Княгиня Ольга. Истоки.

Тучи над ночным городом сгущаются, а тёмная речная вода отражает колеблющиеся тени изумрудных холмов, деревянные стены укреплений и переменчивое, словно дрожащее от промозглого ветра, синее пламя. Старая лодка, качнувшись из-за течения, по инерции заваливается вправо, но твёрдая рука гребца возвращает судёнышко в исходное положение. Воспалёнными, усталыми от бессонной ночи глазами вся троица смотрит на твердыню детинца, которая с каждым взмахом весла становится ближе. Лана, плотнее закутавшись в синий платок, стискивает стучащие друг о друга в оголтелой пляске от холода зубы; Милица, напротив, не обращает на погоду никакого внимания и лишь отрешённо наблюдает за проплывающими мимо по течению веточками, листьями и обронёнными кем-то пёстрыми лентами — возможно, оставшимися здесь ещё с княжеского бракосочетания. — Что это? — прищуривается, всматриваясь в мглистую даль, Ари. — Люди? На противоположном крепости берегу в паре вёрст от них появляются сотни пеших человеческих фигур: стоящие частоколом плечо к плечу бунтовщики с факелами и оружием идут вперёд, надвигаясь на окольный град грозовой тучей. — Не думал, что их окажется так много, — продолжает дружинник и хмурится, губы его сжимаются в тонкую узкую линию. — Час от часу не легче. — Там, на Торгу... они давали срок до восхода солнца, чтобы сдать укрепления и ключи от детинца, — вздыхает вдова Козводца. — Иначе возьмут положенное силой — так и сказали. — Идти против обученного посадского войска — нужно быть или очень глупыми, — бородач сильнее налегает на вёсла. — Или очень самонадеянными. — Либо чрезвычайно уверенными в том, что и впрямь всё обернётся так, как нужно им, — нарушает своё молчание наконец Милица. — Те люди, что заперли нас на чердаке, не выглядели обычными недовольными горожанами, они чётко знали, что и зачем делают. Лана почему-то тотчас отворачивается и вздрагивает от порыва знобкого ветра.

