Княгиня Ольга. Истоки.

Когда обсуждения насущных дел между посадником и князем подошли к концу, они наконец-то отправились в принадлежащий градоначальнику особняк. И если Гостомысл после встречи решил отдохнуть в кругу семьи, то Игорь — с подачи дяди — предпочёл вместе с Ольгой совершить ещё одну вылазку в город, дабы лично проследить за приготовлением хлеба, который впоследствии будет роздан бедным в честь предстоящей свадьбы. Одна из самых больших пекарен на Калачном ряду, известная своими размерами и мастерством работников, встречает царственную чету с распростёртыми объятиями. Когда они оказываются внутри помещения, в воздухе разливаются жар от печей и кисло-сладкий аромат свежеиспеченного ржаного хлеба. Хозяйка, невысокая и полноватая старушка, выходит к ним навстречу с доброй улыбкой; левая щека её испачкана небрежным мазком теста. — Добро пожаловать, княже, княгине, — подобострастно говорит она, делая почтительный поклон. — Для меня большая честь, что вы посетили нашу скромную пекарню. Мы уже начали готовить хлеб для обездоленных, работа спорится и кипит. Вино из погребов к нам привезут завтрашним утром, чтобы загрузить обозы и всё вместе отправить к месту проведения торжества. — Благодарю Вас, — милостиво отвечает князь Игорь, — госпожа... — Выпь. — Госпожа Выпь. Мы хотели лично проследить за приготовлениями. Всё-таки благополучие народа имеет для нас первостепенное значение, да и мне любопытно посмотреть, как вы справляетесь с таким объёмом работы. Взяв за руку будущего супруга, Ольга делает шаг вперёд и добавляет: — Госпожа Выпь, мы надеемся, что этот поступок вдохновит и других имущих людей протянуть руку помощи обездоленным. Если наши маленькие жесты принесут радость и пропитание им хотя бы на один день, вечером своей свадьбы я стану самой счастливой женщиной во всём Новгороде. Пекарша сияет от гордости и восхищения. —  Я рада помогать вам в этом благородном деле. Мои калачники неустанно трудятся над тем, чтобы каждый каравай был приготовлен с любовью и заботой. Хозяйка проводит их внутрь пекарни, которая напоминает огромный муравейник со снующими в разные стороны работниками. Стены калачной сложены из грубо отёсанного камня, в центре помещения поставлены большие деревянные столы, на которых пекари ежедневно замешивали тесто и лепили будущие караваи. — Какой вкусный хлеб! — изумляется, не удержавшись и попробовав хрустящую свежеиспечённую краюху, князь Игорь. — Впервые я вижу, как готовится хлеб... и впервые ем настолько восхитительный! — Не могли бы Вы и Ваши люди... — шепчет тем временем, не сводя глаз с Рюриковича, дочь Эгиля на ухо хозяйке пекарни и незаметно протягивает той серебряную монету. — Оставить нас здесь на совсем ненадолго? Я хочу кое-что показать нашему великому князю и порадовать его. — Как скажете, госпожа, — кивает Выпь и торопливо прячет деньги в карман на своём испачканном мукой фартуке.

