Годжо Сатору и дух Рождества

В последнее время Годжо чувствует некое давление, исходящее непонятно откуда. Он бы понял, если бы оно возникло из-за трёх-часового сна (хотя у Сатору никогда не было проблем со сном — но это только подтверждает вышесказанное) или из-за какого-нибудь очередного плана высшего руководства шаманов, которое он так сильно ненавидит, — вот только ничего такого эти придурки пока не выкинули. Но что же тогда могло так сильно волновать сильнейшего шамана, Годжо Сатору? Он силён, а на него что-то давит, причём что-то неуловимое. Как бы Сатору ни старался понять причину своего беспокойства, ему не удавалось найти даже малюсенькую зацепку. А жаль, потому что это очень мешало ему сосредоточиться на занятиях со студентами, миссиях против каких-нибудь там опасных проклятых духов, на встрече с Ягой и высшим руководством — чёрт! Да он даже побездельничать нормально не мог из-за постоянного ощущения тяжести. С ним что-то не так. И Годжо поймёт, что именно. — Годжо-сенсей! — кто-то окликнул его. Сатору, ушедший с головой в свои собственные мысли, даже не заметил, что его зовут его собственные студенты — и опять всему виной это странное давление, не дающее сконцентрироваться на важных вещах! Он похлопал своими ресницами, оглядывая место, в котором сейчас находится; точно, он ведь у своих любимых первогодок, говорит, что настала пора долгожданных каникул. — А? Что такое, Итадори? — Сатору обратился к тому, кто его звал. — Я хотел спросить, нельзя ли нам всем вместе собраться где-нибудь и отметить Рождество? — Юджи, парень, ставший шаманом совершенно случайно, взглянул на своего дорогого учителя щенячими глазами. — Мы могли бы позвать второгодок и третьегодок с нами, а возможно, и остальных преподавателей колледжа. — Второгодки ещё могут прийти, но сомневаюсь, что Хакари и Кирара согласяться — к тому же мы даже не знаем, где они сейчас. Он ведь до сих пор отстранён? Наверняка болтается где-то без дела. — Мегуми сразу же отрезал такую возможность, как приглашение третьегодок, на что Юджи посмотрел на него аля «Bruh». — А как насчёт того, чтобы позвать студентов из Киото? — Нобара подхватила этот лихорадочный, прелестный озорной огонёк. Она уже представляла, как будет гулять по городу с девчонками, выбирать шмотки в новогоднем стиле, потом пойдут кушать суши в дорогой ресторанчик, ну а вишенкой на торте станет совместное селфи у огромной рождественской ёлки — мечты любой уважающей себя девушки, которая устала уже ходить на стрёмные мужские задания по истреблению противных монстров. Где же отдых? Годжо уже прикинул, как встретится с Утахиме и у них будет много веселых и доброжелательных разговоров. — Славная идея. — Он всегда был на одной волне со своими студентами и, естественно, не видел ничего плохого в том, чтобы развеяться всем вместе в Рождество. — Тогда всю организацию я оставляю на вас. Свяжитесь со мной, когда всё будет решено. — С такими словами Сатору удалился, весело улыбаясь и махая рукой, когда выходил через дверной проём. — Он просто оставил всю работу нам, а сам слинял от ответственности. — Проговорил Фушигуро после минутной тишины.

***

Годжо шёл по коридору. Он о чем-то думал, о чём-то удалённом, смотря в пол, но при этом не опуская головы. В голову лезли мысли о Рождестве — и нет это были не теории о том, кто придёт на их совместную встречу, а кто нет (а вдруг Утахиме не придёт?); нет, это были не опасения, что этот день испортит какой-нибудь появившийся из негативных эмоций девушки, которой разбили сердце, проклятый дух особого ранга и им всем придётся драться с ним прямо во время праздника, когда они сидят в ресторанчике, полном людей, а их мясо на гриле уже начинает подгорать — и вот что интересно: не было даже предположений, что кто-нибудь умрёт в этот день; странно, но Годжо даже не думал над тем, что бы ему надеть: «Может костюм и пиджак? Нет, слишком официально. Рубашку и брюки? Не-а, как-то просто. Быть может свитер с рождественским принтом поверх рубашки? Да, точно! Тогда образ не будет выглядеть слишком безвкусно!» — ни единой подобной мысли (а Утахиме бы оценила какой-нибудь свитер с оленем и сказала бы: «Это ты, Годжо»). Но были какие-то другие мысли. Мрачные очень. Но Сатору никак не мог вспомнить или понять, какие именно. Хм… Вспомнить? А надо что-то вспоминать? «Я как будто бы что-то забыл…» — думал Годжо, продолжая идти, не замечая ничего — даже Ичиджи, который обратился к нему по какому-то делу. Полнейший игнор действительности и всего, что происходит вокруг. «Рождество, значит?» — вновь промелькнула мысль. О! Лампочка вспыхнула! — Я убил Гето Сугуру. Верно. Так и есть. Год назад он убил Гето Сугуру. Кто такой Гето Сугуру? Он похож на какой-то отклик прошлого, его воплощение, ушедшее далеко-далеко в небытие, исчезнувшее навеки, словно его и не было — но он оставил в твоём сердце невообразимое доказательство своего существования. Дыру. Сатору и не забывал ничего: ни дыры в своём сердце, ни того, что произошло в Рождество, ни Ичиджи с его просьбой, ни Сугуру, которого самолично убил. «Уже год прошёл, пора привыкнуть. Мёртвых не вернуть», — он постоянно себя это повторял, когда снова думал о том, что его друг умер. «Хватить об этом думать. Я не виноват, это был его выбор. Я пытался его остановить, но он не хотел слушать. Что мне оставалось делать?» — говорил себе, когда снова думал о том, что это его руки оказались покрыты кровью дорогого друга. «Что мне оставалось? Я должен был ослушаться высшее руководство? Сбежать с ним? Бред! Наши пути разошлись! Каждый получил то, что хотел!» — Сатору множество раз прокручивал один и тот же сценарий: вот Сугуру сидит перед ним весь раненный, а вот и он сам, само воплощение гильотины — что бы можно было придумать с таким началом истории? А? Что? Что, мать вашу? НИЧЕГО! «Я не убивал его. Он сам убил себя, когда выбрал это путь», — верно, Годжо ведь уже пытался образумить друга, но ничего не вышло. Что уж поделать, если у каждого человека есть свои мечты и желания, у всех свой путь, и порой он не всегда переплетён с твоим, а быть может, чей-то путь гораздо короче, чем кажется на первый взгляд. Сатору думал. Очень много думал. Это не в его стиле. «Какой смысл постоянно повторять одно и то же? Пора забыть. От этого только проблемы», — решил он для себя, а потом поднял глаза… с кафеля, который очень походил на тот, который у них лежит в туалете… — Да, спасибо. Ты открыл для меня Америку, — проговорил Нанами, стоящий у писсуара и не желающий даже смотреть на морду этого гадкого слюнтяя, которого все называют сильнейшим. Бедный Нанами, его теперь достают ещё и во время того, как он свои первостепенные нужды справляет. — А, я не туда зашёл. — Войдя в секундный ступор, Сатору без какой-либо неловкости пошёл вон из мужского туалета. Однако, в ином случае он бы улыбался, поприставал бы к Кенто и только потом смылся бы. Но на его лице не было никакой улыбки. «Что со мной не так?» — спросил он себя, когда снова оказался в коридоре. Годжо даже сам удивился с того, что случайно зашёл не туда, куда ему надо из-за какой-то там потери концентрации. В тот же миг он поднял повязку на глаза, аргументировав это так: «Скорее всего я просто переутомился. Глаза чертовски устали, аж свет режет…»

СТОП.

