Резвый

«Долгая счастливая жизнь...

Такая долгая счастливая жизнь...

Отныне долгая счастливая жизнь

Каждому из нас, каждому из нас,

Каждому из нас, каждому из нас…»

Около года прошло с дня, чей исход поделил жизнь мультяшных героев на «до» и «после». Тогда они смогли раз и навсегда покинуть свой дом, в котором жили сколько себя помнили, верой и правдой служа сперва людям, а затем — одному из себе подобных. Никому из них даже в голову не приходила мысль просто взять и оставить насиженные ими места и роли, для коих только и были живы и рождены. Не ведая прежде о человеческой реальности, испокон веков находившейся за закрытыми для них стальными дверями, персонажам рано или поздно пришлось познакомиться с ней и стать частью ее строгой системы и удивительной природы, стать в определенном понимании самим людьми разумными. На долговременном закате освежающих восьмидесятых и ближе к рассвету лихих девяностых, группа ученых заинтересовалась проектом по созданию не встречавшейся ранее в природе формы биологической жизни из неодушевленных объектов, близкой к человеческой. Заполучив материальную помощь со стороны двух могучих сверхдержав, они открыли некоммерческий научно-исследовательский центр под названием «Гарденвью-центр», объединивший под своим крылом ученых-биологов развития, этологов, физиологов и прочих деятелей науки биологических дисциплин из разных уголков мира. Центр был воздвигнут на территории Союза Советских Социалистических Республик. Причины этому были просты — земля под алым флагом с золотыми серпом и молотом приходилась отчизной большинству ученых, принимавших активное участие в воплощении идей проекта в явь, климат был благоприятным, имелись нужные ресурсы. С началом знаменитого и — как выяснилось вскоре — последнего периода в истории ядерной державы, окрещенного «перестройкой», можно сказать, что она совсем оттаяла и полностью избавилась от вида суровой империи под командованием бесчеловечного диктатора. Это открыло многие двери для развития наук и международного сотрудничества. Последнему поспособствовало и неизбежно близившееся окончание Холодной войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки, негласно шедшей почти пятьдесят лет. К началу работы над реализацией проекта над ним трудилось около двухсот человек. К работе над проектом допускали только опытных людей, по заключению договора о надлежащем соблюдении этических норм, невыдаче тайн и о передаче полной ответственности ученому. К сожалению, это не помогало и многими пунктами из договора нередко пренебрегали для более ускоренного и облегченного достижения интересующего результата. О состоятельности и профессионализме и речи не шло. Всевозможные эксперименты и испытания длились достаточно продолжительное время. Их участниками становилось буквально все, что попадалось под руку — настольные лампы, кухонная посуда, зеркальца, воздушные шарики, даже кондитерские изделия и ягоды. Первое время ученые не добивались никакого ровным счетом результата, но сквозь постоянные доработки, использования разных веществ и изменения их концентраций и объема они с использованием изобретенного полученного в лаборатории вещества под названием ихор смогли создать первое существо из растения вида ромашки аптечкой, получившее имя Dandicus Dancifer, или же, как в уменьшительно-ласкательной форме именовали его некоторые ученые, — Денди. Это имя закрепилось за ним. Дендикус стал первым по-настоящему удачным экспериментом. Не идеальным, но удачным. За ним последовали и другие испытания — в ходе них появились на свет такие персонажи, как клубника Спраут, ракушка Шелли, полумесяц Астро, камень-питомец Пеббл, а затем и все остальные. Объекты обладали признаками и животных, и растений, даже грибов, но больше всего подходили к первой группе, а если точнее — к роду людей. Одним из главных их отличительных признаков был миловидный вид: они напоминали персонажей мультфильмов, благодаря которому их величили мультяшками. Они делились условно на две группы: обыкновенные и главные. Превосходство главных было в том, что они были более развиты физически и интеллектуально и представляли больший интерес для ученых, нежели обыкновенные. Под все их нужды отдали целый этаж, для каждого из них выделили отдельных сотрудников, исполнявших обязанности наставников и воспитателей для героев. За прошедших три года в лаборатории «Гарденвью-центр» было создано в сумме двадцати три мультяшных героя. Каждый из них имел уникальные способности и свойства, но в придачу к ним среди них оказалось распространенным явлением разного рода девиации — как физические, так и психические. Показательный пример — один из биологических экспериментов, бабочка Флаттер, была лишена верхних конечностей и ее речевой аппарат был малоразвит, отчего она страдала немотой. Можно также вспомнить про маск Раззл и Даззл, сросшихся в единое целое в ходе проб из-за небрежности ученых, работавших над ними, на веки вечные связав двух братьев не только родственными узами, но и их телом. Даже последствие первого удачного эксперимента, главная звезда, цветок с шестью лепестками, окрашенными во все цвета радуги, Денди, отличался патологиями. Что у него был за недуг — сказать было нельзя, но самым близким по симптомам к нему был детский аутизм. Болезнь вылезла наружу внезапно, но протекала медленно и не представляла никакой угрозы для окружающих. До определенного переломного момента, прогремевший только спустя четырнадцать лет. Нелегкий труд проделали научные сотрудники. За четырнадцать лет, данных временем на существование научно-исследовательского центра, они, пройдя тернистый путь, развили интеллект и способности мультяшных героев с уровня годовалого человеческого ребенка до зрелого возраста по человеческим меркам. Это требовало гигантской силы, находчивости, терпения и выдержки, с коими совладали отнюдь не все люди, допущенные до участия в научном проекте. Они часто были или чересчур суровы и строги с персонажами, или, напротив, слишком легкомысленно и безответственно с ними обходились. Биологические эксперименты или не получали должного внимания, или на них только кричали во все горло, проклиная на семь лет несчастья за каждую оплошность и неповиновение. Такое не могло остаться без последствий — незаслуженное отношение со стороны наставников отразилось на многих из мультяшек, но ничего нельзя было поделать. Такова была цена, которую каждому из них пришлось заплатить, желали они того или нет. Жизнь мультяшных героев была унылой и ничем не примечательной. Дни не различались. Они были оторваны от остального мира, о котором знали только со слов научных сотрудников и из литературы и иных видов искусства. Забавлять себя, обычно, приходилось или сами, или коротать время с похожими на них, благодаря чему они очень сблизились и стали, как одна здоровенная родная семья. Отдушину и смысл всей своей незамысловатой жизни каждый из членов семьи находил в их «работе». Их убедительно заверили в том, что они — ожившие герои мультсериала, выступающие в детском развлекательном центре на потеху юным зрителям и их родителям. Не было ни повода усомниться. Сотрудники приводили собственных детей, племянников, внуков и выдавали их за посетителей, коих от всего чистого сердца веселили и радовали мультяшки. Выступления были редкостью, но позволяли гораздо лучше изучить поведение неизведанных полностью творений в различных жизненных ситуациях. Иногда для достижения сей цели намеренно разыгрывались сценки, например, детям не понравилось блюдо из меню или они подрались за сувенир. Своеобразная гармония торжествовала около четырнадцати лет. В третьем году XXI века произошла серьезная техногенная авария в научно-исследовательском центре. Механизм машин для производства и обработки ихора дал сбой и он весь вылился наружу, растекаясь по полу и стенам. Смешавшись с другими химическими веществами, смесь стала смертельно ядовитой. Находиться здесь было нельзя — все научные сотрудники покинули место происшествия и более туда никогда не возвращались, обошлось без пострадавших. Научно-исследовательский центр «Гарденвью-центр» был расформирован. Судьба здания и оставшихся в нем биологических экспериментов стояла под большим вопросом и дело касательно них отошло в долгий-предолгий ящик. Выражаясь поэтически и лирически о последующей участи мультяшных персонажей, усохшие от недостатка света и влаги растения совсем увяли, когда в почву пролез своими толстыми и длинными корнями сорняк-паразит. Обуздавший Денди недуг дал о себе знать. «Цветик» захватил власть в здании с целью удержания других, более немощных мультяшек, извлечения боготворимых им чужих страданий и собственной денежной выгоды посредством обмена продаваемого им ассортимента товаров на загадочные кассеты, кои они могли зарабатывать только нелегким трудом, чреватым рисками получить увечья или даже откинуть копыта. Почему кассеты представляли такую ценность для Денди — нераскрытая тайна, но они были настолько важны, что если на протяжении долгого времени никто не приобретал ничего у Денди в его лавке по вредности или от нехватки деньжищ, его ярость разгоралась, и он сам перевоплощался в гигантское уродливое чудовище и начинал гнаться за другими героями, отбирая не только кассеты у них, но и их жизни. Дендикус был тираном воплоти. Некоторым казалось, что он даже одержим дьяволом — настолько он стал злым, кровожадным и неузнаваемым. Образумить или воспрепятствовать его воле ни обыкновенные, ни главные мультяшные герои не могли. Неповиновение обезумевшему диктатору жестоко каралось. Единственное, что им оставалось — наслаждаться его «игрой» и следовать указанным правилам. Годы режима Денди можно охарактеризовать двумя существительными — уныние и отчаяние. За это время с тонких стен научно-исследовательского центра почти отклеились обои и яркие гигантские плакаты с яркими и очаровательными героями. В призовых уголках почти и не осталось мягких игрушек, фигурок, предметов гардероба, посудины и прочего. Автоматы с газировкой, на которых красовалось изображение счастливой девчонки с персидско розовым бантом по имени Поппи, не работали. Полы покрылись толстым слоем пыли и грязи, состоящей из пятен от газировки, крови и черной ядовитой субстанции — зараженного ихора, одно легкое прикосновение к которой поражало разум и тело любого, превращая того в ужасающую нечисть под названием твистед, что только и может, что скитаться по этажам в одиночестве или с другими, подобными ему, и влачить свое жалкое существование в поисках добычи, которое и таковым назвать трудно, ведь после превращения в твистеда от жизни ничего не остается — только мучительная, тянущаяся, кажется, веками, так снова и снова не наступающая долгожданная смерть. Ни один из жертв диктатуры даже и не грезил о мирной и славной жизни. Постоянно доходили вести о нападениях, заражениях, исчезновениях. Каждый из мультяшных героев познал во всех деталях ужас, неописуемый никакими эпитетами, никакими сравнениями, никакими иными средствами художественной выразительности, но не каждый пережил его и уцелел. Сколько и как бы они не старались отыскать даже тусклый и блеклый тонкий луч света в непроглядной тьме посредством отвлечения на игры, чтение книг, готовку, музыку и иные занятия и увлечения, беспощадная рутина настигала их из раза в раз. Сами того не желая и не осознавая, биологические эксперименты стали в определенной мере твистедами. Делили они с ними и заточение взаперти, и наполненные гноем незаживающие ранения, и бессмысленные скитания по этажам, и жизнь, походившую на вечную пытку. Отличия были совершенно незначительными и не заметными невооруженным глазом. Только год назад, спустя пять лет тирании при невыясненных полностью и подозрительных обстоятельствах Денди исчез. Мультяшки выбрались в человеческий город в лоне цивилизации, доселе им неведанной, заполучив заслуженные свободу и покой. Каждый из членов семьи избрал свой путь и пошел по проложенному тракту. С трудом давалось привыкание к городской суете и скоротечному темпу жизни людей, но рано или поздно каждый освободившийся пленник смог приспособиться. Некоторое даже возымели успех. Начитанная донельзя Брайтни стала методистом в местной библиотеке, Глистена назначили гримером и художником по костюмам в театре, ДжиДжи приобщилась к деятелям андерграудного искусства, конкретнее — заслужила место гитариста в малоизвестной любительской панк-рок группе и стала уличным художником, а Космо — протагонист этой истории и одаренный пекарь — устроился работать в маленькую булочную недалеко от дома. У него всегда было в мечтах открыть собственную пекарню вместе с другим мультяшкой — Спраутом, но до этих мечт было, как до Китая пешком. Воплотить ее в явь не позволял невысокий заработок и другие, более сокровенные обстоятельства. Жили персонажи долго и счастливо, злодей повержен, но воспоминания о былом продолжали нависать громоздкими серыми тучами над некоторыми из переживших режим страдальцев. Одним из них был упомянутый выше Космо — антропоморфный шоколадный рулет низкого роста с посыпкой и кремом, чья отзывчивость, милосердие и простодушие, выдыхаемые им вместо углекислого газа, растворились под гнетом терзающей памяти и неуправляемой совести. Он являлся одним из главных и первых свидетелей нападений и заражений, поскольку оказывал первую помощь, на ряду со своим лучшим другом Спраутом, старшим, долговязым и стройным, веселым, прямолинейным, безмерно заботливым «мальчиком-ягодкой», коим его, дразня, именовала при жизни Ви. Не каждого им удавалось спасти и каждая неизбежная утрата разбивала их большие и добрые сердца вдребезги, особенно Космо, подобно ихору, наполняя на половину опустошенную грудь гнилостной виною и ломая пополам рассудок. Их душераздирающие крики, их глаза, полные слез и боли от постепенно и беспощадно поглощающей их скверны — все из этого крепко врезалось в память Космо, навсегда изменив его, сделав более замкнутым, забывчивым, пугливым, рассеянным. Парень отдалился почти от всех окружавших его мультяшек. Невыносимое чувство вины и скорби легло тяжелейшим камнем ему на сердце, который никак не мог упасть, даже спустя год после пережитых событий. Перед его глазами до сих пор время от времена снова всплывают жуткие образы изувеченных тел, ихора и несчастных зараженных. Единственным, кто удерживал его на плаву и помогал сбежать на время от мрака и потерь — как раз был Спраут. Он с абсолютной точностью без погрешностей определял, в какие моменты Космо нуждался в поддержке и как его можно было утешить и подбодрить. Но однажды его настигло несчастье: во время одного из заходов незадолго до полного освобождения на него напал твистед и так серьезно ранил, что Спраута практически всего парализовало. Лечился и приходил в себя он уже в городской больнице. Космо старался навещать его настолько часто, насколько получалось, справляясь в это время в одиночку со всеми трудностями взрослой и человеческой жизни, с которыми ему посчастливилось столкнуться. Пекарь привозил для своего самого лучшего друга на свете подарки, дозволенные лакомства и просто был рядом, с каждым визитом ощущая все сильнее и сильнее, что это становится все тяжелее и невыносимее. Окончательно Космо понял, что отдалился и от Спраута, когда тот выписался, около полугода назад. Между ними словно возвелась из прочного камня до облаков стена, кою не обойти и не перелезть. Сперва они просто стали реже разговаривать и проводить меньше друг с другом времени, затем и вовсе перестали видеться. Спраут чуял своим сердцем неладное и пытался сблизиться с ним опять, как в старые добрые времена, но все было тщетно и сдавшись, он отпустил Космо в свободное плавание. Шел пятый месяц с их последней встречи, прошедшей в одном неловком молчании, прерываемого неуверенными комментариями Спраута. Девятнадцать с половиной лет они провели вместе плечом к плечу, а нынче сами по себе. От былой крепкой светлой дружбы не осталось ни следа. В собственных глазах Космо стал чужаком для всех, отщепенцем. Никто из друзей его не отвергал и инородным не считал, но о нем мало и редко кто вспоминал. У каждого была своя долгая и счастливая жизнь. Космо остался же один в этом большущем и необъятном человеческом мире. Составить компанию ему могли только тяжелые и мрачные воспоминания и чувство гадкой вины. И смертная тоска по своей семье и самому дорогому, что он только имел, о которых теперь остались лишь воспоминания.

«Наказанный сынок не успел подрасти.

Капризное весло отказалось грести.

Упрямый парашют не раскрылся в свой срок,

А залетный бумеранг посмел поверить в то, что,

Мол, обратной дороги нет. Мол, обратной дороги нет.

Мол, обратной дороги нет. Мол, обратной дороги нет...»

