Это ещё не конец / Not Over Yet

— Ой-ёй-ёй, Микаса! Это же моё ухо! — Знаю, что твоё ухо. — Ай! Микаса! — Хватит «Микасить». — Прости! Что бы я ни сделал, прости! — Армин Арлерт, — мальчик вздрогнул от её тона. — Ты солгал мне. — Не правда! — пискнул он, в его голубых глазах появилось раздражение. — Я просто никогда не упоминал об этом, вот и всё! — Сегодня я чуть не умерла от сердечного приступа! — Микаса отпустила его ухо. — Эрен — мой сосед. Мой сосед! Как ты мог столько времени об этом молчать? — Я просто подумал… — Теперь мама хочет, чтобы я каждый день ездила на автобусе, чтобы составить ему компанию. Каждое утро с Эреном! Армин, как ты мог? — Вам обоим нужны друзья! — воскликнул он, потирая ухо, которое всё ещё горело. — И какой, по-твоему, лучший способ заставить вас подружиться? — Может быть, обычный способ? — возмутилась Микаса, топнув ногой. — Без хитроумных планов? — Нет, не сработало бы. Вы оба слишком твердолобые. — Слишком твердолобые? — Разве он не приносил тебе обеды? И вы же, вроде, записки друг другу писали? Этого оказалось недостаточно! — Армин. — Что? — Ты мог бы просто сказать правду. — Нет. Ты бы избегала его дома, если бы знала. Ты слишком застенчивая. — Армин. — Что? — Почему тебе так важно, чтобы мы стали друзьями? — Вы оба одиноки. — Я не одинока, мне девять! — Ну, а он одинок! Ему нужен хороший друг. — У него есть ты. — Этого недостаточно. Его мама больна, Микаса. Она умирает. Воцарилась тишина. — Она… умирает? Армин вздохнул. — Я… мне его так жаль. Да, у него есть друзья, но они не особенные. А ему нужны особенные. Как ты и я. — Но… — Пожалуйста, Микаса, — он уже почти умолял. — Я люблю Эрена, и мне страшно за него. У него нет никого рядом, кто мог бы защитить его. — Защитить? — Да, понимаешь, он… он иногда не может себя контролировать. У него такое большое сердце, что он просто не умеет справляться со своими чувствами и эмоциями. Он сильно любит, сильно страдает. Всё у него через край. Иногда ему просто нужно, чтобы кто-то был рядом. Друзья, которые проследят, чтобы он не сделал чего-то глупого. — И ты думаешь, я смогу защитить его? — Ты можешь попробовать. — Я не герой! Я просто девочка! — Ты можешь быть другом. Это практически одно и то же. Слегка поникнув, Микаса Аккерман призналась: — Я не знаю, как быть другом. — Я научу тебя! — усмехнулся её друг.

***

Урок номер один:

Никто, а это значит никогда, не игнорирует своего соседа, пока ждёт автобус на остановке.

