ужина, когда снова Свит позвал, только уже не лебедей смотреть, а прямо:       — Сияна, к тебе пришли!       Мать заинтересованно вскинула бровь, но ничего не сказала, сама принялась собирать ложки и тарелки. Сияна вышла во двор, увидев Власта, почти не удивилась — почему-то, когда помирилась с Розумом, и его ждала.       — Привет, — начал он, нервно потерев затылок. — Эм… я хотел… извиниться, да. Я хотел извиниться. Ну, ладно, вертится вокруг тебя этот индюк, так и что, пусть вертится…       — Разрешаешь? — ядовито спросила Сияна.       — Разрешаю, — он будто не уловил в ее голосе издевки. — Повертится и перестанет. Все равно осенью за меня замуж пойдешь.       — Вот как? — она вскинула брови. — А если не пойду? Заставишь?       Власт стушевался, снова потер затылок:       — Ну… не пойдешь так не пойдешь, силой никто не потянет…       — Спасибо, — хмыкнула ведьма.              — Да ты не поняла, — беспомощно сказал он. — Я… я просто хочу сказать, что постараюсь, чтобы ты за меня вышла. За меня, а не за этого… — Власт явно сдержал ругательство. — И у меня для тебя подарок есть, новый!       Гребень… Сияна покачала головой — то ли плакать, то ли смеяться. Если от Розума взяла, почти не задумываясь, то от Власта нового подарка не хотела, но он протягивал ей этот гребень и так улыбался, что отказать не получилось.       — Для лучших кос — лучшие гребни, — подмигнул он. — Ну, спокойной ночи, Сияна! — взмахнул рукой и зашагал прочь. Сияна подняла глаза на небо: последняя ночь березня, уже не опасно на падающие звезды смотреть. Последняя ночь березня… ей не о парнях думать, а о том, что Купальская ночь не за горами. Три месяца да семь дней, и уйдет баба Ждана в Вырий, а Сияна одна останется — настоящая взрослая ведьма. Скоро с домовым знакомиться, с лешим, водяным, со всей невидимой силой, тайны магии постигать, а у нее в голове одни женихи.       Еще немного постояла Сияна, любуясь звездным небом, и ушла в дом.