Спустя триста шестьдесят пять дней настало тридцать первое декабря — праздничный день, последний в этом году, красная дата в календаре, но ничего праздничного или более знаменательного в нем не было. Жизнь оставалась прежней. Утро начиналось, как и все до него: за горизонтом опять взошло неяркое солнце, что глумливо висело над крошечным промерзшим до его костей городом, населенном жителями, спешившим с самого рассвета по разным делам. Одни уезжали к родственникам для того, чтобы вместе отпраздновать торжество, другие ходили по магазинам за подарками для родных и близких и продуктами для грандиозного ужина, и только немногие сидели дома, накрывшись пледом до подбородка и смакуя долгожданные выходные дни после нагруженных работенкой декабрьских недель. Космо был в числе последних: родных и близких он не имел, в подарках или продуктах не нуждался, а работы было выше крыши, от которой у него к концу месяца спина затрещала. Днями напролет он торчал на кухне в пекарне, ближе к окончанию рабочего дня он едва мог стоять на ногах и чувствовал себя выжатым, как половая тряпка. Посетители нередко только сильнее портили и так опостылевшие дни — они были чертовски придирчивы и непостоянны. Для Космо это не было в новинку — он и при жизни в «Гарденвью-центр» сталкивался с недовольством клиентом и работал с возражениями, но подобного было не так много, и с детьми было гораздо легче найти компромисс, чем со взрослыми людьми. Вместе со Спраутом работа давалась куда проще. Служил правой рукой лучший друг и разбавлял каждый процесс приготовления пищи своими шутками и оптимистичными примечаниями, даже если у них ничего не получалось и они чуть ли не на стенку лезли. Но с давних пор Космо справлялся со всеми кулинарными рука об руку не с верным другом, а с раздраженными и недружелюбными коллегами, настроенными отстреляться со своими трудовыми обязанностями как можно поскорее и отправиться домой. Пекарю, несомненно, импонировало его занятие, оно являлось его призванием, но трудясь в поте лица изо дня в день он не мог не утомиться и с превеликим нетерпением ожидал грядущих выходных. Последним его испеченным творением перед праздником стал быстро раскупленный банановый хлеб. С окончанием рабочей смены Космо, к его счастью, ушел в долгожданный семидневный отпуск. И первым же, что парень позволил себе, как отдыхающему — сон вплоть до обеда. Несколько раз посреди ночи он вскакивал с кровати — сыздавна ему плохо спалось что днем, что ночью, но несмотря на это, он изо всех сил пытался вынудить собственный организм выспаться и оттянуть момент истинного пробуждения, после каждого своего преждевременного просыпания вновь прислоняясь головой к нестиранной подушке и смыкая очи. Покоился он в хлипких объятиях Морфея до около двенадцати часов дня. Ворота в королевство сновидений больше для него не отпирались. Неохотно заправив свою постель и начистив зубы, Космо обратно возвратился в спальню, выискивая, чем бы себя занять. Все из имеющихся у него книг прочитаны и неоднократно перечитаны, готовить после напряженных рабочих будней желания не было. Осматривая прикроватную тумбу, он заметил лежавший на ней «толстушку» — так называемый в народе еженедельный номер «Комсомольской Правды», кой парень прихватил вчера в киоске и к коему так и не прикасался. Только он приподнял вверх газетенку с целью скоротать время за чтением новостей или просто порешать незатейливый кроссворд, как из нее выпал конверт. В нем лежал сложенный пополам тетрадный листок в клетку, на котором было бегло написано от руки синей шариковой ручкой размашистым почерком: «Привет, Космо! Я приглашаю тебя отпраздновать со мной и другими нашими друзьями Новый Год, 31 числа. Если ты хочешь и ты не будешь занят — подходи к 18:00. Собираемся у меня дома. Мы ждем тебя и очень надеемся, что ты сможешь прийти к нам! Надеюсь, ты помнишь мой адрес? На всякий пожарный — держи мой адрес и номер телефона...» Вслед за посланием следовал адрес дома Шелли и номер ее мобильного телефона. Конверт Космо взял из своего почтового ящика прошлым вечером и, будучи утомленным, не стал вскрывать его на месте, машинально отложив к газете и позабыв про него. Тогда он лишь выразил удивление по поводу того, что его давняя подруга решила отправить ему письмо, имея мобильник и умея им пользоваться, но в данный момент сообразил, припоминая о старинной традиции лет в научно-исследовательском центре: мультяшные друзья часто оставляли друг другу записки и, если они решали собраться все вместе для какого-либо события, то определенно кто-то один раздавал всем и каждому приглашения, просовывая под дверь в их комнаты. И получить письмо в конверте куда приятнее, чем просто обыкновенные звонок или SMS-сообщение, коими отделывалась Шелли с ним примерно с периодичностью в раз в месяц в силу своей сильной занятости — работа на заводе отнимала все ее время и в коих она рассказывала ему обо всем новом в ее жизни и жизни остальных мультяшек, кои можно было и упустить из виду и кои не всем можно было отправить: не каждый имел собственный телефон, а те, кто имели его, пользовались им редко. Чудо техники им казалось слишком чужеродным. Говоря откровенно, идти на встречу Космо вовсе не горел желанием, но он не мог подвести ни свою старую подругу, ни других членов семьи, как бы он неблизок с ними не был и как бы сильно его не мучила совесть перед ними. А если приходить, то и нужно с собой что-нибудь взять к столу. Космо всегда приготавливал для каждого из своих друзей по поводу и без самые разные лакомства — это вошло у него в привычку. Борясь с диким нежеланием просто заявляться на кухню, что уж говорить про занятия кулинарией, Космо отложил письмо с конвертом на видное место и направился в родную гавань, шлепая детскими мягкими тапками в виде медвежат по пыльному полу. Зайдя на кухню, пекарь взял стремянку из четырех ступеней и, встав на самую высокую, достал с верхней полки над газовой плитой толстенную книгу рецептов — она была настолько тяжелой, что он чуть не упал и чудом сумел сохранить равновесие. Спустившись на землю, Космо аккуратно положил книгу на стол, чьи ножки жалобно слегка заскрипели под ее весом. Парень помнил, что ранее книга была маленькой и худым блокнотом, подаренным Спрауту его наставником, и с годами она превратилась в толстенный том, соизмеримый только с подробной энциклопедией динозавров, принадлежавшей Шелли или гигантским кодексом, он же кодекс Гигас. Каждая из ее страниц была исписана в рецептах и примечаниях, отчего рано или поздно в нее пришлось вкладывать тетрадные или блокнотные листы. Иногда в нее подкладывались вырванные прямо из книг и журналов заинтересовавшие рецепты. Прознав о столь жестоком и невежественном обращении с литературой, Брайтни чуть ли не в обморок упала и закатила им скандал, строго-настрого грозясь запретить Космо и его лучшему другу раз и навсегда вход в библиотеку, если они не перестанут промышлять таким. Разумеется, в библиотеку они захаживали нечасто, но выводить из себя подругу очень не хотелось, поэтому более они так не пакостничали. Книга рецептов так и осталась у Космо. Даже после исцеления и прекращения общения Спраут ею не интересовался и не претендовал на нее. Ловя себя на мысли о том, что он сызнова окунулся в собственные раздумья о прошлом, юноша раскрыл том с рецептами и принялся неохотно перелистывать его страницы, выискивая то, что можно было бы приготовить к праздничному столу. Время от времени, он останавливался на одной из них с определенным блюдом, рассматривая его поближе, но пролистывал, бормоча себе под нос: «Это уже готовили», «Слишком банально», «Не хватает ингредиентов» и прочее. Меж пожелтевших страниц блокнота ему попался на глаза вырезанный обрывок страницы с рецептом пирога с курицей и грибами. Тот был весь измят и в определенных местах выцвел, но разглядеть нечто да можно было. Космо задержал свой взгляд на нем, заинтересовавшись и пристально изучая его. Рецепт на нем он никогда доселе не видел, так что, по всему вероятию, его неаккуратно вырвал своими руками из одного из журналов Спраут. Пирог в приготовлении являлся достаточно несложным и не требовал изобилия всяческих ингредиентов и усилий, да и ранее никто его не пек на его памяти. Определившись с блюдом, Космо, сверяясь с обрывком страницы, принялся доставать необходимые ингредиенты. В скором времени столешница, подобно Атланту с небом, держала на своих плечах шампиньоны, куриную грудку, лук репчатый, три неотваренных яйца, твердый сыр, масло сливочное, стакан холодной питьевой воды и специи. Юноша продвигался, следуя рецепту. Первым, что от него требовалось — это поставить вариться куриную грудку. Взяв кастрюлю и наполнив ее водой из-под железного крана на чуть больше, чем половину, кулинар осторожно поставил ее на одну из конфорок на его газовой плите и зажег под ее днищем пламя при помощи спичек. Подобная мелочь давалась ему с трудом из-за мокрых рук, кои он успел намочить, пока набирал воду, но в конечном итоге спичка зажглась, и вода в кастрюле принялась неспешно закипать. За этим следовало подготовить тесто для пирога. Космо раздобыл миску и, положив в нее размягченное сливочное масло и разбив над нею одно яйцо, начал перемешивать смесь в ожидании получения нужной ему консистенции. Добившись необходимого, он отсыпал в образовавшуюся массу горсть муки, добавил щепотку соли и отлил стакан питьевой негорячей воды, перемешивая все до состояния теста. Скомкав его в плотный упругий ком, Космо завернул его в пищевую пленку и отложил в холодильник. Настало время для приготовления начинки. Юноша начал нарезать грибы-шампиньоны и репчатый лук на деревянной доске. Скоро расправившись с ними двумя, он достал маленькую сковородку с неглубоким дном, и набив ее до краев начинкой, принялся обжаривать на медленном огне. Так же стремительно разобравшись и с жаркой, он снял сковороду с газовой плиты и пересыпал обжаренную начинку в миску. К сию времени курица успела свариться и, выловив ее из воды, парень положил грудку на доску и начал разделывать на куски. Готовка шла полным ходом, бодро и скоротечно. Лишь в сию минуту обороты поубавились и время присмирело, сжалившись над предпочитавшим больше неторопливость и покой поваром. Окружала его одна тишина, не прерываемая даже кипением и сипением подсолнечного масла на дне сковороды. Не сопротивляясь подступавшим к голове думам, Космо почувствовал, как погружается в чертоги своей памяти, как лезвие ножа в масло, словно засыпая и приближаясь к спектаклю в исполнении его рассудка. — Как думаешь, они ему понравятся? Пред зеницами вырисовалась белоснежная столешница с доской из дерева для нарезания, на коей покоилось пять яблок. Три из них уже лежали в виде округлых долек, один еще был цел и невредим, ожидая своей неизбежной участи, а другое Космо нарезал в данный момент. Узнав хорошо знакомое ему место, юноша пришел к выводу, что он находится на кухне в научно-исследовательском центре «Гарденвью-центр», и куда бы он не взглянул — сто пудов, узреет и оливковые в более темного оттенка тонкую полоску стены, и широкий стальной белый холодильник, и черную газовую плиту с духовым шкафом под нею, кой трудился без передыху: его вечно норовили загрузить металлическими противнями с кулинарными изысками Космо и Спраута, про которые повара нередко забывали, отчего бедной и несчастной духовке пришлось многого натерпеться и несколько раз побывать в истинном и чудовищном пекле, в переносном и буквальном значении этого словосочетания. Но не взирая на подобные промахи и случаи, прибор верой и правдой служил им на протяжении более десяти лет так точно и служит и по сей день. Нынче она разогревалась, дабы спустя около пятнадцати минут вновь сослужить деятелям кулинарного искусства. Обычно, на кухне трудились одни Спраут и Космо, остальные приходили сюда исключительно за готовыми продуктами или приготовленными лакомствами от самых лучших друзей на свете, не дожидаясь времени, отводящегося для угощения родных и близких, но также здесь порой готовил Космо со своим приятелем Бокстеном, как и сегодня. Последний мало мыслил в кулинарии, но его стремление овладеть этим занятием было велико, и первый охотно помогал тому его освоить, один раз в неделю приготавливая вместе с ним кушанья по достаточно легким рецептам, как нельзя кстати подходивших для начинающих. Спраут изредка разделял с ними сие время, потому что и он, и его лучший друг сходились во мнении, что таким образом они только будут сильнее перетягивать все одеяло на себя, да и главный мультяшный персонаж не сказать чтобы являлся достойным примером для пекаря-новичка. Сегодня Космо и Бокстен опять встретились и с рвением и усердием принялись за очередную готовку. Блюдом они выбрали пирожные с яблоками, коими они намеревались угостить Спраута чуть позже. Один из юношей скучал по своему лучшему другу — неделя того выдалась непростой: то выступление главных персонажей назначат, то Ви позовет его участвовать в своей телевизионной игре-викторине, то наставник задумает провести внеочередную проверку. Парень и продышаться не мог, отчего они виделись нечасто и толком и не проводили времени вдвоем, что не могло не огорчать обоих, так привыкших к компании друг друга и ставших чуть ли не единым целым. Сим днем Спраут обещал заглянуть к Космо после окончания игры, и тот решил подготовить для него сюрприз, вполне обыденный для поварской дружбы между ними — яство, и яство сладкое. Опытный пекарь всячески волновался на почве готовки. Меньше всего на свете ему хотелось облажаться с угощеньем для его самого близкого мультяшки во всем детском развлекательном центре, и, не находя себе места от переживаний, как назло он постоянно промахивался или делал только отчасти верно: еще на этапе подбора ингредиентов взял пакетик с приправой к курице, а не с корицей, отсыпал в тесто чересчур много муки, ополовинил на свою грудь кувшин с водой и далее по списку. Бокстен старался успокоить Космо, но эта задача давалась ему с величайшим трудом, ведь и самому было неспокойно на сердце. — Не знаю, — застенчивым голосом ответил Бокстен, — Надеюсь, я ничего не испорчу... Юноша закончил нарезать предпоследнее яблоко и расправившись так же и с последним, принялся наполнять получившиеся благодаря им совместным усилиям тесто сладкой начинкой, подготавливая то к тому, чтобы с минуты на минуту закинуть его в нагревшуюся духовку. К духовой печи Бокстен не осмеливался еще даже прикасаться, опасаясь навредить или себе, или ней, поэтому закладывал в железный ящик и выкладывал из него блюда Космо, а его соратник только наблюдал за этим процессом с досадным и опечаленным взглядом. Он хотел делать как можно больше самостоятельно, не полагаясь на только своего бывалого друга, но взглянуть страху в глаза пока что не решался и силы в себе для этого не находил. — С каждым разом у тебя получается все лучше и лучше! — подбодрил своей похвалой пекарь ученика, потягивая на себя дверцу духовки. — Но я ведь так часто портачу... — тоскливо и безнадежно проговорил Бокстен, тяжело вздыхая. Тот не лгал. В силу собственной неискушенности, он зачастую промахивался. Просчеты его были некритическими и разрешались достаточно просто и без затруднений, и чем больше он набивал себе руку — тем все заметнее снижалось их количество с каждой готовкой, но как только он единожды промазывал, так он тотчас терял всякую решимость, начинал стесняться, краснеть и нервничать, отчего все валилось из его десниц и он ошибался пуще прежнего. Космо относился к этому с терпением и пониманием, поддерживая его в начинаниях и осознавая, что Бокстену просто требовалось больше времени, дабы обрести уверенность и набраться необходимого опыта. — Мы все ошибаемся. И ты только учишься, — утешал он своего друга. Добрые слова одного из юношей несколько приободрили другого, и тот стесненно заулыбался. Сплошь и рядом, когда выпадал сей шанс, Космо одаривал своих родных и близких хвалебными и заботливыми речами. Поступал он так лишь из благих побуждений и не более — ему очень нравилось радовать членов его семьи и видеть, как они раскрываются и расцветают прямо на его очах от сказанного им. Большинство благодарили его за это и уважали, но находились и те, кто или относился к подобной черте мультяшки с равнодушием, или кого и вовсе раздражала его вездесущая лесть, видя его потуги дружелюбия и доброты не более, чем попытками подлизаться к ним. Пекарь осторожно положил противень с пирожными в духовку и хлопнул дверцей, довольно потирая руки. Внезапно картина переменилась. Исчезли с глаз Космо долой и мягкого оливкового оттенка в тонкую полоску стены, и толстый белый холодильник, и такая же белоснежная несколько перепачканная столешница, и ложки с вилками и ножами, оставленными в самых разных местах по всей кухне, и пол, покрытый белой с черным узором плиткой, и запах ингредиентов и их слияний воедино. Испарилась в воздухе милая пора, наполненная радостью и беззаботностью. Нынче его окружал один ледяной мрак, в коем ни черта нельзя было разглядеть. Несильный свет от фонарика, кой он держал в своей левой длани, мало чем выручал, освещая на слишком низкую дистанцию — на аршин, и не более. Кругом была нагнетавшая тишина. Единственное, что только и доносилось до него — отдаленные шаги его товарищей, завывания работавших в полную представляемую ими мощь машин и приглушенное, но пугавшее куда сильнее остальных, не дававшее разомлеть ни на мгновение рычание и искаженный лай. Мультяшный персонаж инстинктивно нащупал в непроглядной тьме пясть своего лучшего друга Спраута, шедшего рядом с ним бок о бок, и крепко сжал ее. Длань парня дрожала и была мокрой от вытекаемого из пор пота, но тот продолжал держаться твердо, стараясь оставаться сильным и непокорным ради него. На запястьях десниц, которыми они держались, чуть подрагивали при ходьбе парные дружеские браслеты, сплетенные некогда Спраутом и Космо вместе вдвоем по пособию по рукоделию, обнаруженного ими на одной из полок в библиотеке. Младший чувствовал, как билось сердце в его висках, отдаваясь прямо в уши. Страх нарастал, они едва ли не тряслись, но продолжали идти вперед, как вдруг к ним подбежал некто сзади. Опасаясь самого наихудшего расклада — что двоих унюхало порождение тьмы и добралось до них, Космо чуть ли не выронил единственный имевшейся источник света, а Спраут молниеносно поспешил прикрыть его своим телом, как щитом. — Спраут! Космо! Мне нужна ваша помощь! Парни слегка выдохнули задержанный в груди воздух, уразумев, что к ним явился один из их мультяшных друзей, и если судить по голосу — подруга, а не бродивший и выискивавший себе жертву на этаже кровожадный и одуревший твистед, но расслабляться всецело было рано. Спраут отошел на несколько сантиметров вправо, продолжая при этом все еще оборонять собой Космо и прикрывать его, кой, в свою очередь, удержав таки в своей дрожавшей руке фонарь, посветил им прямо на подоспевшую к ним подругу. Ею оказалась Тиша, перепуганная и трясущаяся еще пуще, словно она стояла на морозе, чем двое самых лучших друзей на свете вместе взятые. Девица придерживала себя одной рукой за локоть другой, тяжело и бешено дыша. Щеки ее пылали, по личине стекал реками пот. Целителю показалось даже, что он слышал ее оголтелое сердцебиение, перебивавшее его собственное и норовившее выпрыгнуть вот-вот из ее грудной клетки сквозь двенадцать пар сдерживавших губчатых ребер. — В чем дело, Тиша? — прямо спросил Спраут, подойдя к ней поближе. — Поппи... — задыхаясь, пыталась выговорить Тиша своим осипшим голосом, — Поппи ранена. Серьезно ранена... Юноша обернулся назад и посмотрел на стоявшего позади приятеля. В первом отчетливо состязались две стороны: одна не могла никаким образом не выручить своих подруг в беде и твердила ему о незамедлительном спасении одной из них, чья душа прытко, вероятно, в сей час покидает ее тело, но другая отнюдь не желала оставить пекарю Космо одного в столь уязвимом положении, когда того может постичь та же судьба, что и Поппи. Взять с собой его он тоже не мог: один из них должен был быть в поблизости с остальными, дабы иметь возможность прибежать быстро и исцелить их раны или отогнать от них чудище, коль то неожиданно потребуется. Осознавая с тяжестью на сердце, что у него нет выбора, Спраут сызнова жалобно взглянул на Космо и, взяв волю в кулак, повернулся резко к все так же дрожавшей, как земля во время землетрясения, Тише. — Веди меня к ней, — сказал он твердым и серьезным голосом, не расспрашивая и не прося никаких подробностей. Не отдышавшись и не теряя ни минуты драгоценного времени, Тиша побежала за угол, и главный персонаж стремительно последовал за нею. Остановившись на повороте, он в последний раз обменялся взглядом с лучшим другом. Несмотря на всю его твердость и непоколебимость, в нем, как и встарь, виднелось беспокойство и отчаянное нежелание покидать того. Спраут вымолвим притихшим голосом, считай, шепотом, отчего Космо прочитал сказанное им по его губам. — Береги себя. Оставшись в полном одиночестве в темноте, пекарь почувствовал, как дрожь, бежавшая по его тельцу, усилилась, а стужа начала пробирать его до костей. Он старался держаться настолько стойко и мужественно, насколько у него сие получалось, и неспешно шел по темным коридорам, озаряя этаж хилым светом от фонарика, кой, как ему показалось, мерк все больше и больше с каждой минутой. Накал же рос. Как только он подошел ко входу в маленькую комнатку, напоминавшую чулан со всяческим барахлом, на весь этаж разразился животный рев и душераздирающий крик. Крик от испуга и мук. От визга у Космо кровь застыла в жилах, сердце окуталось пеленой из льда и словно растрескалось на части, вонзаясь осколками во внутренние органы. Изнутри все озябло от ужаса, вызванного будоражащим воплем. За ним последовали страдательные стенания. Не размышляя, юноша ринулся на зов, что есть сил. Несколько раз он спотыкался или подскальзывался, но не останавливался и не унимался и, опять обретая равновесие, бежал со всех ног, подсвечивая себе дорогу единственным источником света. Космо никак не волновало, что рядом мог оказаться один из чудищ. Ничего его не волновало в сию минуту, за исключением того, что, очевиднее всего, что один из его спутников подвергся нападению твистеда и он точно нуждался в помощи. Мешкать было нельзя. Единственная цель и мысль, придававшая сил продолжать бежать дальше в поисках раненого — спасти его. Остановился он только тогда, когда чужие завывания стали наиболее слышными и отчетливыми, и принялся искать пострадавшего мультяшного героя во мраке, водя лучом, исходившими из фонарика по стенам и полу вокруг. В тусклом свете он увидел безликого, похожего на одного из друзей. Присмотревшись внимательнее, до него дошло, что это был Бокстен, его старый и верный друг. Половину его выцветшего тельца окутывала субстанция темного цвета, расползаясь по его туловищу и конечностям, а под ним растекалась такого же оттенка склизкая лужица, в отражении которой виднелся вся его жуть. Из красневших зениц текли черневшие слезы. Раненый во все горло стенал от невыносимых мытарств, заражаясь и стремительно приобретая обличие твистеда. Здоровый юноша, преодолев потрясение, сел рядом с ним на коленки, откидывая прочь инструмент, и начал в панике искать припарку в карманах своей толстовки и шорт. Сколько и как бы Космо не старался пересилить страх и смятение, взять себя в руки — у него упорно это не выходило. Он доставал дрожащими руками всевозможные предметы, пытаясь отыскать хоть что-то, чем он мог с ним поделиться и что могло бы помочь его приятелю, но так колебался, что чуть ли не проделывал пальцами рук дырки в своей одежде в спешке. Бокстену же лишь становилось хуже и хуже: его глаза разбегались, лиловая гладкая кожа бледнела, он тонул в океанах из черной грязи, и это только сильнее давило на и так не находившего себе покоя пекаре. — Бокстен, в-все будет хорошо... — успокаивая скорее себя, нежели своего друга, проговаривал Космо, заикаясь, — П-пожалуйста, держи-ись... Спустя множество приложенных попыток, мультяшный лекарь таки нашел в недрах собственный толстовки пластырь, и обрадовался, как никогда, наивно подумав, что нашел выход и тотчас он сможет исцелить спутника. Но стоило только ему поднять свой взгляд на Бокстена, как он с ужасом понял, что опоздал: глазницы Бокстена обрели ярко-алый оттенок, голубоватые штанишки растрещались по бокам по швам от разбухшего и покрытого толстым слоем черной слизи тельца, из его головки в виде музыкальной шкатулки начинали медленно и угрожающе выползать темные щупальца, напоминавшие отдаленно руки. Он ничего не говорил и больше не стенал, оскалив свои отросшие острые клыки, в кои превратились его зубки. Юноша напоминал с виду хищника, тщательно изучавшего свою добычу и готовившегося с минуты на минуту напасть на нее и впиться в ее шею своей пастью и когтями. Его жертва же, в свою очередь, не прикладывала никаких усилий ради собственного спасения — Космо продолжал неподвижно сидеть на своих коленях в разноцветных ярких колготках, не сводя больших глаз с зараженного друга, ставшего чудовищем. Он не мог пошевелиться ничем, даже своими зрачками. Его настиг ужас, худшее, что только могло с ним произойти. Он и понятия не имел, сколько бы еще времени просидел так и остался ли бы в живых, если бы некто не отдернул его назад... Вновь кулинар очутился на кухне в собственной квартире. Не различая границы между воспоминанием и явью, его не сразу осенило, что только что произошло с ним и резко обернулся, ища взглядом того, кто оттянул его назад за шиворот, спасая от неминуемой погибели, и не найдя его, повернулся обратно, высматривая зараженного Бокстена. Но перед ним была только куриная грудка, наполовину разделанная на куски. Лезвие кухонного ножа находилось в опасной близости с большим и указательным пальцами правой пясти пекаря, нависая над ними, как гильотина, и готовый так же в любой момент рухнуть и отделить фаланги пальцев друг от друга. Космо отложил свой нож на доску к мясу, постепенно приходя в себя. Его тело все еще подрагивало, а по челу и щекам стекал струями леденящий пот. Дурное воспоминание о гибели близкого друга настигло его неожиданно, и разом после хорошего и светлого. Юноша словно опять побывал на том темном этаже, состоящим из узких коридоров, набитых старьем, словно опять узрел, как на его широко распахнутых глазах его приятель становится чудищем, прочувствовал весь спектр эмоций от «А» до «Я», кой прочувствовал в тот день. В одночасье он лишился одного из самого дорого, что он только имел. Непереносимая скорбь и тоска по тяжелой давней утрате захлестнула его, и Космо вновь повернул голову назад, но в сей раз будто отыскивая того, в ком он мог найти хоть долю утешения и кем он мог бы отвлечься от этого, но никого не было поблизости. Окружали его только только кухонная утварь, предметы мебели и ингредиенты. Был юноша один на один со своими вездесущими мерзкими навязчивыми мыслями и воспоминаниями. Каждый раз, когда ему казалось, что он давным-давно привык к жизни в уединении, без родных и близких, привык справляться сам со всеми своими обязанностями и бедами, он убеждался в обратном, но никак не мог заставить себя самого признать это. Одиночество являлось для него жуткой пыткой — ужаснее, чем четвертование или закидывание камнями, ведь по окончанию мук от них наступает гибель, а у Космо — следующий день, такой же бессмысленный и удручавший все больше и больше, так же наполненный страданиями, как и все предыдущие за ним. Избавиться от своего проклятия он не мог. Не мог заставить себя вернуться по своей воле к друзьям и чувствовал, что обратной дороги нет, ворота закрыты навсегда. Единственное, что ему оставалось делать — продолжать жить пытками. Остальные этапы приготовления пирога с курицей и грибами были проделаны еще резвее и мимолетнее, чем прежде, но без упоения, рвения и полного вовлечения. Не сказать чтобы их было в избытке, когда он только начинал готовить, но после него они исчезли напрочь. Вдумчиво действовать было тяжело и сконцентрироваться совсем у него не получалось, все мысли были только о пережитом им мгновение назад воспоминании, за коим поползли и остальные, еще более ужасные, еще более страшные и еще более жестокие. Изо всех сил Космо старался обуздать их, воспротивиться их напору, отразить их наступление, но был слишком слаб для этого. Из духовки испекшееся творение юноша доставал без лица, в совершенно подавленном и отрешенном состоянии. Он небрежно и торопливо завернул кулинарное изделие в бумагу и положил его в бумажный пакет, кой повесил на золотистую ручку входной двери. До его выхода оставалось около трех часов, и стремясь скоротать это время как можно поскорее, Космо отошел в спальню, где рухнул на свою койку лицом вниз и, переворачиваясь на спину и прижавшись всем собственным тельцем к старинному матрасу, покрытому нестиранной издавна простынью, уставился пустыми стеклянными очами в потолок. Он не заметил, как пролетели часы, и когда на улице стемнело, пекарь, сверившись с временем, оделся и вышел из квартиры, прихватив пакет. Впереди его ожидала неизбежная встреча с незабытыми членами своей семьи, с коей он опасался отожествлять себя.