А ей так хотелось. Боже, как же Микасе хотелось притвориться, что Эрен не появлялся каждое чёртово утро. Армин был прав. Она слишком застенчива, слишком стеснительна. Её сердце ушло в пятки, как только она подошла к автобусной остановке. Конечно, Эрен уже был там, устроившись задницей на шаткой дедушкиной скамейке. За его спиной склонилось плакучее дерево, его листья лениво покачивались на осеннем ветру, окружая это тихое местечко. Он выглядел так, словно был из другого мира. Она слышала каждый шелест листьев, каждый вздох — свой, его и Мамы, которая первой его поприветствовала. Несмотря на то, что рот у него был забит чем-то, что, видимо, было его завтраком, Эрен кивнул и с трудом пробормотал сквозь «Lucky Charms»: — Доброе утро, — сказал он, продолжая жевать. — Привет, Микаса. Она открыла рот. Но вместо слов из её рта вырвался лишь холодный, резкий поток воздуха. Хло́пушки-воробушки, ну почему Армин всегда прав? Социальные навыки у неё, как у морковки. — Микаса, — мягко сказала Мама, похлопывая её по спине. — Почему бы тебе не посидеть с Эреном, пока я звоню твоему отцу? Что ж, хмм, прекрасный вопрос. Почему бы свиньям не летать по небу? Почему бы океану не стать лимонадом? И почему бы пузырям от пука не остаться под водой? Потому что это так не работает! — Давай. — Мама достала телефон-раскладушку из лифчика. — Иди. — Но мама, мне страшно, — прошипела Микаса, стоя спиной к Эрену. — Страшно? — Мама усмехнулась. — Глупости. Он всего лишь мальчик. — Но… Внимание Мамы переключилось на телефон. Она быстро набрала цифры, и с каждым нажатием кнопки издавали звуковой сигнал. У Микасы дернулся глаз, когда Мама поднесла телефон к уху и одними губами прошептала: «Иди». Жёванные наггетсы! Неохотно, шаг за шагом, Микаса направилась к Эрену. Не сказав ни слова, она вскочила на скамейку и села рядом с ним, чувствуя ужасную неуверенность. Она ведь почистила зубы, уложила волосы и даже тайком брызнула маминого парфюма, чтобы приятно пахнуть в этот день. А вдруг она плохо выглядит? А вдруг у неё что-то застряло в зубах? Она ведь ела блинчики на завтрак — а вдруг Эрен не любит блинчики и почувствует их запах? Микаса прикусила губу и уставилась на свои маленькие ножки. Они не доставали до земли и просто болтались в воздухе. Мама, стоя неподалёку, шепталась с Папой — было видно, что они спорят. Микаса тяжело вздохнула: она всегда чувствовала, когда родители ссорились — плечи Мамы сгибались под невидимой тяжестью, а её голос становился ещё более грозным, чем обычно. Микаса терпеть не могла, когда родители ссорились. О чём они могли спорить сейчас? — Всё нормально? — спросил Эрен, и его голос заставил её вздрогнуть. — Д-да. — Ты заболела? — прошептал он, его глаза цвета листьев искали ответа. — Я не больна, — выдохнула Микаса, осознав, что это первый раз, когда она заговорила с ним напрямую после знакомства. Сердце билось так быстро, что голова кружилась. Она прочистила горло, боясь, что Эрен, сидевший рядом, может услышать, как оно колотится изнутри. Эрен удивленно поднял брови. Микаса задержала дыхание. — Ты выглядишь грустной, — сказал он. Его волосы были взъерошены. Теперь, когда он был так близко, она могла лучше рассмотреть его черты: глаза были ярче, ресницы длиннее, а ямочка на щеке — более дерзкой и заметной, чем она представляла. — Обычно люди грустят, когда болеют. — Нет. Я не больна. — А-а, — проговорил он, закинув в рот ещё немного «Lucky Charms». Микаса наблюдала, как он выковыривает из завтрака все пшеничные колечки, оставляя только цветные маршмеллоу. Она с ужасом смотрела, когда он отправил в рот целую горсть. — Почему ты их выбрасываешь? — поинтересовалась она. — Что, колечки? — Мм-м. — Они мне не нравятся. Я люблю только маршмеллоу. — Пшеничные колечки — мои любимые, — призналась она. — Серьёзно? — Ага. Мама всё ещё спорила с Папой. Утренний ветер уносил её слова, и они не долетали до скамейки. Казалось, это дерево действительно отгородило их от всего остального мира. — Хочешь? — Эрен протянул ей руку. Его ладонь была усыпана «Lucky Charms», а пшеничные колечки, которые он собирался выбросить, как будто смотрели прямо на неё. — Конечно. — Она сложила ладони вместе и протянула их к нему. Эрен высыпал колечки ей на руки и усмехнулся, когда она сразу же положила их в рот и осторожно прожевала. — Кто вообще любит эти пшеничные колечки? — пробормотал он себе под нос. Микаса улыбнулась. — Я. Он тоже улыбнулся. Даже небо стало свидетелем их встречи в тот день. Так рождаются настоящие друзья. Нити надежды и крошечные колечки хлопьев связывают их души, постепенно переплетаясь и становясь единым целым. Забавная штука, эта судьба.

