Ершалаимские проказницы

Adriel Fair — Crusaders

— 7 —

      Меня могли выпустить на час позже, и я свихнулась бы.       Когда Годиера отперла меня следующим утром, представляла я нечто, отдалённо напоминающее счастливого человека: вымазалась в пыли пуще прежнего, одурела от голода и одиночества в затхлом воздухе, в конце концов, взибла такие колтуны на голове, какие ещё предстояло расчёсывать — в какой-то момент ночью меня поглотила бесконтрольная паника. И, конечно же, окончательно протрезвела, что в один «прекрасный» момент эту панику только усилило.       — Ну что, кошка, отсиделась?       Как приятно оказалось увидеть свет и вздохнуть полной грудью! Я стервозно уставилась на Годиеру и жёстко поставила перед фактом:       — Я сейчас же возвращаюсь в город, и вы не смеете меня останавливать. Вам ясно? Вы все здесь сумасшедшие.       — Аха-ха-ха! — «госпожа Белладонна» затряслась от смеха, всплеснула руками и тут же упёрла их в бока.       Хотела показать, что шутить со мной не думает? Да я и с ней не шучу. Хватит глупостей.       — Это ты ополоумела, девочка. Я тебя быстро в ум-разум верну, негодница!.. Госпожа твоя уже знает обо всём. А ну, живо за мной!       — Я же сказала: я не сдвинусь с места, если придётся идти куда-то, а не в город.       — Да в городе ты, дурёха! — взбеленилась Годиера. — При дворе монарха, ну, глаза-то разуй али ослепла от пыли?! Так я тебя быстро прозреть заставлю!..       На мгновение я и правда смежила тяжёлые веки (опухла, что ли?) и шумно втянула побольше воздуха. Как донести ей, что я говорю о городе в другом смысле? Ещё никогда у меня не было проблем с изъяснениями. Годиера напомнила мне о насилии и обидах, причиняемых со стороны матери и бабки, и я не без агрессии вырвала руку из её хватки... И охнула, когда тяжёлая оплеуха обрушилась на мою щёку. Я ухватилась за стенку.       — Ты прекращай шутки-то шутить, девочка! — надвинулась Годиера, и, клянусь, я присела в коленях. На мгновение — от знакомого страха. — А если так и дальше пойдёт, будешь упрямиться, как вьючная ослица, так я скажу, хворая ты! Быстро сошлют, куда надо. Много вас таких на мою голову — вдруг вспомнивших про гордыню, да что толку-то от гордыни вашей, а? Прокормит она вас али что другое даст? Вы, девочки мои, совсем из ума выживаете, не цените господской милости...       Сила её всё-таки подавила меня. Потирая пылающую щёку, я смиренно шла за причитающей Годиерой и, не внимая странной тоске в её голосе, про себя звала её морским чудищем и клялась вырваться.       К счастью, Годиера недолго играла роль моего конвоира. Она провела меня чередой комнат, в которых я бездумно огляделась, и мы вышли в круглый сад. Небольшое пространство его заполняли кипарисы и инжир, а мощеные дорожки петляли от низкой скамьи к скамье. Здесь бил ключом маленький фонтан.       Природная красота этого места отнесла меня к волгоградским паркам, в которых, будучи подростком, я проводила очень много времени не только в тёплые месяцы, но и зимой. Погода никогда не могла помешать моим похождениям. Как говорится, лишь бы не дома.       — Ну, чего встала?       — Клянусь, ещё раз вы, злая женщина, тронете меня...       Наверное, хорошо, что меня прервали. В противном случае Годиера налилась бы гневом, как котелок ведьмы — ядом. Отовсюду, точно птичьи крики, послышалось: «Годиера! Годиера! Годиера!»       И Годиера позабыла про меня.       Со всех сторон, огибая фонтанчик, выпорхнул к ней десяток девушек. Похожие друг на друга, они заставили меня усомниться в наличие собственного рассудка: может, это я затроила на фоне недоедания и стресса?       — Ну, негодницы, закончили работать? — вопросила Годиера, когда они окружили её.       Девушки заговорили о сухой земле и саженцах, о еде и чистой воде, за которой им хотелось бы сходить. Тогда-то я и отметила их грязные руки и пыльные юбки простых и грубых платьев одного цвета; из-под белого чепчика каждой выбивались влажные от пота волосы.       — А ну, сюда иди, — и Годиера сама подтащила меня к себе. — Вот, гляньте-ка на бездельницу! Заберите её с собой да дайте работу на ближайший день! Графиня Иоланда просила её прислать к вечеру. Отправите её затем.       После я забыла про Годиеру на достаточно долгий срок. Она свалила меня на чужие плечи, как от обузы избавилась, и судьба моя и впрямь заискрила по-новому.       Девушки не заговорили со мной, я не кинулась расспрашивать их. Только приглядывалась осторожно, пока они приглядывались ко мне, и гляделки эти были весьма насмешливыми.       — Проведи её, Амели!       — Да, проведи её, Амели!       Это «Амели! Амели!» затрещало в воздухе. Не успела я среагировать, как уже девушки свалили меня на плечи одной из своих подруг. Маленькая и тощая Амели, имеющая тусклые рыжеватые кудри, не воспротивилась. Однако по её угрюмому лицу я прочла — нянчится ей ещё не по годам.       — Иди за мной.       Делать нечего — пошла, запустив руки в карманы брюк. В самом деле, отчего они считают меня такой чудаковатой, даже дикой? Пускай и таскают за собой повсюду уже вторые сутки, а вижу же, что будто приглядываются, мол, какая-то не такая... Любопытно всё это. Ещё любопытнее — встречусь ли я с Эн хотя бы сегодня? После таких событий полагается раздавить на двоих бутылочку чего покрепче.       — Годиера твою работу проверять станет, даже если ты от графини де Ранкон, — вдруг заговорила Амели высоким тонким голосом, — она здесь над многими слугами властвует. Потому потрудись.       — А что нужно сделать-то?       — Нам следует держать в чистоте проходные комнаты и коридоры, примыкающие кабинеты и террасы. Поскольку мои сёстры работают в саду, в ту часть дворца ты отправишься одна. Этого будет достаточно.       — Серьезно? Погоди, это отель? Вы горничные?       Амели недоуменно вскинула брови.       — Это Иерусалимский дворец. Неужто ты... — она чуть подступилась и тут же пугливо отошла, — страдаешь головной болью? Я знаю такое: голова болит так сильно, что уходят все мысли. Если это так, тебе стоит обратиться к лекарю...       — Ничего у меня не болит. Хватит издеваться. Где можно позвонить?       — После того, как закончишь, отдохни... Недолго. Если хочешь, я прикрою тебя от твоей госпожи. Полежишь в тишине и прохладе.       — Эй.       Амели ускорила шаг. Хотела поскорее отделаться? Я сверлила её затылок взглядом, размышляя: засранец-воришка вёл меня от Стены Плача в жилые кварталы; оттуда было несколько дорог до трёх-четырёх гостиниц. Учитывая, сколько здесь коридоров и комнат, открытых галерей и прислуги... Вполне себе приличная гостиница. Возможно, даже на пять звёзд. Гостиница! Не дворец. Я упорно не хотела верить словам Амели, хотя мыслью всё равно зацепилась за реальную стражу вокруг, оружие из стали и особенность местной речи... Тьфу, ерунда. Возможно, нужно поменьше пить, как и советовала Эн.       Мы спускались по узкой лестнице, когда Амели вдруг торопливо шлёпнула меня по руке, привлекая внимание: в нашу сторону шествовали нарядные господа. Мужчины негромко переговаривались, сдержанно жестикулировали. Они даже не взглянули на нас, но Амели склонила голову и заставила меня сделать то же самое. Когда мужчины удалились, Амели просто отправилась дальше.       — Вот это сервис... — шепнула я и, через пару минут стоя перед новой каморкой, спрашивала: — Ты тут живёшь?       Амели очень охотно изумлялась. Возможно, изумление было её единственной хорошей маской, скрашивающей блеклое в остальное время лицо.       — Нет, я не жила здесь и не живу. Это комнатка для предметов уборки и запасных одежд. Вон, видишь?       — Да-да, я вчера ночевала в такой компании. Знаешь, типа, как мальчик, живущий под лестницей.       Губы Амели дрогнули в немом вопросе.       — Смотри, вот тут можно набрать воду, — вслед за Амели я заглянула за угол: большая кадка в самом деле была полна воды, — возьми вот это, надень.       Из другой кадки Амели вытащила тяжёлую свёрнутую ткань.       — О, одежда надентус! Да ладно, ладно, я понимаю, что я не в «Гарри Поттере».       