Вольные птицы

— Ты великолепен! Серхио смерил Акинфеева таким взглядом, что наверняка наложил на него пару родовых проклятий. В цветных серых линзах и с красящей пудрой в непривычно растрепанных волосах, придававшей им более светлый оттенок, он был совсем не похож на себя, а отсутствие бороды сбрасывало со счетов несколько лет. Игорь настоял на маскараде, убедив Овчинникова, что в таком виде Рамос сильнее заденет чувства сообщника-невидимки. Когда он увидит Серхио, то невольно вспомнит о своих домашних питомцах, а новость о смерти одного из них станет для него большим потрясением. Это должно сильно натянуть его отношения с похитителем, и если они всё сделают правильно, рано или поздно эта нить и вовсе должна лопнуть. — Всё будет хорошо. — Снова попытался подбодрить Рамоса Игорь. — Тебе легко говорить, не ты же отдуваться будешь. — Фыркнул Серхио, в сотый раз поправил воротник неброского серого кителя, поведя плечами, и одёрнул рукава. — Не говоря уже об этой дряни… что это за убожество?! — Полицейская форма. Игорь усмехнулся и, прежде чем Рамос успел сказать что-нибудь ещё, открыл дверь и впустил в комнату журналистов. — Ни пуха, ни пера! — Одними губами прошептал Игорь, и вышел в коридор. На небольшом экранчике помощника оператора Серхио выглядел слегка потерянным и не понимающим, что ему нужно делать дальше. Акинфеев потратил около часа, чтобы научить испанца сутулиться и невинно распахивать глаза. Излишняя уверенность могла сильно навредить тщательно подготовленному им образу. Стандартная форма также не добавляла солидности, а единственная видимая индивидуальная черта — татуировки на пальцах и ладонях, — была безжалостно замазана тональным кремом. — Если бы я увидел такого по телевизору, то мне стало бы его жалко. — Хмыкнул Овчинников, сидя рядом с Игорем и, так же, как и он, наблюдая за последними приготовлениями перед интервью. — Надо будет вменить это ему в обязанности, особенно если нужно будет оправдаться за какой-нибудь косяк. Такому красавчику легче поверить, его скорее пожалеть хочется, нежели наказать. — Да, мне тоже. — Задумчиво произнёс Акинфеев. Интервью началось, и журналистка закадровым голосом представила сидящего за столом мужчину, как сержанта полиции Серхио Рамоса. Овчинников застонал. — Твоя идея? — Люди больше доверятся кому-нибудь попроще, нежели старшему оперуполномоченному уголовного розыска. Серхио коротко ответил на пару вопросов, изредка останавливаясь и нервно сглатывая. Затем его попросили обрисовать ситуацию с ходом расследования, и он коротко сообщил, что Денис Радов умер этой ночью, вследствии остановки сердца, которое не смогла поддерживать повреждённая нервная система. Из-за этого дело переквалифицировано в убийство, преступнику вменяются статьи… Серхио отлично играл роль неопытного подчинённого, на которого свалили сверхответственную задачу. Закончив перечислять статьи и сообщив о том, что им нужно как можно скорее найти Кучаева, дабы тот не повторил участь Радова, он настолько натурально закусил губу, что стал похожим больше на встрёпанного мальчишку, чем на взрослого мужчину. Интервью не продлилось долго. Стоило журналистке и её оператору удалиться, как Рамос расстегнул пуговицы кителя, брезгливо стряхивая его с себя на стул, и запустил пальцы в волосы, безуспешно пытаясь пригладить торчавшие в разные стороны прядки. — Ты справился просто замечательно! — Подбодрил его появившийся на пороге Игорь. — Просто замолчи! — Рамос выставил в его сторону палец, не переставая закатывать до локтя рукав расстёгнутой рубашки. — Я выглядел идиотом, в этот цирк никто не поверит! — Игорь прав. — Поддержал Овчинников. — Ты хорошо смотрелся. Серхио стрельнул на него взглядом неестественно светлых для южной крови глаз. Он уже открыл рот, чтобы послать Сергея Ивановича куда подальше, но вовремя одумался, только протяжно выдохнув. Всё-таки посылание начальника никак не могло улучшить ситуацию, и он прекрасно это понимал. Рамос расстегнул пуговицу на втором