Это ещё не конец / Not Over Yet

Её веки едва приоткрываются, улавливая первые проблески дневного света. Он мягко проникает сквозь окна, окутывая всё вокруг слабым золотистым свечением. Медленно пробуждаясь, она вновь закрывает глаза и, сделав глубокий вдох, ощущает, как её грудь плавно поднимается. Она дышит. И слушает. Город лениво наполняется ритмом приближающегося полудня, когда рабочая суета ненадолго замирает, даря редкий миг покоя. Выдохнув остатки сна, Микаса ощущает тяжесть тела рядом с собой. Она поворачивает голову и видит его. Эрен лежит спиной к ней. Её пальцы тянутся к нему, чтобы коснуться обнажённой линии его позвоночника. Они скользят по каждому изгибу мышц, по каждому позвонку, задерживаясь на россыпи веснушек внизу спины. Его кожа тёплая под её прикосновениями, и она прижимается губами к его лопаткам, осыпая их мягкими поцелуями. Он шевелится, издавая сонный, хрипловатый стон. Когда он поворачивается к ней, всё ещё затуманенные сном глаза — зелёно-голубые, с проблесками золота — встречаются с её взглядом. Они смотрят друг на друга. А затем её смех разрывает утреннюю тишину, и, смеясь, она целует кончик его носа. — Что смешного? — сонно бормочет Эрен, на его губах мелькает слабая тень улыбки. — Ничего, — отвечает Микаса, убирая прядь с его лица. Проводя пальцами по его волосам, она вспоминает прошлую ночь — часы, наполненные страстью, любовью и жаром. Её щёки вспыхивают румянцем, и Эрен тихо фыркает, заметив её внезапное смущение. Он наклоняется ближе, чтобы поцеловать уголок её губ. Его губы лишь слегка отстраняются, оставляя пространство для слов, когда он шепчет, что любит её. Она отвечает, что тоже его любит. Их признания звучат свободно. Они наполнены бесконечностью и неподдельной искренностью. Мгновения плавно перетекают одно в другое, каждое насыщено оттенками, вдохами и выдохами. Постепенно их мысли возвращаются из ночи, которая казалась нереальной. Эрен смотрит на неё и видит её здесь — настоящую. Её присутствие напоминает ему, что его сердце больше не ощущает мучительной пустоты. Что они преодолели шестилетний рубеж своей разлуки и оказались в этом сияющем настоящем. Его рука скользит вверх вдоль соединения её рёбер. Мозолистая ладонь ложится на центр её груди, словно пытается поймать солнечный лучик, ощущая каждое движение её дыхания. Микаса удивляется, какая маленькая она в его объятиях, и какой уязвимой он делает её, целуя те места, что пробуждают дрожь до самого сердца. Эрен любит теперь совсем иначе. Он стал сдержаннее, терпеливее, без того натиска и спешки, которые были ему свойственны в юности. Микаса восхищается реальностью его присутствия, любуется каждой частичкой его тела. Она тянется, чтобы прикоснуться к этому чуду, проводя пальцами по обнажённой коже его плеча, затем к рёбрам, талии и бедру. Её взгляд следует за её движениями, останавливаясь на тех местах, которых она осмеливается коснуться. Она думает о творениях, которые рождаются у Эрена — его картинах и рисунках, — о том, как они будто вытекают из него, потому что он сам — воплощение искусства. Её рука скользит вдоль накаченных мышц его нижнего пресса, следуя за дорожкой каштановых волос, ведущих вниз. Микаса откидывает простыни с его бедра и улыбается, замечая небольшую татуировку на его коже. — Что тут написано? Напомни, — спрашивает она, проводя кончиком пальца по маленькой извилистой линии. Эрен фыркает. — Понятия не имею. И ему до одури нравится, как она смеётся в ответ. Их комната превращается в хаос из спутанных простыней и переплетённых конечностей, наполненный смехом и сонными шёпотами. Она невероятно притягательна, когда поднимает руки над головой и, потягиваясь, зевает. Её обнажённое тело плавно изгибается в сторону Эрена, умоляя его снова заняться с ней любовью. Она откидывается обратно на простыни, мурлыча и тихонько вздыхая, с копной взъерошенных волос. И он целует её — снова, и снова, и снова, — пока его губы не вспомнят вкус каждого уголка её тела, и он не поклянётся себе никогда его не забывать. Рисуя круги на мягкой коже её живота, он тихо спрашивает, чего она хочет. Тебя. — Я хочу тебя, — говорит она. И тогда их дом становится площадкой для шалостей и танцев. Их шалости перерастают в нечто более интимное, когда её спина выгибается дугой, пока он наслаждается следами прошлой ночи между её бёдер, обновляя все клятвы, данные ими вчера. Его руки, как две колонны, упираются в кровать по обе стороны от неё, и он наклоняется, чтобы поцеловать ямочки на её пояснице. Она повторяет, что хочет его, и он заставляет её захлёбываться громкими криками в подушку. А затем каждый уголок их дома окутывает запах блинчиков с шоколадной крошкой. На их одежде и щеках остаются белые разводы от муки после шумной и полной смеха дуэли. И когда их желудки сыты, а тела утомлены от бесконечного вальса друг c другом, они наполняют ванну, растворяясь в горячей воде, снова и снова занимаясь любовью. Это их ритуал, который они совершают всё утро, чтобы снова почувствовать друг друга не только телом, но и душой.