Под надзором я кое-как переоделась в тёмно-коричневое платье из грубой ткани, у которого поверх юбки спереди был пришит длинный белый «фартук».       — Очень интересные башмаки... — обронила Амели, имея в виду мои кроссовки, чьи носки были едва заметны из-под юбок; лоб девушки одолела «трудная мысль».       — Удобные. Мы в таких ходим. Ну, там. У графини Иоланды. Или по крышам, как Карлсон. Знаешь Карлсона? Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты!..       Холщовые брюки я снимать тоже не стала. Как говорится, цирк поедет и клоунам придётся поторопиться за своим вагоном. Для головы среди вещей обнаружила чепчик.       — Наголовник необходим, — и я покорно нацепила его. — Значит... Правду говорят о крае графини. Там много чудес и люди чудесатые, — заключила Амели, и черты её, наконец, просветлели.       И поглядела так, как глядят на иконы — с благоговением и смирением. Но — на секунду.       — Теперь с тобой всё в порядке. — Правда? — Приступай. Это пространство твоё, — она указала мне на добротное расстояние от лестничного закутка до крытой галереи. — Ты прибыла с графиней Иоландой, потому, наверное, совсем плохо знаешь дворец. Не уходи далеко, через несколько часов я приду за тобой.       Я выслушала Амели вполуха — старалась под чепчик пересобрать короткий хвостик. Когда Амели отправилась по своим важным делам, я вновь нырнула в каморку.       — Тьфу, гадость какая, — утёрла подбородок рукавом после того, как сплюнула воду.       Отличалась она от привычной городской привкусом. Конечно, съестного тут быть не могло и я достала из-под юбок украденное яблоко. Люблю яблоки, особенно когда их можно пить. И когда алкоголя процентов восемь. Сейчас бы не помешало...       Что же за дело такое с тобой приключилось, Нино?..       Время близилось к полудню. Воздух густел, звук — обретал полноту: редко в каменные оконные арки влетали шмели и пчёлы, я слышала эхо людских голосов и через неравные промежутки времени — крики детей.       Несколько раз повстречались местные. Я поняла, как стоит действовать: давать дорогу, опускать голову... Плюс нового образа нашёлся в том, что никто не интересовался мной, зато я могла поглядывать украдкой. Господа — в основном мужчины — походили на баронов или графов, герцогов каких: одежды расшитые, оттенков темных и из тканей плотных; бородатые, со строгими лицами, с покрытой головой, при оружии.       Я шустро семенила вперёд, всё ближе к выходу из каменных лабиринтов, в одной руке держа ведёрко и щётку, а в другой — юбки, которые попадали под ноги. Запомнить дорогу, которой провели меня Годиера и Амели, оказалось несложно. В тот миг казалось, что я вот-вот выскочу на улицу и отыщу стену-развалину.

— 8 —

      Звон колоколов в Иерусалиме возвещал о том, что молодой король вернулся домой. Не взирая на почти-плен и небольшие ранения в коротком, но ожесточённом бою, Балдуин IV сам добрался на свободной лошади и сам спешился у Храма Гроба Господня. Внутри король бросил взгляд, полный немой тоски, на величественное и пустующее кресло патриарха Иерусалима — будь Амори Нельский в добром здравии, он обязательно приветствовал бы короля со всеми полагающимися речами и почестями. В одиночестве Балдуин IV преклонил колени перед Крестом и вознёс небесам благодарность за небольшую, но важную победу. На обратном пути он сложил оружие, отринул предложение перевести дух и сменить одежды и сразу направился в переговорный зал. Верховная курия собралась в течение часа. Не было возможности заранее донести до баронов положение дел, и по просьбе Балдуина IV Миль де Планси, сенешаль королевства, произнёс речь. Он объявил о том, что Салах ад-Дин предпринял попытку разрушить крепость Бофор, убил львиную долю защищавших её рыцарей, инженеров и строителей, а так же взял в плен Одо де Сент-Амана.       — Нужно вернуть де Сент-Амана! — объявили тамплиеры, однако — одна их часть. — Отправим за него выкуп, государь!       — Стоит ли этот этот человек выкупа, государь? Он всегда был вспыльчив и нетерпелив, и вероятно, сам накликал на себя беду, — тут же встал со своего места человек небольшого роста. Он был немолод — в рыжих волосах затесались седины — но в глазах его, маленьких и хитрых, сверкали искры, и многие внимательно уставились на него.       «Де Сент-Аман — великий магистр!» — крикнули со стороны. Зашумели голоса поддержки.       — Несомненно, — продолжал хитрец и двинулся от своего места ближе к возвышению, на котором стояли Миль де Планси и Балдуин IV; последний, будучи гордым юношей, презирающим собственную телесную слабость, держался, отвергнув предложение поставить кресло. — Одо де Сент-Аман перед Господом приносил клятву защищать крепость у брода Иакова и всецело исполнил её, государь. Возведение Бофора нарушало и до сих пор нарушает условия договора, подписанного вами с Салах ад-Дином, но Одо де Сент-Аман всё равно настаивал на его строительстве! За что и расплачивается сейчас, — тише и веселее закончил он.       — Хочешь себе его титул, Рене? — дерзко и в лоб спросил его Миль де Планси. — Если так, тебе и твоим тамплиерам стоило поторопиться на зов короля, когда он прозвучал, и явиться в Бофор!       — Вас и самого не было там, господин, — ни на миг не растерялся названный Рене всё с той же усмешкой и повысил голос: — Что касается великого магистра, так любовь и ненависть к нему всегда жила у воинов в равных долях, а итог голосования, как правило, подводится большим числом. К тому же, теперь лучше всего будет завершить строительство крепости и дать сарацинам отпор, если нападут снова!.. Нежели идти на уступки их султану, который точно выдвинет новые условия в обмен на того, чьими усилиями были нарушены старые.       Рене де Шатильон многозначительно поглядел Балдуину IV глаза в глаза. Знал, что внёс своё семя в его дела, казалось бы, уже полностью обдуманные. Он вернулся на своё место — в добротное кресло — и больше ничего не говорил.       Поднялся гул. Миль де Планси склонился к королю. Когда воцарилась тишина, первым делом раздался странный стук, будто деревяшка упала на пол. Миль де Планси обернулся и успел заметить прошмыгнувшую за колонну тень.

— 9 —

      Сердце тарабанило в груди. Нашла выход из «лабиринта Минотавра», называется! Где-то свернула не туда. Антураж этого зала напомнил средневековый — для приёмов или смертной казни. Последнее казалось намного реальнее, причем я стала бы главным смертником, ибо присутствующие походили на настоящих сумасшедших.       Это точно не отель! Чего стоили все эти мечи! Томас и Гамлен не навели на меня такого леденящего ужаса! Затаившись за колонной и дождавшись, пока толпа загалдит о какой-то войне, я аккуратно выглянула: на флагштоках держались бело-голубые и красно-белые флаги с изображением крестов, в которых я сразу узнала знаки крестоносцев и тамплиеров; тут же тлели угли в дымных чашах, а количество вооружённых до зубов, злых и бородатых мужчин достигло таких цифр в моей голове, что я едва не потеряла глаза — так выпучила их. Костюмированный вечер, да, Нино?       Я выглянула с другой стороны и упёрлась взглядом в спину высокого деда, который секундой ранее чуть было не заметил меня. Чёртово ведро! Я так изумилась увиденному, что выпустила его из рук. Не знаю, позади кого довелось мне затаиться, но эти люди выглядели важно — дед попеременно закладывал руки за спину, а юноша подле него, почему-то стоявший немного в наклоне, умудрялся высоко держать голову. С носа его сползала какая-то пыльная повязка, но он будто не замечал этого. Вдруг юноша заговорил, и голос его звучал утомлённо.       — Строительство замка Бофор было мерой необходимости. Не предпринимая ничего, чтобы обезопасить Иерусалим со стороны Иордана, мы позволяли Салах ад-Дину беспрепятственно и незаметно ступать на наши земли. Строительство крепости нужно завершить. Она уже является стратегически важным объектом!       Поднялся новый гул. Я не различила, положительный он или нет. Скорее — дико неоднозначный.       — Мы вернём Одо де Сент-Амана и введём в крепость новых рыцарей-тамплиеров. Я надеюсь, что могу положиться в этом на вас, Рене де Шатильон.       