Контекст (рабочее название)

Чарльзс тщательно скрываемым умилением наблюдает, как Эрик допрашивает сына, собираясь использовать полученную информацию для последующих тренировок. - Какова твоя максимальная скорость? - Не знаю. Хэнк сказал, околосветовая, но я не понимаю, что это значит. - Каков радиус и величина предметов, которые ты можешь «ускорить» вместе с собой? - Не знаю, пробовал только что-то мелкое. - Сколько людей ты можешь унести? - Наверное, только одного. Вопросы и ответы сыплются один за другим, быстро и четко. Он видит в этом старого Эрика, того, кого он почти не знает, того, кто отзывался на данную Рейвен кличку. - Как долго ты можешь ускоряться, не прерываясь? Леншерр сфокусирован и собран, он не отвлекается на эмоции, но восторженному Питеру хватает и этого – как же, его воспринимают как взрослого, без сантиментов и снисхождения! - Не знаю, мне никогда не нужно было так далеко. Мальчик отвечает четко, стараясь копировать тон отца, но по привычке добавляет к каждому ответу подробности и предположения. Если бы Эрик не запретил Ксавьеру улыбаться и хоть как-нибудь показывать эмоции до окончания их импровизированной тренировки, у него бы трещали щеки от улыбки. Леншерр никогда не был так терпелив с мутантами из Братства, был неизменно вежлив со студентами, но... что-то в его поведении давало понять, что Питер – особенный случай. Живое воплощение мягкого живота бронированного мутанта, и им очень повезло, что мальчик сможет вывернуться буквально из любой ситуации сам по себе. Хэнк предоставил им невесть откуда взятую беговую дорожку с наспех прикрученным счетчиком миль, и Эрик, оставив парня развлекаться, поманил Чарльза с собой на выход из лаборатории. Телепат кивнул и ободряюще улыбнулся Питеру, выглядящему так, будто он будет бежать до полного истощения, и пошел к выходу. - Он постоянно лезет обниматься, - ворчит Эрик по пути на поляну для медитации. Провожающий его Ксавьер хмыкает и хлопает его по плечу. - Питер был в восторге от тебя с самого начала, а теперь выяснил, что его кумир – его отец. Я уверен, что его личный счетчик счастья зашкаливает. Леншерр прячет гордую улыбку, и Чарльз позволяет ему поверить, что она остается незамеченной. - Кто бы мог подумать, что у такого, как я, может быть шанс на семью, - говорит мужчина. - Эрик... – телепат теряется, не понимая, что за мысль так легко сдвинула настроение друга, - ты заслужил куда больше! - Знаю-знаю, после всего, через что я прошел, - он мотает головой. – Просто я никогда не представлял себе спокойную жизнь. Знаешь, белый забор, машина, жена и ребенок. - Ты хочешь этого? – что-то внутри Чарльза замирает от мысли, что друг может покинуть его ради воплощения этой идиллической картины. Эрик задумчиво смотрит вдаль и мотает головой. - Думаю, я на своем месте, - в конце концов говорит он и толкает входную дверь. - Сегодня в восемь в библиотеке? – спрашивает Чарльз. - Извини, - мотает головой Эрик. – Сегодня вечером я занят.

***

Попытки объяснить сыну – он еще привыкал к этому слову – идею постоянного развития, избегая контекста, не то чтобы провалились. Эрик просто не нашел понимания у парня, и это было объяснимо: Питер был способен на несравнимо большее количество трюков, чем его отец в том же возрасте, и жизнь подростка была куда более мирной. Маличишка все равно был согласен тренироваться и не отлынивал, но было заметно, что он старается ради похвалы отца, а не из желания развиваться. Леншерр счел это достаточной мотивацией и предложил несколько вариантов, с организацией которых помогли Хэнк и Азазель. Последний обещал потренировать мальчишку в тактике боя, чтобы тот не рисовался, как тогда на полигоне, а максимально эффективно выполнял поставленную задачу, умел оценивать опасность и выставлять верные приоритеты. Он находил немного времени для сына каждый раз, когда тот появлялся в поместье: большую часть времени сосланный на каникулы Питер честно проводил с матерью и сестрой, но рвался в школу минимум дважды в неделю, и остановить его все равно не было никакой возможности. Видит бог, ему было даже жаль Магду, которой приходилось усмирять гиперактивного парня в одиночку. Он пытался прочувствовать землю под своими ногами ежедневно, стараясь выделять хотя бы час на то, что Чарльз упорно называл медитациями. Никакого продвижения, никаких успехов, он не получил от этих занятий ничего – но продолжал пытаться.