* * * * *

Ходута вернулся домой как никогда вовремя, за час до появления отца. Юноша не только переоделся (и старательно закрыл длинными рукавами раны на руке — последствие вчерашнего нападения со стороны душителя Вепря), но и попросил мачеху не рассказывать родителю о своём отсутствии ночью. Как бы не поддерживала своего пасынка Богуслава, разница в возрасте с которым у неё была едва ли десятилетней, поздно тот спохватился: посадник уже прознал о том, что его первенец ночевал не в родных стенах. Впрочем, пока, за ужином, он никак не проявлял своего недовольства. Осталось лишь предположить, долго ли Гостомысл будет сдерживать свои громы и молнии за тучами густых бровей. — Изволишь холодного вина, моя возлюбленная? — Не откажусь, господин, — улыбается Богуслава. Посадник наливает в кубок своей супруги немного белого вина, разводит его таким же количеством ключевой воды и передаёт ей, затем поднимая и собственную чашу. — За наш любимый город и его жителей... — произносит тост Гостомысл. — И за грядущее торжество! — добавляет жена градоначальника и делает глоток прохладного напитка. — Вы о княжеской свадьбе? — с завистью косится на кувшин с вином Ходута и отхлёбывает наваристой рыбной похлёбки из своей плошки. — Да, сын мой, — с гордостью улыбается старый Гостомысл, глаза его сияют от предвкушения завтрашнего дня. — Весь город будет праздновать сразу два праздника, день летнего солнцестояния и свадьбу великого князя Игоря. Богуславушка устроила такой стол с угощениями и развлечениями, вы не представляете! Это торжество станет незабываемым и запомнится всем новгородцам, начиная самыми юными жителями и заканчивая седыми стариками вроде меня. — Не могу дождаться, когда я с вашим отцом буду прыгать через купальский костёр: как бы он не называл себя, я-то знаю, что дух и тело его по-прежнему молоды! — прижимается к плечу посадника его супруга и мечтательно вздыхает. — А как там будет красиво, целый холм превратится в подобие шатра для пиров под открытым небом! — Уж кто, а ты точно будешь самой красивой на торжестве, — делает комплимент супруге градоначальник. — Для меня — точно. Богуслава тут же краснеет и отпивает глоток разведённого водой вина. Вошедший в зал слуга ставит на стол поднос с медовыми лепёшками, и маленький сынишка посадника, Гостомысл-младший, тут же нетерпеливо протягивает свои ручки к лакомству. Отец, однако, строго смотрит на отрока и вздыхает: — Любимая.. Возьми несколько лепёшек с собой и прогуляйся с сынишкой в саду, сейчас уже не так жарко. Ему будет полезно проветриться и подышать свежим воздухом. — Хорошо, душа моя, — берёт в одну руку ладошку шестилетнего сына, а во вторую — тарелку с облитыми мёдом лепёшками Богуслава и, поклонившись супругу, покидает обеденный зал. — Мне бы тоже отдохнуть и вздремнуть, — Ходута отвечает второпях, с набитым ртом, не прожёвывая хлеб. — Приятного аппе... — Сынок, нам надо поговорить, попрошу тебя остаться, — перебивает сына и рушит все его надежды на успешный побег градоначальник. — Сядь и внимательно выслушай меня. Твоё отсутствие дома... беспокоит меня, и такое случается уже не впервые. Мы уже неоднократно обсуждали это! — Отец... — вздыхает Ходута и хмурится. — Ума не приложу, почему ты всё время за меня переживаешь. Я уже взрослый и могу не сидеть в четырёх стенах после захода солнца. — Вчера мы попросили тебя присмотреть за младшим братом, ты же оставил его на попечение дряхлой няньки, что и сама спит как младенец! Не предупредил нас и ушёл на всю ночь, явившись обратно только под вечер. И ладно бы ты проводил время с кем-то, кто соответствовал твоему положению, а не напивался и отлёживался в сомнительных заведениях! — Если бы ты не был вечно занят своими делами и погружён в тяготы кого угодно, но только не собственной семьи, то