Рене де Шатильон довольно кивнул.       — Потребуется время, чтобы набрать новых строителей. Теперь мы знаем, что Салах ад-Дин поблизости, и будем готовы. Если он нападёт снова, крепость выстоит с минимальными потерями.       Юноша закончил на звонкой и уверенной ноте и развернулся, стараясь сойти с возвышения. Он внезапно согнулся в коленях и чудом устоял, ухватившись за вовремя подставленную руку важного деда.       Ошеломлённая событиями, я затаилась за колонной вновь от греха подальше, а затем и вовсе кинулась дорогой, которой пришла, когда присутствующие стали расходиться, сотрясая помещение голосами.       Самоуверенность моя поубавилась. Нужно было где-то перевести дух. Я убежала от большого зала, затерявшись среди знакомых коридорных стен, и уселась прямо на пол, за расписную красивую вазу. Я была растеряна, взволнована и... испугана? Мужчины сказали про Иерусалим, Иордан, какую-то крепость, и это теперь отдавало в ушах мелодией спасения. Я по-прежнему находилась в Иерусалиме, как и сказала ранее Амели, ничего супер-странного со мной не случилось, просто какие-то лёгкие недоразумения, а значит, всё придёт в норму, стоит мне только... Стоит что? Я поднялась, снова бросила ведёрко — главный фактор моей маскировки — и прилегла на горячий камень перил.       Прыгнуть, может? За слабоумие и отвагу!..       Ладно, не то, что бы мне не было боязно, но я видела, что до земли лететь недолго. Кусты среди деревьев цвели пышно и ароматно, умывались солнцем. Рухну мягко, встану почти сразу — так и до полной свободы рукой подать, при том с минимальными потерями. Только бы прошмыгнуть незаметно для всех, а дальше...       Закинула ногу на перила, затем вторую. Уселась. Платье раздувалось ветром, так и за ветку какую можно уцепиться. Тогда точно решат, что руки на себя наложила, парашютистка... Я упёрлась пятками в неприметный выступ, но при первой же попытке поняла — фигня. Пятки скользили.       Сзади послышались шаркающие шаги.       Я обернулась.       Мужчина, облачением похожий на Томаса и Гамлена, нёс в правой руке острую пику. Остановился.       Ну, Джек, чего встал? Спасай свою Розу.       — Там птица выпала. Из гнезда. Вот, решила сходить за ней.       Я перелезла обратно, поправила юбку. Как ни в чём не бывало, взялась за ведёрко, впервые опуская руки в воду и отжимая тряпку прямо на пол. Мурлыкая под нос «Я — енотик-полоскун», опустилась на колени, как Золушка, и принялась драить.       Стражник разглядывал меня ещё около трёх минут, прежде чем покинул этот периметр и показался на следующем — ровно напротив. Прыгать перехотела, пока он там. Решит ещё, придурошная.

Dzivia — Dzikaje palavannie

— 10 —

      Возвратившись к себе, Балдуин IV надолго погрузился в заботы личного характера. Помимо сопровождающего его сенешаля, к нему сразу же прошли два старых брата-лекаря, Аббас ибн Абдуллах и Абдульхакам ибн Сина — так они назвались — которых Балдуин IV видел впервые. Только минувшим утром его тело лечебными маслами и мазями обрабатывал прежний лекарь, глубокий старец Миннияр!.. Молодой король справился с чувствами, но требовательно поглядел на Миля де Планси. Тот многозначительно поджал губы и кивнул. Король всё понял. Немного погодя, следом за врачевателями появился архиепископ Кесарии, Эраклий. Более того, Миль де Планси едва не закрыл дверь прямо перед его носом, и Эраклий смерил его высокомерным взглядом, не проронив ни слова.       — Что привело вас? — обратился к архиепископу Балдуин IV.       