«Солнце помогает мне.

Светлое пятно,

Доброе сияние,

Бездонное окно,

Пестрая сумятица,

Образный захлеб.

Вертится, смеркается

Мой калейдоскоп…»

Белесый день медленно и неспешно сменялся вечером. Сумерки сгущались. Опьяненная своим господством, продолжала вьюга свое царствование, осыпая хлопьями снега принадлежащие по праву ей угодья. По земле плыли сухие и мерзлые белоснежные моря. Мало что смогло избежать произвола ликующей царицы. Пресечь своенравие пурги и ее вседозволенность никому не представлялось возможным. Единственным рабочим и испытанным временем методом было гражданское неповиновение. Приверженцы методики оставались дома, назло нынешней правительнице, что ничего не могла им и сделать. К радости северной королевы и к сожалению для всех остальных, в этот праздничный день мизерное количество людей могли прибегнуть к нему. Большинство городских жителей шли пешком сквозь сугробы или уезжали на транспорте к своим родственникам и друзьям. Знакомый ранее Космо относился и к ним. Держа путь на квартиру Шелли, где собирались сегодня все уцелевшие мультяшки, не взирая на непогоду. Парень истаптывал своими маленькими стопами заснеженные нечищеные тропы, слегка шурша бурым бумажным пакетом с пирогом с курицей и грибами, приготовленным для других гостей и хозяйки квартиры. Подбираясь к одному из многоквартирных домов, Космо пробормотал себе под нос: — Кажется, это он... Он достал из недр своей дубленки конверт с пригласительным письмом. Сверив адрес дома, написанный на табличке, с адресом, указанным в пригласительном письме и удостоверившись, что парень ничего не перепутал, Космо спрятал конверт в один из внутренних карманов и поплелся к крыльцу. Пробравшись внутрь подъезда с облезшими стенами, пекарь поднимался по грязной и обкиданной осколками от стеклянных бутылок из-под недорого алкоголя лестнице до нужного этажа и, дойдя до входной двери квартиры Шелли, расположенной дальше всех от лестничной площадки, уткнулся своим шоколадным пальцем в варежке в кнопку звонка. На весь этаж, а то и подъезд прогремел резкий и отвратительный звук, что моментально вывел Космо из трансового состояния, в коем он наполовину увяз по пути, заставив его тело вздрогнуть, как от удара электрическим током, а густой туман в голове рассеяться. Издалека до него донеслись суетливые женские возгласы, и спустя мгновение дверь из дерева отворилась. Перед пришедшим гостем предстала его давняя подруга Шелли. Как только молодая девушка увидела взъерошенного Космо в плотной зимней одежде, она охнула и просияла. В ее темных глазах словно загорелись яркие звезды, освещавшие мир кругом. — Космо! — радостно выпалила девушка, — Сколько лет, сколько зим! Перешагнув за порог квартиры в подъезд в бардовых тапках, Шелли бросилась к своему другу, заключая того в объятия после долгой разлуки. Она настолько крепко обхватила его своими руками и прижала к себе, что он опасался, как бы та его ненароком не придушила. Щеки Космины стали еще пунцовее, чем были до этого, но теперь не от колющих морозов, а от дружественного жеста подруги. Его рот непроизвольно сложился в улыбку. Напрочь он отвык от прикосновений, еще и таких горячих и крепких. Не зная, как и быть, Космо обхватил Шелли в ответ левой рукой за плечо. Застыв в объятиях на несколько секунд, леди отпустила своего друга и встала на месте, позволив разглядеть себя вдоль и поперек. Снаружи Шелли изменилась, а точнее — знатно похорошела: заместо потертого светло-оливкового серого платья, поверх которого был одет испачканный и в дырках сарафан табачно-коричневого цвета, на ней красовалась зеленая кофта с длинными рукавами из тонкой ткани и льдистые выпаренные джинсы, а на шее — медный кулон в виде полумесяца. В очах ее более не растекались тонкими алыми речонками лопнувшие капилляры, как в последний раз, когда они встречались. Девушка не сутулилась и держалась на своих двоих куда увереннее. Улыбка ракушки аммонита, расползавшаяся до места, где у человека находятся уши, не казалась натянутой и ее подбородок под ее весом не подрагивал. Сердцем Шелли оставалась по-прежнему прелестной и очаровательной. — Боже ж мой, я так по тебе скучала! Проходи же! — зазывая его к себе, она прошла к себе домой. Продолжая по-дурацки ухмыляться от удивительной и бескрайней радости подруги, Космо перешел порог и закрыл входную дверь изнутри, повертев старинный, чуть ли не дореволюционных лет замок. Шелли же ускакала на кухню. Оказался он будто в ином измерении, ограненном стенами, полами и потолками маленькой квартиры определенно меньше шестидесяти квадратных метров. Наполнено это укромное место было светло-оранжевым свечением, исходившим от люстр и ламп. В прихожей стоял деревянный комод с круглым зеркалом, усеянный самыми разными побрякушками и мелочью, от связки железных ключей и разогнутых скрепок до глянцевых журналов и перчаток. Напротив ящиков комода находился и деревянный гардероб с приоткрытой дверцей, из которого слегка выглядывал длинный каштанового оттенка рукав норковой шубы. Опустив взгляд ближе к ламинату, Космо заметил, что у гардероба отсутствовала одна из четырех ножек — вместо нее он опирался на подложенную снизу стопку запылившихся и помятых мебелью книг, как небо на плечи Атланта. Рядом с ним, ближе к темно-зеленому дверному махровому коврику располагалась обувница, снизу-доверху забитая всевозможной обувью: наиболее заметными глазу были белые сапоги на невысоком каблуке, маленькие бежевые с мехом валенки, бурые мужскими ботинки и, на удивление, черные кеды с незавязанными белыми шнурками. И подумать страшно, как в таком можно было идти по глубоким сугробам. Оттряхнув свои ноги от успевшего чуть подтаять снега и слякоти на коврик, парень принялся снимать с себя верхнюю одежду. Освобождаясь от плена дубленки, варежек, шапки-ушанки и манишки, до Космо донеслись разговоры из гостиной и неторопливая мелодия. О чем находившиеся в зале говорили он из-за последней разобрать не смог, но уловил слухом знакомые голоса: женское сопрано, женское контральто и мужской тенор. С минуты на минуту ему предстояло встретиться со старыми друзьями, с которыми он столько времени не виделся. Охваченный одновременно и волнением, и легким любопытством Космо стремительно стянул со своих ног ботинки и, осторожно поставив их на свободный участок обувницы рядом с кедами, просунул свои стопы в тапки, лежавшие рядом на полу у входа, и прошел прямо вперед по коридору прямо в гостиную, разделенную с кухней, из которой веяло приятным ароматом во всю готовившейся для праздничного стола пищи. Гостиная оказалась не сильно больше прихожей, всего от силы на пять-шесть квадратных метров. Посреди зала стоял длинный, размещенный по вертикали стол, накрытый белоснежной скатертью с вышитыми узорами, занимавший много места и не вместившийся бы между стен в горизонтальном положении, даже при сильном желании. На нем стояли только стакан воды и стеклянная плошка со свежими мандаринами размером с детский кулак. За западной частью стола, позади которой стоял стеллаж с книгами, сидели вдвоем Брайтни, ожесточенно и страстно ведущей разговор, и Тиган, по большей части слушавшая свою всезнающую и образованную собеседницу и кивавшая или качавшая своей головой-чашкой, изредка поддакивая или давая прочие односложные комментарии, будучи почти всецело увлеченной вязанием на тонких серебряных спицах двух красных небольших комков, напоминавших своим видом чернильные кляксы. Полная энтузиазма леди мало отличалась от той, которую он видел год назад, как и аристократичная дама. На первой была лиловая рубашка и бордовая прямая юбка вплоть до лодыжек, а на второй — короткое золотистое платье с леопардовым узором. Из оставшихся в живых мультяшных героев Тиган являлась самой старшей, но догоняла современную моду наравне с молодыми девчонками и никак не стеснялась ходить в предпочитаемых роскошных одеяниях, выделяясь белой вороной из толпы женщин ее возраста, променявших длинные платья с пышною юбкою и глубоким-преглубоким вырезом на «бесцветные изношенные тряпки, которыми вчера протирали пыль с полок». За восточной частью сидела старина ДжиДжи. Она находилась от него в расстоянии полуметра, сидя в позе лотоса и держа в своих руках акустическую гитару, чья дека была изрисована неоднородными алыми, отдаленно напоминающие кровь, и черными пятнами, поверх которых в глаза бросались яркие наклейки и вырезки из журналов со знаменитостями, зверями и предметами, приклеенные к корпусу инструмента. Гитара почти полностью закрывала туловище молодой девушки, не давая разглядеть, что на ней было, но парню это удалось сделать, когда она поменяла ее положение, приподняв и показав белую оголяющую ее алые плечи майку с порванным низом, создававший впечатление, будто девушка лихорадочно подрезала его ножницами, и черные кожаные брюки. На шее были всяческие цепочки, амулеты, кулоны, на руках — черные сетчатые полупрозрачные митенки. Левое предплечье украшала синевато-бирюзовая наколка в виде черепа с ирокезом и надписью латиницей: «Punk's Not Dead». ДжиДжи перебирала пальцами рук аккорды, под нос себе напевая нечто нечленораздельное и несвязное, постоянно сбиваясь и начиная снова. Последним Космо обратил внимание на, пожалуй, наиболее интересную для него личность — Спраута, сидевшего справа от ДжиДжи и наслаждавшегося ее музыкой, откинувшись на спинку стула и скрестив руки за головой, которого он сразу и не заметил. Космо посмотрел на него лишь раз, тщательно не всматриваясь, но и этого единичного раза хватило для того, чтобы понять, что Спраут никак не изменился внешне: с его головы все так же свисали коротковатые зеленые листья, заплетенные в конский хвост, на его щеках блистали темные веснушки, словно его лицо обсыпали черным молотым перцем. На шею был накинут розовый с белыми полосами шарф, подаренный некогда Космо на первую годовщину их дружбы. Торс ковал оранжевый шерстяной джемпер. Стоило Спрауту заметить в поле своего зрения бывшего лучшего друга, как тот разом, словно повинуясь внутренним инстинктам, отвел взгляд. Вслед за Спраутом, на него обратили свое внимание Брайтни и Тиган и поздоровались с ним, пожав руки, а ДжиДжи дала ему пять. Шелли подоспела с кухни в зал к гостям. — Усаживайся поудобнее. Чувствуй себя, как дома! — говорила она, подначивая прибывшего сесть с другими за один длинный стол. Космо выбрал себе место за восточной частью стола. Не успел он приземлиться пятой точкой на деревянный стул с подлокотниками слева от ДжиДжи, вешая на его спинку принесенный бумажный пакет, как раздался чудовищный грохот. Пекарю показалось, что ламинат под его ногами задрожал, как во время землетрясения. Парень всполошился и бросил настороженный и вопросительный взгляд на остальных гостей, ожидая от них того же, но к его вящему изумлению, каждый из них и виду не подал. Только хозяйка квартиры, закатив глаза и вздохнув с очевидным раздражением, выбежала из гостиной в коридор, оставив Космо в недоумении. — Что это было? — задался вопросом юноша, намереваясь получить разъяснения от пришедших ранее, чем он. — Губ и Тудлз с Пебблом играются, — любезно прояснила ситуацию Тиган, чьи тонкие губы в черной помаде сложились в улыбку. Скоро Шелли вернулась. Держа в своих худощавых бежевых руках коричневый горшок с Венериной мухоловкой с широкой трещиной сбоку, она выглядела невероятно раздосадованной и расстроенной. Как нетрудно было догадаться — мелюзга во время своих игр задела нечаянно одно из ее так дорогих и обожаемых растений. — Сколько им не говори — как об стенку горох, ей Богу... — сетовала хозяйка квартиры, покачивая головой и потирая незанятой ладонью глаза, — Хоть бы пол дома не разнесли... — Дети есть дети, — мудро изложила аристократичная дама, начиная новый ряд на сосредоточенно вязанном ею изделии. Девушка хотела возразить своей почтительной и уважаемой гостье, но не вымолвила и слова, когда подала голос Брайтни: — Кстати, а кто еще приглашен? — Финн и Глистен должны скоро подойти. Как бы оно ни было — я на это очень надеюсь, — ответила Шелли, — Ладно, пойду проверю, как там картошка... С совершенно опечаленным выражением лица она покинула гостиную. От ее немыслимой радости, кою наблюдал жалкие мгновения назад Космо, осталась иссохшая лужица. В каждом выговариваемом ею слове и каждом проделываемом ею жесте ощущалось тоска и изнеможение. Удивительного в этом ничего не было: она весь год пахала в поте лица и даже не отдыхала на каникулах. Весь день девица наводила надраивала до блеска свои покои, о чем свидетельствовало то, что нигде не было ни одной соринки иль даже пылинки, и теперь она должна была сварганить праздничный грандиозный ужин для более, чем десяти членов ее семьи, что требовало учесть все чужие аллергии и все чужие предпочтения в еде. Само по себе эта задача не из легких, так у нее под ногами еще и путались дети и нередко отвлекали ее. Рука не поднималась осуждать и корить ее за излишнюю угрюмость, можно было только искренне посочувствовать. После ухода Шелли, Тиган и Брайтни побеседовали еще некоторое время, после чего утихли. В гостиную явилось безмолвие, прерываемое одним топотом нескольких пар ног и приглушенным собачьим лаем, доносившихся из другой комнаты через стену и коридор, а также звучанием неспроста расстроенной гитары и вокализа ДжиДжи. Осмелился начать разговор с остальными гостями Спраут. — Как вы все? Как жизнь? — спросил он, поглядывая на представительниц прекрасного пола. Поглядывавшая с нескрываемым любопытством на коллекцию книг Шелли, покоившихся на полках стеллажа, Брайтни отозвалась на голос друга, оборачиваясь. Тиган подняла свои утонченные глаза, над которыми нависали покрытые бронзовыми сыпучими тенями веки. Одна старина ДжиДжи никак не откликнулась, продолжая играть и напевать нечленораздельные строки незнакомых песен, как ни в чем не бывало. — Ничего нового и нет. Все по-прежнему, — произнесла аристократичная дама граничащим между нарочито драматическим театральным и умиротворенном тоном. — Все просто идеально! — расплываясь в улыбке, более добродушно и отзывчиво ответила ее соседка, — Вы видели размеры людских библиотек? Клянусь, это Рай! Я нарадоваться не могла, когда меня приняли на работу туда, да и какая это работа — ты просто наслаждаешься чтением книг в обществе таких же читателей и помогаешь другим! Если бы я только могла показать это место им... Воодушевленная Брайтни, искрившаяся от счастья и чести поделиться со своими давними друзьями своими впечатлениями от городских библиотек, неожиданно потухла, произнося последнее предложение, и все за ней следом. Она говорила о членах организованного ею в годы существования «Гарденвью-центр» книжного кружка — Астро и Даззл, коим обоим не посчастливилось уцелеть в ходе пятилетней тирании. Сотни часов, проведенных вместе за чтением привезенных научными сотрудниками самых разных книг самых разных жанров, от научной фантастики до французских романов XVIII века за авторством таких великих творцов, как Пьер де Мариво, Дени Дидро, Маркиз де Сад, отзывались в ней с тоской и липким комом в горле. В гостиной похолодало, словно сильный противный холодный ветер выбил своим напором стекла окон. Даже ДжиДжи прекратила петь и играть на гитаре. Беседа перетекла в горестное русло, и Тиган поспешила разрядить накалившуюся обстановку. — А как вы поживаете? Как твое самочувствие, Спраут? — спросила она. — Хорошо. Как можешь видеть, я уже вспомнил, как ходить, — засмеялся Спраут. — А как твои дела, Космо? Расслышав собственное имя, Космо, вырываясь из по уши утянувшей его пучины очередных раздумий, поднял глаза и откликнулся: — Что? А, я... я в порядке, да... — Я рада это слышать, — ответила Тиган, продолжая улыбаться. — Был бы тут Шримпо — он бы уж точно всем рассказал, как он ненавидит поживать, ненавидит свои дела и ненавидит, что у него про это спросили, — соизволила «вставить свои пять копеек» ДжиДжи, усмехаясь. Каждый из сидевших в зале загоготал. В голове всплыл образ давнего, если его таковым можно назвать, друге по имени Шримпо, отличавшегося своим эгоизмом, яростью и непомерной ненавистью ко всему одушевленному и неодушевленному. От всего сердца, если он им в принципе обладал, он лаконично и прямолинейно вслух проклинал существование всего, что только встречалось ему на пути — от других мультяшных героев и заржавевшего лифта, с помощью которого они всегда передвигались по этажам, до упаковок жвачек и медикаментов, лежавших на пыльных и грязных полах. Сначала, не будучи хорошо знакомыми с натурой Шримпо, все члены семьи сходились во мнении, что ему просто нужно дать время или с ним стоит найти определенный подход, дабы он смог раскрыться и показать истинную светлую и неоскверненную личину, но сколько бы и как они не пытались — все попытки оказались тщетны и персонажи приняли наиболее верное в этой ситуации решение — просто смириться. Они не обижались на его злые замечания и просто старались игнорировать их, а некоторые даже подкалывали его за это. Его бесконечные ненависть и вспыльчивость стала предметом множества шуток, каламбуров и анекдотов, ходивших среди друзей. — Что-нибудь вообще слышно о нем? — поинтересовался Спраут, поглядывая на остальных гостей. Все сидевшие за столом отрицательно покачали головой. Как только закончилась диктатура Денди — о Шримпо не было ни слуху, ни духу. Он словно провалился сквозь землю. — Сотку ставлю, он уехал куда-нибудь в Антарктиду, чтобы ни под каким предлогом никогда не пересечься ни с одним из нас, — смеясь, сказала ДжиДжи. Гости опять дружно захихикали от сказанного их неординарной подругой, как вдруг опять раздался противный и громкий звон. Размахивая мокрыми руками, Шелли побежала стремглав к входной двери. После того, как дверь распахнулась, за порог зашли Финн, а за ним, на удивление — Шримпо, собственной персоной. Нельзя не упомянуть старинную мудрость: как вспомнишь — он тут и появится. Они были одеты очень тепло, как будто и правда добирались с Антарктиды. Когда последний начал снимать пуховик, показались сразу и его толстенный шерстяной красный свитер, и белый шарф, и зимние штаны с многомиллионными карманами, и термобелье, которое проглядывалось, когда он наклонялся для того, чтобы, например, снять черные сапоги с мехом. Все указывало на то, что они были ему или слишком малы, или они просто ему не понравилось цветом, но он явно был взбешен ими. Впрочем, Шримпо для ненависти весомых причин не требовалось. Как только они полностью сняли верхнюю одежду и повесили в тот же гардероб, где висела дубленка Космо и прочая верхняя одежда других гостей, они вместе с хозяйкой квартиры зашли в гостиную и Финн поздоровался с каждым, в отличие от своего друга. Это застало их врасплох, ведь все сомневались, что Шримпо вообще заявится на торжество, а он еще