знал бы, что я там делал и почему не вернулся домой. Или твои соглядатаи об этом не донесли тебе? Я волен распоряжаться своей жизнью так, как захочу! — Лишь в очерченных наследием нашей семьи границах, — сверкает на него глазами отец и с громким звуком ставит на столешницу кубок. — Имя нашего рода навеки вписано в историю этих земель, а почётный чин дан князем Рюриком самому первому из Гостомыслов. Ты не можешь так просто уйти от своих обязанностей. Дед твой был посадником, твой отец тоже. Окажешься на моём месте и ты, когда меня не станет. Тебе, сын, следовало бы уважать своё наследие и гордиться им! — Наследие? И это всё, что будет определять мою жизнь? — не сдержавшись, взрывается Ходута и непозволительно повышает свой голос. — Всё моё будущее заключается в том, чтобы соответствовать каким-то представлениям полувековой давности? Представлениям о том, какой должна быть наша семья? Что ты наследием наследием — то му́ка для меня! И если для тебя единственное мерило успеха сына — это его титул посадника, то, пожалуй, обратись за этим к младшему. Ведь у вас с ним и дедом даже имя одинаковое, пусть бросает свои деревянные мечи и дергунчики да отправляется с тобой решать не терпящие отлагательств дела города! — Ты... ты знаешь, почему тебя назвали по-другому! Мать твоя — варяжка, а для них по поверьям одно и то же имя у отца и сына лишит обоих сил и приведёт к гибели рода! — Быть может, станет лучше, если этот одержимый властью и славолюбием род прервётся, — в сердцах цедит сквозь зубы богатырь. Речи сына словно давят на грудь посадника, принося в его сердце острую боль. Седой Гостомысл хватается за неё и валится головой вперёд, жадно глотая ртом воздух. Взволнованный Ходута тотчас же встаёт из-за стола, но отец останавливает его жестом и не позволяет себя и пальцем тронуть. — Я... — переводя дыхание, продолжает последний. — Я в порядке. И дело не во власти, а в служении нашему народу. В обеспечении его процветания и благополучия — такую задачу возложил на твоего деда великий Рюрик, такое предназначение видел и он сам. — О людях можно заботиться и по-другому. Добывая редкие товары, путешествуя по миру, срубая лес и строя новые города, отец. Я не хочу запутываться в паутине государственных дел и становиться таким же, как ты. — Путешествия? Новые города? Это роскошь, которую мы сейчас не можем себе позволить. Новгороду нужна сильная власть, кто-то, кто понимает все тонкости управления и может принимать жесткие решения во имя общего блага. От судьбы не уйдешь, сын мой, запомни это. — Я хочу проложить свой собственный путь, оставить свой, а не семьи, след в этом мире. И коли от судьбы мне не улизнуть... то от тебя, пожалуй, я уйду прямо сейчас. Желаю запоминающегося праздника завтра — там меня можешь не ждать, я буду проводить время в, как ты выразился, сомнительном заведении. Доброй ночи. Выдав эту гневную тираду, Ходута напоследок хватает с собой медовую лепёшку, шагает к выходу из зала и удаляется оттуда, нарочито громко хлопая тяжёлой дубовой дверью и оставляя отца в одиночестве.

* * * * *

Зал, где ещё вчера веселились за кувшином вина спасители Вепря, сейчас превратился в комнату для допросов. Лишь большой деревянный стол отделяет пару как никогда серьёзных дружинников от жены купца — молодой и пышнотелой Милицы. Выражения лица обоих мужчин отличаются как небо и земля: пожилой Бранимир суровыми и подозрительными глазами глядит на сидящую перед ним подозреваемую. А вот Ари старается скрыть свои чувства, его взгляд мечется неприкаянной птицей между деревянным полом и узнавшей его с момента последней встречи девушкой. Если Вепрь не обманывает их и кто-то действительно оставил в его кабинете страшное предупреждение в виде отрезанного пальца, то человек этот имел доступ к его жилищу! Бранимир