Это был крепкий высокий мужчина, белокурый, с горящими глазами и крупным лицом. Он приветствовал короля улыбкой, обнажив широкие пластины жемчужных зубов. Его неожиданное появление сейчас и заискивающее поведение не понравились Балдуину IV. Среди балдахинов он, совсем молодой и ещё должный быть в полном расцвете сил, был вынужден лежать перед этим человеком на кровати в одних лёгких штанах и со свежей повязкой на носу, обмазанный мазями!.. Король поспешил подняться, но старые лекари безмолвно остановили его. Они намеревались как можно лучше обработать язвы, начинающие покрывать его грудь и спину, и сразу позаботиться об ещё целых участках кожи, но Балдуин IV потребовал оставить его. Пока король облачался в одежды, самостоятельно смахивая с рук и груди остатки лекарств, архиепископ заговорил:       — Не стоило прогонять врачевателей, государь. Одному Богу известно, что пережили вы в бою. Ваша матушка беспокоится о вашем самочувствии, причём так сильно, что не пожалела средств и потребовала доставить этих людей прямиком из Антиохии.       Балдуин IV, облачившийся в выходные одежды, появился из-за балдахинов.       — Я благодарен матушке за проявленные заботу и доброту и поговорю с ней по поводу своего самочувствия. Зачем вы здесь, Эраклий?       Архиепископ на мгновение развёл руки в стороны и тут же сложил ладони перед собой. Великим усилием воли молодой король остался хладнокровен.       — Я справлялся о здоровье Амори Нельского, государь. Боюсь, старик протянет не так долго.       Амори Нельский, на чьё место Эраклий метил в самой большой надежде, на самом деле с завидным упорством боролся за жизнь и продолжал через боли и муку исполнять свои обязанности патриарха Иерусалимского — об этом Балдуин прочёл в извиняющейся записке, в которой узнал руку патриарха, сразу после того, как он покинул Храм Гроба Господня. Амори Нельский приносил извинения за то, что не встретил — недавно отступившая хворь накинулась с новой силой.       — Очень скоро нужно будет сделать выбор, государь, касательно Иерусалимского патриархата. Вы ведь помните, что я выдвинул свою кандидатуру?       Вопрос с патриархатом стоял для короля не менее остро, чем отныне — с крепостью Бофор. Отчасти потому, что в этом деле так же участвовал близкий Балдуину IV Гийом, архиепископ Тирский, отчасти потому, что Балдуин IV намеревался передать право решать, кого назначить патриархом Иерусалима, своей матери, несколько месяцев назад вернувшейся ко двору. Балдуин IV прямо взглянул на архиепископа:       — Право разрешить этот вопрос будет по всем правилам передано Агнес де Куртене, моей матушке.       Эраклий был полностью удовлетворён и не скрывал этого. Откланявшись не слишком низко, он удалился. Миль де Планси тут же занял его место.       — Это будет верное решение, государь. Не трудно предугадать, кого графиня назначит на пост.       Будто предостерегая сенешаля от возможных опрометчивых слов, Балдуин IV поторопился ответить:       — Я делаю это ради неё для того, чтобы восстановить её честь до конца.       — Именно, государь, — с учтивой улыбкой поддержал его Миль де Планси. — Я ни в коем случае не умаляю исключительных способностей архиепископа Тирского, однако считаю, что господину его лет будет затруднительно исполнять обязанности канцлера и нести службу в Иерусалимском патриархате одновременно.       Молодой король остался безмолвным, но Милю и не требовались очевидные ответы. Он придержал на краю занятную мысль: Агнес де Куртене подарит Эраклию желанный им титул с той же лёгкостью, с которой сам Эраклий подарил ей свою низменную любовь. Это однозначно рассердит Гийома Тирского, который питает к Эраклию неприязненные чувства ещё со времен Болонского университета, однако, вдвое меньше рассердит лично Миля де Планси, который питает те же чувства к самому Гийому Тирскому.       Покидая покои государя с мелкими поручениями, Миль де Планси думал: насколько быстро, по воле обстоятельств объединившись с Эраклием, они сумеют наверняка отлучить «чрезмерно влиятельного», но очень старого Гийома от двора и насколько быстро в дальнейшем Миль де Планси сумеет подсидеть другим кандидатом, более подходящим, самого Эраклия?       Стоило Балдуину IV остаться одному, как безмолвный слуга постучал в его двери. Он принёс письмо от прежнего королевского лекаря, старца Миннияра, сосланного Агнес де Куртене в отсутствии сына в городской госпиталь. Миннияр сообщил, что Онфруа II, спасший его, государя Иерусалимского, из сарацинского пленения, скончался.