УСТАЛ?

ПЕРЕУТОМИЛСЯ?

Мы сейчас о Годжо Сатору говорим?..

…

«Мне надо на встречу с руководством», — вспомнил Сатору и направился к выходу из колледжа, не имея никакого понятия, что с ним происходит. Быть может, всё само пройдёт.

***

Гето, думаю, я действительно мог бы что-то сделать, а не убивать тебя. По крайней мере, я бы что-нибудь придумал. Но почему-то я не стал думать… Я дурак? Скорее всего, да, я дурак. Я ненавижу высшее руководство, но почему-то терплю его. Выглядит так, словно я сдался в борьбе с ним, но на деле всё иначе. Я ведь не могу решить всё грубой силой, верно? Будет гораздо лучше вырастить здоровое поколение шаманов, которое в будущем займёт места этих жирных задниц на креслах; это лучше, чем убить старикашек, чтобы на их место встали такие же неотёсанный старикашки… Ха-ха-ха! Вспоминая тебя, я думаю: «Гето не стал бы так легко всё принимать. Он бы пошёл прямо в их штаб — или что у них там — и разнёс все к чертям собачьим, прямо как он сделал с теми ста двенадцатью жителями деревни! Да, он бы так и сделал! Да…» Иногда, когда в моей голове проносятся воспоминания, где мы с тобой дурачимся и веселимся на полную катушку, я осознаю, что на самом деле всё было не так как пару лет назад. Ты не был таким. Я тоже был другим. Годжо… Какими мы были с тобой? Годжо? Какими… — Годжо Сатору! — кто-то очень злобно прокричал. Сатору, резко распахнувший свои глаза под повязкой, подавился своими слюнями, потому что сидел на кресле с запрокинутой назад головой, и начал сильно кашлять. Отличное пробуждение, ничего не скажешь. — Вы что, всё это время спали? Все эти два часа? — какой-то мужчина с неприятным лицом начал допрашивать бедного Годжо, который всего-то заснул из-за этой бесконечной болтовни, которая ни к чем не приводит. Это похоже на собрание Государственной Думы, где что-то очень долго обсуждают, но смысла во всём этом фарсе ноль. Верно, он ведь каждый день приходит сюда и слушает этих дядь на протяжении двух часов… Каждый день… И каждый раз ни к чему нормальному никогда не приходят, и Сатору думает под конец: «Когда это закончится?» — Что? Нет. С чего вы взяли? — Годжо, откашлявшись и выпив воды, как ни чём не бывало, принял покерфейс и такую деловую позу, словно это не он только что спал. Он услышал чей-то тяжёлый вздох, который делают, когда чувствуют стыд за кого-то; это определено был Яга. — Вы не отвечали, когда я вас звал, а ещё вы так сидели, как будто бы… — Как будто бы я спал? Я всегда так сижу. Все промолчали. Кхем-кхем. Неловко. — Ну ладно, думаю, на этом можно завершить наше собрание. — всего лишь-то девять простых слов, но от них становишься счастливым, словно выспался аж все восемь часов. О да, прекрасное чувство. Свобода. Сатору не хотел думать о том, как ему удалось заснуть прямо во время встречи с высшим руководством, учитывая, что никогда даже носом не клевал на подобных мероприятиях; тем более, он уже несколько лет занимается этими скучными делами, поэтому ему уже давно пора привыкнуть — но он привык так-то, но сейчас происходит что-то странное. Ему было неприятно признавать, что это связано с тем самым странным давлением, появившимся из ниоткуда. Верно, все эти нелепости случаются с ним именно из-за этого! «Пора понять, что со мной не так, — решается уверенно Годжо, когда выходит из зала, — быть может, это проделки проклятого духа или шамана? Но я не ощущаю никакой проклятой энергии — если бы это действительно было так, то мои шесть глаз сразу бы это заметили ещё до того, как на меня что-нибудь подействовало». Но больше мыслей не было… Точнее, была одна, но её Сатору даже обдумывать не решался: слишком уж она была постыдной для него и его статуса сильнейшего. — Годжо подойди ко мне, — в этот раз он услышал, что его кто-то зовёт, и это оказался Масамичи, — я хочу поговорить с тобой. — Ты тоже думаешь, что я спал? — сразу же спросил бессовестный Сатору. «Подумаешь, один раз оплошал. В остальное же время всё идеально. Эти пердуны не посмеют мне что-то лишнее сказать: они меня опасаются», — вот так он размышлял, понимая всё своё могущество и власть. — Я так не думаю, я это знаю. Ты храпишь, как бульдозер моего дяди из деревни. Тебе просто повезло, что тебя слышали немногие. — Яга в миг сделал так, что Годжо замолчал, что было крайне удивительно; и это только сильнее разожгло в нём желание обсудить с ним кое-что. — В последнее время с тобой что-то не так. — Со мной? Ты ошибаешься. Всё в порядке. — Сатору начала потихоньку понимать, к чему ведёт их разговор. — Правда? Тогда почему я слышу от Иэири, что ты попутал все расписания в журнале, от Ичиджи — что ты игнорируешь всех, а Нанами сказал, что ты сам с собой разговариваешь в туалете? — Ну, не… — Годжо, мне сложно это признавать, да и жутко, с одной стороны, и удивительно – с другой, – но, думаю, ты устал. — Что? — Масамичи может и не видел, но сейчас у Сатору глаза так распахнулись, что готовы были вылететь вон из глазных яблок и упасть прямо к его ногам — тогда бы осталось только четыре глаза — Да, я тоже в шоке, но понимаю, почему это произошло. — Яга неловко почесал себе шею, после чего снял очки, смотря на Годжо своими очами, полными сострадания. «Ты угараешь надо мной?» — сильнейший даже не так много и услышал, что могло подрывать его имидж, но уже был в бешенстве. — Я пересмотрел твой распорядок дня и понял, что те три часа, которые ты выделяешь на сон и которые являются единственным твоим свободным временем, слишком мало для тебя. — Нет… — Да-да, дорогой Годжо, ты тоже человек, я понимаю. Всем людям свойственно уставать, даже сильнейшим. — Но… — Не волнуйся, я уже поговорил с высшим руководством, и тебе разрешили взять недельный отпуск. — Что!? Неделя?! Что я буду делать целую неделю?! — Эй-эй, потише… — Масамичи был крайне поражён тому, как легко Сатору вспыхнул. Он был таким, будучи мелким и не отшлифованным студентом, но сейчас он преподаватель, он сильнейший шаман современности — так почему так легко срывается? Ответ прост: усталость. — Всю эту неделю будешь отсыпаться, может быть, найдёшь себе хобби. Подумай, ты сможешь поехать куда-то, куда давно хотел. Может, мне порекомендовать тебе несколько санаториев? — Не нужны мне никакие санатории! И этот отпуск тоже не нужен! — Годжо хотел рвать на себе волосы от злости. Его ещё никогда так не унижали. — Годжо, — Яга стал серьёзнее, поняв, что простой доброй и мягкостью тут не выиграешь, — тебе нелегко это принять, но придётся. Поверь, отдых никогда не помешает. Ты не можешь отказаться, всё решено. Он помолчал, уже думая над тем, что ему делать целую неделю. «Ладно, я смогу разобраться с этом глупым давлением, возникшим не пойми откуда», — в итоге, плюсы найти удалось; да и не особо хотелось уже позориться перед другими из-за своего вялого поведения. — Ладно, так уж и быть. Сатору пошёл своей дорогой, затем понял, что что-то так. Когда он снял повязку и потрогал свои слипшиеся от сна — а может и не от сна вовсе — глаза, то подумал: «Почему у меня лицо мокрое?» А потом впал в ступор и не пожелал думать об этом дальнейшие несколько дней.