наклоняется вперёд и кладёт морщинистые руки на стол, подчёркивая свои опасения; голос его одновременно спокоен и властен. — Госпожа Милица, отправленное Вашему мужу... послание, оно вызывает определённые вопросы. И как второй воевода княжеской дружины, собственными руками предотвративший покушение на Вепря, я обязан быть беспристрастным и рассмотреть всех возможных подозреваемых. Есть ли у Вас какие-либо сведения о тех, кто хотел бы причинить ему вред? Жена торговца воском по-прежнему неподвижно сидит напротив, крепко сжимая руки на коленях и ощущая сильное напряжение в воздухе вокруг. Прежде чем ответить, она делает глубокий вдох. — Почтенный воевода, я не знала ни о каких врагах моего мужа. Он был, да и остаётся... уважаемым купцом, со всеми ведёт честные дела. Как на иголках сидящий Ари не сдерживается и бросает гневный взгляд на своего соратника: тот словно и не слушает ответ девушки! Младший дружинник прочищает горло и, стараясь сохранять безучастное выражение лица, также подключается к беседе. — Мы... желаем Вам и Вашему мужу только всего лучшего, поэтому и хотим увидеть полную картину, дабы помочь найти вероломного преступника. Замечали ли Вы какие-нибудь изменения в поведении Вепря или необычные встречи? Милица медленно переводит взгляд на Ари, замечая его желание успокоить её и настроить на верный лад. Воспоминания об их прошлом на мгновение блестят в ставших влажными глазах, но бывшая ключница спешно берёт себя в руки и отвечает отрешённым, даже жестоким голосом: — Супруг всегда был предан своей работе. Никаких заметных изменений в его поведении или подозрительных встреч, о которых мне известно, не было. Разве что, на него недавно навалились новые задачи из-за председательства в торговом братстве Новгорода, но даже с ними он справляется блестя... — Простите меня за прямоту, — Бранимир прерывает её полным недоверия тоном. — но были ли между Вами и Вашим мужем какие-либо трения или разногласия? Глаза Милицы на мгновение расширяются, но она прикусывает нижнюю губу и лихо возвращает себе самообладание: — Воевода, Вам ли не знать с высоты прожитых лет, что в любых отношениях бывают взлеты и падения? Несмотря на некоторые трудности, мы всегда разрешали любые разногласия. Уверяю Вас, моя любовь к мужу неоспорима. Ари неловко ёрзает на месте: слова девушки о муже лишь сильнее злят его и заставляют вспомнить проведённые вместе ночи так, как будто последняя из них случилась вчера. Бранимир же продолжает давить на купчиху. — Ваша — быть может. А были ли у него связи на стороне? Походы в увеселительные заведения? Голос Милицы дрожит, и она, не выдерживая, поднимается со своего места и нависает над столешницей. Орехового цвета глаза женщины пылают теперь лесным пожаром, а тонкая синяя венка на шее наливается кровью и принимается трепетать. — Мой муж всегда был верен и предан мне. Вепрь никогда бы не причинил мне никакого вреда, умышленно или даже невольно, я для него — такой же смысл жизни, как и его работа, — обладательница каштановых волос повышает свой голос и с яростью смотрит... вовсе не на ведущего допрос враждебного Бранимира, а на Ари. — Вепрь относится ко мне как к самому дорогому сокровищу, оберегает и лелеет меня, поэтому любое предательство с его стороны исключено и даже одними суждениями о возможной измене вы оскорбляете наш дом и наш брак. Мой супруг... он — самый заботливый и любящий из всех мужчин не только в Новгороде, но и во всём государстве! В комнате воцаряется тишина, когда раздражённая Милица уходит, оставляя в полном безмолвии обоих дружинников. Бранимир хмурится и устало прикладывает палец к переносице: после допроса его мигрень становится ещё сильнее. Ари же бросает в сторону удаляющейся девушки полный надежды взгляд, но она и не думает оборачиваться.