манжете, принявшись заворачивать и второй рукав, оголив при этом рваную полосу за которой сквозь тональный крем всё чётче проступали тёмные узоры. Это его успокаивало, словно от количества видимой на нём казёной ткани напрямую зависел уровень стресса. Закончив с рукавами, Серхио злобно взглянул на Игоря и, небрежно подхватив китель, молча вышел из комнаты. — Он успокоится. Со временем. — Глядя ему в след с излишней уверенностью заявил Овчинников. — Надеюсь. — Игорь, ты же понимаешь, как легко поймать нас на вранье? Достаточно иметь хотя бы одного знакомого врача из тех, кто знает о Радове. — Нашим согражданам свойственны праздность и безразличие. А мне не нужно, чтобы в эту историю верили вечность. Достаточно того, чтобы сообщник узнал, что один из его питомцев умер. — Если кто-то выложит на youtube ролик с разоблачением, может подняться резонанс. — Если мы поймаем преступника, то это не будет иметь никакого смысла. — Игорь усмехнулся. — Победителей не судят, ты же знаешь. — Я слишком много знаю, и что теперь? Акинфеев перестал ухмыляться и нахмурил брови, будто бы о чём-то резко задумавшись. — А теперь мы будем ждать. Одно оставалось ясным — их маньяк точно не остановится. Мог после первой жертвы, но не после пятой. Он всё слишком хорошо продумал, всё подготовил. К настоящему моменту он уже не торопится, у него есть всё необходимое, чтобы долго и в своё удовольствие наслаждаться исполнением всех своих извращённых фантазий. Но на практике всё выходило иначе. Первая жертва оставалась в плену дольше всех. Затем был небольшой разброс, — у каждого свой порог эмоциональной устойчивости, — но в целом, срок уменьшался. Их психопат становился более опытным, и, как и настоящему наркоману, для удовлетворения ему с каждым разом требовалась доза побольше. К сожалению, его потребности не совпадали с возможностями несчастных доноров. Игорь перевёл взгляд на карту, на которой красными и зелёными флажками были отмечены места похищения и обнаружения жертв. Что-то не давало ему покоя, что-то в выстроенной им схеме находилось не на своём месте. Птицы… символизм, связанный с ними, каким образом он вписывался в общую картину? Он их ненавидел, но тем не менее отпускал. Это было важно его напарнику. Птицы могли быть связаны с человеком, неприятным человеком, послужившим прообразом для всех жертв, именно потому они и были похожи, но тогда какое отношение к ним имел сообщник? Игорь почувствовал пульсацию на виске и аромат духов Серхио одновременно. Запах цитрусовых подействовал на него успокаивающе и настораживающе одновременно. Он обернулся. Рамос уже успел переодеться, вместо дешёвой полицейской формы на нём снова была белоснежная рубашка с закатанными рукавами и узкие чёрные брюки. Линз уже не было, руки снова покрылись узорами татуировок, но на уложенных волосах осталось немного пудры. На его лице не было ни тени злости, как впрочем и любой другой эмоции, позволившей бы Акинфееву угадать его настроение. — Чем занимаешься? Голос был таким же нечитаемым, как и выражение лица. — Думал сделать перерыв. — Перерыв? — Да. На данный момент мы сделали всё, что могли, теперь остаётся только ждать и надеяться ответных действий. Какой-то подсказки… — А если их не будет? — Хочешь что-то предложить? Серхио задумался на мгновение, так же скользнув по карте взглядом, и покачал головой. Игорь кивнул. Он тоже не сводил взгляда с карты, заставляя себя не оборачиваться и не смотреть на Рамоса. Пытаясь сосредоточиться. Чувство, что можно сделать что-то ещё, не останавливаться на достигнутом, никак не хотело покидать его голову. Он не любил вынужденного бездействия, но оно, к сожалению, наступало рано или поздно в каждом расследовании. — Ты когда-нибудь должен будешь меня простить. — Сказал Игорь Серхио, не выдержав гнетущего молчания. — Я уже простил. — Глядя на тебя этого не скажешь. — Он всё-таки обернулся и заметил на лице Рамоса лёгкую улыбку. — О да, я готов был придушить тебя собственными руками, но это в прошлом. Я