***

«Просто прекрасно, целая неделя ничегонеделанья», — так считал Годжо, когда понял, что значит «скука». Ему приходилось торчать дома, торчать на улице, ходить куда-то без особой цели. Так он мог проснуться ранним утром — по своей привычке, — умыться, привести себя в порядок, приодеться во что-нибудь модное, затем выйти наружу и насладиться замечательным завтраком в какой-нибудь кафешке — наверное, это было бы что-то такое сладкое, приторное, как круассан, напичканный заварным кремом, с радужной посыпкой и шоколадной крошкой, или же огромный кусок красного бархата, а в придачу ко всему, конечно, должно было быть американо или же латте, — а после своего сладкого завтрака он бы зашёл в первый попавшийся магазин одежды, присмотрел бы себе что-нибудь и, не глядя на цену, сразу же прикупил; теперь настало время обеда — можно пойти в ресторан или же обычное кафе, ну а на крайний случай в забегаловку с фастфудом; после обеда Сатору поймёт, что ему скучно и никакие магазины с едой не спасут его от этого нахлынувшего на итак серую жизнь сильнейшего шамана чувства. Значит, нужно развеселить себя! Пойти в кино? Нет, зачем? Чтобы смотреть фильм, нужно уметь вникать, а Годжо этого не хотел. Как насчёт санатория, как предлагал Яга? Никогда. В санатории ходят только уставшие, а наш сильнейший не может быть охвачен этим жалким состоянием. Хорошо, тогда можно пойти в караоке, это ведь весело! Да ну, одному неинтересно. Аркады? Нет. Пойти в бассейн? Не хочется быть мокрым. Посетить другую страну? Нет смысла. Сходить на экскурсию? Не-а. Пикник? Нет. А что тогда? «И куда теперь?» — спрашивал сам себя Сатору, стоявший у светофора. Было удивительно видеть его, великого шамана, среди обычных людей прямо посреди улицы. В руках он держал набитый одеждой пакет, которую купил в магазине, название которого даже не вспомнит никогда — впринципе, как и не вспомнит множество девушек, пытавшихся выклянчать его номер. Его глаза глядели на экран телефона сквозь тёмные стёкла своих очков; если бы Годжо ходил по обычному городу, набитому обычными людьми, с повязкой на лице, то его приняли бы за фрика. «Глаза болят, — раздражался он и не находил причину этой боли, — это не может быть усталость. Я не могу устать. Почему обратная проклятая техника не помогает?» Сатору сам не заметил, что начал клювать носом, медленно закрывая веки, а потом резко их распахивая, точно пораженный молнией — был похож на ученика во время самого скучного урока с самой строгой учительницей: хочется спать со скуки, но не можешь, иначе будешь потом отчитываться у доски. Впереди него уже начали плыть чужие фигуры, а светофор только своим красным пятном говорил, что переходить дорогу ещё рано. «И чего это я решился погулять сегодня как не-шаман? Настолько скучно стало?» — удивлялся, а потом вновь закрывал глаза. В этот раз держал закрытыми дольше, чем раньше, и появился риск, что сейчас на землю свалиться тело беловолосого мужчины с ростом почти два метра. И всё было бы так, если бы Сатору не услышал: — Эй, Сатору. Он распахнул глаза, уже будучи ошеломлённым и не ожидавшим, что его окликнет кто-то посреди этой толпы. Кто-то с очень знакомым голосом… Годжо обернулся, но никого не увидел. «Показалось?» — решил он, увидел зелёный свет и ушёл, не оглянувшись назад.