***

Медленно приближалась зима. Золотые, огненные листья опадали, как осенний снег. Ветер поднимал их вихрями, сметая с земли, куда они только что упали. Температура снижалась, ветви сбрасывали своё убранство, закаты медленно догорали в последних лучах солнца. Мир делал глубокий, долгий вдох. С каждым вздохом природа теряла своё тепло, готовясь к ледяному выдоху, который окутывал всё вокруг белым покровом. Раз в год природа соглашалась умереть, чтобы с приходом Весны вновь возродиться. И как это происходило с природой, так происходило и с Эреном Йегером. Его яркие летние глаза потускнели. Солнечная, ослепительная улыбка поблекла. Красочные вспышки его души стали такими же хрупкими и бледными, как снег, который лежал вокруг них. Что-то внутри него изменилось. Он был подобен временам года — столь же стремительный и переменчивый, как сама жизнь. Дедушкина скамейка стала их маленьким убежищем. Каждое утро Микаса вместе с мамой подбегала к автобусной остановке и плюхалась на место, которое Эрен оставлял для неё. В эти моменты Микаса пыталась понять, какое время года сегодня олицетворяет Эрен. Иногда он был Весной. Иногда — Летом. Иногда — Осенью. А иногда — холодной, очень холодной Зимой. Когда он становился отстранённым и холодным, Микаса не могла разобраться, почему. Вскоре она поняла, что отчасти это было связано с его родителями. — Мама много спит, — сказал он ей как-то утром. — А папы почти никогда не бывает дома. Он врач. Врачей никогда не бывает дома. Когда его мама спала дольше всего, когда отец больше всего отсутствовал, когда его ямочка на щеке почти не появлялась, а глаза едва поднимались, чтобы встретиться с её, Микаса знала: в этот день в его сердце выпал снег. Видеть Эрена расстроенным — это словно столкнуться с чем-то пугающим. Огонь не должен замерзать, пламя не может остыть и потерять своё тепло. Оно создано, чтобы растапливать лёд, дарить тепло, освещать. Таким был Эрен. Но иногда он переставал гореть. И каждый раз, когда это случалось, Микаса проклинала нарушенные законы природы, потому что больше всего на свете она ненавидела такие моменты. Однажды после школы, когда Папа был на работе, а Мама ещё занималась делами, Эрен запустил снежком ей в лицо и ушиб щёку. — Ай! — закричала она. Школьный автобус высадил их у остановки и с визгом умчался прочь. Только они, скамейка, снег и белая плакучая ива услышали крик маленькой девочки. — Ой! — выдохнул Эрен, осознав, что причинил ей боль, и поднёс к лицу руки в перчатках. — Прости! Микаса потёрла щёку, свирепо глядя на него.

Урок номер два:

Никто, а это значит никогда, не отказывается от игры в снежки.