* * * * *

Рука Игоря обнимает супругу за талию, пальцами второй он принимается легко перебирать её светло-русые волосы и гладить бархатную кожу на шее. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Ольга беспокойно шевелится во сне и прижимается к князю всем телом, ища подсознательно тепла и защиты. — Княже... Вы спали? — открыв спросонья серые глаза, спрашивает она у хозяина киевского престола и щурится от непривычно яркого сияния свечей. — Нет, — отвечает он и продолжает ласкать её плечи. — Не могу собраться с мыслями и отпустить тревоги этой ночью. Но с тобой... — Да? — С тобой рядом мне отчего-то спокойнее. Ольга улыбается и нежно проводит тёплыми ладонями по напряжённому княжескому телу, развязывает шнуровку на рубахе и забирается под ткань, опуская ищущие тонкие пальцы всё ниже и ниже. Горячее дыхание варяжки обжигает шею князя, прикосновения сводят с ума... но он мягко отстраняет жаждущую тепла тела супруга девушку и отводит от неё цепкий взгляд тёмных глаз. — Прости... не могу собраться с мыслями и найти душевный покой. Голова моя... точно кипящий котёл, где бурлят и плещутся сомнения, оставляя такие ожоги, которые ни одной мази не суждено вылечить. — Если я не сумею залатать эти раны, — дочь Эгиля запускает пальцы в длинные волосы правителя и начинает мягко разминать тому затылок. — То, быть может, впору мне будет снять с Ваших плеч тот груз, что Вы несёте и под тяжестью его сгибаетесь и увядаете? — Боюсь, что от него тебе меня не избавить, даже если постараешься как следует, — горько улыбается Рюрикович и вздыхает. — Княжеский венец — та самая тяжесть, которую я обязан пронести с пелёнок и до самого смертного одра, Ольга. Умрут мои приближённые, вырастут дети, покроются паутинкой морщин руки, припорошит снегом седины волосы — а она так и останется со мной. — Вдвоём нести груз сподручнее, не правда ли? — сначала робко и несмело продолжает девушка и опускает руки на плечи мужа, постепенно говоря всё более уверенно. — Я поклялась разделить с моим супругом моменты счастья и горести, пройти через любые невзгоды, а значит, и с этим бременем сумею справиться. Нужна только... Ваша помощь и согласие на то. — Зачем тебе это? — князь расслабляется и закрывает глаза, в голосе его слышится искреннее, немного детское удивление. — Ты меня даже не знаешь. Да что там, ты меня даже не любишь! — Любовь можно взрастить как цветок, коли окружить супруга лаской и бережным отношением. Прожить те же чувства, что и он, полюбить то же, что любо ему, стать ему верным другом и надёжным соратником — и непременно проявлять уважение ко всему, что он делает. Я... не могу обещать, что сумею полюбить Вас любовью горячей и страстной, но приложу все усилия, чтобы исполнить всё остальное. С того самого дня, когда нас объявили супругами, и до самого конца мы отныне не чужие друг другу люди и связаны определёнными узами и ожиданиями... не только от окружающих, но и от нас самих. — Дядя вложил эти мудрые рассуждения в твою прекрасную голову, Ольга? — Мы говорили об этом, не скрою — но мысли свои я сейчас излагаю от чистого сердца. Я хочу научиться доверять Вам, княже — и чтобы Вы также взаимно верили мне в ответ. Чтобы не было больше встреч в городе и историй с переодеваниями, которые бросили на нас обоих неприятный свет по моей вине. — Тогда, на переправе, в тятенькином челне ты вовсе не питала ко мне уважения... Уже по моей вине, признаю, — улыбается князь, вспоминая о том, как в первую же встречу простая варяжка дала ему решительный отпор. — Что с тех пор изменилось? — Я увидела в Вас не властителя бескрайних земель или обладателя княжеского венца, а человека. Человека... тонко чувствующего и постоянно сомневающегося. Человека, в котором уверено всё населения государства от мала до велика, но который отчего-то не верит самому себе. У меня перед глазами до сих пор стоит Ваш взгляд, растерянный, счастливый и полный любви к жизни, когда Вы обнаружили себя в ладье моего отца, а не посреди враждебного тёмного леса. Я... лелею беспокойство за Богуславу и скорбь по Гостомыслу — с момента его смерти Вы и крошки хлебной в рот не взяли, а значит, она стала потрясением не только для Игоря государя, но и для Игоря друга. И даже тот беспокойный взор в даль зажжённого восстанием Новгорода — в нём столько боли и запутанности, что ни одной пряхе их, кажется, не размотать вовеки. Но ведь можно попробовать, попытаться? — Отец называл меня слабым — и слабохарактерным. При виде освежёванных туш на охоте меня мутило, словно девицу на сносях, а от оскала цепных борзых и пардусов на псарне я и вовсе мог, испугавшись, остолбенеть. Даже перед смертью... — губы князя едва заметно дрожат, а сам он проглатывает вставший в горле ком и качает головой. — Даже перед смертью он не позволил мне с собой попрощаться, Ольга. Не обнял, не приголубил, не дал ощутить родительской тёплой руки, крепкого плеча, защиты — и при живом отце я чувствовал себя наполовину сиротой. Знаешь, что он сделал перед тем, как испустить дух? Знаешь, как поступил с пятилетним ребёнком? Игорь до крови прикусывает нижнюю губу, голос его дрожит как у вот-вот готового расплакаться малыша. — Он схватил меня за лицо и заставил смотреть на себя. Глядеть, не моргая и не отворачиваясь, как исступлённо трепещет в агонии когда-то полное здоровья тело, как могучие руки теряют хватку,  делаясь слабыми и безвольными, как угасают в глазах его последние искры жизни.. Он приказал смотреть смерти в лицо и не реветь — я и смотрел, до самого последнего вздоха. Не выдержав своего откровения, он замолкает и начинает плакать громко и навзрыд, с вздрагивающим от напряжения горлом и горящими от обжигающих слёз щеками. Рыдает и Ольга. — С пяти лет я лишь единожды проронил слёзы, после смерти дорогого мне друга, почти брата. И сегодня... Девушка гладит князя по голове, покрывает его красное лицо мелкими поцелуями — а он всё продолжает говорить и изливать прорвавшуюся плотиной душу. — Он снится мне, снится почти каждую ночь, и я переживаю всё это заново. Уже двадцать два года — один и тот же сон. А знаешь, что самое забавное? Он оказался прав. Все земли, покорённые огнём, мечом или союзами да посулами... Всю власть, которой он добился огромными усилиями... Всё это теперь в руках никчёмного князя, который не совершил ни одного великого деяния, не построил ни одного нового города, не завершил победоносно ни одной войны. Что скажут о моих деяниях современники? Что прочтут в летописях потомки? — Они узнают о свершениях князя настолько великого, что не было подобных ему на Земле Русской, — прижимает к себе дрожащего, перешедшего на какой-то отчаянный шёпот, супруга Ольга. — И князь этот — Вы. Никогда не поздно начать заново и отыскать свой путь в светлое будущее. — Ты и правда так считаешь? — Никто не знает, что нам приготовили судженицы, какую судьбу избрали небожители. Ещё неделю назад я была простолюдинкой из Лыбуты, а сейчас — супруга правителя земель от Ижоры до Корсуни, великая княгиня киевская. Разве могла я такое представить? Разве не было какой-то божественной задумки в том, что случилось со всеми нами? — Не знаю... Но отчего-то мне хочется тебе верить, Ольга. — Княже... Могу я полюбопытствовать? — неуверенно спрашивает девушка, сама не зная, к лучшему это она говорит или же всё только усугубит подобным вопросом. — Потеря дорогого друга... из-за этого на свадьбе у костров Вам поплохело? Пляшущее пламя свечи отбрасывает на тускло освещённые стены тени, а глаза великого князя снова наполняются печалью, сожалением и виной. — Нет, но и это тяготит меня по сей день. Хочешь услышать ещё одну горемычную историю, не дают они тебе покоя?