***

— Один, два, три… ииии… четыре. — Четыре? — Мм-м. — А как насчёт этого? — Эрен указывает пальцем на крошечный шрам у себя на груди. Микаса тихо ахает. — Пять, — говорит она. Он ухмыляется, замечая, как её маленький носик смешно морщится. — Как ты его получил? — Пицца. — Пицца? — Ага, — смеётся Эрен. — Саша приготовила для нас, а я слишком рано полез её есть. Микаса широко распахивает глаза, явно забавляясь. — В итоге, соус капнул мне на грудь и нехуёво так обжёг меня. Она смеётся. — Только с тобой такое может случиться, Эрен. Он улыбается: — Только со мной. Микаса тихо мурлычет, склонив голову набок, и продолжает считать его шрамы. Её пальцы погружаются в воду, чтобы коснуться того, что расположен внизу живота. — Ещё один. От несчастного случая? Эрен кивает. — А этот? — Она целует шрам на его бицепсе, мягко выдыхая: — Несчастный случай? — Нет, — отвечает он, убирая мокрую прядь её волос за ухо, когда она отстраняется, чтобы взглянуть на него. — Этот из-за драки. — Дрался, значит. — Ага. — А вот этот… — Её губы касаются шрама над его бровью. Он закрывает глаза, когда она его целует. — Я помню. Ты тогда упал, дурачась вместе с Армином. — Так сколько уже? — Эм… Семь. — Вау. — Восемь, — добавляет она, вынимая его правую руку из воды, чтобы провести пальцем по рубцу на его ладони. Маленькие капли воды собираются на повреждённой коже и стекают вниз по его предплечью. — Этот… — её голос почти превращается в шёпот. — От несчастного случая. Эрен молчит, внимательно наблюдая, как её черты лица меняются. Кажется, она вспоминает, как он получил этот шрам: вытаскивая её из груды металла голыми руками. Он не даёт ей слишком глубоко погрузиться в эти мысли, мягко привлекая внимание, обхватив рукой её лицо. — Этот, — произносит он, проводя большим пальцем по шраму на её скуле. — Тоже от несчастного случая. Микаса слегка улыбается. Её щёки всё ещё красные и пылающие после занятий любовью. Тяжело вздохнув, измученная, она разворачивается и откидывается назад, прислоняясь спиной к его груди. Её тело словно растворяется в его теле, кожа источает пар. Она горячая на ощупь, обвивает его так, что они сливаются воедино. В его надёжных руках так уютно и спокойно, что она довольно мурлычет. И тогда Эрен понимает — время пришло. Но прежде чем он успевает начать, она говорит: — Я когда-нибудь говорила тебе, какой из них мой любимый? Тот, что на твоей груди. От электродов. Когда парамедики вернули тебя к жизни. Эрен молчит. — Это причина, по которой ты всё ещё здесь, — продолжает она. Её дыхание ощущается у него на груди, прямо над этим шрамом. — Поэтому он мой любимый. — Мики, — выдыхает он ей на ухо. Её глаза закрыты, ресницы влажные, слипшиеся друг с другом. — Хм? — Ты помнишь… Она берёт его руки в свои, сплетая их пальцы. — Что именно? — В её голосе звучит нежность и наивное незнание того, какую тяжёлую правду он собирается ей открыть. Он ждёт. И, наконец, произносит: — Ты помнишь, от чего умерла моя Мама? Микаса замирает. Эрен старается не замечать этого и закрывает глаза. — Да, помню, — говорит она спустя мгновение, больше ничего не добавляя. Она ждёт, когда он продолжит. — Лейкемия. — Слово, весящее тонну. Оно будто живое: дышит и пульсирует в нём. Это его состояние. Его суть. То, что медленно забирает его жизнь, так же, как когда-то забрало у его матери. Он выдыхает остальное: — У меня тоже. Мышцы её спины напрягаются, когда он прикасается к ней, будто слабый электрический импульс пробегает по её телу. Эрен слышит, как у неё перехватывает дыхание, чувствует, как она застывает, а затем