— Приготовься к смерти. — О-ёй. — Это война! — Нет! — Иди сюда, ты, главный злодей! — Я! Не! Злодей! — прокряхтел Эрен, швыряя в Микасу комья снега и отбивая её аккуратные снежки. Они кричали и носились вокруг, забрасывая друг друга снегом. Эрен ловко уворачивался от её атак. Когда Микаса сильно влепила ему по голове, она разразилась безумным смехом. — Эй! — Он яростно тряхнул головой, и снег разлетелся в стороны. — Совсем не смешно! — Смешно! — Нет! — Да!!!!! — Уф! — проворчал он, кидая очередной снежок. — Получай! — Ах, так! — Микаса собрала самую большую горсть снега, на которую была способна, но она рассыпалась в воздухе, едва долетев до него. — Ха! — Я ухожу! — Неудачница! Ещё один снежный шквал полетел в её сторону. Она попыталась убежать, но вдруг её нога поскользнулась на льду, и она опрокинулась навзничь. Эрен громко вскрикнул. — Микаса! Она заплакала. — Микаса, ты в порядке?! Её руки закрывали лицо, она всхлипывала сквозь перчатки. Сердце Эрена ушло в пятки. — Подожди, я сейчас! Эрен бросился рядом с ней, его неуверенные пальцы осторожно сжали её руку. — Микаса, — выдохнул он, его щёки пылали. — Где больно? Ответа не было. Она всё ещё всхлипывала. — Микаса, ну скажи что-нибудь! Пожалуйста! — Мрогрхмбррглех. — Что?! — Мхуррмпхм. — Я не… Я не понимаю! И вдруг мир перевернулся. — Попался! Эрен оказался на спине, моргая, глядя на ухмыляющуюся и совершенно невредимую Микасу. — Я победила! — торжествующе воскликнула она и бросила пригоршню снега ему на голову. — Ну кто теперь неудачник? Эрен заёрзал, вздрогнув от холода, облепившего его затылок. Она села ему на живот, и он громко охнул. — Тяжело, — простонал он. — Умираю… не могу… дышать… нужен… воздух… — Я не такая уж и тяжёлая, — нахмурилась она. Эрен попытался пошевелить руками, но они были прижаты к земле по обе стороны. Ногти впивались в его голые запястья, дыхание вырывалось маленькими облачками, заставляя её грудь тяжело вздыматься. Щёки и нос Микасы покраснели, а её бледная кожа подчёркивала этот румянец, словно линии на бумаге. Вокруг них было так много белого. Её глаза потеряли частичку своего тёмного-претёмного оттенка, став серебристыми, а не чёрными. Блестящее, идеальное серебро. И тут его осенило. Ниху***. Микаса Аккерман прикасалась к нему. Сидела на нём! Девчонка! Отбой! Отбой! Прервать миссию! — Слезь, — слабо пробормотал Эрен. Щёки вспыхнули, и это озадачило его. Девчонки же противные, и от них микробы. Но почему-то Эрен совсем не возражал против её микробов. — Микаса, — прохрипел он. Она моргнула, глядя на него. Её волосы были усыпаны снежинками. — Что? — Твои ресницы. У тебя снег на ресницах. — У тебя тоже. — Слезь. — Нет. — Ты что, меня целовать собираешься? — Фу, нет! — Тогда слезь с меня! — Но… — Я поцелую тебя, если не слезешь с меня! — Хорошо! Она скатилась с него в мягкие объятия снега, но перед этим ударила его по руке. — Ай. — Это было чертовски больно, но мама всегда говорила ему, что мальчики должны защищать девочек, а не бить их. Поэтому Эрен просто смирился. Он сделал исключение. Только Микаса могла ударить его и не получить сдачи. Её хихиканье разнеслось в воздухе и стучало у него в ушах. Оба были покрыты снегом с ног до головы, школьные рюкзаки валялись в заброшенном уголке у скамейки. Поскольку они жили в глуши, машины здесь редко проезжали. Не было слышно ни звука, кроме прохладного шёпота ветра и тёплых, прерывистых вздохов. Микаса повернула голову, чтобы посмотреть на него, приоткрыв губы, готовясь что-то сказать. Воздух проник в её горло, но тот же самый вздох застрял там. Его глаза были закрыты. Он хмурился, словно ребёнок, которому снятся кошмары под прикрытыми веками. Она моргнула, изучая его. Его губы были потрескавшимися. Микаса вспомнила, как он пригрозил её поцеловать, и как поспешно она отказалась. Конечно, он не говорил серьёзно. Эрен не был из тех, кто просто хватает девочку и целует её. В глубине души она задавалась вопросом, какими могли бы быть его губы на ощупь. Если бы они поцеловались, как взрослые, были бы его губы мягкими? Или липкими? Потекли бы слюни у неё по подбородку? Взорвались бы между ними фейерверки, как в кино? Будет ли он сладким на вкус? Противным? Как овсяная каша? Или как шоколадное мороженое со взбитыми сливками? — Вставай, дурында, — сказала она, поднимаясь на ноги. Эрен приоткрыл один глаз, чтобы на неё посмотреть. Она тяжело вздохнула. — Наши мамы нас убьют. — Почему? — спросил он, лёжа на земле. — По кочану! Мы в снегу с ног до головы. — И что? — Как ты думаешь, Эрен, что делает снег в тепле? — Эм… — он прищурился, задумавшись. — Тает? — Именно. А что происходит, когда он тает? — Он превращается в воду. — А что делает вода с одеждой? — Сжигает её! — Эрен. — Ой, да ладно тебе, Микаса, ничего страшного. Моей маме будет всё равно. — Ворча, он встал на ноги и посмотрел на её ушиб. — Прости за твою щёку, — пробормотал он, смущённо потупившись. — Всё в порядке, — пожала плечами Микаса. Она собралась развернуться, чтобы взять их рюкзаки, но его пальцы молниеносно обхватили её руку, остановив её. — Я заглажу свою вину, — сказал он. А потом зелёные глаза закрылись. Губы, усыпанные снежинками, начали складываться в поцелуй. И они медленно приближались. Микаса почти ощущала вкус шоколада, сладость и детский восторг на его губах, словно они уже соприкоснулись, как вдруг… — Хочешь поесть спагетти?! Лицо Микасы вытянулось от неожиданности. — Что поесть? — Спагетти! — Эрен усмехнулся, шмыгнув носом. — Ма делает лучшие спагетти в истории человечества. Твоей мамы еще нет дома, верно? — Эм… — её взгляд упал на их всё ещё соединённые руки. — Верно. — Тогда пошли ко мне! Ты можешь познакомиться с моей мамой. — С твоей мамой? — Да, с моей мамой. Хочешь с ней познакомиться? Она поджала свои розовые губки, задумавшись. — Я не могу, Эрен. У меня балет через час. Может, завтра? — Не могу, — вздохнул он, отпуская её руку. — У меня тренировка. Как насчёт среды? — Балет. Четверг? — Приём у врача. Пятница? — Танцевальный концерт. — Дерьмо. — Давно на палочке. Они поплелись к своим школьным рюкзакам, волоча ноги: подбородки опущены, взгляды опущены, плечи опущены под тяжестью печали. — Это отстой, — простонал Эрен. Микаса тихо промычала в знак согласия. Когда они надели рюкзаки, стряхнули снег с курток и ног, и пришло время разойтись по домам, а никому из них не хотелось, Эрен сказал: — Мы что-нибудь придумаем. Моя мама никуда не денется в ближайшее время. И в этот момент сердце Микасы разбилось вдребезги. — Я… мне пора идти, — сказала она, думая о своей матери. Которая была здорова. Которая была жива. Про которую Армин не говорил: «Она больна, Микаса. Она умирает.» — Просто Мама вернется с минуты на минуту. — Ладно, — сказал Эрен, помедлив, явно стараясь оттянуть момент возвращения домой. — До свидания, Эрен. — Пока. — Увидимся завтра. — Увидимся! Они разошлись: Эрен направился на восток, Микаса — на запад. Её взгляд был устремлён на север, волосы развевались на юг, а сердце, как-то так, закружилось где-то посередине, словно стрелка компаса, которая вращалась, вращалась и никак не могла остановиться.