* * * * *

Днепровский лиман, семь лет назад

Они вошли в устье реки так же быстро и легко, как раскалённый нож — в масло. Запах солёной воды наполняет лёгкие Игоря, шум бьющихся волн доносится до ушей, а очи встречают бравых витязей, что готовятся начать высадку на сушу и штурм сулящего богатую добычу городка. Здесь, в Олешье, ждут их несметные богатства и лёгкая нажива! Ладьи одна за другой скользят по волнам к крепостным стенам, как вдруг навстречу им из гавани выходит одинокое быстроходное судно с одним рядом вёсел, на носу у которого выставлено странное металлическое приспособление, напоминающее огромный охотничий рожок. — Единственный корабль — да супротив наших четырёх, — предчувствуя победу, алчно смотрит на приближающийся парусник Игорь. — Протараньте его и отправьте гребцов на корм рыбам! Ладьи одна за другой несутся к своей цели, словно преследующая лося по глубоким сугробам волчья стая, как вдруг греки заливают внутрь трубки какую-то жидкость и нагнетают кузнечные мехи, закреплённые рядом с причудливой полой установкой. Мгновенно наступает беспорядок: с высокой палубы дромона на судно обрушиваются столпы из огня и дыма, словно кара небесная. Некогда непобедимый варяжский флот вмиг охватывает пламя, а деревянные тела суден трещат, превращаются в пылающие гробы и рушатся под натиском голодной стихии. Его соратники, его братья по оружию заживо сгорают в безжалостном пекле, те же, кто горит, но ещё может двигаться, с криками ужаса бросаются за борт, в холодные воды... которые от второго выдоха пламенной струи также принимаются пылать! Где это видно, чтобы морские волны — и были охвачены дьявольским огнём?! Игорь словно теряет связь с окружающей действительностью и стоит на краю полыхающей ладьи, стеклянными глазами наблюдая за тем, как сгорает и превращается в пепел всё вокруг: пятна на морской воде, построенные корабли, верные соратники... Лишь одна ладья из четырёх, идущая на вёслах, разворачивается и уходит от промазавшего залпа раскалённой стихии. А следом князь, дрожа и не зная, переживёт ли сегодняшний день, ныряет в холодные воды — уж лучше погибнуть в омуте морском, чем заживо сгореть.