— 11 —

      Я крутилась на лестнице, чья высота позволяла мне видеть всё, что происходило в совершенно другой части дворца (я всё-таки немного сомневалась в здравости рассудка, на полном серьёзе обозначая место своего пребывания как «дворец»). Там носились, вздымая косички и хохоча, какие-то девчонки; я поскользнулась на самой последней ступени и глупо села на неё, пробив болью копчик. Идиотка. А когда перестала морщится и стонать, потирая зад, заметила, как выразительно на меня таращиться незнакомая девушка.       «Какого тут происходит?» — вопрошала она без слов.       Если бы я знала.       От лестницы начинался поворот, и комната, укрытая вместо двери тяжёлыми шторами. За ними оказались стулья и резные низкие столики с квадратными подсвечниками. Я рассмотрела убранство, когда девушка принялась за работу. Она принесла с собой тряпку и небольшое ведёрко. Рассеивая мыльную пену, девушка драила мебель и пол.       Может, позвать её в побег вместе с собой? Что за адский труд?       — Не подскажешь, как выйти отсюда? Ну... Мне бы вниз. Я приехала с графиней Иоландой, плохо знаю дворец.       — Ты имеешь в виду... К саду? — девушка торопливо поднялась, неуверенно складывая руки по швам — пена капала на белый фартук её рабочего платья.       — Э... Нет. Просто вниз. Чтобы потом сразу выйти в город. В общем, мне надо подругу найти.       Девушка не успела ответить. Мы так и стояли на повороте, я — на виду, моя новая знакомая — среди штор. Вероятно, это-то незамысловатое укрытие и уберегло её.       Распахнулась с грохотом ранее незаметная дверь неподалёку от нас. Дрогнуло пламя факелов. Вылетела зарёванная девушка в рабочем платье. Её нижняя губа была рассечена.       — ...Ты, бесполезная дрянь! — из комнаты вырвался мужик.       Я сделала неуверенный шаг из-за портьеры, готовая выручать малютку — мысль об этом ударила в черепную коробку. Но вторая девушка, затаившаяся среди штор, резко ухватила меня за руку ледяными пальцами. «Лучше подожди», — шепнула она испуганно.       Прежде, чем малютка успела снова всхлипнуть, мужик отвесил ей пощёчину.       — Убирайся вон!       Малютка подхватила юбки и побежала прочь, надрывно рыдая. Куда-то туда же покатилось моё собственное сердце. Мужик развернулся. Тогда и стало ясно: он пьян.       — Ты, — его палец, точно готовая к полёту стрела, отыскал меня в полутемноте, — приберись у меня. Живо!       Прислуга я им тут или нет — в это раз даже про себя возмущаться не стала. Мужик пугал — чернобородый, всклоченный, он напоминал графа Дракулу, и, казалось, действительно мог выпить всю кровь. Или пустить наружу кишки.       Затаившаяся служанка молча протянула мне своё ведёрко с мыльной водой и даже тряпку одолжила. Скинув оцепенение, я поспешно вошла в чужую комнату, пропахшую подпорченными фруктами и, кажется, вином. Богатое убранство спальни не могло укрыть разруху, творящуюся внутри. Прибирать тут и впрямь было что: кровать с багрово-чёрным пологом стояла раскуроченной, небольшие подушки валялись по углам; опрокинутыми лежали вазы и подносы, пустые и заставленные использованной посудой.       Мужик хлопнул дверью, когда зашёл, и рухнул на кровать. Лицом вниз. Стараясь двигаться быстро и негромко, я решила, что просто поскидываю неприглядное в тряпку и унесу, те же обгоревшие свечки.       Мужик явно боярин какой, вельможа. Краем я наблюдала за ним: не храпел, но шумно посапывал. Интересно, чем же ему та малютка не угодила? Я обнаружила два дополнительных ведра и брошенную у окна тряпку. Бедная девчонка так убегала, что забыла вещи. Во сколько они тут на работу нанимают? И почему именно слабые психикой девчонки должны обслуживать таких злых псов, как этот?       «Злой пёс» впервые издал храп. Почти закончив с уборкой, я обложила мужика подушками, а последнюю подняла повыше и разжала пальцы — подушка хлопнула мужика по спине, но он снова только всхрапнул. Конечно, будь я смелее и сильнее, можно было бы его просто отпинать за все грехи. Я остановилась около столика. Вот он — хранитель отголосков недавно закатанной пирушки: стоял тут недопитый кубок и глиняный кувшин. Пахло виноградной кислятиной. Я обмакнула палец о вытянутое горлышко и лизнула. Крепкое вино. Перевернув кувшинчик, я ловко плеснула вина в рот, не касаясь губами края. Тут же сморщилась, подавила кашель. Обожгло, согрело, привело в чувства.       