Viscaria

И печально задумался Бог: «Да, пожалуй, меня не бывает».

Новогодняя ночь

За четыре года до аварии

      За окном давно стемнело. В духовке вот уже полчаса подрумянивались бока индейки, а на балконе остывал фирменный вишнёвый пирог. Возле комода, загораживая раскидистыми ветвями телевизор, в жестяном ведре стояла ёлка, и пожилому альфе приходилось, то и дело кряхтя, наклоняться в сторону, чтобы разглядеть происходящее на экране. Громкость звука, несколько раз убавленная до этого, всё ещё не устраивала мужчину: то мешала разобрать оклики супруга, хлопочущего на кухне, то раздражала слух. Палец раз за разом вдавливал кнопку пульта.       Джувон, окончательно сдавшись, вальяжно раскинулся в кресле. Горло пару минут назад согрел горький виски, и теперь альфа, наконец ощущая себя счастливым, мог гораздо спокойнее ожидать, пока медлительная часовая стрелка завершит последний в этом году круг. До полуночи оставалось чуть больше двадцати минут.       За стенкой слышались обрывки разговора и заливистый смех омеги, не так давно обручившегося с его единственным сыном. Джувон не планировал подслушивать и изо всех сил старался подавить любопытство, но получалось, мягко говоря, плохо. Приступы веселья, разгоревшегося между возлюбленными, не могли оставить престарелого альфу в покое. Вынуждали уголки губ ползти вверх, а память — поднимать наружу воспоминания из тех лет, когда он сам впервые столкнулся с любовью. А она, начавшись с неловкой школьной симпатии, впоследствии вылилась в брак. Подарила семье долгожданного ребёнка.       С первых лет жизни молодой отец прививал Чонгуку ценности, которых годами придерживался сам. Воспитывал в мальчике характер, учил выносить трудности с достоинством, концентрироваться на хорошем вместо того, чтобы тонуть в обидах и злости, и по крупицам отстраивал фундамент, чью устойчивость невозможно будет пошатнуть.       Джувону было по-настоящему важно вырастить мужчину, а не очередного самовлюблённого и голодного до плотских утех альфу. Было важно воспитать гордость, но не гордыню; мягкость, но не слабость; твёрдость, но не жестокость. Однако до последнего, как бы он ни старался, сомнения одолевали разум. Вдруг где-то перегнул палку? Или, может, напротив, слишком много спускал с рук?       Но тревоги, как и всё остальное в мире, имели срок. И, когда сын поведал отцу о Чимине, переживания, с грохотом обрушившись, сошли на нет.       То, с каким трепетом Чонгук произносил имя возлюбленного, и то, с какой бережностью подбирал слова, рассказывая о нём, уже указало на многое. А когда альфа впервые привёл омегу в родительский дом, всё окончательно встало на свои места. Наблюдая за отношением сына к своему избраннику, Джувон наконец смог облегчённо выдохнуть. Его кровь и плоть — самая ответственная работа за всю нелёгкую жизнь — вырос именно таким, каким отец всегда хотел его видеть. Заботливым и внимательным к деталям, не стыдящимся чувств и способным стать надёжной опорой для своей семьи.       Хохот за стенкой угас. Увлечённая парочка, перешёптываясь, выпорхнула в коридор, и мужчина терпеливо ждал, пока они, вдоволь нацеловавшись, снова окажутся на пороге гостиной.       Темноволосый омега, разморённый от ласк и розовощёкий, зашёл в комнату первым. Воротник его рубашки, ещё полчаса назад выглаженный и застёгнутый на все пуговицы, теперь был изрядно потрёпан чужими прикосновениями. Чимин покраснел ещё больше, когда столкнулся с пожилым альфой взглядом, и застенчиво опустил глаза, прежде чем сесть в кресло.       — Отец, — Чонгук, заметив родителя, изрядно растерялся. — Извини, если помешали. Я, честно, думал, что ты как обычно уснёшь не позднее одиннадцати.       — Твои рассуждения могли быть верны. Но ты кое-что забыл, — глаза Джувона просияли. — Я никогда не пропускаю вишнёвый пирог.       — Боже мой, — Чонгук рассмеялся, — как я мог? — альфа остановился за спиной Чимина и, видимо, в качестве успокоения опустил руки тому на плечи. Пальцы заскользили по белоснежному кружеву рубашки. — Золото, ты ведь ещё ни разу не пробовал пирог, верно? Папа готовит его несравненно хорошо. За уши не оттащишь.       — Я в этом не сомневаюсь, — омега смущённо улыбнулся и коснулся левой ладонью чужой, всё ещё массирующей плечо. Чонгук, поняв просьбу без единого слова, остановился и вытянул руку вперёд, чтобы юноше было удобнее за неё взяться. Их пальцы переплелись, и Джувон в очередной раз залюбовался сверкающим золотом обручальных колец.       Пожалуй, мужчина давно не был так сильно уверен в искренности чьих-то чувств. То, как их тянуло друг к другу, сколько нежности таили прикосновения и как сияли глаза — казалось невероятным. Верно ведь говорят, с правильным человеком ты расцветаешь. Вот и Чонгук, которого Джувон за столько лет привык видеть серьёзным, по-смешному хмурым и храбрящимся, с Чимином раскрылся совсем под другим углом. Омега, сам того не подозревая, научил его прятать когти. Научил дотрагиваться до сердца и самому это сердце, огрубевшее за годы военной службы, чувствовать.       Мужчина улыбнулся шире, заметив как дрогнули губы юноши, когда Чонгук мягко чмокнул его в макушку. Будто собирая пыльцу, альфа покрыл вьюнки чёрных прядок ещё десятком ласковых поцелуев.       — Ну подожди же! — Чимин взволнованно рассмеялся и, вновь встретившись глазами с умилённым взглядом Джувона, раскраснелся ещё сильнее. — Чонгук! Умоляю, веди себя прилично. Мы не одни.       — Я действую в рамках приличия, — игриво фыркнул альфа и провёл носом по встопорщившимся от поцелуев волосам. — Исключительно в рамках, золото.       Джувон усмехнулся. Ему нравилось наблюдать за сыном, влюблённым и счастливым. Столь нравилось, что, даже видя смущение омеги, невозможно было себя заставить отвести от двух воркующих голубков взгляд. Чувства, нежные и трогательные, всегда притягивают внимание. А когда они крепнут в сердце твоего ребёнка, им и вовсе хочется подарить мир. До последнего атома.       Минутная стрелка переместилась ещё на одно деление. До полуночи оставалось всего пятнадцать минут и, тяжело вздохнув, Джувон поднялся.       — Помогу Донхи накрыть стол, — уведомил он, разминая затёкшую спину, и, заметив вопросительный взгляд Чонгука, поспешно добавил: — Нет-нет, дети мои, от вас ничего не нужно. Вы в гостях, забыли? А я вот сегодня совсем распоясался, — глаза альфы хитро сверкнули. — Если не вернусь к двенадцати, — голос стал тихим и вкрадчивым, — значит, моё безделье не осталось безнаказанным.       — Он так шутит, — ладони Чонгука, предупреждая зарождение чужого беспокойства, тут же погладили плечи омеги. — Если папа тронет его хоть пальцем, в небе загорится второе солнце.       — Второе солнце загорится, если у Донхи индейка подгорит, — хрюкнул Джувон. — А вот по лбу сковородкой прилететь мне вполне может.       Чонгук на это, решив не продолжать неоткуда возникший поток остроумия, уже ничего не ответил, и престарелый альфа сбавил обороты тоже. Проковыляв до порога, он мельком взглянул на Чимина. Тот слегка кивнул, рассеяв чужие волнения, и Джувон незамедлительно исчез в коридоре. Возлюбленные остались наедине.       — Поговорим о приличиях, любовь моя, или я всё же могу тебя как следует поцеловать? — раздалось в образовавшейся тишине таким тоном, что Чимин рассмеялся.       — Ты неисправим. Совершенно и бесповоротно неисправим, — его голос, всё ещё полный смущения до краёв, в очередной раз забрался глубоко в сердце, окутал до самых костей нежностью и, вынуждая внутреннего зверя побеждённо преклонить колено, завладел разумом.       Чонгуку нравилось. До безумия нравилось знать и видеть, что единственное существо, способное его подчинить, и само беспрекословно желало подчиниться. Глаза, поразившие глубиной ещё в первую встречу, шёлк тёмных волос, скромность в сочетании со смелостью и даже с твёрдостью характера, затуманившие голову, как только альфа их почувствовал. Чимин весь — от кончиков ресниц и до пят — был мечтой. Его мечтой. И мечта эта по каким-то невиданным стечениям обстоятельств стала явью.       Чонгук провёл подушечкой большого пальца по гладкой поверхности обручального кольца. Золото от прикосновения приятно потеплело, а омега так, будто чужая нежность случилась с ним впервые, задержал дыхание.       С их свадьбы прошло чуть больше месяца, но альфа уже знал наверняка: месяц превратится в десятилетие, а затем и в вечность. Знал, что никогда не посмеет оставить точно так же, как никогда не посмеет пожалеть о своём выборе.       Чимин казался единственным — во всех смыслах — с кем мужчина осознанно был готов пройти радости и горести, чего бы это ни стоило. Если Чонгук потеряет всё, но омега останется рядом; если останутся его бережные руки, ласковый голос; если глаза будут сиять так же ярко, альфа принесёт в жертву что угодно, лишь бы это продолжалось. И плевать он хотел на других, плевать хотел на проблемы, с которыми в браке наверняка придется столкнуться. Ему просто нужен Чимин. С утренним беспорядком на голове, с перепадами настроения, с его надоедливой матерью, наконец. Пусть она язвит хоть до посинения — Чонгук теперь знает о любви в сотню раз больше, чем она когда-либо сумеет почувствовать.       — Спасибо тебе, — пробормотал альфа, расчувствовавшись, и губы его замерли совсем близко к чужому уху. — Даже за то, что курил эти дурацкие сигареты. За всё спасибо.       — Не ты должен благодарить, — вторя чужому голосу, так же тихо отозвался Чимин. — Ты спас меня. Не наоборот.       — Это соревнование? — в интонации голоса проскользнула хитрость.       — Ты знаешь, о чём я говорю, Чонгук.       — А ты, кажется, всё ещё не догадался, о чём говорю я.       Чимин навострил уши, а с губ альфы, уступив место серьёзности, окончательно сползла улыбка. Омега ждал продолжения фразы, но, кажется, супруг вовсе не собирался удовлетворять его любопытство. По крайней мере так быстро.       Губы Чонгука еле-еле коснулись мочки, оставляя невесомый поцелуй. Всё та же бусинка серёжки, знакомая со дня их первого поцелуя, по-прежнему украшала ухо. Мужчина был уверен, что она помнит каждое придыхание своего владельца. И, если это вправду так, — запомнит и все последующие.       Альфа оставил мажущий и нетерпеливый поцелуй на челюсти. Едва удержавшись, чтобы не прикусить кожицу, спустился губами чуть ниже, к шее. И уже через секунду физически почувствовал, как вздрогнули чужие ресницы, услышал, как омега, блаженно прикрыв глаза, громко сглотнул скопившуюся слюну. Озорство, тут же завладевшее разумом, призвало продолжить. И Чонгук не захотел с ним спорить.       То, как Чимин плавился от прикосновений, и то, как его размеренное дыхание в мгновение ока становилось прерывистым и тяжёлым, не оставляло шансов. Окажись между ними бетонная стена — мужчина снёс бы ее одним ударом. Лишь бы вновь дотронуться, снова почувствовать, как желанны поцелуи его губ для чужой кожи.       Запах Чимина с каждым днём становился всё ярче и слаще, а последние недели и вовсе издевался особенно изощрённо. Омегу невозможно было не касаться, невозможно было не зарываться в волосы и контролировать порывы нежности. Всё его существо звало к Чимину; до боли в сердце тянуло к цветочному аромату, и, сколько бы Чонгук ни получал любви в ответ, внутренний зверь всё равно скрёбся изнутри, выпрашивая больше.       