* * * * *

Взяв князя за руку — впервые она видит его таким по-детски трогательным и увлечённым, Ольга ведёт его к большому деревянному столу, где уже были подготовлены и мука, и деревянные чаши для замешивания, и прочие добавки да посуда. Сейчас в помещении царит совершенно другой запах — вместо аромата свежеиспечённого хлеба на Игоря пахнуло дрожжевой опарой, отчего мужчина морщится да жмурится. — Что это? Пекари оставили тут брагу? — Это опара, княже, — смеётся журчащим ручейком варяжка, осознавая, что со своим высоким положением Игорь был настолько далёк от подобных простых истин.— Вода, мука, немного мёда и закваска из хмеля — ежели смешать их и оставить на несколько часов, то тесто станет ароматным и пышным. А вот пить её я бы не советовала — если только не хотите, чтобы Вас раздуло как пузырь у рыбы в брюхе. И это — только основа для будущего каравая. Ольга тщательно объясняет, как важно просеивать ржаную муку перед тем, как замешивать тесто, рассказывает о последовательности добавления в квашню соли, солода, мягкого сливочного масла. — Вот так? — спрашивает у неё, смущаясь, государь, когда отрезает ножом кусок желтоватого масла. — Достаточно? — Да, но надобно измельчить масло, чтобы оно равномерно распределилось в нашем тесте, — улыбается Ольга и, приобняв сзади мужчину, кладёт свои тонкие пальцы на руку Игоря и направляет ту вместе с рукоятью ножа, отмеряя небольшие части от общего куска. — Такой размер нам подойдёт. Глаза Рюриковича загораются от увлечённости работой: кто бы мог предположить, что его так захватит обычное приготовление хлеба? То, как будущая супруга терпеливо объясняет ему все премудрости этого непростого для него дела, то, как на своём примере и своими руками показывает каждую тонкость, каждую ступень, напоминает ему о тех далёких временах, когда он был любопытным мальчишкой, что всем своим существом пытался познать окружающий мир. И помогали ему в этом матушка да старый Веремуд. Сейчас ни первой, ни второго рядом не было, но почему-то именно рядом с Ольгой он вновь испытывает это чувство, это ощущение... защищённости и безусловной, не требующей ничего взамен заботы. Из тягучего, словно квашня, плена размышлений его вырывает звонкий голос варяжки. — Теперь следует размять наше тесто. Молодым оно вмиг разрывается, но если как следует поработать с ним руками, станет тесто упругим, гибким, гладким. Но важно и не перестараться, не быть с ним излишне грубым. Представьте, что тесто — это что-то хрупкое, что-то дорогое сердцу... например, невинная да скромная девица. Девица, что знает, чего желает её сердце, но пока не понимает — как. От подобного сравнения Игорь чуть не краснеет, но ещё насыщеннее от пунца становятся щёки правителя, когда Ольга плавно опускает его руки в деревянную кадку. — Сначала нужно почувствовать тело нашего теста, — тихо шепчет на ухо князю Ольга, обдавая его тёплым дыханием, и направляет его кисти в мягкий, податливый ржаной ком. — Сейчас оно легко рвётся, словно боится наших прикосновений, но лаской да настойчивостью можно добиться того, что будущий хлеб сам станет поддаваться каждому касанию. Словно это глина в руках талантливого и умелого гончара, что придаёт ей форму и наполняет содержанием — ведь из-под его длани в зависимости от замысла выходит сосуд и для высокого употребления, и для самого низкого. Рюрикович изумляется одновременно и осязательным ощущениям от скользящей между пальцами изменчивой массы, и словам своей будущей супруги. Зрачки князя расширяются и будто скрываются за дымкой сладостной поволоки: вместе с пылкостью к готовке он ощущает прилив страсти и совершенно иной природы. Стремительно подниматься принимается не только тесто. — Важны не только соль или мука, княже. Главное — вложить всю душу и любовь в каждое движение. Словно решив добить возбуждение правителя, Ольга опускает в тесто и собственные руки. Те начинают легко, изящно и умело двигаться внутри кадки, вымешивая тесто; к ним присоединяются и грубые ладони