медленно расслабляется, чтобы повернуться и посмотреть на него. Её глаза уже блестят от слёз. — Я знала, — шепчет она, её губы дрожат. — Знала, что это когда-нибудь случится. Эрен тут же берёт её лицо в свои ладони. Его большие пальцы мягко касаются её щёк, стирая первые слёзы, которые быстро стекают вниз. — Прости, — говорит он. — Мне так жаль. Он умолкает, не зная, что ещё сказать. Потому что именно она пробуждает в нём желание жить. Её присутствие заставляет его сердце звучать гимнами победы. Но Эрен понимает, что с каждым днём ему становится всё хуже. Он помнит, как Мама угасала, как болезнь разъедала её, пока от неё не осталось ничего. Несмотря на все усилия, лечение, любовь и молитвы. Теперь это его жизнь — состояние постепенного разрушения. И сделать с этим ничего нельзя. Абсолютно ничего. Он смотрит в глаза Микасы. Глаза, полные грусти и обнажённой уязвимости. Глаза, которые лишают его дара речи. Что ещё он может сказать? Что собирается лечиться? Что сделает всё возможное и будет бороться? Но ведь Мама тоже боролась, прошла через лечение — и всё равно это её не спасло. Так что же он может ей пообещать? Какие слова могли бы иметь значение? — Нет, — всхлипывает Микаса. — Нет, этого не может быть. Но это так. Это уже случилось. И они оба знают, что никакое отрицание или попытка спрятаться от реальности не смогут это изменить. — Прости, — повторяет он. Микаса прижимается к его груди, уткнувшись лицом в него, и вскоре её охватывают рыдания. Эрен обнимает её крепче, чувствуя, как собственные слёзы начинают литься из его глаз. Его руки осторожно прижимают её голову к своему сердцу, напоминая ей каждым тихим ударом, что у них всё ещё есть этот день и этот миг. У неё всё ещё есть он. Тишина окутывает их, нарушаемая только её тихими всхлипами, перекликающимися с его молчаливыми слезами. До этого момента Эрену никогда не приходилось оплакивать себя — только других. Он тяжело вздыхает и поднимает взгляд вверх. К… Богу? Армину? Маме? Кому-то, кто, возможно, сейчас слушает его. Почти беззвучно он говорит: — Пожалуйста, прости. Эти слова адресованы Микасе, им всем. За то, что он такой грубый и вечно косячит. За то, что чувствует так глубоко и реагирует слишком остро — прости. Его существование было сплошным водоворотом боли, и он задаётся вопросом: какой могла бы быть его жизнь, если бы всё сложилось иначе? Если бы Мама никогда не болела, если бы Армин не сел с ним в ту машину, если бы Папа не ушёл. Если бы он только верил в Бога. Каким бы он был тогда? Микаса поднимает голову, чтобы поцеловать его, и кончиками пальцев касается его груди, его шрамов — всего, кем он для неё является. Она могла бы сосчитать каждое его дыхание, но была с ним достаточно долго, чтобы рассказать о каждом вздохе и каждом мгновении, которые наполняют его. Она целует его снова, и снова, и снова. Это удивительно — как каждый поцелуй до сих пор ощущается словно первый. Рядом с Микасой время будто замирает. В эту минуту Эрен задумывается, как перепрограммировать себя, чтобы жить настоящим и двигаться вперёд, а не цепляться за прошлое. Как строить будущее, даже если ты болен. Ведь он никогда не делал этого, даже тогда, когда был здоров. «Болезнь не лишает тебя права на полноценную жизнь.» Так каким же он будет? «Теперь всё зависит от меня», — думает Эрен, целуя Микасу, обнимая её, любя её. Всё в его руках. Когда его не станет, когда гимн его жизни больше не будет звучать на этой планете, он надеется, что след, оставленный им во Вселенной, будет ярким. Потому что он жил, он был здесь, и одного этого уже