***

«Друг мой.» Чарльзс самого начала определил, кем ему приходится выловленный из океана Эрик Леншерр, и никогда не менял этого определения. Сначала это было простым обращением, способом дать понять, что он не собирается использовать мужчину в своих целях; после – чем-то вроде титула, разделенного между теми немногими близкими, которые были в жизни Ксавьера. Эрик никогда не называл его так, только изредка копировал его слова, повторяя сердечное «друг мой» с долей ехидства. Вместо этого Леншерр называл его по имени, всегда только по имени, будто спокойное «Чарльз» и обозначало то место, которое отведено телепату в его жизни. Эрик ничего не просил и не предлагал, это было не в его характере – он брал и дарил без вербальных анонсов, будто только так и надо взаимодействовать с близкими людьми. После их воссоединения привычное обращение травило душу, напоминая, как тот самый друг исчез из его жизни на пять долгих лет, изредка возникая в истинном обличье в газетах и в маске притворного миролюбия в маленьких кафе. Боль проходила, истончалась со временем, и «друг мой» стало обращением перед самыми важными словами, будто попытка уцепиться да формальное значение. «Ты мой друг, и я люблю тебя.» Возможно, в этих двух словах и заключалась личная слабость Ксавьера: он физически не мог даже подумать о том, чтобы заменить привычное словосочетание именем, а затем повторить получившееся признание хотя бы про себя. От попытки представить, как он говорит это Эрику вслух, за их обычным вечерним досугом, переставал работать мозг и что-то тревожно-томительное ныло в груди. Он мог бы сказать так много, но останавливал себя от ненужных откровений, не желая бередить старые раны, считая эмоциональный мазохизм исключительно интимным занятием, требующим полного одиночества и бокала чего-то особенно крепкого. - Я никогда не испытывал к тебе ненависти, - беззвучно рассказывал он воображаемому Эрику, который смотрит с легким интересом в серых глазах и никогда не меняет выражения лица. – Я только притворялся, потому что так было проще, чем признать, что я скучаю по тебе. Скучаю и жду, несмотря на все, что ты сделал. Все эти годы я ждал, что ты вернешься. Чарльз вздохнул и накрыл лицо руками. Возможно, прокрастинация в середине дня – не то, что имела в виду Эстер, когда просила его разобраться в ситуации, но он не знал, как поступить иначе.

***

- Еще! Требовательность в голосе Эммы та же, что и всегда, и слова она произносит те же. Эрик послушно ускоряется, как и всегда, привычно отмечая тяжесть шлема, давящую на плечи. Из всего разнообразия – «ментальный презерватив» сегодня ощущается особенно неподъемным. «У нас будут проблемы из-за твоего неуемного либидо.» Желая отключиться от мыслей о неожиданном отцовстве и проблемах воспитания нового поколения, он почему-то зациклился на другой волнующей теме. Четное слово, русские, которые делали этот шлем, могли бы постараться и лучше: неужели, изобретя блокирующий телепатов состав, они не смогли додуматься до другого, заставляющего замолчать собственные навязчивые мысли? Эмма довольно стонет куда-то в столешницу, и не выказывает никакого неудовольствия их сегодняшней позой. Эрик чуть сильнее давит ладонью между ее лопатками и, придерживая за крутое бедро, врезается в ее тело резче, с небольшой оттяжкой. Зрелище того, как его член двигается во влажном естестве женщины, в чем-то медитативное, и он не отрывает взгляда. Все как всегда, тупая механика, позволяющая ненадолго отвлечься на собственное возбуждение. Вокруг стола в беспорядке валяются как всегда белоснежные одежды женщины, где-то неподалеку должен быть его брючный ремень – сегодня Эмма была особенно настойчива в том, чтобы лишить его хоть какого-нибудь предмета одежды. Светлые брюки собраны гармошкой вокруг щиколоток, не давая расставить ноги поудобнее, а тесная рубашка-поло задрана до самой груди, но не причиняет дискомфорта. «Каково это, спать с телепаткой?» «Тревожно» – должен был ответить Леншерр. Будучи главой Братства, Магнито редко снимал шлем, часто даже засыпая в нем, сроднившись с этим элементом наследства Шоу. Он получил от ублюдка многое: деньги, паранойю, пренебрежение человечеством, Эмму... Он не спрашивал, не ожидая услышать правду, но был уверен, что и с предыдущим покровителем Фрост спала, возможно, тем же требовательным тоном задавая темп. Он не злился, ему не было противно, ему было плевать. Он ничего к ней не чувствовал, к этой совершенной кукле с соблазнительной фигурой и стервозным характером. Доверять такой в чем-то личном было бы полным идиотизмом, и Эрик никогда не совершал этой ошибки. - Быстрее, - она произносит на выдохе, - быстрее! Тонкая рука с идеальным маникюром вцепляется в его запястье. Он хватается за ее бедра обеими ладонями и на грани грубости двигается, выполняя пожелание. Это хорошо, хоть и безлико, и он чувствует приближение оргазма. Женщина стонет, ее бедра дрожат, а ноги подкашиваются, и Эрику приходится прилагать усилия, чтобы держать ее зад на месте, продолжая фрикции. Она всегда кончает раньше него, делая достижение мужчиной собственного удовольствия чуть более трудным, но он всегда справляется. «...я подумал, это может быть здорово...» Оргазм не накрывает все его существо – ему давно уже не семнадцать, - но дает необходимую вспышку удовольствия, достаточную, чтобы оправдать этот фарс между ними. Он отпускает бедра женщины, снова упираясь ладонью в ее спину, и переводит дыхание. Когда Эмма начинает недовольно ерзать, он морщится от неприятных ощущений в опадающем члене, выходит из нее и, сдернув презерватив, швыряет его в стоящее чуть сбоку мусорное ведро. В завершение привычной программы она поднимается, кладет руки ему на плечи и легко целует в губы, так мимолетно, что ему даже не нужно отвечать. Они одеваются в тишине, и он, кивнув, покидает ее кабинет, запирая за собой дверь. «Может быть. Но не с ней.»