***

Поцелуи не имеют вкуса шоколада. Микаса знала это наверняка, потому что, когда она целовала своих Маму и Папу на ночь, их целомудренные «спокойной ночи» либо не имели вкуса, либо были со вкусом маминой гигиенической помады. И всё. Никакого шоколада, никакой сладости. Либо ничего или «Carmex». Как вообще работают поцелуи? Сначала ты морщишься, потом бам, карпе ретрактум и всё готово. Именно так её куклы целовались. Она соединяла их пластиковые, пустые головы, чуть наклоняла набок, и через три «Миссисипи» всё было кончено. Она хихикала, как маленькая бунтарка. Поцелуи были для взрослых, а её куклы — не взрослые, но в такие моменты она позволяла себе помечтать. А что, если? Что, если поцелуи действительно были на вкус как сахар и какао? Что, если они действительно длились целых три «Миссисипи» абсолютного счастья? Однажды вечером после душа Микаса решила «попрактиковаться». Она протёрла запотевшее зеркало, чтобы увидеть своё отражение. Волосы прилипли к щекам и шее, а она смотрела на капли воды, стекающие по бледной коже, вытянула порозовевшие губы и наклонилась вперёд. Ещё вперёд. Пока не почувствовала холодную, гладкую поверхность на своих губах. Одна Миссисипи, две Миссисипи, три Миссисипи. Готово. Она откинулась назад и посмотрела на отпечаток поцелуя на зеркале и два запотевших пятна, оставленных её дыханием из носа. Она сморщила нос и мысленно взяла на заметку никогда не дышать, если поцелует кого-нибудь. Три секунды можно прожить без дыхания. Да, точно. Постой. А как насчёт тех странных, долгих поцелуев? Тех отвратительных поцелуев, которые она видела по телевизору у родителей, от которых её лицо сразу вспыхивало? Как эти люди могут так долго не дышать и не терять сознание? Не важно, забудь об этом. Микаса решила: она больше никогда никого не поцелует. Ни Маму, ни Папу. И уж точно никого другого. Это было окончательное решение. Но она не могла оторвать взгляда от губ Эрена; от того, как они двигались, как легко складывались в улыбку, как морщились, как редко замолкали. А в те дни, когда он молчал, его губы не двигались, только сжимались в прямые, натянутые линии, словно кто-то сжал их, застегнул на молнию или запер на замок. Может, поцелуй открыл бы их? Микаса мысленно дала себе пощёчину за эту мысль.

Урок номер три:

Никто, а это значит никогда, не должен думать о том, чтобы поцеловать друга.