достаточно, чтобы его запомнили. Мама всегда говорила ему это, пытаясь утешить, когда он был ребёнком. И теперь он задаётся вопросом: что бы она сказала, если бы всё ещё была жива? Если бы узнала, что он получил то, чего она больше всего боялась — передала ему болезнь по наследству. Что бы она сказала Микасе? Ничего. В этом и есть особенность смерти. Нет таких слов, которые могли бы сделать её легче или добрее. — Мы будем вместе навечно, — говорит он. Микаса смеётся сквозь слёзы над его банальностью, и пузырёк соплей смешно вырывается из её носа. — Да, — улыбается она, вытирая нос и прижимаясь своим лбом к его, чтобы вдохнуть его запах. Она выдыхает ему в губы: — Будем. Когда она отстраняется, чтобы посмотреть на него, она тонет в зелёно-голубых оттенках его глаз, в золотистых искорках, которые всегда напоминали ей солнце — крошечные осколки света, пробивающиеся сквозь лабиринт листвы и океана. Её всегда восхищала бесконечность его глаз, в которых отражалась необузданная дикая природа, столь непохожая на спокойное ночное небо её собственных. В её памяти вспыхивают образы их детства. Микаса будто вновь вдыхает запах травы, листьев, пота и жара летнего дня. Она слышит обрывки разговоров, отголоски их смеха, весёлые хихикания, вырывающиеся из маленького тела Армина, когда он рассказывал о внешнем мире, указывая пальцем на звёзды. И вот тогда она говорит: — Нам нужно вернуться. Эрен пристально смотрит на неё. — Вернуться? Куда? — Домой, — отвечает Микаса. Домой. Его взгляд проясняется, но вскоре тень снова омрачает его черты. Эрен пытается отвернуться, но Микаса перехватывает его, крепко удерживая лицо в своих ладонях. Она мягко поворачивает его к себе, заставляя снова посмотреть на неё. — Я знаю, тебе страшно, Эрен. Но тебе нужно обрести прощение. — Я не смогу взглянуть ему в глаза, — отвечает он. — Не после того, что случилось с Армином. Не после того, что я сделал. — Именно поэтому ты должен это сделать. Ты должен научиться прощать себя. — А если он меня не простит? — Есть только один способ узнать это. — Но… — Вы с ним так похожи, — усмехается Микаса. — Оба такие упрямые. — Её лицо всё ещё красное, мокрое от слёз. — Ты знал, что он тоже болен? Дедуля Арлерт. — Мик… — Эрен обхватывает её запястья, отводя её руки от своего лица. — Мне стыдно возвращаться, — просто признаётся он. Микаса молчит. Тогда он добавляет: — Это сделает тебя счастливой? — Да, — отвечает она. — Хорошо, ладно, — он кивает. — Я сделаю это. Ради тебя. — Ради себя, — поправляет она, прежде чем её губы целуют его, не давая ему ответить. Он любит её. Всем своим существом, каждой частичкой — Эрен любит её. Любит так давно, что забыл, как любить самого себя. Кажется, сколько он себя помнит, она всегда была его единственной целью, оправданием всех ошибок. Её присутствие вкладывало в его жизнь смысл. Убери её со сцены — и что у него останется? Ничего. Потому что он ничего не создал для себя. Он не может говорить — слишком много всего накатывает. Так много желаний и потребностей, будто он вовсе не умирающий человек. Эти желания, одно за другим, продолжают рождаться в нём, умоляя о дополнительных секундах, о новых мгновениях, чтобы продлить его жизнь. Он делает вдох, и её аромат наполняет его лёгкие. Аромат, что был с ней с самого детства, которым пропитано всё его прошлое. Его пальцы запутываются в её волосах, вода в ванне колышется с каждым их движением. И он умоляет. Целуя её в ответ, сжимая её влажное, обнажённое тело, он умоляет её научить его. Научить жить так свободно, чтобы он, наконец, научился жить ради себя.