***

Чарльзне знал, как подступиться к волнующей его теме, и его сложно было винить – подобный опыт отсутствовал в его богатой интеллектуальной работой и случайными связями одинокой жизни. Он знал, что ведет себя чем дальше, тем более подозрительно, и не слишком хорошо это скрывает, но продолжает отнекиваться. В день, когда за общим ужином он ловит на себе насмешливый взгляд Эстер, он понимает, что так продолжаться не может: каким-то неведомым образом он проецировал свою нервозность на окружающих, и это не могло привести ни к чему хорошему. Поэтому, когда за очередной партией в шахматы с бокалом горячительного Эрик снова спрашивает, что с ним происходит, он выпаливает без всякой подготовки: - Я люблю тебя. - Я знаю, - невозмутимый Леншерр передвигает пешку на приглянувшуюся клетку и поднимает на него глаза, - ты уже говорил. - Нет, Эрик, я... – он смотрит, как гортань мужчины двигается, когда он делает глоток скотча. – Я хочу сказать, что люблю тебя не только как друга. Боже, ему нужно делать что-то со своим нервным косноязычием – и алкоголь тут совершенно ни при чем, по крайней мере пока. - Чего ты от меня хочешь, Чарльз? – мужчина аккуратно ставит тонкий бокал на столик и закидывает щиколотку левой ноги на правое колено, складывая ладони на бедра. - Было бы неплохо, упади ты на колени и признайся в ответных чувствах, - бормочет он, смущенный и растерянный. - Ты забыл про единорогов, радугу и красивый закат, - поправили его. Ксавьер ведет плечами, пытаясь сбросить липкий дискомфорт. Единственный человек, заслуживший от него это чувство, спокойно сидел напротив, изучающе глядя на телепата, будто уверенный, что это – какой-то трюк. - Послушай, я пришел бы к тебе с этим намного раньше, но ты... – снова начинает он, и снова оказывается прерван. - О, прекрати! – Эрик раздраженно взмахивает рукой, и тянется за бокалом, делая очередной глоток. – Я умею принимать отказы, даже если их не произносят вслух. - Что, прости? – он обескуражен. Эрик тяжело вздыхает, будто сдерживая темперамент. Он проводит руками по бедрам, секунду смотрит на свои ладони, будто увидел их впервые, и скрещивает руки на груди, поднимая на него глаза. - Ты заинтересовал меня, когда не дал мне уйти с базы ЦРУ, - Чарльз удивленно выдыхает, глядя в спокойные серые глаза напротив. – Я захотел тебя в тот момент, когда ты надел на голову прототип Церебро. Как видишь, мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что я о тебе думаю. - Но почему ты не сказал мне? Эрик фыркнул, по прежнему прямо глядя на него. - Чтобы не понять, в ком был заинтересован ты сам, надо быть идиотом, Чарльз. Телепат неловко кивает: все верно, он нарушал последние правила приличий, увиваясь за понравившейся девушкой. Он всегда так делал, и до Мойры его подход не давал сбоев. Ксавьер не уверен, что тогда мог бы воспринять интерес Эрика как-то иначе, нежели с вежливым отказом. Он никогда не осуждал людей, предпочитающих свой пол – не с его способностями, - но до последнего времени даже подумать не мог, что сам когда-нибудь сочтет себя одним из них. Вопрос тактильной близости и всего, из нее происходящего, все еще не был им обдуман – а теперь Эрик будто между делом заявляет, что хотел его чуть ли не с первой встречи. Это... выбивает из колеи. - Я умею держать себя в руках, - спокойно продолжает Леншерр, - всегда умел. А потом я прикончил твою девушку, и мне хватило мозгов понять, что после такого ты меня не примешь. Я не мог склонить тебя к моим методам, я не мог заставить тебя простить мне ее смерть и я просто не стал пытаться. У меня была цель, Чарльз, и я ушел, даже если мне хотелось остаться. - Пять лет... – он сглатывает, глядя на невозмутимого мужчину. – Пять лет я сидел здесь и сходил с ума, а все было так просто. - У тебя не бывает просто, - Леншерр мотает головой и трет лоб. – Тебя занимают вопросы морали и этики, вся эта философская муть, ты годами выстраиваешь