Девичьи мечты

Оленька была девушкой воспитанной и благоразумной, знала множество учёных наук и владела несколькими языками, добавляя к своему уму искусство музыки и живописи. А потому, обладая всеми этими талантами, она была великолепной претенденткой на трон. И её любили. Даже не так — Оленьку, третьего ребёнка Императора Российского Николая, обожали. За добрый нрав, женственную нежность и чуткость, окружающую её ум. Только вот Оленька не обращала внимание на тех, кто пытался к ней свататься. Некоторые попросту не взывали в ней чувств, а другие — благодаря тётке Елене Павловне — были просто ей противны возрастом. Принц Фридрих Вюртембергский был ей как дядя, но уж точно не как муж, будучи старше Оленьки вдвое. Мамà прощала дочери её выборы, изредка всё же по ночам шептаясь о том, что дочь так никогда замуж не выйдет. Но Ольгу Николаевну это не волновало. Ни шепотки, ни увещевания о деньгах и славе, ни красота иностранных принцев и герцогов. Сердце юной Оленьки почти по-чёрному, будто бы магически захватил один-единственный человек, который, как говорили злые языки, был старше всей правящей династии, если не больше. Его Высочество, герцог и штатгальтер петроградский, фавор прабабушки Оленьки — Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской или же Екатерины II, князь императорской крови и, как говорили затенью в Европе, ближайшее лицо к владению Прусской короной, после Великого герцога... Но, опуская десятки других титулов за спиной этого поистине великого человека, Оленька честно себе признавалась, что влюбилась в Ивана Николаевича Брагинского. Только вот сам герцог к ней даже не думал свататься, обращаясь с ней как с маленькой девицей и не видя в ней расцветающую женщину. Многие при дворе жарко дышали ему в след, пытаясь хоть как-то обратить его внимание на себя. Второй после Императора... Это завлекало многих, почти заставляя подливать ему в бокал самые крепкие вина, а в постель подкладывать юных и прекрасных девушек, мечтающих о выгодном браке, золоте и дорогих китайских шелках. Но вино Брагинского не брало, а девушек он отправлял по утру матерям, невинными и невредимыми. Злые языки пытались шептать по императорскому двору о том, что его Высочество не благоволит воле церкви и в своей усадьбе проводит чёрные таинства, а в постели предпочитает таких же крепких, как и он, мужчин. Злые языки быстро кто-то обрубал из тени, оставляя этим людям лишь рыбью немоту. Оленьке было совершенно неинтересно их слушать, она была занята пустыми попытками очаровать этого странного мужчину. Это было пустым. Герцог не обращал на великую княжну никакого внимания, будучи занятый юношей, как казалось Ольге, из Германской империи. В нём чувствовалось что-то тёмное, едкое, но притом умное и чуткое, почти женственное в своём знании. Светлые, почти белые волосы, привязывали к себе внимание, после чего чужие взгляды натыкались на острую сталь в глазах, давая понять, что этот юноша был не так прост. Они с его Высочеством дополняли друг друга, ходя рука об руку, заставляя почти всегда находящегося не так уж и далеко прусского великого герцога сжимать бокал с вином и метать гром и молнии взглядом на голову Ивана Николаевича. Тогда-то Оленька и попыталась подобраться иным образом. Странный великий герцог почти ничем не отличался, как оказалось, от брата. Такой же бледный, будто бы больной, красноглазый — при первой встрече все шептались о том, что он никто иной как упырь — и острый на язык. Но Ольге он отказал в помощи, увещевая в том, что это бесполезное дело — отваживать Брагинского от его Светлости Крауца. Ему была противна эта дружба, но он знал о том, что она необходима. Оленька всё равно не переставала мечтать о том, что герцог Брагинский окажется её мужем и полюбит её, а она подарит ему столько детей, сколько им даст Бог. Одна из самых завидных невест империи ведь должна достаться самому завидному жениху, верно? Ольга Николаевна была обязана не прекращать свои попытки. Его Высочество не имел ничего против бесед и конной охоты, которой он владел в совершенстве, загоняя в одиночку одинаково удачно как кабана, так и медведя. Обсуждение резвого скакуна донской крови он тоже поддерживал, позволяя юной девушке даже погладить совершенно чёрную морду наглого до сладостей коня. Даже на балах он приглашал её на танец, поддерживая в плавном танце вальса беседу, не зная или не обращая внимания, как заходится маленькое девичье сердце в бешеном порыве желания поцелуя, стучась о грудную клетку и приливая кровью к щекам и тонким губам. В каждом танце Оля мечтала о том, что вот-вот её герцог склонится перед ней и нежно, как в романах, коснётся её губ своими, но каждый танец этого не случалось. Каждый первый танец он обязательно дарил немцу, игнорируя чужие взгляды и злые языки. Каждый их танец вызывал в сердце Оленьки боль и горечь, едва-едва не переходящую в ярость. Она была нежным цветком, неспособным на что-то большее. Месть казалась ей бесполезной и пустой, недостойной тонких девичьих рук и нежных ореховых глаз. На кровь она была неспособна априори. Этот... Людвиг не смотрел на неё с победным ехидством и едкостью, скорее с восторженным интересом от её попыток. Он не видел в юной великой княжне соперницу или врага, но, несмотря на это, их общение не заладилось. Оленьке становилось обидно от того, что её герцог смотрит с желанием не на неё. Нежный девичий разум каждую ночь представлял, как