***

Их арендованный автомобиль быстро пробирается сквозь поток транспорта. Руки Микасы уверенно держат руль, слегка поворачивая его — дорога домой длинная и прямая. Эрен сидит на пассажирском сидении, прислонившись головой к прохладному окну. Убаюканный вибрацией, отдающейся в черепе, он закрывает глаза и ощущает себя ребёнком, уютно устроившимся на коленях у матери, всей душой жаждущим её безопасности и комфорта. Сейчас это чувство кажется ему чем-то далёким, почти нереальным. Его мысли блуждают в прошлом, возвращаясь к тому времени, когда всё было иначе. Когда его мир был спокойным, ничего плохого не случалось, и не существовало рака. Эти воспоминания кажутся такими чистыми и недосягаемыми, будто они были чужими и никогда не принадлежали ему. С закрытыми глазами Эрен видит себя в детстве — мальчишкой с грязным футбольным мячом и непослушными волосами, который смеялся так громко и вечно падал, обдирая коленки. Тогда слово «навсегда» казалось действительно значимым. Но потом заболела Мама. Потом Армин. Потом Папа потерял терпение. Родители Микасы развелись. Потом Микаса забеременела. А потом она ушла. И всё изменилось. Бог больше не пытался доказать ему своё существование. И все вокруг — включая Бога — просто ушли. Они бросили мальчика с футбольным мячом, оставив его в одиночестве. Вынудили повзрослеть слишком рано, чтобы научиться справляться с их отсутствием, когда он был ещё совсем мал. Эрен открывает глаза. Солнечный свет, яркий и ослепительный, бьёт через лобовое стекло. Он заливает его лицо, пронзая зрачки, заставляет щуриться и моргать. Образы исчезают — Мама, Папа, Армин, все растворяются. И прежде чем он успевает осознать это, машина уже въезжает на подъездную дорожку их старого дома. Высокий, внушительный, постаревший — он окружён плотным кольцом из листвы и ветвей. Деревья обступают территорию вокруг, заслоняя её от первых лучей заходящего солнца. Огромное крыльцо пустует, ни одного огонька, кроме слабого света в окне на первом этаже — единственного признака жизни внутри. — Мы на месте, — шепчет Микаса, и в её голосе звучит то же оцепенение, что охватывает Эрена. Её рука остаётся на замке зажигания, где только что повернула ключ, заглушив двигатель. Мотор затихает и его гул сменяется тишиной, нарушаемой лишь их дыханием и редким щебетом птиц. Они оба глазеют на дом, в котором когда-то жили вместе с Армином. Несколько секунд спустя Микаса говорит: — Нам нужно зайти. — Да, — Эрен сглатывает. Он чувствует, как сердце подступает к самому горлу. Микаса выходит первой. Она открывает дверь и спрыгивает на землю. Эрен следует за ней, чувствуя головокружение и слабость в теле. Он не уверен — это нервы или что-то другое, но всё тело ноет так сильно, что он издаёт тихий стон, когда становится на ноги, морщась от неприятных ощущений. — Ты в порядке? — спрашивает Микаса, внимательно глядя на него. — Да, — отвечает он, пытаясь натянуть на лицо улыбку, но боль слишком сильна. — Всё нормально. Она тут же оказывается рядом, обхватывая его руку своими ладонями. — Эрен… — шепчет она. Только сейчас он осознаёт, что сбился с дыхания. — Я же сказал, что всё нормально, Мик, — хрипло смеётся он, целуя её между бровей, где залегла обеспокоенная морщинка. — Не волнуйся за меня. Микаса едва заметно кивает и терпеливо ждёт, пока он переведёт дыхание. Когда они оба готовы, они медленно направляются к дому. Под ногами чавкают листья, смешанные с талым снегом. Упавшие ветки ломаются, издавая сухой треск под подошвами ботинок. Шаг за шагом они всё ближе, пока не поднимаются по ступенькам, ведущим к входной двери. Это так странно — стучать в дверь, которая когда-то была их собственной. Микаса смотрит на Эрена, и он дарит ей свою самую смелую улыбку, какую только может изобразить. Она улыбается ему в ответ, стучит в дверь — один раз, второй, — и ждёт. Они оба ждут. Секунды тянутся. Вокруг слышно лишь пение птиц да шорох ветвей, раскачиваемых ветром. Микаса снова стучит, и на этот