Это был один из тех дней, когда его губы были плотно сжаты, но вдруг они «расстегнулись» и спросили: — У тебя сегодня балет, Микаса? Она моргнула и слегка покачнулась, когда автобус наехал на кочку. — Нет. А что? — Ты можешь зайти ко мне? — Зачем? — Я не хочу быть один сегодня. — Разве твоя мама не дома? — Я всегда один, — тихо выдохнул он, глядя на свои руки. Микасе пришлось напомнить себе, что для большинства людей одиночество не так приятно, как для неё. — Не всегда, — ласково прошептала она. — У тебя есть я. Мы соседи! — Тогда будь хорошим соседом и приходи! — слова сорвались с его губ, удивив её. — Очень тебя прошу, пожалуйста, с вишенкой сверху! — Сначала мне нужно спросить разрешения. — У кого? У твоей мамы? — Она строгая. Это его ничуть не смутило. — Спроси её! Вот. — Он бросил ей свой сотовый. — Звони! Она так и сделала. Набрала цифры. Ждала. Ждала. — Алло? — Мама. Эрен быстро прижал ухо к задней панели телефона, чтобы подслушать. Его близость заставила Микасу напрячься, а слова застряли у неё в горле. — Микаса? — мама восприняла её молчание как повод для тревоги. — Что случилось? Всё в порядке? — Всё хорошо. Эм, у меня вопрос. — В чём дело, милая? — Можно я сегодня зайду к Эрену домой? Пауза. — Что ты собираешься там делать? «Домашку» — одними губами подсказал он. — Домашку, — повторила Микаса. — Он мальчик, Микаса, — вздохнула мама. Микаса почувствовала, как к её щекам приливает жар. — Он мой друг. Армин тоже мальчик. — Да, но я знаю Армина. — Ты знаешь и Эрена. — Микаса. — Прости. Мамин вздох был долгим. Плечо Эрена соприкоснулось с плечом Микасы, его волосы щекотали её щёку, а горький вкус отказа уже успел заполнить и без того кислую тишину между ними. — Ладно, хорошо, — Мама внезапно сдалась. — Ты можешь пойти. Оба ребёнка ахнули. — У тебя есть два часа. Я заеду за тобой, хорошо? — Да. Спасибо, Мама. — Хорошо. Микаса взвизгнула. — Она сказала «да»! Эрен тоже. — Ура! Если бы Армин был с ними, он бы пришёл в восторг. И наверняка заметил бы, как она пристально смотрела на губы Эрена. И она бы умоляла его не рассказывать никому, просила бы: «пожалуйста, с вишенкой сверху?»