и никого не покрывает здесь благим трехэтажным матом и не оскорбляет. Его поведение было неестественно, даже не к лицу ему, но никто про это не имел храбрости заявить. Он ни с кем ни словом не обменялся, и сев рядом с Финном за западной частью стола к великолепным дамам, озарял да и только всех своим недовольным и презрительным взором. Брайтни первой прервала молчание для того, чтобы единственной поздороваться с их вечно злым другом: — Здравствуй, Шримпо! Рады видеть, что ты пришел. Мы не думали, что ты… захочешь отпраздновать с нами этот чудесный праздник, — произнесла она с несколько неловкой улыбкой на лице, протягивая через весь стол свою белую длань, чтобы пожать руку пришедшему парню. Еще сильнее сощурились глаза Шримпо от злости, твердо и четко обозначив для нее, что в столь близких приветствиях не заинтересован и его, если не пылающая огнем ненависть, то неприязнь живее всех живых, отчего рука Брайтни сменила свою траекторию, аккуратно взяв маленький ярко-оранжевый мандарин из миски, дабы выкрутиться из сей неловкой сложившийся ситуации. Дополнительно она пришла к умозаключению, что гораздо более гуманнее будет и для нее, и для ее немого собеседника будет, если она немедленно отведет с него свой взгляд и вступит в диалог с другими гостями. — Космо, — обратилась она к юноше, более положительно, как ей казалось, настроенному к диалогу, поглядывая на пакет, висевший на спинке его стула, — Извини за мое излишнее любопытство, но что ты принес? Очень вкусно пахнет! Пекарь обернулся назад, посмотрев на пакет с приготовленным и принесенным им в качестве угощения к праздничному столу пирога. — Я забыл про него... — сказал Космо слегка виноватым голосом, неторопливо вставая со стула и снимая с его спинки заветный пакет и доставая из него кулинарное изделие, — Я испек пирог с курицей и грибами к столу... Шелли, есть ли большая тарелка? — Сейчас посмотрю, минутку! Шелли опять ринулась на кухню и вернулась обратно в зал к гостям сквозь считанные секунды вместе с чистым металлическим подносом для духовки в руках. — Тарелки свободной не было, но, думаю, он тоже сойдет. Космо одобрительно кивнул, и хозяйка квартиры поставила поднос на стол, покрытый белоснежной скатертью с узорами. Вдвоем они бережно переложили на него пирог и все гости чуть ли не начали облизываться, облюбовывая его своими жадными голодными взглядами. — Не терпится попробовать. Не сомневаюсь, что он очень вкусный, Космо, — добрым умеренным тоном произнесла Тиган. — Еще бы, — неожиданно вступил в разговор Спраут, — Что бы он ни сделал — все очень вкусное, аж пальчики оближешь. Хлесткая похвала из уст бывшего лучшего друга пронеслась внутри пекаря громом среди ясного неба. С момента их последней неблизкой встречи пролетело почти полгода, они никаким образом не пересекались и не поддерживали связь друг с другом. Не отделывались даже друг от друга короткими звонками или письменными сообщениями по праздникам или памятным датам. Они испарились друг для друга. Космо и предположить не мог, что Спраут не только не будет старательно игнорировать его присутствие, но и прилюдно одарит его старыми добрыми словами, словно ничего между ними и не произошло, словно не прошло пять месяцев затишья. Сие чувство заставило желудок более младшего парня провернуть обратное сальто. Вслед за Спраутом все принялись благодарить Космо за приготовленное и привезенное лакомство. Если судить по картине, наблюдаемой собственными глазами парня — и они не держали зла на своего друга. От столь щедрого и искреннего внимания к себе пекаря обдало жаром. Он склонил голову в виде рулета, пытаясь скрыть заметные признаки своего смущения. Слова признательности грели его большое и доброе сердце, слегка обжигая языками невидимого пламени пухлые щечки, усеянные несколькими разноцветными звездочками, сорванными прямиком с ночного безоблачного неба. Делать обыкновенные вдохи и выдохи будто бы стало легче. Вновь подолгу не задерживаясь среди своих гостей, Шелли ускакала к себе на кухню. В свою очередь, Космо обратно сел на стул за стол, и Тиган, отложив красное вязаное ею изделие, начала рыться в своей багряной дамской сумке, находившейся все это время за спиной ее соседки, определенно нечто выискивая. Каждый из сидевших за столом взглянул на нее с откровенным интересом, дожидаясь в предвкушении того момента, когда Тиган достанет искаемое ею. — Я ведь тоже не с пустыми руками, — проговаривала дама, поднимая серебряный термос и ставя его на стол, рядом с пирогом на металлическом подносе, — Шелли рассказала мне про рецепт рождественского чая. Мне кажется, он как нельзя кстати подойдет к пирогу Космо. Тиган открутила крышку с термоса, заполнив гостиную от пола до потолка пылким ароматом настоявшихся апельсина и корицы. Она предложила другим гостям испить рождественский чай, но большинство прибывших отказались от заманчивого предложения великовозрастной подруги, не взирая на благовоние питья. Единственный, кто соизволил составить компанию Тиган в ее чаепитии — Космо. Объяснением этому послужило начавшее уже зудить в неумолимом желании ощутить стекающей по своим стенкам хоть маленькую каплю освежающей влаги вместе приевшейся и безвкусной слюны горло и пробудившийся нежданно-негаданно зверский аппетит. Расплывшаяся в улыбке дама сходила на кухню и, вернувшись, поставила две чашки и два блюдца друг напротив друга, согласно позициям ее и ее друга. Бережливо она отлила себе и Космо чаю из термоса, и пододвинула к нему также принесенную сахарницу и дала чайную ложку. Подсластив напиток тремя маленькими ложками белого сахара, он начал постепенно его пить, растягивая каждый проделываемый глоток, пока в это время Тиган разрезала пирог на равные куски. Нарезав, она положила на оба блюдца по одному куску и села на свое место. Опробывая приготовленное им к столу угощение, парень почувствовал, как еще, к изумлению, теплая начинка из курятины с грибами и сыром тает на его языке, скатываясь по пищеводу и насыщая воющий от возникшего голода желудок. Рождественский чай, коим он запивал лакомство, только делал все лучше, сильнее согревая охлажденное нутро и размывая ломтики пирога. Проглатывая разжеванную корочку второго куска своего пирога, Космо одновременно с этим отпил последний глоток питья и вздохнул с удовольствием. Он и вспомнить не мог, когда в последний раз так хорошо трапезничал, наслаждаясь едой и напитками. Сытый и чуть окрыленный, парень поглядел на Тиган. Она, как и он, тоже уже съела столько, сколько в нее могло влезть и смотрелась радостной и умиротворенной — глазам отрада. Зов долга прогремел в нем, воззывая к благодарности. Оказывая ему сопротивление несколько секунд в размышлениях, Космо таки решил промолвить слова, которые он считал нужными, как никогда. — Тиган, чай... просто чудесный, — произносил он, еле-еле шевеля собственными губами, — Спасибо... Пекарь совсем разучился разговаривать с людьми. Из его уст исходили, как правило, лишь заученные наизусть реплики из древнего еще советского пособия по общению с посетителями, с коим он ознакомился при приеме на работу в пекарню. Обычно, ни с кем более беседовать ему не приходилось, и сиюминутно это ощущалось, как открытие третьего глаза, познания шестого чувства. Он беспокоился, что звучит как маленькое дитя, только овладевавшее навыком речи и повторяющего слова за родителями и другими взрослыми, но Тиган, улыбнувшееся от слов благодарности и хвальбы, успокоила его во мгновение ока. — Всегда пожалуйста, — ответила она, на ее облепленном пудрой лице разгорелся румянец и вылезли совсем не затмевавшие ее изящество морщины, — Твой пирог — объедение. Уголки рта Космо самовольно сложились в легкую улыбку, сказанное дамой было как бальзам на душу. В гостиной стало гораздо теплее и уютнее. Для полного счастья не хватало лишь очага, в котором бы звонко и весело потрескивали догорающие дрова, но тяжело было себе представить, как в столь махонькую квартирку вместится целиком каменный камин, да и навряд ли у Шелли найдутся деньги на его приобретение и содержание. С приподнятым настроением, парень оглядывал остальных гостей, изучая внимательно и тщательного каждого из них. Тиган продолжала вязать, верча так и сяк спицами, но ныне она казалась куда добродушнее и приветливее, нежели раньше. Брайтни и Финн разговаривали друг с другом на тему моря и его обитателей — на это указывали повторяющиеся одни и те же слова «Рыбы», «Океан», «Суша» и им подобные. Финн лучше всех разбирался во всем, что так или иначе связано с морями и океанами, но Брайтни, по сложившемуся у пекаря впечатлению, едва ему уступала в своих познаниях и даже в некоторых вопросах опережала его, чем изумляла парнишку, но не расстраивала его и не заставляла разочаровываться в собственном превосходстве, даже напротив — он с радостью в очах и любопытством внимал ее речам. Шримпо злобно поглядывал то на одного, то на другую, но в диалог вступать, как и прежде, не решался иль не находил необходимым. ДжиДжи и Спраут вели баталии о музыке, в частности — о панк-роке. Сидя за одной восточной частью стола с ними, Космо легче было вникнуть в суть их беседы, и ею был извечный вопрос, соизмеримый в наши дни по своей значимости и повальности чуть ли не с вопросами «Существует ли Бог?» и «В чем смысл бытия?» — что есть панк. Стремясь отыскать ответ сообща, они обсуждали, что такое панк и с чем его в принципе едят. Девушка приводила в пример истинного панк-рока одних артистов, а парень — иных. Спраут даже позаимствовал инструмент у своей собеседницы и сыграл и спел несколько песен от различных музыкальных групп, коих он причислял к панкам-рокерам, пытаясь тем самым демонстративно доказать их принадлежность к этому музыкальному жанру. Космо и не догадывался, что Спраут столько всего знает не просто о музыке, но и субкультурах. Сколько он его помнил — тот никогда не проявлял вящего интереса ни к одному, ни ко второму. Это не могло не вызывать уважения и даже восхищения. Без последствий не обошлись ни чаепитие с пирогом с курицей и грибами, ни чужие разговоры, ни даже дурманящее пение и игра Спраута и ДжиДжи на акустической гитаре. Космо совсем расслабился, и почувствовал, как его веки отяжелели — верхние желали сомкнуться в поцелуе с нижними. Не в силах бороться с его сонливостью, он встал из-за стола и было направился на кухню к Шелли для того, чтобы узнать у нее, может ли он и где прилечь, как тут его осадил голос одного из собравшихся. — Куда ты, Космо? Парень застыл на месте, не двигаясь ни одной из частей тела, даже не хлопая своими маленькими и тонкими ресничками. Застав врасплох, вопрос на секунду взбодрил его. Оборачиваться нужды не было, ведь и без того тот сразу распознал автора вопроса. Он принадлежал тому же, кому и следующие слова: «Что бы он не сделал — все очень вкусное, аж пальчики оближешь». — Я хотел прилечь, — дал ответ Космо, желая вот-вот сдвинуться с места, пока его не окликнул еще кто-нибудь или не начал допрашивать, но слишком задержался. — Ты в порядке? Вопрос Спраута под одним углом был закономерным и вполне ожидаемым, а под другим — резким и непредвиденным. На первый взгляд ничего диковинного или неестественного в нем не находилось. Часто парень интересовался состоянием членов своей семьи и особенно своего бывшего лучшего друга, когда еще к нему нельзя было добавить от себя прилагательное «бывший», переживал за него и берег, как зеницу ока, но это здесь было так же, как и с похвалой — это вызывало определенный когнитивный диссонанс и заворошило. Только Космо показалось, что все устаканилось и наладилось, как сильный ветер снова задул в нем, сдувая все, что попадалось ему на пути. Голова пошла кругом. Вопросы и противоречивые чувства водили хоровод вокруг его персоны, но он уже кружился в медленном танце с притягательной и властной утомленностью, став очередной из ее многотысячных жертв, у коих она безжалостно высасывала бодрость и энергию. — Я просто подустал, — сказал настолько ровным голосом, насколько позволяли голосовые связки, Космо. Ему хотелось прибавить что-то еще, но ни словечка он более не смог выдавить из себя. Стараясь избавиться от навязчивых мыслей и держа в своей голове вопрос Спраута, Космо покинул пределы гостиной и зашел на кухню, где вовсю руководила и хозяйничала Шелли. Комната со стенами, обделанными белой керамической плиткой, оказалась даже меньше, чем ничтожная прихожая. Говоря совсем откровенно, здесь было никак не протолкаться — в одном из углов стальной холодильник с сероватой металлической ручкой, правее от него — деревянная столешница, вся в ингредиентах и тарах со стаканами и тарелками, рядом с ней располагалась газовая плита, на чьем огне стояли сковородка с глубоким дном и кастрюля, с духовой печью снизу, в которой нечто пеклось. Над ними висели, прикрепленными к одной из стен, два из того же сорта древесины шкафчика со стеклянными дверцами, сквозь кои не составляло никакого труда разглядеть банки со всевозможными приправами и посудиной. Дышать давалось тяжело — запах жарившихся и варившихся на огне яств поглотил весь кислород, и даже открытая настежь форточка никаким образом не спасала ситуацию. Повезло только с тем, что Космо, будучи опытным кулинаром с многолетним стажем работы на кухне, сыздавна привык к подобному и не сильно мучился. Шелли не могла устоять на месте. Она то и дело бегала к столешнице, потом к газовой плите, потом открывала холодильник или верхние шкафчики, сформировав некий повторяющийся из раза в раз цикл. Услышав приближающиеся шаги парня, ее цикл прервался и она повернулась в его сторону. Ей тоже бы не помешало при первой же имеющейся возможности сделать перерыв и отдохнуть — по ее пунцовому лбу и щекам стекали капли пота и она судорожно оглядывалась по сторонам. — Космо, ты что-то хотел? — спросила она, потирая мокрыми пальцами свои глазницы. — Могу ли я... прилечь? Спать хочется... В этот момент Космо ощутил, насколько нелепо звучит заданный им вопрос. Изъявить желание поспать в гостях у другого человека, даже если он и твой верный друг — это странно, однако, многие мультяшные герои так делали, когда собирались все вместе и для них такое не казалось зазорным. Определенно находился хоть один из них, кто мог задремать в компании членов семьи. Роль спящего брали на себя и Космо, и Спраут, и сама Шелли и прочие. Астро при жизни так чуть ли не каждый раз витал во сновидениях весь вечер, а если не делал — с трепетом посылал нежные их подобия его друзьям. Пекарь сам помнил, как однажды ему не без помощи приятеля-полумесяца приснилось, где он очутился в собственном Эдеме — его окружали облака из сладкой ваты, мармеладная земля с шоколадными и молочными реками, заместо деревьев — леденцы. А Спраут рассказывал о том, как во сне он отправился в кругосветное путешествие на пару со своим лучшим другом. Не все из мультяшек позволяли себе настолько расслабиться, даже рядом со своими преданными товарищами. Очи распахнутыми держали испокон веков Тиган, Роджер и Шримпо. Будучи интеллигентной и приличной особой со своим имиджем, первая не дрыхла на собраниях, придерживаясь того мнения, что это непозволительно для дамы ее ранга, второй видел в этом огромные риски для жизни и здоровья и уязвимость, а третий, как можно было бы догадаться, просто ненавидел спать, так еще и на виду у презираемых отчаянно им персонажей. Несмотря на заведомо безрадостные ожидания Космо, Шелли ответила вполне себе мирно и дружелюбно: — Конечно. Можешь лечь в комнате, правда, надо вытравить оттуда мелких и постелить свежее белье. Подождешь меня минутку? Не мог бы пока присмотреть за всем тут? — Спасибо большое, — поблагодарил ее Космо. Девушка ушла с кухни, направившись в комнату, из которой так и исходил ставший привычным и незамечаемым всяческий разный шум, что то нарастал, что спадал, а сквозь мгновение и вовсе прекратился. Если судить по негромкому топоту маленьких ножек — гонимая, как евреи, ребятня перешла в зал к гостям. В томительном ожидании Космо прислушивался к каждому шороху, доносившийся из комнаты, гостиной и узкого коридора, будь то шаги, скрип дверцы, чужие разговоры, звон посуды иль мелодия, играемая на гитаре. Время от времени он присматривал за готовившихся для грандиозного праздничного стола кушаний. В кастрюле варились клубни картофеля, а на сковороде с глубоким дном покрывались золотистыми корочками нарезанные мелко морковь с луком. Через от силы минуты три подоспела Шелли. — Все, я подготовила тебе кровать. Только дверь закрой, чтобы никто не мешал. Уж этих я знаю... — Спасибо большое, — опять поблагодарил свою подругу Космо, и, передавая вновь под ее всеобъемлющий контроль процесс приготовления, вышел из крошечной кухни. Идя по коридору, парень напоследок сунул нос в гостиную. Как и было — так и осталось. За отличие можно было счесть только то, что теперь на полу у ножек длинного стола сидели втроем Губ, Тудлз и Пеббл, усердно корпя над чем-то, склонив свои головы. Разглядеть над чем именно было затруднительно, потому что они загораживали это нечто со всех сторон, но мельком пекарю удалось узреть, что мелюзга, кажется, читала большущую книженцию с красочными иллюстрациями. Космо выдвинул гипотезу о том, что это была одна из тех самых книг Шелли о динозаврах или древних растениях, коими были переполнены полки на стеллаже в ее квартире. Из зала доносился приятный гул, что только больше клонивший парня в сон, и он ушел в комнату. Зайдя в комнатку и включив свет для того, чтобы сориентироваться, Космо заметил относительно небольшое, как и все комнаты в доме, помещение, но казавшееся самым просторным из всех из-за правящих опустошенности и незаполненности. На одной из багровых стен висел ковер в темных цветах, изрисованный оранжево-желтыми угловатыми узорами, и к этой же стене примыкала маленькая кровать с постиранным и чистым однотонным постельным бельем лазурного цвета и с нарисованными карикатурными крольчатами. Ближе к подоконнику стоял пустой письменный стол, словно только что привезенный из магазина мебели, и стул, чуть левее от него — напольная вешалка, на коей висели платья, футболки и прочая одежка хозяйки квартиры. Закрыв дверь за собой, парень выключил свет и, раздевшись, лег в подготовленную для него кровать. Стоило Космо только прикоснуться к простыни собственной спиной и бедрами с голенями, как его враз пронзило ощущение нового, знакомое каждому, но не описуемое словами. Отдыхать в не свой постели — и так нечто непривычное, а он еще и лежал на свежем и чистом постельном белье, ведь свое он редко менял и стирал. Но вопреки возникшему ощущению, пекарь только сомкнул очи, как заснул. Канун Нового года — один из самых торжественных, жизнерадостных и запоминающихся моментов уходящего года, если не самый торжественный, жизнерадостный и