в опочивальню крадучись входит Брагинский, нежно оглаживает ладонью — не грубой от военного дела или тяжёлой работы, а мягкой, ласковой — белое девичье плечо, а после целует тонкие губы с почти животным желанием, чтобы после ласкать хрупкую и маленькую грудь девушки пальцами и языком, как это часто описывают в романах для юных дворянок. Каждую ночь после таких снов Оленька просыпалась с лихорадочным жаром и тяжёлыми думами в голове, пытаясь по утру зацепиться за общение хоть с кем-нибудь. Чаще всего ей попадались прачки и горничные, которые её понимали. Они тоже тяжело смотрели вслед точёной, будто из самого дорогого мрамора, фигуре. Каждый бал и торжество обозначали приезд герцога Брагинского, но ещё чаще балы давал он, когда ими заведовал его Светлость. Эти торжества были самыми дорогими, смешивая в себе величие двух империй. Ольга отдавала должное — балы в немецком стиле ей нравились намного больше, чем те, что устраивали бояре. В них не было показного богатства, всё было размерено и чётко, бросаясь в глаза именно мелочами, а не обилием золота, сапфиров и кружев. На балах Брагинский всегда выделялся почти военной выправкой и богатой одеждой, соответствующей его статусу второго после Императора. Любые цвета на нём казались идеальными, заставляя низших дворян омерзительно пускать слюну, а высших — скрывать жадные взгляды за веерами и природными масками лиц. Оленька же ничего почти не скрывала, ореховые глаза голодно цеплялись за каждую деталь каждого наряда, пока фантазия представляла их обоих в золоте и белом бархате на свадебном балу. Мамà бы одобрила её выбор, да даже тётка бы завистливо глядела Оленьке вслед. Но герцог не обращал на неё внимания. А маленькое девичье сердце продолжало трепетать от каждого простого касания закрытой в перчатку ладони. Брагинский никому не отказывал в танце, следуя бальному этикету, имея при себе записную книжку, почти как у дворянок. Но даже несмотря на расчерченный по времени бал он всегда находил танец для Оленьки и два — для своего, как шептали, любовника. Император это игнорировал, не слушая придворных и их интриги. Все любили лезть в чужую постель, но доказательств связи они не имели. Оленьке не хватало очарования пробить эту культурную стену герцога, а потому её любовь с каждым годом всё крепче обвивала её грудь, не давая дышать. Они продолжали тепло общаться как в живую, так и в переписке, но эмоции Ольги с каждым годом угасали, забирая тонкую девичью любовь себе, пожирая. В конце-концов Ольга Николаевна для себя решила поехать с матерью в Италию, подальше от неразделённой любви и жарких фантазий, приходящих как Дьявол — незаметно и неожиданно. После смерти Александры, старшей и любимой сестры, любовь к мужчине, к Брагинскому, казалась Оленьке неподъёмной тяжестью. Именно в Палермо она и нашла человека, который разделял её взгляды, не обращая на родство с самой Ольгой — Карл приходился ей троюродным братом, но для неё это было не важно, — он был чем-то похож на Брагинского, такой же взгляд и выправка, почти идентичная манера ласковой речи, которая быстро подобрала ключик к сердцу девушки, заменив собой глупые девичьи мечты о недоступном. Двор был против их отношений, а семья благословила, наперекор всему, включая дворянскому la Belle et la Bête в отношении новоявленной пары. Брагинский с Крауцем на это переглядывались, едва слышно шутя о том, что всех хороших русских расхватывают хитрейшие немцы, но Оленька их шуток не слышала, полностью поглощённая новой и уже ответной любовью. Карл Фридрих Александр заменил ей всё уже испортившееся и прогнившее в нежной и безгрешной душе, вставив туда кусочек себя. С помощью мужа исчезли и фантазии, и мечты о недоступном, и даже самые крохотные мелочи, которые Ольге Николаевне никогда не нравились, но которые она старалась делать на виду у герцога, чтобы обратить его внимание. Пусть её маленькая мечта по поводу детей и не сбылась, но она забрала к себе свою юную племянницу Веру, заменив ей мать, когда Карл заменял ей отца. Спустя время Оленька — даже не так, детский пушок слез с неё, явив миру прекрасные перья. Теперь она гордо называла себя Ольгой, принцесса Вюртемберга — окончательно забыла свои девичьи мечты, отдав себя целиком своему мужу и королевству, обратив почти детские мысли о браке с Брагинским в ничто. Её устраивала такая её жизнь и думать о том, что могло бы быть, ей не хотелось. Она продолжала получать письма с родины, но ни в одном не упоминался Брагинский, ровно до тех пор, пока он сам не написал ей, в ответ на письмо-исповедь от Ольги. В ответе он долго и понятно расписал, что юной Ольге судьба не велела выходить за него, и что его сердце было занято уже слишком давно, намного раньше, чем Оленька родилась. Она не обижалась на него, даже наоборот, ей стало чуточку легче от понимания, что всё хорошо. Иван Николаевич обещал приехать на крестины, но приехал по иному поводу, военному. И даже тогда он был не один, и Ольга впервые по-настоящему разговорилась с Людвигом Генриховичем. Без немого противостояния со стороны женщины их общение вполне можно было назвать культурным и добрым. Ненависти к Крауцу она не испытывала, как и он к ней. Но и дружбой назвать это было сложно. Скорее уж, тёплое знакомство. К моменту становления королевой Вюртемберга Ольга Николаевна окончательно забыла всю ту детскую влюблённость... Но вот любовь к Брагинскому она не забыла до самой своей смерти.