***

Как же скучно сидеть дома! Никакого достойного занятия! Хоть убейся — и то веселей! Сатору довольно быстро наскучило гулять на улице — уже на второй день своего отпуска, — и он решил, что дома будет получше. Он сильно ошибся. Во-первых, снаружи хотя бы есть пространство, ты можешь пойти куда-нибудь, подышать разным воздухом, поглядеть на людей, на небо, деревья, растущие в парке, поесть местных булочек или зайти в рамённую; а вот в своей квартире ты зажат плоскими стенами, так и говорящими: «Эй, мы такие серые и скучные! Нам самим от себя стыдно. Сатору, давай скучать вместе и никуда не уходить. Мы задавим тебя своей скукотой». Во-вторых, на улице думаешь не так много из-за постоянного хаотичного движения народа и привлекающих твоё внимание всяких там ярких и огромных вывесок, приглашающий тебя на особый массаж от иностранки; а вот в своей квартире ты будешь объят вечными мыслями, не дающими покоя, потому что единственный твой собеседник на данный момент — это ты сам; Сатору мог бы встретиться с кем-то, но с кем? Все из колледжа заняты да и вряд ли горят особым желанием потратить время на Годжо-занозу-в-заднице. И дома лучше? Нет, ничуть. Тогда погулять? Нет, не хочется. А что хочется? «Я не знаю, — думает Сатору, глядя на плазменный телевизор, на котором шёл какой-то детектив, — не знаю, кто бы мог быть убийцей». Скука довела его до того, что он начал просыпаться гораздо позже, чем обычно, перестал ходить в кафе и вместо этого просто заказывал еду с доставкой до дома, особо ничем не занимался да и не хотел. Один раз за всё время у него пронеслась мысль о том, чтобы завести себе хобби, но она сразу же была выкинута в мусорное ведро — Годжо ни за что не найдёт себе хобби. Зачем ему лишний раз тратить время на непрактичные дела? Серьезно! Можно ли вообще представить его с палитрой в руках перед мольбертом или же играющим на пианино? Можно ли представить, что он будет вязать себе свитер или посвящать кому-то стихи и поэмы? Нет! Смех да и только! О ком мы вообще говорим с вами? Это Годжо, мать вашу, Сатору! Он шаман! У него нет ни времени, ни желания на такие глупые вещи! Потому что он сильнейший! «Боже, Белла, перестань уже делать такое лицо! Ты только раздражает всех! И как подростки это смотрят?..» — Сатору уже который час сидел на диване, уставившись на телик. Он докатился до того, что ближе к вечеру стал заказывать много вредной еды из супермаркета, забирал всё у доставщика, будучи до сих пор одетым в свою пижаму, после чего заворачивался в плед, включал телевизор и смотрел всё, что только можно начиная с глупых комических шоу и заканчивая самыми жестокими боевиками. В один момент он даже обрадовался тому, что у него есть подписка на телике. Вообще обрадовался тому, что у него есть телик… А откуда он вообще взялся? «Как интересно вышло: я впервые пользуюсь этим теликом», — Годжо вспомнил, что приобрел его безо всякой на то причины и, когда настраивал, случайно купил и саму подписку. И сколько же таких вещей есть в доме у Сатору — взять хотя бы одежду, которую он покупает в магазине, надевает один раз и забывает о ней, как о чём-то неважном. Часы стучали. Фантики от конфет шуршали. Глаза болели. До чего же себя довёл Годжо… Он лежит на диване уже не пойми сколько часов; на одеяле и на полу валялись пустые упаковки от чипсов, бисквитных рулетов, булочек, доройяки, лапши быстрого приготовления и крошки от еды. «Как я до этого дошёл?» — внезапно, весь помятый и изнуренный таким образом жизни, Сатору поднялся под шуршание фантиков, потрогал всё своё лицо, разминая его, и понял, что совсем не чувствует себя отдохнувшим — наоборот, его сковало ещё большее чувство отягощения. Last Christmas I gave you my heart. Годжо раскрыл глаза и ещё больше — свои уши. But the very next day you gave it away. Он встал и поспешил в спальню, из которой доносился этот звук. «Какого чёрта?» — крутилось в голове, когда всё его тело нависло над жалким патефоном, проигрывающим песню. Он внимательно смотрел на то, как вертелась пластинка. This year to save me from tears. «Какого чёрта патефон начал играть сам по себе?» — Годжо не понимал ничего. Он бы понял, если бы были объяснения этой аномалии, но их не было. Можно было бы пустить всё на проделки проклятого духа, но он не ощущал проклятой энергии. Это было ненормально. «Хорошо, я просто мог не заметить, что поставил пластинку. Может быть, патефон изначально не играл, и я забил на это, забыл, но спустя время пластинка начала играть. Да, скорее всего, именно так», — Сатору знал, что всё не так, но пытался убедить себя в этом, потому что не мог даже сделать каких-то теорий на этот счёт. I'll give it to someone special… Он вытащил пластинку, осмотрел её со всех сторон, но не нашёл ничего подозрительного; потом проделал то же самое с патефоном с такими мыслями: «Да вроде всё нормально и нет никаких следов проклятой энергии… Хм. У меня что, всё это время был патефон? Почему я этого не знал?»

***

Годжо устал. Он решил принять этот факт, хотя и не до конца. Наверное, принял его только для того, чтобы уже наконец поиметь возможность нормально отдохнуть. Казалось, что здоровый восьмичасовой сон придётся ему на пользу, но вместо этого он стал ещё более вялым и еле вставал с постели. Да уж, не в его стиле… И это сильнейший шаман?.. На этого мужчину даже смотреть жалко. Сегодня Сатору чувствовал себя так, словно его сто раз резали на куски, убивали, закапывали, и каждый раз он восставал из мёртвых, а потом выходил из своей могилы, весь прогнивший и разъеденный червями. Самый настоящий труп. «Ого, ничего себе, — удивлялся он, глядя на зеркало в ванной, — оказывается, у меня небольшие мешки под глазами». В тусклом освещении комнаты светом служила только неоновая подветка огромного зеркала над умывальником белого цвета; пока прекрасное лицо Годжо было представлено ему во всём качестве и со всеми чертами, сзади него царила тьма. «И как я себя так запустил? Как я докатился до этого? Чертов Яга, из-за него я стал таким», — хотя он и думал так, но отлично знал, что это неправда. Странности с ним начали происходить ещё до того, как ему выделили отпуск; и в какой-то степени нужно быть благодарным за это, потому что иначе Сатору пришлось бы бороться со своей рассеянностью прямо в колледже, что очень усложнило бы ему задачу — а здесь, дома, он может не переживать об этом. Годжо ещё немного рассмотрел себя и подумал: «Это я, Годжо Сатору, сильнейший шаман», — потом оскалился, поглядывая на свои зубы; понюхал своё дыхание и решил, что пора чистить зубки перед сном. «Сегодня последний день моего недо-отпуска, а завтра уже Рождество. Надо будет спросить у ребят, что они решили… Могу ли я вообще прийти на праздник в таком состоянии? — с такими, с одной стороны, радостными, а с другой — сомнительными мыслями он взял зубную щётку и выдавил на неё пасту. — Почему я переживаю об этом? Это не в моём стиле. Захочу — приду; не захочу — не приду… Рождество… Я опять что-то забыл. Но если я забыл, значит, это не так уж и важно». Сатору стал усердно чистить зубы, не щадя ни их, ни свои десна. Да, верно, ему не стоит о чём-либо переживать! Это не такие важные вещи, верно, Сатору? Да, Сатору согласен! Зачем ему напрягаться? Не за чем! Только нервы портить, а сейчас у него итак всё не в порядке с башкой. В какой-то момент он остановился, насупив брови и склонив голову вниз, смотря на то, как вода спирально уходит в слив, слушая напор крана.

Я вру сам себе.

«Я не хочу, чтобы завтра наступало. Я не хочу вспоминать о том, как я…» — Годжо, поднимая голову, не успел закончить свою мысль, как увидел в отражении зеркала что-то. Или кого-то. Да, сзади него был чей-то силуэт, представленный ему очень расплывчато — либо из-за своего подпорченного телевизором зрения, либо это существо действительно было лишь чёрным дымом. Как бы это ни было странно, но Сатору почувствовал, что по его телу пробежали мурашки, крича: «Ха-ха-ха, Годжо Сатору испугался!» И вправду, на него словно упало что-то тяжёлое, когда его глаза в это маленькое мгновение пытались ещё сильнее приглядеться к тому, что они видят. Фигура не шевелилась, стояла на месте, словно тень, и её дымчатость только диффузировала и вилась спиралью, навевая холод и страх. Но что было ещё более жутким, так это отсутствие проклятой энергии. Годжо резко обернулся назад, желая встретиться с чудищем лицом к лицу, а не в отражении зеркала, но ничего не увидел. Оно исчезло. «Какого хрена?! — он не понимал, что происходит и не находил ни одного объяснения этому; ему было не до шуток. — Я не мог сойти с ума!» Всё сводилось только к тому, что всё происходящее есть игра разума самого Сатору, ибо других теорий насчёт странных аномалий не было — даже его поведение и состоянии только увеличивали шансы того, что он действительно сошёл с ума и теперь видит галлюцинации. Но это было слишком унизительно для него. Это было необоснованно. Зачем ему вообще сходить с ума? Какие есть на то причины? «Ну всё, с меня хватит!» — Годжо поспешил вон в из ванной. Он зол. Невероятно зол. Целый час он просидел перед своим ноутбуком в поисках объяснения тому, что происходило и происходит с его жизнью до сих пор. Почему он ведёт себя странно, словно его переехал самосвал? Почему забывает важные вещи? Почему патефон играет сам по себе? И что за стрёмно существо стояло сзади него в ванной? Сатору хотел знать всё, поэтому искал на всех сайтах. Но его постоянно перекашивало от ответов, которые он находил там, и не желал верить в этот тупизм. «Приведение? Серьёзно? Что за глупость! — так он думал до тех пор, пока не осознал, что верить в приведения лучше, чем смириться с тем, что он чокнутый. — Угх, ладно! И что мне делать? Я шаман, а не экстрасенс и не разбираюсь в паранормальщине…» Годжо стал искать способы, как избавиться от нечистой силы и пришёл к выводу, что будет намного лучше вызвать экзорцистов — хотя в какой-то степени эта мысль его как раз и смешила: «Я изгоняю проклятых духов, и мне самому нужен кто-нибудь, кто избавит меня от этого чертового приведения!» Он потянулся к телефону, чтобы набрать номер каких-то специалистов с какого-то там сайта, но заметил, что на нём нет зарядки. Его глаза начали бегать в поисках зарядного устройства.