С кровати донёсся новый прерывистый храп и бормотание. Я торопливо вернула кувшин на место и скинула с тарелки помятые фрукты и обглоданные косточки в тряпку. С небольшого балкончика повеяло теплом. Слегка колыхалась штора. Я выскользнула туда и прижалась к каменным перилам всего на мгновение. Иерусалим утопал в жаре, горизонт плавал и размывался, вместе с ним — самые высокие белые башни. На меня смотрели чёрные квадратики далёких окон. Долетали голоса, неразборчивые, неясные в своём полутоне. И пахло временем. Очень далёким временем. И, ощутив его, нутро у меня скрутилось... Я, верно, просто перегрелась... Запарилась в этих юбках.       — Эй, ты, — душа полетела в пятки, а я резко обернулась к мужику. Он оторвал от подушек помятое, обрюзгшее и красное лицо. — Ты всё? Тогда проваливай.       Он небрежно махнул рукой в сторону. Дважды просить не стоило. Подхватив вёдра и серебряные подносы с посудой, я вышла.       Амели и зарёванная малютка ютились тут же, в уголке среди штор. Девушки, что одолжила мне ведро и тряпку, уже не было.       — За что он с тобой так?       Всхлипывая, малютка взглянула вниз — да, я приволокла и её вёдра тоже. Но ответить ничего не смогла, хотя порывалась, и вместо неё заговорила Амели.       — Этот человек всегда таков. Женщину поколотить способен, особенно когда не в духе.       Знакомо. Мудак.       — Это Гвидо де Аргон, один из рыцарей-тамплиеров. Он богат и имеет положение.       Новое имя ни о чём не сообщило. Плач малютки сделался тише, почти совсем смолк. Теперь она только прерывисто дышала и икала.       — Сколько тебе лет? — подошла я ближе, стремясь заглянуть в красные глаза.       — Т-т-трин-надцать, — с горем пополам сообщило мне это чудо, а затем выбралось из объятий Амели. Девчонка вытерла щёки и выдала: — Он взбеленился, потому что я долго копалась в его вещах. Сказал, я воровка! Я не воровка!.. — и она снова зашлась в рыданиях и прилипла лбом в подставленное плечо Амели.       Сунув растерявшейся Амели подносы с посудой, я присела на колени, чтобы быть с девчушкой на одном уровне, и взяла её за мокрую холодную руку.       — Эй, маленькая, не хнычь. Ещё ни один раз тебя напугают или обидят, но сдаваться нельзя.       Девчушка икнула, утирая последние слёзы. Я подмигнула ей. Когда она уходила, я обратилась к Амели.       — Зачем посылают таких малолеток делать взрослую работу?       Амели вздохнула. Мы вместе взялись за вёдра.       — Она не маленькая, тринадцать — хороший возраст. Наш король в тринадцать стал королём.       А, ну да.       — А тебе сколько лет?       — Пятнадцать, — спокойно осведомила девушка. — Ты так изумляешься. Сколько тебе самой?       Я раскрыла рот и... Закрыла. Как говорится, мне шестнадцать, я всем говорю, что мне двадцать три, по паспорту мне восемнадцать, но на самом деле — тридцать.       — Да... Как тебе. Я не удивляюсь, на самом деле. Кхм. А обедать у вас тут когда положено?       — Скоро можно будет отправиться на ужин.       Только ужин... Хорошо.       Пировали девушки в просторном зале за одним длинным столом. Никакого особого разнообразия блюд я не увидела, но после полуголодной жизни в течение полутора суток была рада и похлёбке с куском чёрного хлеба.       После завтрака-обеда-ужина Амели стояла подле меня тут как тут. Утирая подбородок от жирного кусочка мяса, который неаккуратно выпал изо рта ранее, я удивлённо уставилась на неё.       — Годиера просила: я провожу тебя до крыла, где расположилась графиня Иоланда. Она ожидает тебя.       Как я могла позабыть?.. Следуя за Амели по потемневшим прохладным коридорам, я настырно поглядывала в окна, на землю, до которой по-прежнему казалось очень близко.       Может, всё-таки прыгнуть? Или снова спуститься к большому залу и поискать выход оттуда? Если это настоящий дворец, где-то должны быть огромные врата, стоящие нараспашку... Так я думала, настырно подтягивая из памяти всё, что было заложено в мою голову на уроках истории и через любительскую Википедию и могло так или иначе перекликаться с настоящей древностью перед глазами... Впрочем, думала не долго, ощущая, как паника накрывает саваном. Теперь вопрос стоял не о том, где я, а в каком времени, твою мать?..