раз в доме слышатся шаги — глухие и торопливые, поначалу почти неслышные, но постепенно становящиеся всё громче и отчётливее. Они оба выпрямляются, когда на пороге появляется невысокая пожилая женщина. Она открывает дверь совсем немного и выглядывает в образовавшуюся щель. — Да? — сипло спрашивает она. — Меня зовут Микаса Аккерман, — Микаса указывает сначала на себя, а затем на Эрена. — А это Эрен Йегер. Мы давние друзья мистера Арлерта. Мы хотели бы встретиться с ним, если можно. Женщина хмурится, внимательно оглядывая их с головы до ног. — Он вас ждал? — Да, — поспешно отвечает Микаса. — Мы… Мы раньше жили здесь, с его внуком. Эрен пристально смотрит на неё, недоумевая, зачем она выдаёт так много информации. Но, видимо, Микаса знает, что делает, потому что внезапно старушка перестаёт хмуриться, и её морщинистое лицо озаряет понимание. — Ах да! — радостно щебечет женщина. — Эрен и Микаса. Сэр Арлерт так много рассказывал о вас двоих. Заходите, заходите! Какой приятный сюрприз. Она отходит в сторону, освобождая им дорогу, и пол скрипит под их ногами, когда они переступают порог. Эрен потрясён: дом всё ещё пахнет так же, как тогда, когда он жил здесь. Его взгляд блуждает по знакомым очертаниям, пытаясь уловить, что изменилось. Но, кажется, изменений почти нет. Тем временем маленькая женщина представляется: — Меня зовут Мария. Я сиделка мистера Арлерта, — улыбается она, её глаза почти скрыты в складках век. — Как раз собиралась готовить ужин. Не желаете присоединиться к нам? — С большим удовольствием, — отвечает Микаса. И в этот момент раздаётся голос дедушки: — Мария, — зовёт он откуда-то из глубины дома, и сердце Эрена замирает. — Кто там? Голос звучит таким… слабым. — Ой! — вскрикивает старушка, слегка подпрыгнув. — Вот глупая! Совсем забыла про него. Эрен невольно фыркает, пытаясь сдержать тихий смех. Микаса улыбается, оборачиваясь к нему через плечо. Она слегка кивает, подбадривая его. И он думает, какая же она смелая. Смелее его. Проходит несколько мгновений, прежде чем Мария возвращается, толкая перед собой инвалидное кресло с дедушкой Арлертом. Он сидит слегка согнувшись, взгляд устремлён в пол. На одной стороне кресла закреплён кислородный баллон, от которого тянется тонкая трубка, соединяющаяся с его носом, покрытым возрастными пятнами, и заходящая за уши. Старушка подкатывает кресло ближе, останавливаясь прямо перед ними. В комнате становится так тихо, что кажется, даже Микаса забывает, как дышать. — Дедуля, — тихо произносит она, и старик медленно поднимает глаза, моргая. Он пристально смотрит на них. — Боже мой, — шепчет он, не веря своим глазам. — Только посмотрите на себя. Микаса счастливо вздыхает, и слёзы начинают наполнять её глаза. — Привет, — шепчет она. Эрен не может произнести ни слова. Его сердце распирает от нахлынувших чувств, и он вдруг осознаёт, как сильно скучал по нему. Дедуля выглядит как состарившаяся версия Армина, с редкими прядями седых волос на голове. Мария вытирает слёзы, и Эрен замечает, что плачут все, кроме него. Даже в тусклом взгляде дедушки есть влажный блеск. У Эрена всё сжимается внутри, когда он видит, как старик протягивает руку, которую Микаса тут же берёт в свои ладони. — Мики, — говорит он, его голос едва громче шёпота. — Какая ты красивая. — Спасибо, — всхлипывает она. — Я так скучала по тебе, Дедуля. Эрен смотрит на всех, чувствуя, как внезапно внутри него поднимается огромное желание сбежать. Всё это для него слишком. Этот дом — слишком. Их слёзы — слишком. Армин — которого здесь нет — тоже слишком. Но прежде чем он успевает что-то сделать, взгляд дедушки Арлерта устремляется прямо на него. — Вы присоединитесь к нам за ужином? — кажется, он обращается к нему. Микаса поднимает глаза на Эрена. Все смотрят на него. Через мгновение он находит в себе голос. — Да, — тихо отвечает он. — Мы будем очень рады составить вам компанию. — Хорошо, — улыбается старик. Он переводит взгляд на Микасу. — Нам нужно многое наверстать.