Тух

Свет погас.

— Просто прекрасно, — нервно промолвил Сатору, оказавшийся в полной темноте; только ноутбук продолжал освещать своим экраном его усталое и хмурое лицо. Он ни капельки не сомневался, что это тоже были проделки проклятого приведения, который с какого-то перепугу решил разрушить всю спокойную жизнь Годжо. И чем он это заслужил? Был ли у него хоть один спокойный день в этом отпуске среди всех тех навязчивых мыслей на фоне стресса и неприятного чувства душевной и физической усталости? Он не помнил, когда в последний раз находился в таком состоянии, если вообще находился — Сатору всегда был сильным, и ему не нужна была ничья помощь или поддержка. Так что же такое случилось, что сейчас с ним не всё в порядке? Что заставило его так много страдать, лёжа на диване посреди мусора от нездоровой еды за просмотром глупых мелодрам? Почему он стал забываться, спать везде, где только можно, не следить за тем, куда идёт? Что? Что так повлияло на сильнейшего шамана? Наверное, сильный проклятый дух особого ранга! Например, Рёмен Сукуна! Да-да, кто-нибудь такой сильный — хотя очевидно, что даже с таким неистовым противником Сатору вышел бы победителем. Если бы его спросили, смог бы этот жуткий четверорукий монстр одолеть его, то он бы без сомнений ответил: «Не-а, я бы победил»… Но его доставал не Рёмен Сукуна и даже не просто дух особого ранга. Это было приведение. Жалкое приведение без капли проклятой энергии и смертельных техник, которые могли бы пробить бесконечность Годжо. Просто приведение. «Ладно, пойду проверю щиток. Может быть, он опять вырубился сам по себе, как это обычно бывает», — он не хотел верить в этот абсурд, как «приведение, которое устроило мне сладкую жизнь», и вновь придумывал оправдание всему, что происходит. Сатору не хочет смотреть на это реально. Почему? Боится?.. Он вышел из спальни, а потом направился в гостиную, думая о том, что ему необходим фонарь. А ведь Годжо даже не знал, есть ли он у него дома или нет; но, перевернув все шкафчики и комоды, которые у него есть, всё-таки смог найти несчастный фонарик. После этого его ожидал выход из своей квартиры и поиск чёртового щитка посреди темноты — свет вырубился во всём здании; у него была надежда хотя бы на то, чтобы включить резервное питание. Но Сатору, как человек, у которого всё легко получается, и это сделал без проблем, найдя что-то на подобии маленького шкафа в коридоре. Осталось только разобраться, что делает каждая кнопка в этой штуковине. «Как жаль, что я не электрик», — с досадой мыслил Годжо, понимая, что занимается сейчас глупым делом. Он мог бы оправдаться, что свет нужен ему сию минуту, чтобы зарядить телефон и позвонить экзорцистам, что он не может даже набрать нормальным мастерам-электрикам и что у него нет возможности попросить у какого-нибудь соседа телефон на пару секунд, потому что уже позднее время и никто не будет открывать дверь незнакомцу, обрывая свой сон. Кому какое вообще дело до того, что свет выключили посреди ночи, когда люди итак спят? Один только Сатору вёл себя как озабоченный этой «проблемой» и психовал по каждому пустяку. Был похож на дурака. Если бы соседи знали, чем он занимается, то непременно позвонили бы в полицию, приняв его за какого-нибудь хулигана, который играется с электрическим щитком. Хотя то, что делал Годжо, действительно можно было назвать «игрой», потому что он просто рандомно нажимал на кнопки, опускал и поднимал маленькие рычаги, пытаясь найти то, что включит этот долбаный свет, без которого он сойдёт с ума. А почему сойдёт с ума? Да потому что ему придётся быть в темноте с этим чёртовым приведением без какой-либо возможности его увидеть! Будь у этой паскуды хоть капля проклятой энергии, Сатору бы так не стрессовал, так как смог бы найти её. Но у приведения нет энергии, а значит и Сатору не сможет понять, где он! От одной только мысли, что он будет с этим существом в одной квартире, не зная, где оно находится, у него ехала крыша. Страшно. Ему страшно. Годжо боялся, хотя не понимал этого. Но почему? Почему сильнейший шаман боится? А боится потому, что приведение ломает его изнутри, насмехается над его силой и образом жизни, превращая в обычного человека со слабостями. Сатору, уже прилично вспотев от нервов, продолжал тыкать на всё подряд, пока не понял, что это бессмысленно; ничего не происходило и у него возникало ощущение, что паранормальные силы не хотят, чтобы что-то происходило. Но он не хотел мириться с этим. Однако и поделать ничего не мог, разве что посветить на кнопки своим фонарём. Годжо тяжело вздохнул: «И чем я занимаюсь? Веду себя как идиот. Наверное, я действительно сошёл с ума…» — когда ему стоило только смирится со своим психическим состоянием, он чуть повернул свою голову влево и остро ощутил чьё-то дыхание со спины. Кровь застыла у него в жилах. Сатору не шевелился, словно притаившийся в траве хищник, ждущий, когда жертва потеряет бдительность. Оно продолжало равномерно дышать ему в шею, и он понял, что дыхание это слишком тёплое для приведения. Когда он, найдя идеальный момент, резко повернулся всем телом и направил луч благословенного света на эту тварину, желая увидеть её безобразие во всей красе, его по руке словно ударило током; пальцы разжались, и фонарик упал на холодный кафель с характерным стуком. Но несмотря на то что миг на рассмотрение фигуры приведения был слишком мал, Сатору показалось, что он видел Гето Сугуру тот же самый дым, что и тогда в ванной. «Всё, мне надоело. Разберусь с ним здесь и сейчас, пока у меня есть возможность!» — решил для себя и для этого монстра Годжо, немедленно подняв руку с скрещенными указательным и средним пальцами. — Расширение террито… — не успел даже договорить, как язык внезапно онемел; но первее онемения языка произошла резкая утечка кровавой реки из носа, которая двумя густыми и большими ручьями направилась вниз по вишнёвым губам Сатору, доплывая до подбородка, а затем переходя на шею. Голова запрокинулась назад. Его глаза сразу же закатились вверх, как впринципе и всё его тело. И если бы у него за спиной были крылья, то он непременно полетел бы; но всё-таки он полетел и без них, вот только совершенно в противоположную сторону — вниз. А что у нас внизу? Если сзади Годжо, который даже не знал этого, была лестничная площадка, значит, он сейчас падал — ой, то есть летел! — прямо на ступеньки. Первой с поцелуем ступенек столкнулась его поясница, громко хрустнувшая от такой больной страсти, затем задница теперь с отдавленными булками, а потом он весь перевернулся кубарем, ударившись макушкой головы, в то время как ватные ноги нависли над сгорбившейся верхней частью туловища; но и этим не закончилось, потому что по законам инерции ему предстояло ещё раз прокрутиться, чтобы удариться коленками и, наконец-то, спокойно упасть на плоскую поверхность, напоследок давая полу оставить несколько горячих поцелуев на лице Сатору.