***

Дом Эрена был — во всех отношениях — полной противоположностью дома Микасы. У неё был аккуратный сад, у него — дикие деревья. Её дом играл яркими красками, а его тускнел от времени. Её дом возвышался на два этажа, а его состоял из одного этажа и чердака. Её дом был ухожен, как кукольный домик, а его напоминал старую хижину, забытую в лесной чаще. Но ни один из домов не был лучше другого. Оба были домами, оба — укрытиями, только совершенно противоположные по внешнему виду и возрасту. Микаса никогда не могла бы представить себе жизнь в его доме. Эрен, вероятно, думал бы то же самое о её. Они вошли через гараж: огромная дверь скользила вверх, как электрическая змея, гудя, пока не прижалась к потолку. Внутри стоял старый, ржавый пикап, который выглядел как давно забытый. — Это мамин, — объяснил Эрен, когда дверь гаража со скрипом закрылась. Тогда Микаса поняла, что его мама, по-видимому, не водила этот пикап уже много лет. Они прокрались внутрь, тихо ступая маленькими ножками по ковру. В доме Микасы всегда нужно было снимать обувь перед входом, но в доме Эрена действовали другие правила. Об этом говорили грязные полы. Он протопал внутрь прямо в ботинках, полных снега, оставляя за собой мокрые следы. Внутри его дом оказался просторнее. Теплее. Не только благодаря температуре, но и цветам мебели, стен, освещению — у всего была своя особая, тёплая энергия. Солнечные лучи едва пробивались сквозь занавешенные окна, и Эрену пришлось включить свет. Все лампы, которые он зажигал по пути в свою спальню, горели тускло. Казалось, весь дом боялся быть слишком громким. Всё было тихо. Освещение. Воздух. Даже сам Эрен. — Это моя комната, — прошептал он, открывая дверь. — Можешь оставить свои вещи здесь. — Хорошо. — Казалось, даже голоса здесь звучали приглушенно. — Прости за беспорядок. — И, боже, беспорядок там действительно был. Его комната была в ещё большем хаосе, чем его волосы! — Ничего страшного, — пробормотала Микаса, осторожно перешагивая через целое море разбросанных лего. Что-то вроде наполовину собранного космического корабля валялось неподалёку, забытое в спешке. Рисунки машин, зданий и ещё множества космических кораблей украшали стены — похоже, нарисованные самим Эреном, а некоторые из них раскрашены и подписаны Армином. На его неубранной кровати лежала гитара. Старые игрушки и одежда были разбросаны по всей комнате, не оставляя ни одного шанса пространству выглядеть чистым. Эрен шмыгнул носом, пнул грязную футбольную форму под кровать и прокашлялся, пытаясь скрыть смущение. — Папы нет дома, — объяснил он, как будто его отсутствие и так не было очевидным. — Моего тоже почти никогда не бывает, — ответила Микаса, хорошо понимая все минусы жизни с родителем-трудоголиком. — Прости. — Это не твоя вина. С этими словами их рюкзаки и куртки полетели в случайный угол, к остальным вещам Эрена. — Пойдём, — сказал он, и его глаза загорелись. — Я хочу познакомить тебя с моей мамой. Микаса кивнула, сглотнув подступивший к горлу комок. Её сердце с глухим стуком упало, оставив во рту горький привкус. Их шаги звучали как затаённые дыхания, сливаясь с тишиной. В конце длинного коридора, справа, виднелась одинокая дверь. Они остановились перед ней, и рука Эрена замерла в нескольких сантиметрах от дверной ручки. Он повернулся к Микасе и тихо прошептал: — Пожалуйста, не бойся. — Я не боюсь, — солгала она. Губы Эрена разомкнулись, будто он хотел сказать ещё что-то, но слова так и замерли у него во рту. Сделав глубокий вдох, он схватился за ручку, повернул её и толкнул дверь. Дверь заскрипела, открываясь. Чуть-чуть. Тонкая полоска. Этого было достаточно, чтобы голос Эрена скользнул внутрь. — Мам? — Тишина. — Мамуль? — Щель медленно расширялась, и вскоре черты лица Микасы замерли, один за другим, от того, что открылось перед ней. Оборудование. Такое, которое она видела только в фильмах или представляла в своём воображении. Оно тихо пищало, соединённое с болезненной, худощавой женщиной, едва занимавшей место на кровати. Каждый обед, сделанный для Микасы, разрушенный цветочный венок, её первое наказание и мальчик, стоявший рядом и жестом пригласивший её войти — все эти моменты неразрывно связаны с этим хрупким человеческим существом — матерью Эрена, которая лежала под датчиками, её жизнь едва держалась на тонкой нити. Микаса с трудом могла поверить в происходящее. Мать Эрена казалась такой величественной, но выглядела такой маленькой, такой хрупкой и уязвимой. — Мамуль, — прошептал он, коснувшись губами её уха. — Мам, проснись. Женщина медленно вдохнула. Микаса задержала дыхание, боясь, что её собственный воздух может навредить ей ещё сильнее. — Мам, — Эрен улыбнулся с нежностью, которую Микаса никогда раньше не видела у него. — Мам, знаешь что? — Что? — послышался тихий, надтреснутый звук. Остаток голоса, который когда-то звучал так громко. — У меня для тебя сюрприз. Брови цвета волос Эрена слегка нахмурились. — О-О. — Нет-нет, всё в порядке. Поверь мне. Микаса здесь. — Микаса? — Смотри. И