запоминающийся. В сию чудесную пору детский развлекательный центр не радовал и не забавлял своих неполовозрелых посетителей и их родителей, закрывая свои двери для них на время новогодних каникул. Как объясняли это несколько лет назад наставники и прочие научные сотрудники — зерно крылось в желании людей, в том числе и работников, отдохнуть и набраться сил после тяжелых рабочих будней наедине с членами своей семьи. Без ребяческого смеха было скучно и тоскливо, но можно было и самим отдохнуть, провести время всем вместе и насладиться праздником. У Космо и Спраута — главных и искусных поваров «Гарденвью-центр», имелась придуманная ими традиция на каждый Новый год: приготавливать праздничное блюдо для каждого из всех своих друзей и сотрудников, когда они еще работали в центре. В этом году в следовании обычаю, как казалось парням, все нуждались, как никогда доселе. Близился к окончанию второй год диктатуры Денди, самый тяжелый из всех прожитых пяти. Пострадало и пало очень много членов семьи. Все были измотанными и убитыми горем, и если повара и могли так или иначе помочь остальным забыть хоть на время праздников о жизненных тяжбах — они желали сделать все в своих силах. На этот раз Космо и Спраут решили испечь классическое яство, кое не составит ни малейшего труда отыскать на первых же страницах сякого журнала или книги с новогодними рецептами — имбирное печенье с глазурью. Как и всегда, готовка прошла бодро и уморительно, с привкусом различных оплошностей, в основном со стороны Спраута. Вопреки проведенной почти всей жизни за плитой и духовкой вместе с Космо, он вечно стремился в силу своей нетерпеливости и жажды пробовать новое все сделать как можно поскорее или прибегал к экспериментам, очевидным исходом которых была запачканная мебель, разбитая вдребезги посуда и подпорченный кулинарный изыск. Его правая рука и по совместительству наилучший друг на всем белом свете являлся куда более аккуратным и размеренным. Тот делал все согласно рецептам, толком без погрешностей, предпочитая испытанные временем проверенные способы радикальным и неизведанным. При этом, он не возражал против амбиций Спраута, всегда дозволяя тому делать все в своем темпе и ритме и в собственное удовольствие, за что старший сплошь и рядом был ему безмерно благодарен. Вряд ли можно было сделать лучше, ведь так Спраут не только открывал самого себя и был таким, как он есть на самом деле, но и неподдельно умилял Космо своим характером и забавлял его. Заключительным этапом готовки служил короткий, но важный пункт: «Поставить на час в холодильник». Последовав ему, парни-пекари разошлись на час по делам и опять вернулись в их кухонную обитель. Встретившись взглядами, Спраут помахал Космо рукой и радостно улыбнулся ему. Тот ответил взаимностью. Они вынули заледеневший поднос с имбирным печеньем из холодильника. Разноцветная глазурь несколько растеклась по печеньям и так и застыла в таком положении, но это лишь прибавляло творениям вкрадчивого очарования. Они взяли одно печенье, разломали пополам и принялись за дегустацию. Первым свой вердикт вынес Космо. — Мне кажется, оно получилось суховатым, — немного понуро произнес он с набитым ртом, проглатывая остатки печенья. — Есть такое, — честно и прямо признал Спраут, — Но ничего страшного. Я верю, что другим понравится! Снискав долю успокоения в словах верного и безоговорочно поддерживавшего во всем приятеля, Космо мигом взял себя в руки и, сделав вздох, приподнял поднос с печеньем. — Я тоже! Тогда пойдем угощать? — Пошли! — расплывшись в улыбке, сказал Спраут. Не стягивая с себя своих перепачканных фартуков цвета бутонов вишни, парни оставили позади так же перепачканную кухню, сойдясь во мнении, что наведут чистоту и порядок позже, не желая оттягивать момент угощения своих друзей. Проходя сквозь столовую, мимо столов и стульев с ситцевыми диванами, они вслух гадали, понравится ли лакомство остальным и делились своими предположениями и представлениями друг с другом, сплетничали обо всем и рассказывали о своих планах на грядущий следующий год. Дойдя до дверей стального, успевшего за долгие годы покрыться по краям слоем ржавчины и облепленного черно-желтыми предупредительными лентами, они нажали на кнопку, вызывая его. Достаточно быстро он пришел и парни зашли в него. Спраут трижды или четырежды нажал на кнопку с надписью «Комнаты мультяшек», ведущую непосредственно туда. Кнопки то и дело заедали и не срабатывали с первого раза, но и вдобавок важно было не переусердствовать в своем стремлении доехать до определенного этажа, как один раз это провернул один из мультяшных персонажей по имени Губ, отчего все, кто ехал с ним вместе, застряли на несколько часов, пока Денди из жалости лифт не починил. За сию провинность на мультяшку все его попутчики обиделись, но на недолго: его обаятельность и несмышленость с наивностью не позволяли никому держать на него зла. Неспешно устремляясь все ниже и ниже, Космо и Спраут снова обменялись взглядами, и снова старший озарил своей улыбкой младшего. Ухмылка его была такой ласковой, такой доброй, такой умиротворяющей. Взглянув на него, Космо показалось, что он глотнул горячего молока: внутри его так потеплело. Инстинктивно тот улыбнулся ему в ответ. Разбивавшиеся о скалы в нем волны волнения стали униматься, лишь малость омывая берега. Его веками успокаивала одна только мысль о том, что Спраут рядом с ним и, что бы ни произошло, поддержит и выручит. Раздался громкий писк, значащий, что они прибыли и двери распахнулись. Нужно идти: семья зовет. Перед глазами вырисовался длинный горизонтальный деревянный коридор. В нем было тускловато ввиду перегоревших нескольких лампочек, но никто и не думал о том, чтобы их поменять. Стены были обвешаны древними гирляндами, излучавших только два цвета: красный и зеленый, и от них света было не намного больше. По углам стояли маленькие искусственные елочки, сделанные некогда из подручных материалов, вроде картона, бумаги, скрепок и прочего. Вместо золотой звездочки на них или красовались или иная елочная игрушка, или носки, или отнюдь ничего не было. В коридоре стояло непривычное слуху безмолвие. Двери во все комнаты мультяшных героев были закрыты. Сидевшие в них мультяшки заперлись и не желали показываться миру. Одни Губ и Тудлз с питомцем Пебблом находились вне своих обиталищ. Мальчик высился, прижавшись своей спиной к одной из стен неподалеку от дверей лифта, свесив нос. У нижних веток одной из елей сидела на коленках девочка, стискивая собаку в своих крепких объятиях. На малышке не было лица, и пес был до боли молчалив: не гавкал и даже не скулил. Ни один из них не рыдал, да и из запертых комнаток не доносилось всхлипов, но и не было нужды видеть по их личинам стекающими слезы и слышать их завывания, дабы прочувствовать с головы до пят всю боль от утраты родных и близких и тоску по беззаботным денькам. У двоих в одночасье отняли все, чем они так дорожили: у мальчишки — сестру, у девчушки — отца. Невыносимо было смотреть на это удручающее зрелище, и переняв невольно их настрой, Космо сам ощутил, как тепло изнутри остывает, как у него застывает ком в горле. Обуздав атаковавшее уныние в нужный час, Космо пересилил самого себя и громко произнес: — Имбирные печенья! Угощайтесь, друзья! Сквозь миг после возгласа Космо к ним первыми подошли ближние: Губ и Тудлз с Пебблом. Мальчик взял одно печенье, пробормотав себе под нос едва ли разборчивое: «Спасибо...», а девочка два. Одно из них она съела на месте мгновенно, а другое, держа в своей крошечной серой ладошечке, она протянула к собачьей пасти и подняла в немой мольбе свои огромные и наполненные печалью зеницы прямо на Спраута. В обыкновенные дни тот препятствовал другим в желании подкормить питомца-гальки, не грезя отхватывать от его нещадного хозяина, но жалостный взгляд Тудлз пробудил в нем совесть. Если бы он пошел навстречу собственным принципам — он никогда себя бы не простил за столь бессердечный и бесчеловечный поступок. Единственное, что ему оставалось — молча кивнуть, давая таким образом разрешение. Пес с радостью проглотил печенье с руки малышки, после чего залаял, точно бы он и съедобного куска в грызле отроду не держал. Уголки рта на детском по-прежнему опечаленном лице сложились в еле заметную улыбочку. Не промолвив ни словечка, Тудлз умчалась с Пебблом на своих руках за угол. Губ последовал за ними в том же направлении. Подползли еще отозвавшиеся на зов Космо, их было всего-ничего: только Тиша, сиамские близнецы Раззл и Даззл, Шелли и Финн. Каждый из явившихся взял по печенью, за исключением Шелли, отобравшей сразу три и объяснившей сделанное тем, что хочет угостить остальных, кто не может подойти. Возражать повара не стали и отнеслись с пониманием и обнадеживающей думой в голове о том, что и не пришедших, быть может, им удастся обрадовать, пусть они этого и не увидят собственными глазами. Полностью опустел поднос, от имбирного печенья с глазурью на нем остались лишь крошки. Завышенные ожидания лучших друзей касательно раздачи угощений толком и не оправдались: все выглядело так, как и прежде. Все так же в коридоре было тускло и тихо, но теперь здесь никого и не осталось, кроме них двоих. Космо весь поник и опустил голову, вцепившись глазами в серебряный поднос с гладкой поверхностью. Обратив внимание на своего подавленного приятеля, Спраут положил свою десницу на его плечо и принялся бережно поглаживать его по спинке, не опускаясь ниже лопаток. — Мы смогли порадовать хоть кого-то, ведь так? Это все было не зря, — постарался утешить старший не только младшего, но и самого себя, молвя со взвалившейся тяжестью на собственном сердце. Спраут говорил правду. Осчастливить хоть одного из мультяшек уже было своеобразной маленькой победой, но радость от этого триумфа была слишком хила для того, чтобы осветить образовавшуюся кромешную тьму в опустошенной грудной клетке. Космо лишь поддакнул. — Ты хочешь остаться или мы пойдем обратно? — поинтересовался Спраут, продолжая гладить по спинке своего лучшего друга. — Пойдем... — почти шепотом промолвил Космо, поворачиваясь лицом к дверям лифта, стоявшего сзади них, — Еще нужно убраться... Не поднимая длань с плеча парня, Спраут кивнул в знак одобрения и опять коснулся длинным пальцем кнопки для вызова лифта. Космо стоял рядом с ним, будучи пленником вселенской меланхолии и воспоминаний о прошедших в несчастье и беспокойстве днях и ночах, кои успевали стираться из его памяти во времяпровождений со Спраутом или другими своими оставшихся в живых друзьями. Вдвоем парни-пекари зашли внутрь лифта и поехали обратно на этаж с кухней и столовой. Изменения по сравнению с пролетевшей всего около десяти минут назад поездки были на лицо: более они не разговаривали друг с другом и даже не обменивались взглядами. Обоим было очень горько от провалившейся затеи и от страданий родных и близких, которые, по всему видимому, так перебить им и не удалось. Погрузились они вместе с ними обратно в горестное и тяжелое настоящее, состоящее из сплошных бед и раздора. Радость вся растворилась, как сахар в чае. Им казалось, что поездка длилась вечность, пока лифт опять звучно не уведомил о прибытии до пункта назначения с помощью отвратительного писка. Открылись двери и они печально поплелись по этажу. Ступив ногами по кафельному полу кухни, по коему растекалась лужами вода, лежала кучками мука, сахар и прочее, Спраут достал из одного из шкафов несколько половых тряпок и метлу с совком. Передав тряпки младшему, старший принялся подметать, а Космо — отмывать все кругом и оттирать смоченными кусками ткани едкие пятна. Космо и Спраут нередко включали радио, которое брали у своей подруги Ви, разбавляя им скучные уборки. Более плодотворной наведение чистоты и порядка это не делало, и Спраут даже отшучивался, что так они только сильнее пачкают и так перепачканное место, но зато они развлекались. На нем проигрывались как и простые незаурядные песни, только и созданные для того, чтобы под них плясать с незамысловатыми движениями, вроде перепрыгивания с ноги на ногу, качения бедрами и махания руками, так и донельзя растянутые романсы и серенады, под кои Спраут, в наигранной и своей ироничной манере изображая галантного джентльмена, кружился в неуклюжем вальсе с Космо, отыгравшего воспитанницу пансиона благородных девиц, беря в одну руку его ладонь, а другую кладя ему на талию. Вальс, естественно, танцевать они едва умели, и Спраут и Космо постоянно наступали друг другу на пальцы ног, расходились в темпе и ритме и были заложниками прочих недочетов, но они их мало волновали, как и в случае с готовкой — главнее всего было то, что им весело и хорошо друг с другом. Но нынче была одна давящая тишина в воздухе, от которой становилось только хуже. Водя впитавшей всю грязь тряпкой по столешнице, Космо все больше и больше тонул в лихих мыслях. Год второй им приходится терпеть каждый день страх и жуть, хороня своих друзей одного за другим. Нет отныне привычного гула, стоявшего каждый вечер на каждом этаже, и даже сотрудников больше нет, которые могли бы принести с собой в научно-исследовательский центр интересную книгу иль настольную игру, собрать всех вместе и провести незабываемый день. Они сами по себе против одного непобедимого врага, вчерашнего близкого друга, что так и жаждет истязать их до полного истощения, превратив их жизнь из не очень радужной и красочной в один вечный, пораженный проклятием сон. Годами ранее здесь было чудно, но теперь на былые места и членов семьи без слез не взглянешь. Надежда на окончание этого беспредела иссякала с каждым днем. К раковине подошел Космо, желая промочить в ней тряпье. Поблизости находился Спраут, продолжавший сметать сыпучее. Младший промыл под струей ледяной воды кусок ткани, из которой вытекла вся грязь, напоминавшая отдаленно зараженный ихор. Парень было хотел вернуться обратно к столешнице, но остановился и, откинув тряпку, резко обвил шоколадными руками старшего, заключая в крепкие объятия. Он буквально вжался в него всем тельцем, словно цепляясь за единственную отраду, кою только мог отыскать в непроглядном мраке. Простояв в изумлении считанные секунды, Спраут поспешил обнять своего лучшего друга в ответ, прижимая к своей груди. По личине Космо начали стекать обжигающие слезы и въедаться в испачканную ткань фартука Спраута. Последний, ощутив, как помокрела его одежда, убрал одну из своих дланей с его лопаток и начал гладить ею его по вытянутой, обсыпанной посыпкой и украшенной волнистой линией из сливочного крема, головке. Тот поднял свои полные слез и алые от крови очи и посмотрел прямо на Спраута. Старший глядел на него с необычайной тоской и нежностью одновременно. Было все ясно, как белый день. Понимали друг друга друга и без слов. Космо и Спраут продолжали крепко обниматься вплотную друг к другу, когда до них донесся знакомый противный писк и неторопливый топот нескольких пар ног. Они во мгновение ока оторвались друг от друга, как ионы с одним и тем же зарядом, и разошлись. Как раз вовремя: на кухню заглянула их подруга Шелли. — П-привет, Шелли, — заикаясь от нежданного визита подруги, проговорил Космо, — Ты что-то хотела? Девушка стояла в широком проходе, несколько стесненно улыбаясь и всячески отводя свой взгляд от взъерошенных парней, словно стыдилась, и не понятно чего. Издала она прерывистое девичье хихиканье, не ведая, как собраться ей с духом и донести до поваров о целях ее столь позднего посещения без предупреждения, но она скоро взяла волю в кулак. — Мне очень понравилось ваше печенье, просто вкуснятина! Спасибо большое, — выпалила она. На ликах Космо и Спраута проявилась, подобно чернилам из лимонного сока от языков пламени одинаковая искренняя и довольная ухмылка. Хвала от нее чуть развеяла тьму в сердцах. Впервые за весь день хоть один из членов семьи отблагодарил двоих не-разлей-вода приятелей необходимыми им речами, коих они с нетерпением так ждали и не дождались ни от кого, кроме нее. — Не за что, рады слышать! — произнесли они в унисон. Не взирая на то, что девушка их поблагодарила, она не сдвигалась со своего места, словно желая сказать им еще нечто и подыскивая слова для этого. — И не только мне понравилось... — вымолвила Шелли наконец. Она отошла влево, освобождая проход. С запада двинулась на восток армия мультяшных персонажей, показываясь парням-пекарям во всем составе, что аж глаза разбежались. Среди первого ряда стояли сдержанная Тиша, робкая Тудлз с Пебблом, повеселевший Губ, скрестившая свои руки у себя на груди Ви. Сзади них виднелись макушки задорного и задумчивого Раззла и Даззла, озорного Финна, неотразимого Глистена и даже кончик хитинового хвоста хмурого Шримпо. Космо и Спраут опешили и оцепенели на мгновение с отвисшими челюстями, словно застали не столпотворение, а саму медузу Горгону, обратившую своим смертоносным взглядом поваров в каменные статуи, но сквозь считанные секунды ожили и, сомкнув свои верхние губы с нижними, расплылись в обрадованной улыбке. Стоявшая в стороне ото всех и обхватившая левую свою ладонь правой, Шелли ухмылялась, прямо как и они, но в ее выражении лица еще ощущался оттенок стеснения. Явившиеся незваные, но важные и обворожительные гости так и норовили поделиться чем-либо, и как только низкорослая подруга дала им слово и отошла за кулисы, они без промедления воспользовались данным им правом. — Только вот мне ни крошки не досталось! — раздосадованно жалуясь, выкрикнул Глистен. — А я хочу еще, — произнесла своим требовательным голосом Ви, — Как бы мне не хотелось этого делать — я соглашусь с Шелли, печенье и вправду очень вкусное. Девушка отвернулась, желая укрыть от посторонних глаз вылезший на щеках розоватый румянец и тихонько хихикнула по-девичьи, на что никто, за исключением двоих самых лучших друзей на свете, и внимания не обратил. Лицезрея столько довольных гримас вместо кислых мин и слыша, с какой охотой они жаждят еще печенья, Космо и Спраут совсем растаяли. — Тогда мы с радостью испечем для вас еще! — с воодушевлением сказал Спраут, закатывая рукава. — А можно с вами? — задал вопрос Раззл, и его брат Даззл тут же добавил от себя своим меланхоличным тоном, — Мне так по душе компания... — Конечно, можно! — ответил Космо, сияя еще пуще, — Правда, у нас тут немного бардак... Парни огляделись вокруг, в глаза бросились остатки недоделанной до конца уборки. В раковине — тряпье, под коим образовалась лужица из вытекавшей воды, рядом — метла с совком, на полу несобранная и сметенная в несколько кучек грязь из сахара, соли, муки и прочего, столешница в пятнах. Своим бурным галдежом члены семьи отчетливо дали понять, что для них отсутствия безупречной чистоты и порядка мало что значит. Космо и Спраут, вновь встретившись полными нежности и восторга взглядами, кивнули