стратегии... Непонятно, почему, честно говоря – ты прекрасно адаптируешься на месте, мы оба это знаем. Понятно, на что именно намекает его собеседник: они легко и непринужденно добивались от ЦРУ того, что им было необходимо; играюче заполучили почти всех мутантов, на которых пал их взгляд. Теперь, снова объединившись, они с прежней легкостью лавировали в политических дрязгах, разве что прибегая к посильной помощи Эммы. Но все же было в этом некое... отличие. - Я способен на это только когда ты рядом со мной, - он действительно так думает. Эрик едва заметно морщится, выражая несогласие, но Чарльз не хочет с ним спорить – это не тот разговор, ради которого можно прервать так долго болевшую внутри тему. - Почему ты не рассказал мне об этом позже? - Я смирился, - он пожимает плечами, и черная ткань обтягивает его плечи, делая жест более выразительным. – Я умею отпускать несбыточное. - Ты... – у него пересохло в горле, а желудок болезненно скрутило. – Ты больше не хочешь меня? - Не беспокойся об этом, Чарльз, - Леншерр невесело хмыкает. – Я все еще периодически думаю о том, как славно было бы прижать тебя к креслу и смотреть, каким загнанным станет твой взгляд, когда ты осознаешь. Ксавьер представил, как бы он отреагировал на такой выпад, и мысленно хихикнул: о, это было бы неловко, хотя есть в этом сценарии нечто интересное. - Я даже не думал, что ты гей, - признается он. – Ожидал, что столкнусь с непрятием, может, отвращением, но ты меня удивил. - Еврей, мутант, убийца, гей, террорист... Я перестал расстраиваться, когда получил второй титул из этого списка, - Эрик равнодушно дернул плечом. – Однако должен признать, что любой, кому взбредет в голову назвать меня пидором, ненадолго переживет эту мысль. Принадлежность к другому виду освобождает меня от многих норм человеческой морали, а славное прошлое – от репутационных потерь. То, как легко мужчина рассуждал об убийстве, все еще дергало старые морализаторские ниточки где-то глубоко внутри Чарльза, но так лениво, что он отмахнулся от этого чувства. - Так ты... – он прочистил горло. – Ты не против попробовать? - Нечего пробовать, Чарльз, - он непонимающе смотрит на хмыкнувшего мужчину напротив. – Я гей, а вот ты – вряд ли. - Ты идеваешься? – вырвалось у телепата. Эрик сделал ужасную вещь: он открыто рассмеялся, глядя на его возмущенное лицо. - Я сомневаюсь, что ты стер себе ладони, представляя мой прекрасный лик, - говорит Леншерр, когда успокоился. – Зная тебя, ты просто проникся моей прекрасной душой, в которой старательно вымарал все темные пятна, и назвал это любовью. Пройдет, как только я сотворю что-нибудь еще, не вписывающееся в твои этические рамки. - Да как ты смеешь?! – вскидывается Ксавьер, не скрывая злости и раздражения. – Сколько еще я должен повторять тебе, что я не тот чертов идеалист, которым ты меня считаешь! Да, мы никогда не договоримся в некоторых вопросах, но это не делает тебя тем, кем ты себя называешь, Эрик! Ты не дьявол во плоти, как бы ты ни пытался убедить в этом себя и окружающих. Мужчина спокойно пожимает плечами, будто обсуждаемая тема его вообще не касается. Чарльза внезапно накрывает опустошение: возможно, ему проще было бы иметь дело с отказом, чем с этой стеной спокойствия имени Эрика Леншерра. - Ты хочешь оставить все, как есть? – бесцветно спрашивает он. - Послушай, Чарльз, - мужчина поднимает стакан пальцами, покачивая, не отрывая глаз от янтарной жидкости на дне, - сейчас у меня есть друг и соратник, равный, с которым нас объединяет общее весьма непростое дело. У меня внезапно объявился сын, которого надо воспитывать, как бы плох я в этом ни был. Я не собираюсь ставить все это под угрозу только потому, что ты на четвертом десятке решил, что тебя интересуют мужчины. - Ты мне не веришь... – разочарованный Чарльз качает головой. - Я знаю, что ты в это веришь, - Эрик смотрит на него с тем же странным спокойствием. – Но это ничего не меняет.