***

Какими мы были с тобой, Сугуру? Я помню, словно вчера. Я был очень раздражительным подростком — но все подростки такие, разве нет? Это свойственно для них, срываться и показывать свои эмоции — и постоянно нарывался на проблемы. Из-за того, что я рос в своём клане как единственный наследник родовой техники, бесконечности, со мной обращались по-особенному; меня, можно сказать, уже с пеленок учили быть шаманом, поэтому в каком-то смысле я был лишён многих вещей, обыденных для обычных людей. Я не мог доверять кому-то. Все искали выгоду от общения со мной. Я был всего лишь ребёнком. Но во мне не видели человека. Я знаю, что многие уже боялись меня с самого рождения, потому что я нёс опасность. Потому что я оружие. Я был рождён оружием. Моя проклятая техника стала моим проклятием. Но я смирился. Я думал, что пока я могу наслаждаться жизнью, то я должен ею наслаждаться и не грузиться по этому поводу — и я и вправду не грузился, эти мысли никак не печалили меня; в любом случае, я всё ещё был особенным, и это меня радовало. Я мог многое себе позволить. Да, я был таким. А ты? Каким ты был, Сугуру? Ты полностью отличался от меня. Скорее всего, это было обусловлено тем, что ты родился в обычной семье не-шаманов и проклятая техника для тебя стала неким благословением. Ты считал, что шаманы должны приносить пользу окружающим и исполнять свой долг — но я не всегда соглашался с тобой по этому поводу, и мы не раз сталкивались, споря насчёт этого. Ты говорил, что во всём должен быть смысл. Ты был таким правильным, что иногда меня тянуло блевать. Но я всё равно тебя любил. Ты был единственным, кто не видел во мне оружие. Ты был единственным, кто считал меня человеком. Ты был единственным, кто не считал меня сильнейшим; мы были сильнейшими вместе. И я любил тебя за это. Я был счастлив с тобой. Ты стал моим ориентиром, и я старался быть подстать тебе, улавливая все твои принципы и видение мира. Без сомнений, ты знал о мире больше, чем я. Меня практически асбтрагировали от общества, из-за чего я не знал нормального социального круга; даже мои родственники меня ненавидели. Поэтому было вполне естественно, что такой дикий человек, как я, нашёл путеводную звезду в таком проветителе, как ты. И я любил тебя за это — за то, что ты позволял мне жить, а не существовать. Я не знаю, что бы со мной стало, если бы ты не появился в моей жизни. Я столько почувствовал рядом с тобой за эти короткие периоды, что не чувствовал на протяжении всей своей жизни в клане Годжо. Ты был единственным… Ты был моим особенным… Ты был моим… А потом мы изменились. Сатору, тяжело открывая свои слипшиеся от чего-то мерзкого и холодного глаза, что-то прохрипел, будучи не в силах говорить. Потом к нему пришло осознание: глаза трудно открыть из-за света, который бьёт ему прямо в лицо. Он, понимая, что от этих лучей у него только сильнее болят очи, решил их зажмурить, пытаясь прийти в себя и поджимая губы — в просохшем рту чувствуется сладкий вкус крови не только из-за поджатых губ, но и из-за прикушенного языка. Годжо всё-таки осмеливается снова открыть свои веки и под ритм колкой боли поворачивает голову набок, чтобы свет не приносил такого дискомфорта, после чего начинает прикусывать окровавленную нижнюю губу, чувствуя, как окаменела его челюсть. Позже он находит немного сил, чтобы попытаться встать — неудача. Тело не слушается и возникает ощущение, что оно вовсе не принадлежит ему, однако эта неистовая боль во всех суставах и мышцах говорит: «Нет, это твоё тело! И оно сейчас вообще не в порядке! Пора в больницу, дружок!» Теперь Сатору пробует снова и ему удаётся поднять верхнее туловище; рука проходится по спине, которая чуть ли не плакала, а позвоночник чуть ли не ломался от того, какой он образовал горб. Годжо опустил свою голову вниз, потрогал лицо, всё пылающее, и посмотрел на ладонь. Кровь. И много ссадин, шипящих от прикосновений. «Почему обратная проклятая техника не сработала? Я и сейчас не могу ею воспользоваться… И моя бесконечность не спасла меня от этого падения», — это были единственные мысли, прибежавшие в его голове. Ему следовало бы подумать о чем-нибудь другом, например, нет ли у него сейчас сотрясения мозга. Сатору чуть поднял голову, глазами смотря наверх, на лестницу, на место, на котором он стоял недавно, а затем пошатнулся и упал; больше всего его разозлило то, что сейчас свет горел идеально и очень ярко. Потом он посмотрел по бокам, заметив рядом с собой небольшое пятно крови. А вот слева от него лежало зеркало. Годжо распахнул свои глаза, смутно чувствуя, что под одним из них что-то набухает. Его руки сразу же схватили бедное зеркальце, и он, даже не задаваясь вопросом, как оно здесь очутилось, взглянул на своё отражение. С ним не всё в порядке. Всё лицо покрылось мелкими ранками, из носа простиралась кровавая дорога, один путь которой доходил до подбородка и кадыка, а другие мелкие тропинки распространились во все стороны от самых ноздрей; это было похоже на красный одуванчик. Его губы приобрели такой же цвет, так как путь прошёлся по ним. Страшно было смотреть на глаза, ресницы которых слипались небольшим количеством крови, вытекшей из ран на лбу; под правым глазом красовался огромный синяк, который собирался набухнуть и стать ещё больше, чем он есть прямо сейчас — а сейчас итак жутко. Ещё один лилово-желтый синяк красовался на левой скуле, деформируя очертания Сатору и делая его ещё более уродливым. Он взглянул на лохматые волосы, выглядевшие так, словно пережили ураган: некоторые прядки окрасились в красноватый цвет. Пока Годжо осматривал себя, почувствовал резкую боль на макушке. Его рука потрогала её, нащупывая что-то мокрое — когда он взглянул на ладонь, увидел кровь; и, кажется, она продолжала идти, потому что какая-то теплая струйка начала стекать по задней части его шеи. Сатору снова посмотрел на отражение, а потом подумал: «Это я». Внезапно — не для себя — он ухмыльнулся и снова подумал: «Это я». Схватившись обеими руками за грязное зеркало, он гордо говорил себе и всему миру: «Это я!» Да, это я! Весь грязный, в крови, в синяках и ссадинах! Это я! Жалкий и беспомощный! Я! Я! Годжо Сатору! Обычный человек! Тот, у кого не всегда всё хорошо, у кого могут быть проблемы, кто может болеть, кто может чувствовать. Я имею право на то, чтобы быть не в порядке. Сейчас я не сильнейший шаман. Я обычный, самый обычный на свете человек, у которого есть свои собственные мысли, мнения и чувства. Я не оружие. Вот он я! Прямо в отражении! Я могу быть избитым, могу плакать и злиться, когда захочу. Я не обязан мириться с чем-либо, если не хочу. Я могу уставать и чувствовать боль, потому что я не железный. Если быть сильнейшим значит быть бесчувственным, то я самый слабый человек на свете, потому что состою из чувств и эмоций. Это я! Сатору начал смеяться. Он не помнит, когда в последний раз так искренне смеялся… А, нет, помнит — когда был вместе с Сугуру. Он прижимал зеркало к себе, как что-то ценное и не желал отпускать ни на секунду. Потом с его глаза начали течь небольшие слёзы, скатывающиеся вниз с небывалой скоростью. Ему было плевать, если сейчас его кто-нибудь найдёт в таком состоянии, если соседи посчитают его сумасшедшим и вызовут полицию. Плевать! Сейчас Годжо был самым счастливым человеком на свете, потому что он понял, кто он на самом деле — обычный человек. Казалось, вроде ничего особенного, но столько счастья от этого осознания. Он был счастлив, потому что теперь принимал тот факт, что может устать и переутомиться; Сатору понял, что ему нравится есть что-нибудь вредное за просмотром глупых сериалов; он увидел, что в одном из его комодов есть целая коллекция пластинок для патефона — и счастье окутывало его только от одной мысли, что каждый день он может слушать разные песни. Годжо даже забыл, что является преподавателем в колледже и что у него слишком много забот — но это он оставит сильнейшему шаману. Сейчас он обычный человек. Насмеявшись вдоволь, Сатору вернулся в свою квартиру, повесил зеркало прямо в прихожей, чтобы каждый раз при входе и выходе смотреть на себя, после чего умылся; когда вода обжигала его раны, ему это нравилось — ему нравилось чувствовать себя живым. Потом ноги сами привели его на кухню. «Должен ли я что-нибудь приготовить?» — он никак не мог решиться, всё ещё чувствуя боль во всём теле: обратная проклятая техника до сих пор не хотела работать, но его это уже не волновало. — Сатору. Годжо резко обернулся, чем вызвал боль сразу в нескольких суставах — но ему было плевать, потому что эта боль не могла сравнится с тем, что он видел. — Сугуру? И вправду… Перед ним был вылитый Гето Сугуру! Он выглядел точно так же, как тогда, когда Годжо не смог остановить его на той многолюдной улице, когда они словно стали чужими друг другу; но он замечал, что его волосы длиннее, чем тогда, и такое впечатление о далёком прошлом создавалось лишь чёрной мешковатой одеждой и усталым взглядом. «У тебя глаза трупа, но ты улыбаешься мне», — и Сатору, будучи одновременно шокированным увиденным и слегка напуганным (он уже не стыдился этого чувства), где-то в глубине души радовался. Больше всего поражало то, что Сугуру выглядел слишком живым, чтобы быть мёртвым или призраком, отчего Годжо на минуту задумался о том, не сошёл ли он окончательно с ума, и, чтобы убедиться в этом резко подошёл к недо-трупу-своего-друга и схватил того за одно плечо. Стоило только почувствовать, что он реален, как Сатору от такой неожиданности — но очень приятной неожиданности — отпрянул назад и раскрыл глаза ещё больше. — Сугуру, это действительно ты! — восклицал он в счастье, после чего на его лице появилась отчаянная улыбка, которая возникает, когда твой друг, убитый тобой год назад, воскрешает и приходит к тебе посреди ночи. — Но… Как? Почему ты… — на минуту Годжо замешкался. «Нет, это не может быть реальностью, — он до сих пор не мог поверить в это, — невозможно вернуть мёртвых обратно в мир живых. И я до сих пор не чувствую от него ничего, что могло бы сказать, что это действительно Сугуру. Мои шесть глаз мог ли бы сказать, что это он, но сердце будет думать иначе». — Хах, я понял. — Годжо усмехнулся с того, что с ним сейчас происходило, делая медленные шаги назад, пока его зад не наткнулся на кухонный стол; руки опёрлись на него, и выглядел он так, словно хотел сбежать с места, на котором сейчас стоял. Его окутывали неоднозначные чувства. С одной стороны, ему хотелось верить в происходящее, но с другой — не было ни одного объяснения всему этому. Сатору был похож на жалкого кролика, которого загнала в угол опасная гончая, и эта гончая сейчас стояла прямо перед ним, сверля своим мертвецким взором, одаривая спокойной, жуткой улыбкой; на минуту показалось, что сейчас тело Гето начнёт разлагаться, из его глаз будут вылезать черви, пока кожа с неимоверной скоростью отслоится, оголяя белые кости, и всю комнату покроет зловонный смрад. Тогда сердце Годжо точно остановится. — Я всё понял! — он, впав в ещё большее отчаяние, плавно опустился на пол, полностью обессилев. — Я проклял тебя, да? Сам того не понимая… И теперь ты следуешь за мной по пятам? — в его голове прозвучали слова Сугуру, которые тот произнёс перед смертью: «Хотя бы прокляни меня». Затем он вспомнил, что Гето всё это время считал, что Сатору ненавидит его — и от этого ему стало очень грустно. — Или… Нет… Я не проклинал тебя. Я проклял самого себя… Мне не удалось тогда остановить тебя, и хотя после этого я понимал, что не могу спасти тех, кто этого не хочет, но внутри меня всё равно что-то опустело после твоего ухода. Я всё равно считал, что должен был что-то сделать… Ладно, я ничего не сделал, но у меня была возможность ровно год назад — а я даже её упустил. Я выбрал общество шаманов и свою цель это общество изменить, я продолжал хвататься за свою роль. А что если бы я наплевал на всё? Как бы сложилась моя жизнь, не стремись я к чему-то великому? Прости меня, Сугуру. Прости меня за то, что я решил и дальше быть «сильнейшим шаманом»… Сейчас я понимаю, что все мои внутренние сожаления, которых я даже не замечал, превратились в очередное проклятие, превращающее меня в неполноценного человека. Если бы я отбросил всё тогда, ты бы сбежал со мной, отбросив свои цели и мечты? Ты бы остался со мной? Ты бы дал спасти тебя?.. Нет, и я это знаю. Ты не хотел, чтобы тебя спасали: ты так же, как и я, выбрал своё предназначение… И кто я, Сугуру? Я не могу понять, мои роли уже все перемешались и стали неразборчивы, каждая из них противопоставляется другой… — Годжо чувствовал, что скоро захлебнётся в собственных слезах. — Сатору, — Гето стал подходить к нему, чем вызвал некоторый страх, а после сел перед ним на корточки, всё так же улыбаясь, — с Рождеством! — внезапно в его руках оказалась прямоугольная коробка, обёрнутая в подарочную упаковку жёлтого цвета. Сатору не знал, что думать, и долго таращился на эту вещь, а затем перевёл взор на Сугуру. — Подарок? — спросил он, точное дикое животное, впервые почувствовавшее ласку и любовь от опасных людей, и получил утвердительный кивок. Он взял коробку, случайно коснувшись пальцев Гето — и, о Боже, какими же они были холодными! — а потом, увидев его вопрошающий взгляд, твердивший: «Ну же, открывай! Хочу увидеть твою реакцию», — стал разворачивать упаковку и саму коробку. Теперь в его руке покоилась огромная бутылка крепкого виски. Когда Годжо вновь поднял глаза, чтобы встретиться с мёртвым взором Сугуру, он никого не увидел. Гето исчез так же внезапно, как и появился. — Спасибо, — прошептал, поджимая свои дрожащие губы, Сатору, зажмурив глаза от осознания, что у него снова наворачиваются слёзы. Сегодня он получил самый последний подарок от своего друга. Стоило ему мельком взглянуть на настенные часы, он понял, что наступило Рождество.