***

На ужин подают мясное рагу, варёный картофель, овощи и хлеб с маслом. Эрен едва заметно усмехается, наблюдая, как Дедуля с аппетитом наворачивает огромные порции. В понимании Эрена для человека в преклонном возрасте такие тяжёлые блюда — не лучшая идея. Но это не мешает старику справиться сначала с одной тарелкой, а затем и с добавкой. Микаса и Мария непринуждённо болтают за столом, время от времени тихо смеясь. Пожилая женщина рассказывает о самых разных приключениях, которые с ней случались, включая те, которые она пережила вместе с дедушкой Арлертом. Эрен ловит себя на мысли, не является ли она кем-то большим, чем просто сиделкой, и нет ли между ними романтических чувств. Дедуля время от времени вклинивается в разговор со своими комментариями, добавляя весёлые детали. Это выглядит так трогательно — все сидят за столом, так счастливо болтая друг с другом. Но Эрен не может отделаться от чувства, будто он здесь совершенно лишний. Он смотрит вниз на свою тарелку, полную нетронутой еды, пока окружающие его голоса сливаются в бессмысленный фоновый шум. Ему совсем не хочется есть. Внезапно тихий смех Микасы режет по ушам, лёгкий смешок дедушки Арлерта начинает раздражать, а громкий хохот Марии кажется невыносимым. Эрен вздрагивает, морщась от звуков. Как они могут так беззаботно смеяться после всего, что произошло? Здесь нет Армина, а он должен быть. Он должен быть взрослым, сидеть за этим столом, смеяться вместе с ними, рассказывать о своих приключениях. Но его нет. Потому что это всё из-за него, из-за Эрена. — Простите, — вдруг резко встаёт он. Стул громко скребёт по полу, отодвигаясь назад. Все взгляды устремляются на него. Он открывает рот, но не может вымолвить ни слова. И тогда он уходит. Ноги сами ведут его на крыльцо, но боль в костях становится такой сильной, что он больше не может идти дальше. Ему хочется рвануть в лес, просто бежать и бежать, пока не подкосятся ноги. Но он останавливается прямо там, где стоит, и плюхается на ступеньки, пряча лицо в ладонях. Минута за минутой, а он так и сидит, не шелохнувшись. Ветер завывает вокруг, пробираясь под одежду, становится всё холоднее, солнце уже давно скрылось за горизонтом. Темнота окутывает всё вокруг настолько, что он едва замечает, как позади него бесшумно появляется дедушка Арлерт. На крыльце внезапно загорается свет. Эрен вздрагивает и резко встаёт, когда слышит, как инвалидное кресло останавливается рядом с ним. Они одни. — Я… — начинает он, но старик поднимает руку, жестом останавливая его. — Всё в порядке, — спокойно говорит дедушка. — Садись. Эрен послушно опускается обратно. — Честно говоря, я даже не знаю, с чего начать, — вздыхает Дедуля после короткой паузы, прижимая руку к сердцу. — Ваш визит стал для меня неожиданностью. — Прости, — тихо говорит Эрен, так и не поднимая глаз. — Нам не стоило приезжать. — Но вы всё-таки здесь, не так ли? — Эрен не видит, но старик улыбается. — Скажи мне, Эрен. Почему вы приехали? Он молчит какое-то время, прежде чем набраться смелости встретиться взглядом с дедушкой Арлертом. Уголки глаз того опущены, тяжёлые от опыта прожитых лет. Эрен знает, что он в долгу перед стариком и обязан с ним объясниться. И извиниться. — Дедуля, я… — начинает он, но не может подобрать слов. Запах этого дома, этого города слишком сильно напоминает ему о том, что он так усердно старался забыть. Ему с трудом удается выдавить: — Полагаю, я приехал извиниться. — Извиниться? — седые брови старика приподнимаются в лёгком удивлении. — За что? — За всё, — с горечью говорит Эрен, чувствуя, как глаза начинают жечь подступающие слёзы. Он сглатывает комок в горле и, через силу, добавляет: — Прости за то, что случилось с Армином. Прости, что не извинился раньше. Я даже не говорил с тобой после его смерти, и мне очень жаль, что я так поступил. Он замолкает, бросая взгляд на старика, но выражение лица у того остаётся непроницаемым, поэтому Эрен продолжает: — Все эти годы я жил с огромным чувством вины. Постоянно задавая себе вопрос: а что, если бы Армин пережил ту операцию и смог бы прожить долгую, счастливую