***

- ...но это ничего не меняет, - говорит Эрик. Это сложно, по-настоящему сложно – держать себя в руках, но он мысленно тянется к обшивке лабораторных помещений под ними. Сталь – гулкая, холодная и равнодушная – как всегда щедро делится с ним своим спокойствием. Чарльз в кресле напротив расстроен и разочарован, но как бы Эрику ни хотелось ответить на его чувства, он продолжает: - Никто не отдаст ребенка в школу, которой управляет гей. Будь ты даже не лучшим, а единственным вариантом, это ничего не изменит. Никто не предоставит гею трибуну в парламенте, его не пригласят в белый дом, не вручат грамоту от президента. Все отвернутся от тебя, ты потеряешь все, Чарльз, - он ловит упрямый взгляд синих глаз и утало вздыхает. - А как же свобода от норм человеческой морали? – передразнивает Ксавьер. - Такое может себе позволить убийца и террорист, - Леншерр насмешливо разводит руками, - но не воспитатель юных умов. - Когда ты успел стать таким альтруистом? – в голосе друга прорезается злоба. - Я ничего не теряю, - он пожимает плечами. – Даже если у нас с тобой случится полная взаимность, как долго мы сможем прятаться от тех же Питера и Эммы? - Ох, Эмма, как я мог забыть, - голос телепата ядовит, как и выражение его лица. – Тяжело тебе скрывать, что ты хочешь видеть под собой далеко не ее шикарное тело? Поэтому ты сказал, что не открываешь ей свой разум? - Не ревнуй, - Эрик с трудом, но сдерживается. – Или мне стоит детально объяснить, что мысли о тебе – не единственное, что способно вызвать у меня эрекцию? Леншерр трет шею, пытаясь избавиться от фантомной тяжести шлема. - Такой хороший контроль, Эрик, - невероятная синева напротив полна горечи, - может, мне стоит посмотреть, что ты за ним скрываешь? Чарльз лениво постукивает пальцами по виску, и Эрик ненавидит их обоих за тот холодок, который спускается по позвоночнику вниз от его шеи. Тонкий голосок собственных эгоистичных желаний просит поддаться, но мужчина привычно затыкает его, вскидываясь. - Только посмей, и я заставлю тебя жалеть об этом до конца твоих дней, - шипит он. Чарльз едва заметно вздрагивает и опускает глаза. Его спина чуть сутулится, а пальцы осторожно перебирают рукав рубашки. - Прости, - еле слышно. – Эрик, скажи, если бы я пришел к тебе тогда, в шестьдесят втором, у нас могло бы получиться? - Не знаю, - говорит он правду, - но это не важно. Прошло шесть лет. - Поцелуй меня, - просит Чарльз, и в его глазах отражается что-то тоскливое и больное. Эрик качает головой. Когда Чарльз уходит, не прощаясь, он с прежним спокойствием запирает за ним дверь, а потом прикладывает титанические усилия, чтобы не разнести комнату.