***

— Эй, ребят, а вы знали, что перед Рождеством вас может преследовать призрак? — спросила Нобара, заполняя тишину в лифте между ней и двумя её братанами. — Говорят, что это может быть как дух Рождества, так и призрак самого близкого вам человека. Он преследует тех, у кого тяжёлые раны на сердце, и помогает им излечиться, после чего в полночь дарит им самую необходимую для решения их проблем вещь. — Это типо одно из чудес Рождества — призрак-сталкер? — Мегуми на этот бред закатил глаза. — Звучит нереалистично. — А что? Круто ведь! Я вот верю в призраков. — Итадори скептического настроя Фушигуро не понял. — Юджи, это потому что ты состоял в оккультном клубе и теперь веришь в паранормальщину. Двери лифта перед ними открылись, и они все втроём вышли из него, направившись к той двери, на которую указал Мегуми. У них была одна задача: встретить Годжо-сенсея. Он не брал трубку, когда ему звонили вчера вечером — а ведь на тот момент, у Сатору был разряжен телефон, — чтобы сказать подробности о рождественской вечеринке. По итогу, верные ученики решили сами с сюрпризом приехать к своему учителю. И не с пустыми руками! Сейчас Нобара держит в руке красивый подарочный пакет нежно-голубого цвета; в нём можно найти дорогой одеколон от самой Кугисаки, теплый вязанный шарф черного цвета от Итадори и ограниченный выпуск пластинок с песнями Майкла Джексона, а также группы «KISS» от Мегуми. Прекрасный подарок, который согреет сердце не менее прекрасного учителя. Фушигуро позвонил в дверной звонок. Никто не открыл. Он снова позвонил, но ему опять не ответили — даже в третий раз. Не вытерпев, он поковырялся в карманах и достал какой-то ключ, после чего воткнул его в замок под надзором любопытных Юджи и Наборы, прокрутил — значит, ключ идеально подошёл! — и дверь открылась. — Эй, а почему у тебя ключ от квартиры Годжо-сенсея? — поинтересовался Итадори, заходя внутрь со всеми. Кугисаки мысленно его поблагодарила за то, что он задал вопрос, который мучал её саму. — Ну, это неважно, — Мегуми сконфузился и перевёл тему, сказав, что надо найти Сатору, который, возможно, сейчас дрых в своей спальне. Но мысль о том, что Годжо-сенсей стал бы спать в час дня, показалась не очень логичной. Они все втроём прошли в гостиную, соединенную с кухней и широко раскрыли свои глаза, ахнув от шока. На стене, перед ними, красовалась огромная дыра прямо наружу, словно большое окно с видом на множество зданий и чистое голубое небо. По её форме можно было предположить, что это был «синий» самого Годжо. — Что за чертовщина?! — воскликнули они в один голос. Когда взгляд Мегуми стал бегать по всей комнате в поисках объяснения этому происшествию, он обнаружил на полу пустую бутылку из-под виски.

***

Яга, будучи директором Магического колледжа, должен был разгребать дела, связанные с документами. Конечно, он очень уставал, и это было видно по его морщинам и тому, как звонко хрустит его спина; с одной стороны, глядя на своего бывшего ученика, Годжо Сатору, он немного завидовал его непревзойденной красоте и молодому, свежему виду — даже Нанами, будучи моложе Сатору, выглядел гораздо старше благодаря своей суровости, комплектации тела и точным чертам лица. А вот Масамичи не спасали никакие санатории; он продолжал увядать, но как же хорошо, что он давно смирился с этим фактом и стал считать его вполне нормальным. «В конце концов, все стареют, и это естественно», — вот так Яга размышлял. А потом, раз уж он вспомнил о Годжо, то подумал ещё и о том, что же он делал во время своего отпуска. «Всё-таки надо было ему тогда посоветовать несколько санаториев. Вот дурак он, упустил такую возможность!» — мысленно он смеялся над этим, окрашивая свой серый и скучный день. Однако его напрягало, что Сатору всё ещё не пришёл в свой первый рабочий день после отпуска; и дозвониться до него было невозможно. Внезапно зазвонил телефон. Он поднял трубку. По ту сторону с ним разговаривали очень эмоционально, гневно, и, зная, с кем сейчас Яга говорит, он не на шутку испугался — а испугался ещё больше от новостей, которые слышит. — Нанами, что ты имеешь в виду под «Годжо проделал дыру в стене туалета колледжа, а потом и в полу, вызвав тем самым потоп из-за сломанных труб, устроил полный кавардак в учительской, снёс половину деревьев во дворе, изрисовал портреты всех студентов и преподавателей на стенде, приписав каждому глупое прозвище, а теперь направляется к штабу высшего руководства — и всё это в пьяном состоянии»? «Я именно это и имею в виду! Он сошёл с ума!» — яростно повторял Кенто, орущий в трубку телефона. — Ясно… Сейчас разберусь. — С такими холодными словами Яга положил трубку. Он простоял в тишине пять секунд, после чего с грохотом ударил стол. Этот гадкий Сатору всегда вертит всеми, как сам того захочет, потому что его боятся, и поэтому ему никогда не прилетает сдача и он выходит сухим из воды; и от этого осознания у Яги срывало крышу. — ГОДЖО САТОРУ, Я УБЬЮ ТЕБЯ!