считаю, что интервью — отличная идея. — Это если будет результат, если я зря испортил твою причёску, то задумка более чем идиотская. — То, что ты заботишься о моей причёске, делает тебя менее раздражающим. Акинфеев опешил не зная, как реагировать на подобную фразу, но Серхио снова уставился на карту, давая понять, что это было его последнее слово и данную тему он развивать не намерен. — Мы почти ничего не знаем о сообщнике. — Наконец произнёс Серхио. — Такое чувство, что его вообще нет, это просто твоя догадка, но… — Но? — Наш Доктор Крейн помешан на запугивании, так? — Он посмотрел на Игоря вопросительно, ожидая подтверждения, и тот кивнул. — Вероятно он запугал и своего напарника. Подчинение основанное на страхе. Он исполняет всё сам. Выслеживает, похищает… всё остальное, он должен тоже осуществлять сам. В этом случае роль сообщника сводится к обслуживающему персоналу, тривиальной помощи, возможно, грязной работе. Он уже давно привык, что все приказы психопата нужно исполнять. Он не сопротивляется, не возражает, почти не разговаривает, потому что ему слишком страшно. — Почему? — Потому что единственный человек в мире, с которым он общается, — Доктор Крейн. Он не разрешает ему видеться больше ни с кем. Ему неоткуда попросить помощи. — Да, я примерно так же себе это представляю. — Сказал Игорь. — Их отношения должны длиться уже давно. Серхио улыбнулся. — То, что ты со мной соглашаешься, означает, что ты об этом думал и уже давно вывел для себя истину. Их прервали. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Ильзат Ахметов с ноутбуком в руках. Он немного запыхался, и то, что он бежал, явно означало, что ему удалось обнаружить что-то очень важное. Увидев Игоря, он направился прямо к нему. — Я нашёл имя! — Сказал он, поставив ноутбук на стол и развернув документ. — Его зовут Shagal.

***

Костя слышал, как Даня спускается по лестнице. Медленно, не спеша. Как человек, которому некуда торопиться, который полностью уверен в себе и прекрасно знает, как всё закончится. Трубка выпала из его рук, с грохотом ударившись о деревянный пол. Этот звук, словно выстрел, который дают на старте, заставил его вскочить на ноги и побежать. Он подлетел ко входной двери, дергая и выкручивая ручку, барабаня в дверь кулаком, криками взывая о помощи и забившись об неё всем телом. Бестолку, она была закрыта, и с той стороны никто не мог услышать его криков, но ужас и отчаяние не позволяли мыслить здраво. — Воробеееей… воробееей… — За его спиной его нараспев звал Даня, не позволяя панике утихнуть хоть на мгновение и подумать. Окно. Было ещё окно. Стекло можно разбить… Костя резко развернулся и замер. Даня стоял за его спиной, преграждая ему путь. Из-за чёртова ковра он не услышал, как тот оказался уже в коридоре. В его руке была уже знакомая ему телескопическая трость. Даня наклонился и поднял трубку, положив её на рычажок. Что-то тихо щёлкнуло и воцарилась тишина. Ни один из них не двигался. Костя почувствовал себя зверем, попавшимся в ловушку. Он загнанно дышал, переводя взгляд с трости на коридор за спиной Дани. Он не сомневался, что все до единой двери в этом доме заперты, кроме одной, той, что вела обратно вниз, в ловушку, но отчаянный лучик надежды не позволял ему признать собственное положение. Он не вернётся в клетку. Он больше ни за что не вернётся в тот подвал, к этой страшной кровати, к холодному полу, к темноте… В отчаянии он закричал и бросился вперёд, в надежде, что ему удастся ошеломить, проскочить мимо, а может быть и отнять трость у этого садиста… Он даже не сразу понял, что произошло. Даня дёрнулся, замахнувшись тростью, и одна из его ног просто выключилась, подломившись под ним. Костя как подкошенный рухнул на пол, и его колено взорвалось болью, настолько сильной, что на мгновение он потерял способность дышать. Неимоверным усилием ему удалось сделать вдох, и он снова закричал, цепляясь пальцами за искрящийся источник боли. В колено словно вогнали гвозди. Сквозь невольные слёзы