жизнь? Но я лишил его этого шанса. Я отнял его у всех нас. И вместо того чтобы взять на себя ответственность за это, я закрылся. Игнорировал. Оттолкнул тебя и Микасу. А ведь вы были моей семьёй, всем, что у меня осталось. А я так с вами поступил. — Сынок… — Я просто… — голос Эрена дрожит. Ему хочется остановиться, всё бросить, снова убежать, но на этот раз он знает: он должен остаться. Должен быть смелым. Ему нужно это сказать: — Я… Я так сожалею о той боли, которую причинил тебе. Армин был таким одарённым, у него было столько планов, столько всего впереди. И если бы только он пристегнул этот чёртов ремень, если бы не прыгал от счастья, что мы едем на пляж, то, может быть… Его нижняя губа дрожит, он прикусывает её зубами, и слёзы, наконец, текут по его щекам. Выражение лица Дедули меняется, но прежде чем он успевает его перебить, Эрен выпаливает: — Может, он всё ещё был бы с нами, Дедуль. Я думаю об этом каждый день. Я вижу его лицо всякий раз, когда закрываю глаза, я вижу его повсюду. И не могу забыть, как он смотрел на меня, когда умирал. Его взгляд. Я держал его, пока он истекал кровью, и ничего не мог сделать. Только смотреть. Блять, я ничего тогда не мог сделать! И последнее, что видел Армин, это меня. Меня! Чертовски бесполезного, не знающего, как его спасти. Я не смог ему помочь. Я не смог спасти Армина. Не смог спасти Маму. Я даже себя спасти не могу. — Эрен… — Я болен, Дедуля, — сбивчиво говорит он, и правда срывается с его губ рваными вздохами. — У меня та же штука, что убила мою мать. Я столько лет жил с желанием умереть, и наконец вселенная сжалилась, но сейчас… сейчас мне страшно. Так вот, что чувствовал Армин? И теперь это моё наказание? Боже, почему сейчас? Я не могу сейчас умереть. Мне столько всего нужно исправить. Столько всего, что я ещё должен сделать. И мне… мне страшно. Я просто… Эрен всхлипывает, закрывая глаза запястьями, в последней попытке обрести самообладание. И в этот момент он похож на ребёнка, на беспомощного маленького мальчика, который измучился тянуть всю эту боль в одиночку. Сквозь слёзы он слышит лёгкий звук движущегося инвалидного кресла. А затем тёплая рука опускается ему на голову, заставляя его вздрогнуть. Он поднимает глаза. Дедушка Арлерт плачет. — Мой бедный мальчик, — хрипло произносит тот, слёзы текут по его морщинистым щекам. — Эрен, я никогда не винил тебя. Эрен судорожно глотает воздух. — Ты серьёзно? — Я никогда не винил тебя за то, что случилось с моим внуком. Никогда. И я бы простил тебя, но прощать просто нечего. — Боже… — Эрен мотает головой, зажмуривая глаза. — Как ты можешь так говорить? — Эрен, послушай меня, — произносит старик. — Я знаю, ты не веришь в Бога, но есть какая-то божественная причина, почему Армина больше нет, а мы всё ещё здесь. У тебя есть жизнь, Эрен. Ты всё ещё дышишь. Чёрт возьми, это так важно. Дедуля сжимает кулак и слегка трясёт им с неожиданной силой. — Мы должны научиться прощать себя за то, кто мы есть, за то, что мы сделали, и за то, что нам довелось пережить. Жизнь, полная ошибок, какими бы ужасными они ни были, всё равно — это жизнь, прожитая не зря. Ты должен жить, Эрен. Как умирающий человек, я говорю тебе: величайший подарок, который ты можешь дать тем, кого любишь, — это хвататься за жизнь. Эрен глубоко вздыхает. Не говоря ни слова, он берёт руку дедушки в свою и держит её крепко. Держит то, что осталось от Армина — это дышащее, тёплое, живое продолжение его лучшего друга. И он не отпускает. Не отпускает ни Армина, ни Дедулю. Он держится за них до тех пор, пока завывания ветра не превращаются в белый шум, пока луна не выглядывает из-за рваных облаков, пока Мария не выходит с чашками чая, чтобы предложить им, а Микаса не выглядывает проверить, как они. Никто из них не прерывает их. Они остаются сидеть, рассказывая истории — об Армине, о Микасе, о Маме, обо всём, что помнят. Они вместе произносят молитву и желают друг другу спокойной ночи. И, закрыв глаза, Эрен шепчет — мысленно и вслух, обращаясь к любой душе, которая сможет его услышать: — Спасибо. Потому что, в конце концов, это его дом.