головой друг другу и Спраут с рвением провозгласил: — Тогда чего мы ждем? За дело, друзья! Старший подготовил нужные для приготовления имбирного печенья с глазурью ингредиенты и достал с верхних полок книгу с рецептами, дабы ничего не перепутать, и каждый из находившихся на кухне принялся за порученную работу. Раззл и Даззл на пару готовили тесто, шепотом обсуждая недавно прочитанный вторым из них рассказ, Ви и Шелли корпели над глазурью, пока последняя забалтывала первую, Губ доставал при необходимости с верхних полок с помощью своих рук-веревочек и посудину, Тудлз с Пебблом мотались то от первых ко вторым, на полставки помогая и там и там, Тиша следила за уровнем чистоты и порядка, не допуская ухудшения ситуации и строго отчитывая каждого за просыпанную щепотку сахара или соли, а Финн просто рассказывал каламбуры и травил свои байки, связанные с кулинарией и праздником, забавляя одних и раздражая других. Спраут и Космо, непосредственно, контролировали процесс приготовления, поправляя родных и близких и подсказывая. Ледяные сердца друзей растаяли. На этаже стоял гул, все разговаривали друг с другом, переговаривались и работали сообща. Тоска в такой час просто не могла застать их и осилить. Лучшие друзья были только счастливы наблюдать за этим и видеть, что их труды не прошли даром, и испеченное ими печенье взаправду помогло всем собраться воедино и позабыть все мирские тревоги, пускай и не совсем так, как они себе это представляли. Но то, что вышло в итоге, было даже лучше. Как по волшебству наступил праздник, восторжествовало добро... Дивное сновиденье оборвалось. Пробуждаться Космо совершенно не хотелось, как и прежде. Он отчаянно старался возвратиться в сон, в тот светлый поздний вечер на кухне в научно-исследовательском центре, но не с целью оттянуть момент истинного просыпания, а от желания опять пережить захватывающее тепло в своей груди. Как бы сильно он не щурил веки — чувство сонливости как ветром сдуло. Желания вставать напрочь не было, но делать более нечего. Космо привстал, потирая своими шоколадными пальцами зеницы. Отходя от сна, парень пытался сориентироваться в темноте, но к сожалению, это было напрасно и он даже при желании не мог ни черта разглядеть. Коль выбора не остается — нужно вставать. Пекарь встал на ноги, потягиваясь, с кровати и запнулся об нечто, едва не упав и не расшибившись об ламинат. Уберегло его только то, что он вовремя согнулся в коленях и выпятил одну ногу назад, встав в эдакую стойку фехтовальщика. Осторожно подходя к двери, дабы снова не задеть что-либо на своем пути, он прошелся по стене своей десницею, стремительно стараясь нащупать переключать, и отыскав его указательным и средним пальцами, нажал. В спальне загорелись лампы, от излучаемого которыми яркого света у него мгновенно заболели отвыкшие от того глаза. Преодолевая мучения очей, Космо взглянул на будильник, стоявший на тумбе рядом с кроватью — если время на его часах не торопилось иль не опаздывало, то в сию минуту было около пол одиннадцатого вечера. Застилая постель хозяйки квартиры, юноша пытался вспомнить во всех подробностях приснившийся ему сон, но чем глубже он лез в недры собственной памяти, тем все больше сновиденье, казавшееся столь четким и ясным относительно минуты три назад, теперь утекало, как вода сквозь пальцы. Очевидным было одно — приснилось ему нечто добротное и приятное. Единственное, что он мог воспроизвести в своей памяти — это неявственные детали, вроде кухни, серебряного подноса, и нежнейший взгляд Спраута, кой было трудно развидеть из-за слез в глазницах. Опять углядев его перед своими глазами, хоть и в достаточно размытом виде, Космо весь заерзал. Как Астро не стало, Космо и остальным мультяшкам только и снились болезненные кошмары. Астро стал первой жертвой заражения, и многие подозревали, что здесь могло не обойтись без Дендикуса, с коим он братался и коего он тщетно старался образумить. Дурные сны только сильнее подавляли всех, и даже после покидания «Гарденвью-центр» у Космо они не прекращались. И сейчас воспрянуть от чудного сновиденья было как глотком свежего воздуха, вдохнутый так резко, так глубоко и в таком большем объеме, что он им чуть ли не давился, да голова его кружилась. Будто сам Создатель словно даровал ему видение, вознаградив тем самым за все мытарства. Но вместе с отрадой в голове возникла и суматоха из вопросов и навязчивых мыслей. Сбежав от них на время дремы, пекарь вновь встретился с ними. Нынче он стал для них легкой наживой и спасенья негде было искать. Расправиться с ними полностью он мог только хорошенько раздумав, и решил прогуляться на свежем воздухе, пока еще есть время до полночи. Космо вышел из комнаты и возвратился обратно в гостиную. Зал был в таком же виде, в каком он его и узрел в последний раз перед тем, как вздремнуть. Каждый сидел на своем месте и все горячо обсуждали нечто, но замолкли, когда заметили своего друга. Все поздоровались с ним опять, а старина ДжиДжи в саркастичной манере пожелала ему доброго утра, назвав спящей красавицей. Поприветствовав остальных в ответ, парень принялся искать взглядом Глистена, ожидая, что к его пробуждению он уже подошел, но его нигде не было. — А где Глистен? — задался закономерным он вопросом у других гостей, продолжая выискивать сияющего белокурого товарища. — Сама знать хочу! — с ревом ворвалась Шелли в гостиную, — Он обещал прийти еще два часа назад, а в итоге — ни слуху, ни духу! Трубку он не берет. Никто понятия не имеет, где он шляется! Всем своим видом сама по себе миловидная девушка ныне напоминала саблезубого тигра, или, что больше подходило под ее характер и всем известные интересы — свирепого тираннозавра. Ее стройные руки тряслись от ярости, зубы ее скрежетали. Хозяйка квартиры металась молниями, ее личина окрасилась в алый цвет от раздирающего ее гнева. Стоило бы ей разинуть рот, сомнений нет — она бы окатила всех сидевших за столом столпом из огня, как разъяренный дракон. Кулинар вздрогнул от резкого появления подруги и ее возмущенного возгласа, но другие и виду не подали, словно это нормальное и естественное явление. — Может, с ним что-нибудь случилось? — предположил Космо, молясь всем только известным ему Богам и Богиням, чтобы не разозлить своим вопросом Шелли еще сильнее. — Да максимум, что с ним могли сделать — выдать за Снегурочку на детский утренник, — иронично подметила ДжиДжи, — Или он применяет скупленные платья от Ерундасен Бредони. Все вполголоса захихикали, за исключением хозяйки квартиры. Шуточное разъяснение нонконформистки ее совершенно не устроило, и она продолжала пылать от злости. — Остынь, Шелль, — попытался успокоить подругу Спраут, — Уверен, он скоро подойдет. Какие бы у Глистена не были дела, он и за мешок золота не пропустил бы такое событие. Остальные принялись повторять за ним и подкреплять собственные доводы в его поддержку. Девица прислушивалась к своим гостям и гостьям, и гнев девичий начал отступать, но вскоре он опять подступил, и опять по причине сказанного представительницей субкультуры. — За мешок золота — навряд ли, а вот за какие-нибудь дорогие итальянские туфельки... — в очередной раз не удержалась ДжиДжи. Каждый из прибывших вновь захохотал, как бы они не старались воспротивиться подступающему смеху или скрыть признаки его наличия. Шелли совсем вспыхнула от бешенства, глаза ее загорелись далеко не добрым огнем. Сложилось впечатление, что с минуту на минуту она была готова взорваться гранатой и накрыть серьезной ударной волной каждого из сидевших в гостиной, но в последнюю секунду перед катаклизмом она сделала глубокий вдох и, выдохнув и выпустив пар, слегка умерила одичавший пыл. — Черт с ним. Но если он не придет в течение часа — клянусь, я кожу с него сдеру живьем! Девушка направилась к выходу из зала, по-прежнему вся недовольная и расстроенная, но ее остановил Спраут, вставая на ноги со своего стула. — Шелли, давай я доготовлю ужин, — произнес он твердым и уверенным голосом, — Я давно не прикасался к плите. Шелли обернулась назад и озарила его своим озадаченным и недоуменным взглядом, но во мгновение ока застеснялась и заробела от предложенного ее верным другом. — Ой, Спраут, — смущаясь, проговорила она, — Не стоит, не стоит. Ты ведь мой гость. Совсем немного осталось, час от силы — и все будет готово. — Ты и так уже много чего сделала. Расслабься и отдохни, а то со всеми этими хлопотами я тебя нисколечко не узнаю. Шелли заколебалась было, но вновь на подмогу пришли остальные гости, что принялись подначивать ее и приглашать сесть к ним за один стол. — Посиди же с нами! Ты с нами вообще за весь вечер ни разу не села, толком и не разговаривали, — подключилась к разговору Брайтни. — Мы по тебе окунечнь соскучились! — присоединился Финн. Анекдоты и каламбуры в исполнении Финна сплошь и рядом досаждали большинство из его терпеливых и преданных друзей, или же вгоняли их в ступор. После произнесенной вслух шутки шла очень долгая и очень неловкая минута молчания. Всем было стыдно, пожалуй, кроме самого ее автора, вовеки не терявшего надежды расслышать смех подобно закадровому в ситкомах, но этот раз был исключением из правил. Каждый поддержал своего друга во имя Шелли. Колыхалась она миг, другой, но все-таки маятник в ее сердце качнулся в сторону предложения от членов семьи и, расплывшись в своей застенчивой улыбке и остепенившись, она сняла с себя фартук, передавая его в руки Спрауту, и села на его место за стол с другими. Парень порасспрашивал подругу о готовке, и заполучив нужные сведения, оттопырил большой палец вверх и отлучился заместо нее на кухню. Шелли обескураженно рассматривала прибывших, чуть задрав плечи, сжимаясь и держа ладони на свои коленах в джинсах, но не взирая на потуги неуверенности, она едва ли не искрилась от счастья. В проведенные в заточении года она стала жертвой эксперимента, суть коего заключалась в том, что научные сотрудники велели ни одной душе, в том числе и остальным мультяшкам, не обращать внимания на Шелли, сами следуя этому негласно отданному приказу и попутно выводя ее из себя различными методами. Например, работники намеренно незаметно убирали с полок из сувенирных и призовых уголков игрушки в виде других главных персонажей, но на продукцию с ней и глаз не поднимали, создавая иллюзию, что они не пользуются покупательским спросом. Наставник ее была холодна и безразлична по отношению к отданному ей на попечение творению. Практически все мультяшные герои следовали сиему указу и не разговаривали с Шелли, не желая связываться с сотрудниками, но находились и те, кто втихаря шел наперекор правилам, и в качестве них выступали Астро иль Космо. Даже после исчезновения научных сотрудников с Шелли мало кто беседовал, и как она всегда думала — это проворачивали из жалости к ее особе. И наблюдать в данный момент за тем, как все зазывали ее к ним и расспрашивали обо всем, что только на ум придет, и тем более слышать ее задорный смех было отрадой глазам и усладой слуху. Сначала она лишь выслушивала других, но потом и сама разболталась. Расцвела она, как бутон цветка — иначе и не скажешь. Вспомнив внезапно о своем желании прогуляться, Космо отошел в прихожую и принялся доставать собственную дубленку из гардероба с верхней одеждой гостей. Его в скором времени окликнул находчивый голос Финна, донесшийся из гостиной. — Эге-ей, Космо, ты куда опять намылился? Все посмотрели в коридор, обратив внимание на завязавшего шнурки на своих зимние ботинки друга. Выпрямляясь, он громко ответил, дабы каждый наверняка услышал его в зале: — Я прогуляться. Остальные, как ни в чем не бывало, продолжили свою беседу. Пекарь весь оделся, и было обхватился пальцами за дверную ручку и думал ступить в подъезд, как в прихожую тотчас прибежали Тудлз с Пебблом. — Можно с тобой, Космо? Ну пожалуйста! — взмолилась маленькая девочка, строя «щенячьи глазки», и пес, кружившийся возле нее, как мотылек возле света, заскулил. Нарядившийся парень застыл на месте. Перед ним предстал нелегкий выбор, ведь он не рассчитывал на компанию и планировал провести это время в одиночестве для того, чтобы обдумать все накопившиеся за этот день, но предложение ребятни было заманчивым. Он понимал, что соскучился по ним и был не прочь погулять и поиграть с ними вместе. Дало о себе знать и некое подобие чувства долга перед ними — Космо лишил их активного отдыха на некоторое время своим неожиданным желанием вздремнуть и заняв спальню. Какими бы не были увлекательными книги про динозавров или древние растения, которыми хозяйка квартира поделилась с ними, чтиво не могло заменить салки, прятки, «море волнуется раз» и им похожие. Да и в маленькой квартире мало можно было разыграться, а на улице сколько возможностей. Если и отправлять их на улицу, то детей одних оставлять нельзя никак: они нуждались в присмотре. Взвесив все «за», число коих знатно перевешивало, и «против», Космо вздохнул и улыбнулся малышке и ее собаке. — Да, конечно. Тудлз просияла, а Пеббл во всю завилял своим коротким сереньким хвостом и радостно загавкал. Они побежали назад в гостиную, дабы предупредить других, и столкнулись с подоспевшим Губом. С ним первым она поделилась доброй вестью и сказала, что он идет с ними. Мальчик обрадовался, оскалив свои острые зубки. Складывалось ощущение, что вместо резцов и больших и малых коренных у него сплошные клыки. Однако, они вовсе не устрашали иль не вызывали отвращения, ведь ухмылка, в кою они выстроились, перекрывала все. Сякие сомнения по поводу принятого Космо решения окончательно развеялись ликованием его маленьких друзей. Тудлз скоро вернулась в прихожую вместе с Губом и Пебблом. Девчонка нарадоваться не могла и с предвкушением ждала их выхода на волю. Парень доставал им из гардероба верхнюю одежду и помогал одеться. Когда пекарь надевал на макушку Тудлз шапку с пломбирного оттенка помпоном, ее внезапно позвал из гостиной низкий басистый женский голос не кто иной, как Тиган. Малышка метнулась на зов и Космо краешком глаза увидел, как взрослая дама натягивала на маленькие ладошки егозы красные варежки, которые она так с таким усердием и вовлеченностью вязала весь вечер. Девчурка жаловалась под нос о том, какие они колючие, но Тиган только и твердила приземленным и слегка чутким голосом: «Зато ты не отморозишь свои пальцы». Космо так любовался этой умилительным зрелищем, что и не заметил, как из кухни зашел в прихожую Спраут. Он вместе с ним глядел в гостиную на интеллигентную особу и сделавшуюся для нее, как дочь родная, Тудлз, и встретились только тогда, когда младший обернулся и едва ли не вскрикнул от неожиданности, вовремя прикрыв пястями в варежках рот. Пересеклись они мимолетными взглядами и Космо сразу же поспешил перевести взгляд на свои ботинки, переводя дух после пережитого испуга. — Прости-прости, я не хотел напугать, — осыпал извинениями своего бывшего лучшего друга старший, неловко посмеиваясь. Ничего не ответил самый молчаливый из гостей, стараясь восстановить свое дыхание. Отдышавшись и придя в себя, тот принялся проверять, застегнуты ли все пуговицы на его дубленке и свои карманы на наличие ключей, мобильника, монеток и прочего, стремясь так отвлечься от происходившего с ним. Оставаясь на месте и наполовину окаменев, парни стояли некоторое время, искренне не зная, что и сказать друг другу. Первым и единственным, кто удосужился прервать томительное безмолвие, был Спраут. — Ты идешь гулять, ведь так? Не промолвив опять ни слова, Космо слегка кивнул, не отрываясь от своей одежки. Вновь разразилась тишина, и ее вновь первым и единственным прервал Спраут, стянув со своей длинной розоватой шеи свой белый в розовую полоску шарф. Это было удивительно и совершенно не в духе парня. Сколько Космо был с ним знаком и дружен, а это промежуток длиной более девятнадцати лет — он никогда не лицезрел, как тот расстается со своим любимым и подаренным другом аксессуаром. — Уверен, еще сильнее похолодало. И подумать не мог, что зима может быть настолько суровой. Спраут протянул в руки Космо собственный шарф. Последний стоял весь на иголках, не понимая, что делает первый и для чего тот передает ему аксессуар. Продолжая его держать, старший ни коим образом не высказывался касательно заторможенного поведения младшего, смиренно и терпеливо ожидая, когда он примет его дар. До Косминого ума дошло, и он, поколебавшись, таки взял шарф и принялся обвивать им горло. Сшитый столько лет назад совместными усилиями Космо, его подруги Шелли и рукодельницы Флаттер, сперва будто немного душил его, но потом уплотненная и бархатистая ткань кашемира начала делать свое дело и согревать шею. В горле и в сердце потеплело. Противоречивые чувства, кипевшие в нем, словно ослабли. Вина стала менее громоздкой и простая человеческая забота не воспринималась в штыки. Он чувствовал на себе взгляд своего былого лучшего друга, и при всем имеющемся желании он не мог поднять своих очей на него, точно его стройную шейку заклинило. Только он попытался сделать неуверенное движение головой вверх, навстречу стоявшему на еще ватных после паралича ногах — стопудовая цепь, выкованная, по ощущениям, из тантала, и обвившая шею с шарфом, как ядовитая змея, во мгновение ока тянула к земле. Воспротивиться запредельной величине силы тяжести Космо никогда не мог. Со временем парень даже перестал грезить о воле, привязавшись к своей обыденной печальной судьбе, смирившись с ней и став ее покорной слугой, но нынче было иначе. Нечто ненароком внутри пошевелилось и он старался оказать сопротивление. Безусловно, весомого результата он не добился и добиться вряд ли сумел бы, но от этой жалкой попыткой обороны его перемкнуло, словно по его тельцу прошелся удар электрическим током. Ситуация требовала сказать что-то, и Космо кратко и некрасноречиво, но со всей сердечностью вымолвил: — Спасибо... Моментально пекарь застеснялся от сказанного им и перевел приподнятый незаметно взгляд с торса Спраута вновь на свои ботинки. Из его уст по отношению к бывшему лучшему другу ничего подобного уже очень давно не исходило, и он даже и не думал о том, что скажет тому такое простое и вежливое слово. Всегда Космо относился с вселенской симпатией к Спрауту, как и тот к нему, но чудовищное пережитое разломало их и, как ему казалось до этой поры, перерезала толстую и прочную нить, связывавшую их друг с другом. Полагал младший отныне, что она еще проходит между ними, и всего лишь истончалась. Нежные чувства к нему оставались, но они были запрятаны так глубоко, что до них было и не дотянуться и не коснуться даже кончиками пальцев, всюду были одни гнусная вина и страх. Прикоснуться слегка в сию минуту к ним, приоткрыть их перед самым близким было чем-то парадоксальным и трансцендентным, не испытанным ранее. Спраут минуту или даже две стоял, как