* * * * *

— Все мои товарищи, вся моя малая дружина, вместе с которой я с отрочества воспитывался да оттачивал ратные умения, вместе с которой отправился в первый поход... — шепчет он срывающимся голосом. — Все они погибли в этом пекле, все сгорели. С ними должен был умереть и я, но каким-то образом, то ли в наказание, то ли ещё почему, выжил в тот день, выловили меня бранимировы воины...  До сих пор меня преследует память о них, каждый раз, когда рядом оказываются костры, я снова вижу их охваченные ужасом лица, слышу их вопли, вижу, как они тянут ко мне свои пылающие в зареве руки... Рядом с огнём я снова вспоминаю о своём поражении, о собственной слабости, что  унесла жизни близких мне людей. Я подвёл их всех, опозорился, превратив в пепел наши... В этот момент их разговор прерывает громкий, настойчивый стук в дверь. Дочь Эгиля испуганно вздрагивает и одёргивает руку; на скулах князя принимаются играть желваки, а сам он раздражённо выкрикивает: — Да?! Занят я! — Княже, я от тысяцкого... Прибыл воевода, созывает совет с оставшимися людьми из посадского войска да дружинниками. — Уже иду... Вытерев красное, опухшее от слёз лицо, Игорь торопливо надевает широкие кожаные штаны и встаёт из ложа. Напоследок он нежно целует жену в лоб, она же кутается в медвежью шкуру и провожает супруга беспокойным взглядом до самых дверей. Во дворе крепости и яблоку негде было упасть. Игоря встречают живой волной поклонившиеся ратники из посадского воинства, задумчивые сотники, растерянный тысяцкий Некрас, беседующие о чём-то шёпотом оба воеводы. — Доброй ночи, — обращается к присутствующим князь и занимает место в принесённом одним из витязей деревянном кресле. — Дядя... рад видеть тебя живым и здоровым. Какие вести? — Главная новость реет над городом синим пламенем, — едва сдерживается от того, чтобы выругаться, Вещий Олег, но если голос его сохраняет спокойствие, то глаза горят парой испепеляющих костров и прожигают племянника насквозь за столь безрассудное решение. — Мы чудом добрались до окольного града, не пострадав. — Что мешало остаться в особняке Гостомысла? Или и там небезопасно? — Как оказалось, да, — мужчина качает головой. — Младшего сына посадника похитили среди вечера из собственного сада, Ходута и Сверр отправились за похитителями, но пока... от них нет ни слуху, ни духу. Остаётся надеяться, что с обоими всё будет хорошо, а отрока выкрали ради выкупа, а не мести. Богуслава и Рейнеке прибыли не так давно в крепость вместе со мной. — Как она? — Убита горем, на всякий случай приставили к ней одного из слуг Некраса, чтобы бдел её покой и не позволил чего учинить... Что до старого лиса... то он рассказал весьма любопытные подробности про наших давних знакомых из торгового братства. — Что собираетесь делать с городом? — вмешивается в разговор Бранимир, который ловит на себе вопрошающий взгляд тысяцкого и решает не ждать своей очереди высказаться. — Новгород пылает от пожара восстания, если мы не потушим этого пламени — будет худо. — Предлагаю остаться в крепости и дождаться, пока войско в городе перебьёт эту шайку отбросов. Нам сейчас незачем рисковать жизнями ратников понапрасну, вряд ли бунтовщики будут той силой, с которой они не справятся, — заявляет дядя князя. — Выходить же из хорошо защищённого детинца навстречу врагу, прямо к нему в руки — затея не самая умная и безопасная. — Они поставили мне условие, дядя. До восхода солнца они хотят заполучить город — мы же до зари не оставим в живых никого из этих псов. Некрас... несколько сотен твоих людей уже зачищают мятежников, так? — от тяжкого груза нерешённых проблем у князя начинает раскалываться голова. — Если мы выдвинемся из детинца, оставив внутри малый отряд, численное преимущество перейдёт к нам? — Не уверен в численном, но по силе и подготовке наши ратники точно смогут тягаться с тремя, а то и пятью бунтующими голодранцами. На нашей стороне саксонская сталь, щиты и годы подготовки да муштры. — Тогда готовьтесь к выдвижению в город, — Игорь сжимает вспотевшие ладони в кулак, пытаясь справиться с растущим внутри него напряжением. — Я не собираюсь терпеть, пока они спалят дотла имущество жителей и разграбят всё их добро, трёх знатных купцов они уже лишили жизни своим самосудом, не признавая порядков государевых. Мы заглянем в каждый угол, ворвёмся в каждый дом, перевернём Новгород с ног на голову, но накажем каждого, кто осмелился выступить против законной власти! — Действовать на упреждение? Звучит разумно, — соглашается Бранимир; Вещий же Олег сохраняет молчание и лишь по покрытому глубоким изломом морщин лбу можно понять, что затея кажется ему не самой взвешенной. — Я лично поведу посадскую рать в бой как князь киевский и властитель новгородских земель, — уверенно добавляет, вспомнив слова Ольги о будущем, наследник Рюрика. — Пусть для тех, кто со мной заодно, я стану солнцем, ведущим вперёд, к победе... Тех же, кто против, мой меч ввергнет в вечную темноту! Один за другим ратники возбуждённо кричат и бьют оружием в деревянные щиты; голоса их выражают почтение и восхищение. Дозорный на вершине башни, вытянув шею и стараясь рассмотреть получше, что видит там, внизу, громким голосом докладывает: — Лодка у западных ворот плывёт, один витязь и две девицы! — Бранимир, — переводит взгляд на старого вояку князь. — Встретишь их, допросишь и, ежели не вызовут подозрений, пустишь внутрь. Оставляю крепость на тебя. Остальные... Братья мои, к оружию!