Игоря, что сначала неловко и неуверенно повторяют за своей учительницей каждый шаг, но постепенно смелеют. — Нежнее, княже, чуть нежнее. Представьте, что Ваша рука — это летящая птица, сокол, — мягко подбадривает сына Рюрика варяжка. — Вообразите себе тесто как живое существо. Ему нужно ваше ласковое прикосновение, чтобы ожить и превратиться в любящих руках в нечто прекрасное и волшебное. Ольга пуще прежнего прижимается к его спине, и в этот миг обоим кажется, что время словно перестаёт существовать, и единственным, что остаётся в мире, становится танец двух пар рук, скользящих по тесту и внутри его толщи. Сколько это продолжалось, он так и не понял, да и разве было это важно? В минуту когда они завершают заниматься тестом, что из бесформенной кашицы превратилось в гладкий, упругий шар, варяжка кладёт свои испачканные ладони на руки князя, прижимает его к столешнице... и одного этого движения оказывается достаточно, чтобы пружинистая, натянутая до предела тетива чувств Игоря наконец-то выпустила всё накопленное ранее напряжение. Мужчина сдавленно стонет и хватает угол стола сжатыми до побелевших костяшек пальцами. Игорь делает жадный вдох и закатывает глаза, на несколько секунд с головой погружаясь в омут тёплой и сладостной неги. На льняных штанах его, спереди, расплывается быстро увеличивающее в размерах тёмное округлое пятно. Ольга, заметив учащённое дыхание князя, обнимает его за плечи и обеспокоенным голосом спрашивает: — Вам плохо, княже? В пекарне жарко, ежели хотите, мы можем выйти и поды... Не в силах больше противиться притяжению, Игорь обхватывает её лицо ладонями и, не давая договорить, накрывает рот девушки своими жаждущими губами. В серых глазах дочери Эгиля отражаются одновременно испуг и какое-то умопомрачение, а дыхание перехватывает от новых, неизвестных ей ранее чувств где-то глубоко внизу живота. Князь кладёт её грязную от лоскутов теста ладонь на свою грудь, и Ольга ощущает, как гулко бьётся его сердце,  готовое вот-вот выпрыгнуть наружу. Не отрывая от будущей жены одновременно пугающего и трогательного взгляда, он подхватывает её на руки и бережно помещает на столешницу, заскрипевшую от веса обоих. Левая рука Игоря стягивает через голову льняную рубашку, освобождая мужчину от одежды и обнажая его широкую, покрытую кучерявыми каштановыми волосами, грудь; правая же выдрой ныряет под платье варяжки, блуждая по девичьему стану и изучая каждый его изгиб. Когда длань мужчины скользит ниже пупка, словно проснувшаяся ото сна Ольга мягко, но настойчиво берёт её за запястье и останавливает на полпути к сокровенному месту. — Княже... — переводя дыхание и пристально глядя в глаза обезумевшему от страсти правителю, произносит она шёпотом. — Помните, Вы обещали мне, что не притронетесь и пальцем? Я... всем своим нутром желаю, чтобы Вы всецело обладали мной — но только как своей законной женой. Не обращая внимания на её слова, он тянется вперёд влажными губами, но те встречают преграду в виде опустившегося на них указательного пальца девушки. — Завтра, после свадьбы. Завтра ночью я стану Вашей до конца дней своих. А сейчас, — взгляд её перемещается на соседний стол, на лежащий посреди белого пятна муки ком. — Сейчас нам надобно закончить свадебный каравай, мой князь. Вместе. — Ладно, и то правда, — расстроенно кивает князь и, несолоно хлебавши, облачается в рубаху. — Что делать дальше? — Сейчас узнаете, княже. Каравай, который мы завтра разделим, будем самым румяным и вкусным — даже по сравнению с выпечкой госпожи Выпи.

* * * * *

Совой с бесшумными крыльями вылетев из своей лачуги, старая Злоба устало смотрит в небо — там уже начинают загораться первые звёзды. Травница выплёскивает содержимое деревянного ведра в выгребную яму, и вываренные стебли растений складываются в причудливый узор, отдалённо напоминающий бегущего быка. — День длинный завтра самый, но пойдет на попятную... — принюхивается к воздуху старуха и морщит нос от неприятного запаха. — В ветре с посада я чую мертвятину.