вкопанный. Нетрудно догадаться, что и его поразило до глубины души то, что Космо впервые заговорил с ним за столь долгое время, впервые за около полугода, чреватые и омраченные разлукой. Он положил свою десницу ему на плечо, как четыре года назад, накануне праздника, пришедший одному из них во сне видением. — Не за что... — проговорил он осипшим и чутким голосом, словно желал изначально сказать нечто другое, но в самый последний момент передумал. Навязчивые и противоречивые мысли в головке Космо закрутились еще быстрее, чем встарь. Те же вежливые и добрые слова друга для него не являлись чем-то удивительным или выходящим из ряда вон. Слышал он их миллион раз, но в сей час они подействовали на него совершенно по-иному. Изнутри все в Космо воспылало, словно его поставили в духовую печь на триста градусов. Стискивающее стеснение между ними не являлось уже настолько могучим, но еще оставалось, как и лихие воспоминания и терзавшая совесть. Спраут надумывал добавить от себя еще кое-что, и уже разинул рот, как подоспели к ним девочка Тудлз, сумевшая таки выбраться из рабства заботливой матери Тиган и ее питомец Пеббл, на коих и переключилось все внимание обоих парней. Разглядывая пса нынче внимательнее, Космо подметил, что тот набрал вес и стал куда подвижнее. С первоначальным хозяином Денди в годы режима он истощал и выглядел невероятно обессиленным, едва поедал из своей миски и пил, в последний год еле-еле передвигался. На нем был надет лиловый комбинезон, некогда сделанный Глистеном, потому что, с его слов, «Каждый должен выглядеть бесподобно, даже собака и даже в мороз». К ним вернулся последний, кого они дожидались — мальчик Губ, изо всех сил старавшийся застегнуть пуговицы на собственной куртке, но ему это не удавалось из-за слишком больших и малоуправляемых пальцев. Юноша в дубленке помог ему с этим, выручив в беде, за что тот его от души отблагодарил за спасенье. Осмотрев всех идущих с ним на прогулку и удостоверившись в том, что каждый одет по погоде и инкто ничего не забыл, Космо и ребята направились к входной двери. Провожал их Спраут. — Хорошенько отдохните. И надолго не задерживайтесь, — наставлял он, — Капец, а не погода, да и если и вы куда-то денетесь — Шелли совсем с ума сойдет. Члены компании кивнули в знак одобрения, и Спраут попрощался с каждым один на один. С Тудлз и Губом он ударился костяшками пальцев, а Пеббла потрепал по его голове, и тот отчаянно заскулил, встав на задние лапы и, обхватив передними колено парня в брюках, уставился своим жалобным взглядом на парня. — Прости, приятель, мне нечем тебя побаловать, — поняв пса, ответил досадным тоном Спраут. Собаке такой ответ по вкусу не пришелся, и тот гневно вцепился пастью в ногу мультяшного героя, грызя и царапая его. Взбудораженный и испуганный поведением озверевшего пса, Космо указал пальцем на Пеббла и повысил свой негромкий голос на него: — Эй-ей, не трогай его! Мы покормим тебя после прогулки! Продолжая цепляться за колено Спраута своими клыками и когтями, рано иль поздно Пеббл послушно отпустил его и возвратился обратно к ножкам своей хозяйки. Озарив его напоследок строгим и пристальным взором, парень попрощался и со своим бывшим лучшим другом. Сперва тот отделался с ним долгим и протяжным рукопожатием, а затем, заробев и задумавшись на миг, осмелился приобнять его своей правой рукой. Сей жест протек неуклюже и скованно, словно они отродясь не обнимались, но даже от таких полуобъятий на душе стало еще теплее. Окончательно простившись, ребяческий полк под командованием Космо покинул полигон крохотной квартиры Шелли и они принялись спускаться по все так же неочищенной лестнице на первый этаж в направлении выхода из подъезда. Проходя одну ступень за другой, кулинар все думал и думал о своем прощании со Спраутом, прошедшее минуты назад. Все думал и думал о пережитых чувствах, о том, как он поделился с ним своим шарфом, как они обнялись. Ничего из этого не давало ему продышаться, и наваристая каша в его голове стала только гуще. Юноша надеялся, что на прогулке, пока мелюзга будет играть и забавляться, он сумеет все обдумать. Стоило только выйти из парадной, как ноздри пронзил леденящий ветер, вскруживший голову сильнее нашатырного спирта. Привыкнув к духоте, Космо уже и позабыл о том, как может быть свежо. Спраут не прогадал — погода стала только хуже. Земля утопала в снегу, ветер мчался со скоростью света, задувая снежинки прямо в зеницы. Кости обливавшегося потом тела задрожали от холода. На мгновение Космо даже засомневался в правильности своей затеи прогуляться, но для его юных друзей пурга вовсе не служила препятствием. Горячая кровь в них кипела пуще прежнего. Встав на заснеженном крыльце, Губ задал вопрос Космо: — Куда мы пойдем? — Неподалеку есть детская площадка, вроде бы. Может туда? Губ одобрительно кивнул и все ринулись туда, куда указал своим пальцем пекарь. Каждый шел по-своему: впереди всех бежал стремглав на своих четырех коротких серых лапах пес Пеббл, из раза в раз проваливаясь в глубокие сугробы и выбираясь из них, маленькая Тудлз легко гналась за ним вприпрыжку, ее в своем умеренном темпе догонял мальчик Губ, приглядывая за первыми двумя, как бы они ненароком не выбежали на проезжую часть, коя находилась всего в пределах пары метров от них. Космо же неспешно брел, смотря под ноги, отчего несколько раз врезался в спину шедшему впереди друга. Добирались они не так долго, всего минут семь или восемь — и вот они уже проходили мимо невысокой, на несколько сантиметров выше среднестатического ребенка, ограды, разукрашенной в голубые, зеленые и желтые цвета. Посреди площадки располагалась песочница, из песка которой выглядывали ведерки и лопатки, некогда позабытые и оставленные детьми. Ближе к забору находились качели с двумя заржавевшими сидениями, окрашенными в темно-красный цвет. Справа от них стояла недлинная синяя горка с лестницей, по коей нужно было на нее взбираться, а дальше ото всех были турники. Никто не успел поинтересоваться первым, где и на чем хотела бы поиграться Тудлз, как малышка начала бегать, сломя ноги, по всей площадке от Пеббла, и усмехаясь, Губ присоединился к ним в догонялках, оставив Космо в одиночестве, у окрашенной ограды. Маленькие друзья игрались, а Космо погрузился в собственные мысли, из последних сил стараясь расставить все точки над i. В ушах зазвенел искренний и озорной ребячливый смех, топот ног. Вечер был диковинным — и это мягко сказано. Каждое из происходивших с ним событий не укладывалось в его голове. Пробыв столько времени один в пустыне и застряв в собственном кошмаре, воспрянуть ото сна и увидеть иной мир было чувством необычным. Мир иной назвать таковым тяжело, ведь он был таким же, каким и прошлый его мир, ничем не омраченный. Космо словно вернулся в те года до прихода к власти Дендикуса и установления тоталитарного режима. Каждый из его друзей и он сам были живы и невредимы, счастливы и беззаботны. Члены семьи вновь собрались вместе, как и встарь, смотря телевизор, играя в настольные игры или просто разговаривая обо всем на свете. Давнее воспоминание, явившееся ему в обличии сна, только сильнее укрепило это чувство. Он совсем забыл про все хорошее, что было раньше. Космо казалось, что в его сердце остались лишь беспокойные и колющие воспоминания о том, как прямо на его глазах в муках гибли его друзья и рождались порождения тьмы, как все боялись за свой завтрашний день и тяжело переживали потери, но сейчас они остались позади и не так терзали разум юноши, как ранее. Как по реке нынче в нем всплывали со дна и плыли на своих ладьях самые счастливые былые дни, как в один день Шелли провела вместо Ви шоу, когда она была занята по горло, и той даже понравилось, к радости первой девы. Как Роджер организовал для своей дочери Тудлз игру в детектива, где она исследовала паранормальные явления и тайны, кои хранил «Гарденвью-центр», с которым ему помогли Конни, изумительно сыгравшей призрака, Луи, сделавший все декорации и улики на пару со своей подругой Поппи, на удивление, Шримпо, что запутывал юную девочку-детектива и прекрасно иллюстрировал, насколько сия работа неблагодарна, и Космо со Спраутом, приготовившие главный приз для Тудлз за ее победу в игре — ее любимые пирожные. Как Глистен устроил для всех «модный приговор» и каждый попробовал себя в роли модели для его придуманной и изготовленной собственноручно коллекции одежды. Как Спраут решил поставить рекорд и приготовить наибольшее количество блюд за один час для всех, и половина из них получилась в силу его спешки или слишком сырой или вовсе горелой, в некоторых моментах он перебарщивал с количеством нужного ингредиента или отнюдь использовал не то, что требовалось по рецепту. Наиболее показательная его оплошность в постановлении рекорда — он добавил стакан соли вместо стакана сахара в пирог для Луи, отчего он чуть ласты не склеил. Посреди мыслей опять вырисовалась тень Спраута. Долговязый, стройный, приземленный, руки спрятаны в карманах брюк. Он почувствовал, как пульс в его висках увеличился. Последний год, львиная доля коего была проведена в разлуке, они охладели друг к другу. Космо не мог быть более с кем-либо прежним, самим собой, даже со своим самым близким человеком на Земле. Все его мысли вдоль и поперек заполонили тяжкие воспоминания и угрызения совести. Ощущать нежное тепло в груди при одной мысли о ком-либо было совершенно непривычно, но очевиднее очевидного являлось то, что чувства по отношению к нему у него те же, они лишь начали просачиваться сквозь прочный заколдованный барьер. Больше всего на свете он мечтал о том, чтобы все было между ними иначе — не было пяти лет тирании, не было больных травм, не было бы парализации Спраута и выцветших ожогов на его дланях и шеи, напоминавших о его недуге. Юноша грезил ковать его не в столь жалких объятиях, говорить с ним, сколько влезет и завсегда находиться рядом. Хотелось зажить собственной долгою счастливою жизнью без скрытых и темных замыслов и подоплек. Он верил, что в сей час, с горящим пламенем в своей груди и позабытыми трагедиями он сможет ее обрести. Смешанные и противоречивые чувства поугасли, все начало вставать на свои законные места. Космо осмотрелся по сторонам, проведывая детвору. Тудлз с псом Пебблом чуть ли не лезли на голые деревья, убегая прочь от вездесущего и быстрого Губа. Сия картина выглядела до боли милой и уморительной, и юноша в дубленке расплылся в улыбке от умиления. Снегопад все шел и шел, можно было с превеликой уверенностью сказать, что он не собирался кончаться, и не ошибиться. Космо почувствовал на своих плечах и макушке горы снега, навалившего, пока он стоял в раздумьях. Только стоило ему отряхнуться от белоснежных груд, как к нему во мгновение ока подбежали ребята. — Космо, пойдем с нами играть! — обратилась к нему девочка. Тудлз и ее пес Пеббл кружились вокруг него, а Губ стоял сзади и лишь неловко ухмылялся. Долго думать Космо не пришлось: и он уже подмерз, стоя и не шевелясь, и заняться было более нечем, да и развеять накатившую на него скуку ему тоже не помешало бы. — Давайте, — улыбнулся он юным друзьям, — А во что хотите поиграть? Может, что-нибудь на площадке вам приглянулось? Тудлз и Губ повертели головами, осматриваясь по сторонам. Их невинные большие очи то бегали по турникам, то по горке с лестницей, то по качелям. Задержав свой взгляд на последнем объекте, девочка повернулась обратно к Космо и четко и твердо ответила, не дав и слова вымолвить мальчику: — Я хочу покататься на качелях! Юноша кивнул в знак одобрения и они поспешили к манящим малышку качелям. Тудлз и Губ залезли в сидения, взявшись за заржавевшие железные цепи, на коих те и были подвешены. По причине того, что егоза не дотягивалась своими ножками до земли, барахтаясь ими в расстоянии локтя над нею, Космо подошел сзади и, когда она уселась поудобнее и крепко-накрепко прихватилась, принялся подталкивать ее сидение вдаль, разгоняя до высокой скорости, после чего сразу отошел куда подальше от них обоих, дабы ему не прилетело прямо в живот или по бедрам. Они катались вперед и назад, на всю местность смеясь и верезжа от восторга. Все указывало на то, что они никогда не катались на качельках, или же, по меньшей мере, делали это настолько давно, что успели и забыть, каково это. Ребята выглядели самыми счастливыми детьми на всем свете, как и пес Пеббл, что кружился вокруг них, взволнованно и радостно лая и виляя своим коротким хвостом. Но катание на качелях скоро приелось маленькой и переменчивой Тудлз, и провернув всего несколько оборотов в воздухе, один из коих был очень близок к совершению трюка «Солнышко», она попросила Космо остановить ее и, осторожно спустившись с ним под руку, принялась выискивать себе новую потеху. Недолго размышляя, дитя тут же озвучила вслух свой вариант в приказном тоне: — Теперь в прятки, считаю до десяти! Оди-и-ин... Разом мальчишки разбежались кто куда по всей детской площадке, ища и подбирая себе укромное местечко для того, чтобы спрятаться от юной, но беспощадной хищницы, готовившейся вот-вот выйти на очередную охоту. Космо потерял из виду друга Губа — это значило только то, что последний спасся первым. — Пя-я-я-ять, ше-е-е-есть... — угрожающе растягивая называемые ею цифры, производила отсчет Тудлз. Растерявшись, Космо судорожно искал глазами поблизости то, где можно было надежно и хорошо спрятаться. Его выбор пал на горку, под лестницей которой находился небольшой темный уголок — идеальное место для прятаний. Стремглав пекарь забрался под нее, сев на землю и прижав свои колени к себе. Как нельзя кстати, ведь следующим, что он расслышал через миг, стало: — Кто не спрятался, я не виновата! — прокричав резко и по-злодейски, Тудлз, и, что было вполне ожидаемым и судя по звукам, побежала трусцой по сугробам, охотясь на мальчуганов. Когда хруст наваленного снега под ногами девчонки подутих, что свидетельствовало о том, что Тудлз отбежала достаточно далеко от него, Космо чуть расслабился и выдохнул, как вдруг услыхал краем уха стремительно приближавшиеся шаги, и, сощурив глаза, весь сжался, когда почувствовал, как эдакий к нему подполз, и этот некий, вместо того, чтобы громко и торжественно выкрикнуть: «Нашелся!» или нечто похожее, завизжал, причем не детским и высоким голоском, а мужским средним, кой мог исходить из только гортани Губа, и вслед за изданным воплем враз замолк, приложив к своим губам пясти. Если он тогда не попался Тудлз, то после такого им наверняка не избежать обнаружения. Менять местоположение было слишком рискованно, ведь малышка бродила по заснеженной детской площадке и их выход из выбранного ими обоими укрытия только бы упростил ей и так очень даже посильную для нее задачу. Они продолжали оставаться на месте, там, где сидели, сжавшись и предвкушая неизбежное, как резко осознали, что уже на протяжении нескольких минут не слышали ни ходьбу, ни бег, даже отдаленно и приглушенно. Почувствовав неладное, приятели вылезли из-под лестницы к горке и, встав на ноги и отряхнув пятую точку и ноги от белых хлопьев, осмотрелись по сторонам в поисках миниатюрной серой Тудлз с головой в виде восьмеричного мяча, но той нигде не было видно или слышно. Запаниковав, Губ помчался по всему району, отчаянно разыскивая егозу или хоть один намек на ее присутствие поблизости, а Космо во все горло звал ее по имени. Искать долго не пришлось: сквозь пару секунд из темного переулка между двумя многоквартирными пятиэтажными домами им навстречу выбежала девочка, отозвавшись на зов, а за ней и ее преданная собака, прямо на проезжую часть. Тотчас мальчишка притянул ее к себе при помощи своих растягивавшихся рук-веревочек. Юноша обратил внимание на то, что Губ вырос над собой: он стал более ответственным и серьезным, хоть и его обаяние и легкая наивность никуда не подевались. Держать на нее зла они оба точно не могли, да и это было бы очень нелепо с их стороны, ведь они сами оставили ребенка, причем неугомонного и вечно норовившего отбыть в неизвестном направлении, одного, не вбив ему в головенку простых правил безопасности. Мальчики исправились и во избежание рецидива, строго-настрого воспретили Тудлз ступать ногой за пределы детской площадки, и пригрозили ей тем, что поведают Глистену о ее нехорошем поведении. Компания поиграла еще несколько раундов в прятки, и блистала больше всех, несомненно, Тудлз. Играя за водящего, она мигом всех находила, и это при том, что играли они серьезно, не поддаваясь, а пряталась малышка искуснее всех подобно японским средневековым ниндзя. Для пряток она выбирала и гору снега, и древа, повиснув на верхней ветке, как коала, и залезала на турники, отчего ее толком и не обнаруживали, пока мальчишки не решались поднять вверх белый флаг и сдаться девочке. Выйдя неоспоримым победителем из игры, она отпраздновала собственный триумф, напоследок задумав скатиться с горки. Прокатившись по ней, она таки потерпела маленькое, но поражение: при скатывании дитя неудачно приземлилась, и расшиблась лицом прямо в мягкий снег. Пацантрэ вместе с верным псом моментально подбежали к ней, хотели было помочь ей встать и посмотреть, не поранилась ли она, но Тудлз шустро встала на обе ноги со свесившейся на бок шапкой с помпоном, здоровая и целехонькая, улыбаясь во все свои двадцать молочных зубиков, между двумя из коих, верхними передними, у нее находилась проплешина, как и встарь. Не взирая на ее задор, она не выглядела столь бодрой и бойкой, как до проведения игр. — А сколько времени? — спросил Губ у Космо, гладя малютку по ее макушке. Космо взглянул на свои наручные часы на черном ремешке на левом запястье, подаренные его бывшим лучшим другом на один из его дней рождения. Более длинная и тощая стрелка покоилась на цифре восемь, а более короткая и выпуклая стремилась к двенадцати часам. Было поздновато, задерживаться дольше не следовало. — Почти полночь. Лучше поторопиться, — ответил он, пряча часы опять в рукаве своей куртки. Ребяческий полк двинулся по протоптанной ими ранее дороге. Уходили они так же, как и приходили, только Тудлз уже не являлась такой игривой и прыткой, и шла она куда медленнее и даже рассеянно, из-за чего Губу приходилось идти с ней под руку, дабы она не упала и не ударилась по пути. По-прежнему питомец Пеббл скакал впереди всего отряда, однако никто и не стремился его догнать или перегнать. Космо неспешно, но более ускоренным шагом, чем девочка с мальчиком, ступал за ним. Погода совершенно не успокаивалась и успокаиваться была вовсе не намерена, но вот что поразило Космо — так это то, что другие жители города, не чураясь ни морозов, ни вьюги, выходили из своих нор и гуляли по улицам с петардами и салютами под подмышкой, кои через несколько десятков минут устремятся ввысь и рассыпятся в ярких искрах. Отчетливо было заметно, что