Альфе казалось, будто всё это: гостиная и новогодние приготовления — мираж, а за его пределами, объяв ароматом пыльцы, благоухает сад, перед ним и повсюду на лёгком ветру колышутся бутоны. Чимин ощущался наркотиком, спасения от которого не предвиделось. И Чонгук никак не мог найти этому объяснения. Неужели так и работает брак? Неужели теперь, когда их судьбы переплелись столь тесно, потребность в омеге продолжит расти в геометрической прогрессии?       Медленные поцелуи покрывали шею, миллиметр за миллиметром сдвигая замученный ворот. Чимин откинул голову, подставляя кожу чужим ласкам. Его рот то и дело приоткрывался, зачерпывая крупицы воздуха, а фантазии обретали форму. Омега чувствовал себя в стельку пьяным и не мог противиться чужой нежности, пока она не приблизила их к точке, из которой, если не остановиться, вернуться будет слишком сложно.       Губы мужчины приникли к ключице. Чимин знал, что дать Чонгуку ещё немного воли — значит, распрощаться с одеждой. Знал, что ураган внутри альфы, однажды встрепенувшись, не сникнет. А место и время, увы, совсем не были подходящими.       Омега нехотя отстранился.       — Ты прав. Да, ты прав, родители на кухне. Я и сам об этом знаю, но... — Чонгук не стал заканчивать фразу — всё, что он скажет, будет очевидно — и, уткнувшись макушкой в зацелованную шею, разочарованно засопел.       — Не сходи с ума, — сбивчиво пробормотал Чимин, поглаживая мужчину по волосам. — Мы никуда не опаздываем. И у нас полно времени.       — Мне его мало.       — Как может быть мало того, чего ты даже не прожил? — омега улыбнулся.       — Может, — серьёзно ответил Чонгук, — если это наше время, его всегда мало.       — Но оно всё наше.       Вместо ответа альфа поцеловал в плечо.       — Золото, — вопросительное «м?» тут же слетело с губ. — Ты правда не понимаешь? Мне всегда, сколько бы времени ни прошло, будет тебя мало. Я не шучу сейчас и не шутил ни разу со дня нашего знакомства, — Чонгук поддел подбородок омеги, и взгляды столкнулись. Альфа рассматривал чужие радужки так внимательно, будто по меньшей мере надеялся отыскать в них клад. И, на самом деле, находил. В миллионный раз. — Ты — всё, что имеет значение, и я готов сделать что угодно для твоего счастья, пока могу. Пока мы нужны друг другу. Пока я нужен тебе, — последние слова сорвались без прежнего воодушевления и показались Чимину опасливыми.       «Ты правда думаешь, будто можешь потерять меня?» — хотелось спросить, но губы остались сомкнуты. Омега так и продолжил смотреть на Чонгука удивлённым взглядом; искать страх, который тот случайно и вскользь озвучил, не понимая, что стоит сделать и как облегчить чужую ношу.       Мерное дыхание мужчины щекотало скулу. До дрожи хотелось позволить губам слиться в единое целое, сцеловать каждый вдох и выдох, все глупые переживания. Запечатать их внутри, избавив от этой проказы носителя. Но Чимин удержался. Вместо нежности выбрал честность. Откровение в самом доступном и простом для понимания облике. Даже если альфа не просил утешения, юноше хотелось развеять его тревоги.       Ладонь Чимина накрыла чужую. Пальцы, переплетаясь, вновь столкнули два обручальных кольца. И омега принял это за хороший знак. Чонгук не дышал, пока он, управляя и не прерывая прикосновения, вёл руку вниз, к груди. К самому сердцу. И когда обе ладони замерли: одна, ощущая бешеное биение, и вторая — прижимающая так крепко, будто вправду надеялась, что до дребезжащего органа можно дотронуться, альфа больше не нуждался в ответах. Стук, резвый и требовательный, разбивал вопросы в мелкую крошку, успокаивал разум, и страхи, однажды поселившиеся в голове, меркли вместе с насчитываемыми ударами.       — Запомни это, хорошо? И как только начнёшь переживать, воссоздай момент заново. Сколько угодно раз. Мои чувства к тебе останутся неизменны. Я могу быть в этом уверен. И, Чонгук, — голос, в котором запутались и нежность, и строгость, стал тише, — я уверен в тебе.       «Я уверен в тебе». Слова, стоящие дороже всего на свете, прошили кончики пальцев. Альфа потянулся губами к виску и, оставив на бледной коже долгий поцелуй, прошептал:       — Я люблю тебя очень. Очень сильно, золото.       — Безумно? — губы омеги тронула улыбка, а голос взволнованно дрогнул. Воспоминание, нежданно ожившее в памяти, приятно кольнуло сердце, и Чимин, задержав дыхание, ждал ответа.       — Безумно, — прожурчал голос. — Я тебя... безумно.              Чонгук вспомнил. Вспомнил так легко, будто это было вчера. И Чимину захотелось высечь его «безумно» на рёбрах, крошечными буквами на каждом миллиметре косточек. Отныне и вовек это слово — бессовестно и не намереваясь ни с кем делиться — он собирался оставить себе; спрятать так глубоко, чтобы никто не смог его найти, отобрать, завладеть им. Нет. Оно только для них. До тех пор, пока трепетное «безумно» не превратится в неподвластное обстоятельствам «бесконечно», а то — не отразится в глазах и мыслях следующих поколений. И Чимин понимал, что ждать осталось совсем недолго, потому что маленькое, ещё не окрепшее сознание уже всё знало.       Момент, к которому омега всё никак не мог подобраться и нащупать, настал. Чимин почувствовал, что наконец готов рассказать кое-что, навсегда преобразующее безумие любви в её бесконечность.       — Чонгук? — юноша повернул голову и, бросив взгляд на настенные часы, глубоко выдохнул, освобождая лёгкие. Руку альфы больше ничего не держало, но он всё равно продолжал прижимать её к чужой груди. Всё ещё слушал стук, будто любимую колыбельную. До полуночи тем временем оставалось всего пять минут.       — Да, золото?       — Я могу?.. Уже могу вручить тебе подарок?       — Настолько не терпится? — Чонгук тоже кинул беглый взгляд на часы. — Всего пять минут... Может, стоит дождаться родителей? Подарим все сразу, — мужчина, недоумевая, нахмурился: — Странно, что они так долго возятся. Подождёшь минуту? Я позову.       — Подожди, — омега резко, почти умоляюще перехватил руку, вот-вот готовую ускользнуть. Тянуть, пожалуй, больше не имело смысла, и Чимин выпалил как на духу: — Они не придут, Чонгук. Они не придут, пока я не вручу тебе подарок.       Альфа растерянно заглянул в чужие глаза и в них, ещё минуту назад окутанных поволокой нежности, нашёл столько переживаний и беспокойства, что не смог вымолвить и слова. Как и не смог отыскать в себе храбрости спросить, о каком подарке идёт речь, если у Чимина при одном упоминании о нём так сильно затряслись руки. Но омеге не нужны были вопросы. Ему лишь хотелось поскорее открыть секрет, что просился наружу весь последний месяц.       — Вот это, — Чимин похлопал по руке мужчины, вновь крепко прижатой к сердцу. — Это не всё. Это не всё, что я хотел тебе показать, — омега сделал глубокий вдох прежде чем продолжить. — Есть ещё кое-что, — ладонь заходила ходуном, и юноша сильнее вцепился в пальцы Чонгука, пытаясь унять дрожь. А потом рука, утягивая за собой руку альфы, медленно и вкрадчиво, будто не до конца была уверена в правильности этого решения, заскользила вниз. К животу. И теперь уже Чонгук почувствовал, как внутри все органы стягиваются в канатный узел. — Помимо меня, есть ещё кое-кто, в чьей любви ты можешь не сомневаться. Никогда. Понимаешь, о чём я?