* * * * *

— Я уже не думал увидеть вас так скоро, — улыбается широко Бранимир, несмотря на осыпающий лицо холодными брызгами дождя ветер, и обнимает Ари. — Живы... это самое главное! — Не все, — тут же перебивает своими резкими словами воеводу Милица, но он лишь тепло, по-отечески глядит на неё и с грустью качает седой головой. — Нам доложили о судьбе Вола, Вепря и Хруща. Мне очень жаль, госпожа, примите мои соболезнования... — Благодаря Милице и Вашему другу, воевода, спаслась я, меня из рук смерти они вытащили. Если бы не они — не знаю, что сотворили бы эти смутьяны, если начинали они с таких ударов, — лепечет разбитыми губами Лана, засучивая рукава до локтя и показывая следы пыток на коже. — Вы, пожалуй, все в рубашке родились... Как и Рейнеке. — Рейнеке тоже спасли? — оживает Лана. — Какое облегчение! Как он, не пострадал? — Напуган, но почти ни царапины. Думаю, что встретитесь вы очень скоро — он тоже в крепости, — воевода жестом приглашает всех за крепкие деревянные ворота и напоследок глядит в темноту ночи: там, среди беспокойных волн Волхова и разгоняющих мглу в клочки ветра с моросью выступает в город посадское войско. Внутри детинца решено было оставить небольшой отряд в пару сотен ратников во главе с Бранимиром, которому поручили не столько держать на всякий случай оборону крепости, сколько следить за безопасностью и сохранностью всех внутри неё. Лану и Рейнеке неминуемо ожидал княжеский суд, справедливый и неумолимый, и за свои деяния они расплатятся сполна; Богуслава, Ольга и Милица тоже требовали присмотра: первая из-за своих потерь и вызывающего опасения состояния, вторая — желания непременно засунуть нос в происходящее вокруг, что же до третьей, то похвастать она могла сразу обеими перечисленными причинами. В просторном зале, где собрались сейчас все те, кто не мог держать оружие — или кому его не доверяли — с приходом четвёрки становится ещё многолюднее. Вдова Гостомысла отрывает прилипший к пустой точке посреди стены взгляд, но тут же разочарованно опускает голову и принимает прежний вид, одновременно рассеянный и равнодушный: среди гостей нет ни Ходуты, ни кого-либо с новостями о похищенном сыне. А вот вдова Козводца, узнавшая о том, что старый лис рассказал всю истину о братстве людям князя, внутри буквально сгорает от гнева, но старается держаться как обычно отстранённо и сдержанно. — Госпожа... - кланяется Лана Ольге и тут же скользит волооким взором по присутствующим, находя среди них и Рейнеке. Рыжеволосый негоциант, вжавшись в угол и закутавшись в тёплые одежды, чувствует внимание к собственной шкуре и отвечает ей полным подозрения прищуром. Из всех пяти перстов Длани в живых остались только они. О предназначении ключей и общей казны кроме членов торгового братства никто не был осведомлён. А значит, уцелевшие остались чуть ли не наедине с тем, кто зверски, вероломно избавился от всех тех, кому повезло куда меньше. — Щука, приведи в порядок коней воеводы и князя, они сегодня как никогда вымотались. Ари, пойдёшь со мной и выслушаешь дозорных на башнях, — обращается ко всем Бранимир и хмурится. — Что до остальных — спокойной ночи, надеюсь, хотя бы вам сегодня удастся сомкнуть глаза. Спустя какое-то время Рейнеке просыпается от того, как его настойчиво толкают в бок. Торговец пушниной открывает веки и видит перед собой склонившуюся над ним Лану, которая обращается к нему шёпотом: — Нам нужно переговорить, один на один — и без посторонних свидетелей. Мужчина поворачивает к ней заспанное лицо и чуть ли не минуту сонно моргает, явно не понимая, чего от него хотят. — Казна... Казна ждёт своего часа.