некоторые из проходивших мимо людей уже хряпнули на здоровье и даже поздравляли с Новым годом незнакомых им персонажей доселе. Четверо мультяшек переходили улицу по направлению к Шеллиному жилищу и зрели впереди нужный им девятиэтажный многоквартирный дом, когда их внезапно окликнул мужской покладистый, с линейными нотками голос: — Тудлз, моя милая, Губ! Каждый из шедших обернулся назад, и увидел позади себя элегантно идущего к ним Глистена, одетого в длинное белое пальто, из-под подола коего выглядывали высокие черные сапоги. Мужчина был как с иголочки, словно только что явился с показа мод, где выступал в качестве топ-модели для модного бренда одежды, и решил заскочить после этого к своим друзьям-селюкам. Тудлз и Губ во мгновение ока оживились и подбежали к нему, сломя ноги и заключая его в объятиях справа и слева, приветствуя модника, а пес загавкал, обрадовавшись. Сцена воссоединения семьи выглядело невероятно милой и нежной. После мучительной гибели Роджера, Глистен, с коим он очень близко дружил, взял под свое крыло его дочь Тудлз, дав обет оберегать ее. Бремя отца давалось ему тяжело и худо, но отступать он не смел в стремлении возместить долг перед заразившимся расследователем, что завсегда выручал его во всем и спас его от смерти, самоотверженно и храбро пожертвовав самим собой. Нередко мальчик Губ помогал Глистену с дарованным тому на попечение дитя, играя с ней, присматривая и укладывая в кровать, читая прелестные старинные сказки про принцесс, зверей и прочее, тем самым негласно став для малышки старшим и заботливым братом. Космо желал присоединиться к ним, но осадил самого себя, понимая изнутри, насколько это сокровенный момент для них и как было бы невежественно и эгоистично с его стороны вмешиваться и выпрашивать ласки. Юноша в дубленке лишь любовался, как мужчина прижимает маленьких к себе и ощущал все больше и больше, как его огромное и доброе сердце наполняется счастьем и любовью. Выпустив рано иль поздно из крепких объятий, Глистен и они направились домой. По дороге Тудлз рассказывала опекуну, как прошел для них сегодняшний вечер, не забыв и упомянуть о том, как на него сердилась Шелли. Тот только наигранно и напыщенно усмехался. Добравшись до дома подруги, все заметили стоявшего на крыльце и задумчивого Спраута в одном только небрежно накинутом пальто. Парень входил то взад, то вперед, пока не обратил внимание на подходивших к нему остальных гостей. — Нагулялись? — поинтересовался у них Спраут, ухмыляясь и разглядывая по очереди Тудлз, Губа, Космо и Пеббла, а затем узрев и Глистена, — И его с собой принесли? Два высоких худощавых парня встретились взглядами и один из них неторопливым шагом подошел ко второму. — Ну здравствуй, Спраут, — поприветствовал его Глистен стихшим и раздраженным голосом. — И тебе привет, — поздоровался в ответ Спраут, продолжая ухмыляться. Спустя недолгое молчание они вытянули вперед полусогнутые в локтях руки, протягивая их друг к другу и обменялись крепким мужским рукопожатием. Взаимоотношения их никогда не были довольно близкими — они при первой возникавшей возможности посмеивались друг над другом и отделывались колкими репликами. То ни было ни непримиримой враждой, и ни крепкой и прочной дружбой. Скорее всего, наиболее подходящим словом, коим можно описать отношения между ними — это соперничество. О награде, правда, за которую парни так соревновались друг с другом и воевали, никто ничего не знал и даже сомневался, что она есть и так. В сей час, однако, каждый из них был настроен более дружелюбно к стоявшему напротив него мультяшному герою. — Где ты пропадал? Шелли совсем извелась, — спросил Спраут, скрестив свои руки на груди по окончании рукопожатия и оглядывая неотразимого подозрительным взором. — Вы что, в лесу живете? Сегодня была праздничная распродажа в бутике самой мадам Женевьевой. Почти вся одежда и косметика чуть ли не даром! — выпучив глаза, оправдывался перед всеми в характерной для него манере Глистен. Парень с конским хвостом из листьев ничего не ответил напрямую Глистену, а только протяжно и раздраженно вздохнул, закатывая глаза, проворчав совсем тихим голосом, настолько, что его, по его скромному мнению, услышал один Космо: — Джи пальцем в небо ткнула... Расспрашивать по поводу опоздания на более, чем два с половиной часа, Спраут не стал: и так все был яснее ясного и вполне себе в стиле Глистена, иного от него и ожидать нельзя было. И спорить, да и еще и на глазах у юнцов и бывшего самого лучшего друга на свете, отнюдь он не грезил, как и выяснять отношения и пытаться переубедить своего оппонента. Являлась таковой суть философии Глистена, кою никому вовеки не понять, за исключением его самого. — Только не говори об этом в присутствии других, особенно Шелли, — предостерегающе высказался Спраут, — В идеале тебе бы, конечно, лучше вообще не попадаться ей на глаза. — Сплюнь, я сомневаюсь, что Шелли будет так злится. Как можно сердится на столь очаровательное существо, вроде меня? — Но Шримпо в своей ненависти к тебе это никак не останавливало, — подметил парень, вспомнив о вечно злобном друге. — Я хотел сказать: «Как можно сердится на столь очаровательное существо, вроде меня, не будучи озлобленной креветкой?», — исправился мужчина, и все дружно засмеялись, даже сам автор цитаты. Спраут отпер дверь в подъезд и, вежливо и терпеливо придерживая, пока все заходили внутрь, до него резко донесся голос Космо, обратившегося напрямую к нему: — Ты мог бы остаться, пожалуйста? Старший едва заерзал, пропуская вперед Тудлз, но тотчас взял себя в руки и невозмутимо ответил: — Хорошо, мы скоро подойдем. Отряд без одного оставшегося бойца, состоящий ныне из скалившего острые зубы Губа, великолепного и изумительного Глистена, зевавшей Тудлз со слипавшимися зеницами и продолжавшего весело лаять и кружиться Пеббла, оказался весь в парадной. Они принялись подниматься по лестнице, и напоследок двоим пекарям помахала своей крошечной серой ручкой в знак прощания, а ее собака проводила их, не изменяя себе, своим довольным и лаконичным: «Гав!». Помахав оба малышке в ответ, Спраут отпустил входную дверь в подъезд и она захлопнулась с ожидаемым хлопком. Бывшие лучшие друзья находились в сию минуту друг напротив друга. Имея весомую разницу в росте на двадцать один сантиметр, Спраут глядел на Космо сверху-вниз, а Космо на него — снизу-вверх, не поднимая своих очей выше поясницы парня. Стояли они в безмолвии, прерываемом завываниями ветра и отдаленными веселыми разглагольствованиями подвыпивших людей. Младший искренне сам не догадывался о том, ради чего попросил старшего задержаться на время и остаться с ним, как и тот небось, но он ничего не расспрашивал, даже своими тонкими губами не шевелил, словно давая первое слово юноше. Сколько и как бы не мучился последний — ничего он не мог выдавить из собственной гортани. Когда Космо только начало казаться, что все устаканилось, встало на свои законные места и больше его ничто не потревожит в ближайшее время, он вновь почувствовал, как окружающий его мир вокруг расплывается и теряет ясное обличье, по бурым облакам плыли перед его глазами русалки. Ситуация требовала от него или слова, или решительного поступка. Невыносимо совершенно было ему под этим гнетом, но и на ум не шло, как спастись и выбраться из затрудненного положения, в кое он сам себя загнал, как в тупик. Не властвуя над своим телом, Космо сделал короткий шажок ближе к Спрауту, и тот ступил ему навстречу. Расстояние между ними было жалким: меньше метра, но они находились одновременно и так близко друг к другу, и так далече друг от друга. Поколебавшись, Космо провернул еще один шаг и, приподняв собственные худые руки, обвил ими Спраутину талию под небрежно накинутым пальто и прижался к груди его личиной и всем собственным тельцем, словно выжимая из него последние крохи тепла или ища утешение в нем. Парень крепко обнял его в ответ, пряча в недрах своего пальто, словно стараясь изо всех сил согреть по сравнению с ним мальчишку и уберечь от суровой непогоды. Сей жест заботы и любви оказал немыслимое воздействие на его бывшего лучшего друга и тот ощутил, как грудь Спраута под его глазницами, из коих изливались слезные речки, мокреет, впитывая в себя соленые слезинки Космо. Слезы эти не были ни от горя, ни от счастья. Младший задрал свою головку с посыпкой и сливочным кремом вверх, не ослабевая свою хватку, с которой он вцепился крепко в старшего, не осмеливаясь поднять ее выше, чем грудь самого близкого, с кем он только был знаком и дружен. Нечто чудное потекло по его венам вместо насыщенной углекислым газом темной крови. — Спраут... — обратился к взрослому парню по его имени Космо. Голос его ничем не был схож с тем, кой он приноровился слышать из собственных уст на протяжении всего уходящего года. Одно произнесенное им только что слово не звучало хрипло или угрюмо, а напротив — робко, невинно, ласково и нежно, с легким оттенком умилявшей каждого несмышлености. По всему видимому, это произвело весьма ощутимое впечатление на Спраута — юноша в дубленке почувствовал своим тельцем, как другой вздрогнул. Он не сомневался, что по коже того пробежал табун из мурашек. — Да, Космо? — спросил он, всеми усилиями подавляя разбушевавшееся в нем волнение. Космо отвечать не спешил, подыскивая речь. Он и понятия не имел, с какой только целью назвал Спраута по его имени, но сделав это впервые за столь долгий срок, почувствовал себя еще чуднее и противоречивее, чем до этого. Пекарь судорожно размышлял, что именно сказать, ощущая все и сильнее, как его в очередной раз стискивает безмолвие. На его языке вертелись слова, кои он держать за зубами мог с трудом, но и страшился разинуть собственный рот, дабы вымолвить их. Сопротивляться сил юноша более в себе не находил. — Прости, что все так вышло... — только и проронил он. Старший застал младшего врасплох, обхватив своими замерзшими десницами обе его пухлые в звездочках щеки, слева и справа. От силы еще сорок или даже пятьдесят минут назад он робко стискивал его ладонь своими нескладными розоватыми пальцами и приобнимал несуразно одной рукой — жалкое подобие дружеского родства, а нынче дерзнул на сей столь близкий и откровенный жест, от которого запылал от смущенья Космо. Действовал парень куда решительнее и храбрее — ни в какие сравнения не идет с тем, коего он наблюдал перед собой в прихожей в квартире их общей подруги. Выдержав несколько секунд в молчании, Спраут произнес: — Ты ни в чем не виноват. Никто из нас ни в чем не виноват. Мы делали и старались сделать все, что могли. Ты сделал все, что было в твоих силах, для каждого из нас. Если бы не ты — никого бы из нас не было здесь. Меня не было бы здесь. Я благодарен тебе за все. Мы все благодарны тебе. Его былой, насчет чего он теперь выражал сомненья, лучший друг говорил со всей серьезностью и железной твердостью в своем голосе. Сии толкуемые им мысли таились на дне разума Космо, до которого доплыть он не имел возможности при всем желании. Он отдаленно слышал однажды эти слова, его мозг пытался до его сердца донести их смысл, но все старания были коту под хвост. Только услыхав их из уст другого человека, особенно столь близкого, как Спраут, юноша будто протрезвел и встал на ноги. Никому он так сильно не доверял, как Спрауту. Даже сквозь течение времен, проведенных вдали от его души, он бы доверил ему все, что только мог, вплоть до собственной жизни. Выговариваемые им слова поддержки и сочувствия каждый раз отражались на его самом дорогом и самом значимом для него обыкновенном мультяшном персонаже. Они были пропитаны мудростью и от них веяло неподдельной искренностью, отчего все, что бы он только ни сказал, неукоснительно принималось за чистую монету. Но не за одну мнимую вину в происходившем пять лет назад в стенах научно-исследовательского центра вымаливал прощение Космо у парня, продолжавшего держать в своих дланях его щеки. — Я не только про это... — промямлил тот, — Мне стыдно, что я еще и забыл про вас, про тебя... Спраут слегка помедлил, но скоро ответил таким же серьезным и твердым, как скала, тоном: — Я все понимаю и не в обиде на тебя, как, уверен, и остальные. Главное, что ты сейчас рядом с нами, рядом со мной... — выговорил он, и вслед за ним задал терзавший его вопрос, но отныне жалостливо и кротко, как расстроенное и перепуганное дитя на коленях своей родной матери, — Ты ведь останешься со мной, правда? Космо обескураженный застыл на месте, несколько мгновений не шевелясь ни одной частью своего тельца, но, ожив в скором времени, неожиданно поднял свою голову выше, взглянув Спрауту прямо в его глаза. Зеницы его глядели ему прямо в душу, грея его изнутри, как костер очаг. Из сих очей так и лилась бурными ручьями вселенская большая любовь, кою он никогда и не видел. Все самое хорошее и прелестное, что только происходило между ними: каждая готовка, наполненная радовавшим весельем и глупостями, каждое следовавшее непосредственно за этим угощение непохожих друг на друга друзей, каждый побег от вспыльчивого и своенравного наставника Спраута, каждая прочитанная ими вдвоем интересная книжка с красочными картинками, каждая игра в роли соперников или союзников, каждая совместная незамысловатая прогулка по этажам центра ранним утром иль поздним вечером, на ночь глядя — все это померкло в его памяти за год в пучине ненависти и мрака и не загоралось вплоть до вечерней дремоты сегодня, но тьма исчезла, все осветилось в лучах чистой и нежной любви, коя ввек никуда не девалась. Словно растаял снег, оцепенела пурга, и кругом, средь влажных волосков зеленой травы вылезли из недр почвы и расцвели ромашки. Вечная ночь прошла и солнце восходило вдалеке, что точно никогда не пропадет за горизонтом. Легкие наполнил освежающий воздух, в коем ощущались нотки благовоний, и липкая мокрота растворилась враз. И из этих же глазниц тоже полились струями слезы. Заданный Спраутом вопрос опять всплыл на поверхность подобно полену в пруду его мыслей. Руки его тряслись, ноги готовы разломаться пополам, как ветки, под весом его тела и остававшихся душевных метаний. Отдалились друг от друга юноши за пройденное время и страх не сблизиться сызнова мучил, но все указывало на то, что это уже произошло. Нежные и правдивые чувства без срока давности не забыты ничьим сердцем, дали они о себе знать. Единожды Космо покинул его, но во второй раз вдаль он не устремится. Рот младшего растянулся в ласковой улыбке, он все так же рыдал и всхлипывал. — Я так соскучился по тебе... Космин голос дрожал, его всего трясло и пробирало насквозь. Короткое предложение произнесено было им с такой сильной любовью и нежностью, с какими он давным-давно ничего не говорил. Наполненные слезами глаза Спраута сузились в улыбке. Видеть его столь счастливым — отрада и для очей, и для сердца, бесценный и щедрый дар. Очаровательности его не было предела. Юноша в дубленке почувствовал, словно в нем снова вспыхнула огнем та знакомая всем и каждому первая любовь, подростковая влюбленность, от которой тело впадает в жар и мысли так и скачут. По щечке Космо скользнул большой палец его отныне благоверного и возлюбленного, с трепетом и бережностью утирая слезинки. Он несильно стиснул запястье того в своей левой пясти, словно давая ему знать без слов этим жестом: «Продолжай», а правой нежно гладил его по спине. Вокруг все перестало иметь значение, кроме них самих и теснивших чувств. Спраут чуть наклонился к Космо и принялся обсыпать его мордашку поцелуями, легонько прикасаясь своими сухими и растрескавшимися губами к его челу, кончику носа, щекам, вискам и подбородку. Двигался он робко и неуклюже, между ласками оставались достаточно большие интервалы по времени, но вскоре они сократились и он опять обрел уверенность в своих действиях. Краснея, более младший и низкий хихикал, как девчушка, чем только сильнее побуждал Спраута ласкать его и хохотать самому. Происходившее между ними в сей час казалось небылицей, сказкой, прекрасным сновиденьем — недавно Космо не находил себе места, рыдая, а вот уже они нежатся подобно сладкой парочке и дурачатся. В одночасье все стало слишком легко, даже не верится. Преодолевали парни разом не только грань между незабытой по истечению пяти месяцев дружбой и романтическими и любовными отношениями, но и грань между несчастным и трагичным прошлым и долгим и счастливым настоящим и будущим, ждавшее их впереди. Сякие переживания остались далеко-далеко позади. Мрак нещадно рассеян, более совесть за поступки раньше не грызла ни одного из них. Отныне они вместе, навсегда. Они воссоединились и больше не разъединятся ни на миг. Они сызнова стали самим собой, стали резвыми. Хлестко Спрауту и Космо показалось, что небеса над их головами взаправду загорелись, как на рассвете от рассеивавшихся лучиков восходящего солнца. Оторвавшись и отвлекшись друг от друга, парни подняли свои глаза вверх, но тотчас догадались по громким хлопкам, от коих трещали барабанные перепонки, что это являлся не более, чем запущенный некими праздничный салют в преддверии ожидаемой с нетерпением миллионами людей по всей стране полночи и прихода нового, более привлекательного, чем прошлый, года. Вряд ли мультяшные персонажи не ждали наступления двенадцати часов и речь президента, но они и выжидали, когда возвратятся таки задержавшиеся два приятеля, и не подозревая о том, что они теперь больше, чем просто друзья или знакомые, коими они являлись почти полгода, проведенные в расставании. Вспомнив о членах собственной вящей и родной семьи, в том числе и о хозяйки квартиры, которая точно не погладит их за запоздание по головке, если и вовсе не сдерет кожу живьем с них обоих, Космо и Спраут зашли в подъезд и, держась за руки и не сводя друг с друга глаз, начали подниматься по лестнице в направлении знакомой входной двери.

«И неба было мало и земли,

Когда они, взявшись за руки, зажигали окурок рассвета от спички безумия.

Совершали нелепые подвиги и драгоценные глупости.

Безрассудно и смешно обретали, открывали

Земляничные поляны и иные точки зрения.

Отдыхали на ветвях мирового древа.

Созерцали невероятные приключения неуловимых на планете обезьян.

Вдохновенно и окончательно сбрасывали кожу, окуляры и хронометры,

Благодарно догадываясь, кто они здесь,

Изумленно постигая, почему всего навалом, и как оно все кругом.

И драконы в колодцах, и ноги сами несут.

И поэзия кипит в торопливой реке, и поэзия грохочет путеводным костром…»

В гостиной в маленькой квартире, наполненной светло-оранжевым светом, изливающегося из люминесцентных ламп, окруженных стеклянными лепестками люстры, прогремел последний аккорд, бережливо сыгранный малиновыми пальцами рук в черных сетчатых полупрозрачных митенках на тонких струнах акустической гитары под легкие овации и глотки питья.