«Понимаешь, о чём я?»

      — Ты... — единственное, что альфа смог выдавить, не зная куда смотреть. Взгляд суетливо перебегал, останавливаясь то на лице Чимина, дрожащего от волнения, то на животе, спрятанном под кружевом нарядной рубашки. — Правда? Не шутишь?       — Не шучу, — уголки губ сами собой растянулись. Если бы Чимин мог улыбнуться до ушей, он бы несомненно это сделал. Выражение лица супруга стало настолько счастливым и одновременно растерянным, что попросту не могло оставить равнодушным. — Всего месяц. Он ещё совсем маленький, но сердце уже бьётся.       Чонгук с трудом сфокусировал взгляд. В ушах у мужчины зазвенело, а тело вмиг стало таким тяжёлым и неповоротливым, что в реальность происходящего стало совсем невозможно поверить. Всё, на что Чонгук был способен, — держать ладонь там, куда её с трудом привёл Чимин. Держать и не верить, что под ней, так близко, растёт крошечное существо. Ребёнок. Их ребёнок.       — Мне стоит поздороваться, малыш? — альфа говорил так тихо, будто боялся потревожить чей-то сон. Осознание никак не могло догнать его, пока счастье и благодарность переполняли сердце. Чонгук не понял, как опустился на колени, не понял, когда успел накрыть кружевную ткань рубашки обеими ладонями. И даже не понял, когда слёзы сами полились из глаз. — Привет. Мы ещё не знакомы, но... я могу пообещать, что... могу пообещать...       Чонгук не видел ничего и ни о чём не мог думать, кроме того, что прямо под его пальцами крепнет жизнь. Маленькая, непередаваемо желанная жизнь. Все слова улетучивались из головы, не успев выстроиться в предложения, а ладони продолжали зачарованно оглаживать живот супруга.       — Месяц, — следующее, что смог выдавить из себя Чонгук. И тут же чертыхнулся: — Какой я дурак... Твой запах так сильно изменился, а я даже не... не догадался. Всё думал, что мне мерещится, когда ответ был прямо... Прямо под носом.       — Тогда бы не получилось сюрприза, — Чимин нежно улыбнулся. Его глаза тоже застилали слёзы. — Если бы ты только знал, как тяжело убедить твоих родителей молчать, — омега рассмеялся. — Я боялся, что они проболтаются.       — Было бы неплохо, — Чонгук усмехнулся. — Из-за вашего секрета я оказался в затруднительном положении.       — В затруднительном? — брови юноши нахмурились. — Почему?       Альфа снова бросил взгляд на настенные часы. Минутная стрелка приближалась к заветному числу «двенадцать», а Чимин в это время смотрел на него с любопытством и беспокойством, нетерпеливо ожидая ответа. Глаза Чонгука сверкали после недавних слёз, а смех просился наружу, и в конце концов мужчина сдался ему с поличным. Так тихо, словно боялся, что кто-то может услышать, Чонгук заговорщически прошептал:       — У меня осталось всего две минуты, чтобы успеть придумать другое новогоднее желание.