он различил двигавшуюся возле него тень, и попытался неосознанно отползти прочь. Инстинкт самосохранения не позволял ему сдаться, но он предпочёл бы умереть прямо сейчас, чтобы не знать, что его ждёт дальше. Боль снова его настигла. Он услышал короткий свист трости, прежде чем спину опалила полоса жара. Костя выгнулся, но Даня бил снова и снова, всегда со всей силы, пока его крики не переросли в рыдания. Он бился на полу, то пытаясь слепо нащупать руками путь к отступлению, то сворачиваясь в комок, в жалкой попытке спрятаться от сыплющихся на него ударов. Боль теперь была везде, горели даже лёгкие, отказываясь ему подчиняться. В глазах начало темнеть. Костя почувствовал, что теряет сознание, сил на сопротивление у него больше не было. И, внезапно, всё прекратилось. Он лежал на полу, тихо всхлипывая, хватая сведённым в судороге ртом воздух, и вздрагивая, каждую секунду ожидая нового удара. Но их больше не было. Костя заставил себя повернуть голову и посмотреть на Даню. И первое, что он увидел — тот улыбался. — Воробей, встань и вернись в подвал. Костя с ужасом осознал, что не может сопротивляться приказу. У него не осталось никаких сил, ни физических, ни моральных. Только страх и боль. И слепое желание исполнить приказ, чтобы они оставили его в покое и не терзали хотя бы какой-то краткий миг. Он попытался подняться. Никогда ещё ни одно действие не давалось ему с таким трудом. Ему удалось оттолкнуться от пола руками, и он увидел на них длинные темнеющие кровоподтёки от ударов трости. Болело буквально всё. — Воробей, встань и вернись в подвал. Голос над ним снова был бесчеловечно холодным. Больно, обидно, и невыносимо страшно. Даже пустой и тёмный подвал не казался уже таким пугающим, как одно присутствие этого человека рядом, и Костя предпринял ещё одну попытку подняться. Ему удалось дотянуться до стены, и, едва не цепляясь за неё ногтями, встать на одну ногу. При попытке перенести вес на вторую ногу в колене что-то двигалось, скрипя неровными краями друг о друга, и взрывалось искрами где-то в мозгу. Вычленять отдельный источник боли он был уже не способен. Медленно, едва ли не прыжками, Кучаев стал передвигаться назад, туда, откуда так стремился сбежать. Лестница стала пыткой. Даня включил в подвале свет, но это не помогло. Костя был уверен, что сорвётся с неё раньше, чем преодолеет каждую следующую ступеньку, и только молился, что если это произойдёт, чтобы он первым же ударом сломал себе шею. Он словно всё глубже и глубже спускался на дно собственной могилы. Лёгкие работали на износ, словно были забиты ватой, заставляя напрягаться ради каждого вдоха. В глазах темнело, во рту пересохло. За спиной то и дело раздавался холостой свист трости, каждый раз останавливающий на мгновение Костино сердце, и заставляя его монотонно двигаться вперёд, будто бы каком-то бреду. Он хотел обернуться и закричать, чтобы Даня перестал, чтобы хотя бы позволил ему дойти до комнаты в тишине, но сил на это не осталось. Не дойдя нескольких шагов до двери с пластиковой створкой он снова рухнул на пол, задыхаясь и обливаясь потом. Даня обошёл его. Сквозь слёзы его ноги виделись Косте размытым пятном. Даня открыл дверь в комнату, и снова взмахнул тростью. — Воробей, вернись в комнату. Помогать он ему не собирался. Кучаев закусил губу и пополз вперёд. Он с трудом преодолел маленький порожек, отталкиваясь ладонями от скользкой плитки, и, не в силах больше сделать ни одного движения, замер на полу у самой двери. Он лежал на боку и ему была видна тёмная расплывающаяся громада кровати, яркие блики на затянутом в плёнку матрасе. Его затрясло сильнее прежнего. Сейчас Даня велит ему лечь на кровать, привяжет, накачает наркотиками, и этот ужас никогда не закончится. За его спиной послышалось движение. Костя в панике запрокинул голову, ожидая от стоящего в дверях психопата команд. Даня больше не улыбался. — Я вернусь, когда придумаю тебе наказание. — Сказал он. Дверь закрылась и свет погас. Костя снова остался один.