в этот момент она открыла глаза. Золотистые, как те искры света, что переливались в глазах Эрена. — Микаса, — улыбнулась женщина, пока сын аккуратно заправлял ей волосы за ухо. — Я так рада наконец-то познакомиться с тобой. — Да, — прошептала девочка, чувствуя, как сердце сжалось у неё в горле. — Приятно познакомиться. — Я Карла. — Здравствуйте, Карла. — Эрен много о тебе рассказывал. — Мам! — прошипел мальчик, взглянув на неё строго. — Но я ведь не вру. — Тссс. Её сонные, хриплые слова превратились в тихое дыхание: — Она такая красивая. — Прекрати, Ма! — Неудивительно, что Армин говорит, что ты неравнодушен к… — Нет! — воскликнул он, прикрыв ей глаза рукой. — Ладно, пора снова ложиться спать. Спокойной ночи, мама. — Подожди, — хихикнула Карла, её смех был здоровым и радостным. — Я просто пошутила. Эрен недовольно проворчал что-то себе под нос. Она убрала его руку с лица и, поморщившись, приняла сидячее положение. — Конфету? — спросил он её. Её улыбка была слабой. — Да, спасибо. Он ринулся к ближайшему ящику и вытащил леденец, который вовсе не напоминал обычную конфету. — Я бы предложила и тебе, — обратилась Карла к Микасе, — но они на вкус довольно противные. — Ничего, — ответила Микаса, не сводя глаз с одеяла, сползшего с её плеч. Кости Карлы напоминали тонкие шпильки, выпиравшие из-под кожи, словно острые кончики, готовые прорваться наружу. Казалось, что её внутренности сделаны из шипов — её болезненные гримасы говорили об этом. Жилы на руках отчётливо выступали, пока её дрожащие пальцы разворачивали леденец, который с глухим стуком ударился о зубы, когда она положила его в рот. Её волосы, небрежно собранные в каштановый хвост, свисали на одну сторону. «Пожалуйста, не бойся», — предупреждал её Эрен. Но Микаса быстро поняла, что бояться было нечего. Совсем нечего. Иногда Бог помещает большие души в тела, которые слишком малы, чтобы их вместить. Такой и была мама Эрена. Когда она улыбалась, на её щеках появлялись ямочки, а глаза светились так ярко, что никакая болезнь не могла это затмить. Она была больна, слаба и морщилась, посасывая леденец с морфием, но было совершенно ясно, откуда у Эрена его жажда жизни и альтруизм. Может быть, его отец был тихим в семье потому, что Карла была шумной, смешной и прямолинейной — точно как её сын. Её глаза морщились, когда она смеялась, совсем как у Эрена. Она была вспыльчивой, умной и дерзкой. Её решительный жест, которым она отмахнулась от протестующего сына, когда встала, чтобы налить себе стакан воды, ясно показал, насколько она была упрямой. Она шла, едва прикрытая ночной рубашкой, и Микаса заметила маленькие татуировки — солнце с языками пламени на спине и розу на щиколотке. И вдруг всё стало ясно: грузовик, рисунки, гитара — всё это обрело смысл. Она была огромной душой, зажатой в узких пределах хрупкого тела. Её сын, такой же пылкий, казалось, нес в себе ту часть её духа, которую болезнь не позволяла ей сохранить. — Я не всегда так выглядела, — сказала Карла Микасе после недолгого разговора, поднося к губам дрожащий стакан с водой. — Я тоже, — ответила девочка. — В прошлом месяце я подросла ещё на два сантиметра. И волосы у меня стали длиннее. Мама хочет их подстричь, но я упрашиваю не трогать. Глаза Карлы были полны нежности. — Тебе нравится, когда волосы длинные? — Мм-м. — Мне тоже. И этот, — она взъерошила волосы Эрена, ещё больше растрепав их, — терпеть не может стричься. — Ненавижу, — подтвердил он. — Надо так долго сидеть неподвижно, что у меня немеет зад. — И начинают чесаться уши. — Из-за маленьких волосков, которые прилипают к коже! Фу, противно! — Но это не помешало ему отстричь себе волосы, когда ему было четыре. — Мне было жарко! — Я до сих пор не могу поверить, что твой отец дал тебе играть с ножницами. — Однажды я тоже подстригла себе волосы, — призналась Микаса. — Моя мама плакала. К её удивлению, Карла рассмеялась. — Ты очень умная, Микаса. Тебе нравится читать? — Иногда, — пробормотала девочка, покраснев от комплимента. — Но не так сильно, как Армину. — Никто не любит читать так, как этот грибоголовый, — фыркнул Эрен. Его мама щёлкнула его по уху. — У тебя ещё хватает наглости называть его грибоголовым… — Это из любви!.. — …когда твои собственные волосы — просто кошмар, мистер. Он собирался показать ей язык, но Карла уже предугадала его шаг. Она ухватила его за нос и сжала. — Ай! — крик Эрена был гнусавым. — Мамуль, перестань! Но она не остановилась. Она просто крепко поцеловала его в висок. — Мамуля! Микаса едва сдерживала смех. — Как насчёт того, чтобы приготовить спагетти? — внезапно предложила Карла, отпуская нос Эрена. — Сегодня я чувствую себя лучше. — Ура! — восторженно воскликнул её сын, бросаясь обратно на её кровать. Матрас закачался и заскрипел под его прыжками, и Карла пролила на себя немного воды. Она вздохнула, улыбнулась и посмотрела на Микасу. — Микаса, не хочешь поужинать с нами?

Урок номер четыре:

Никто, а это значит никогда, добровольно не отказывается от приглашения мамы друга. Или от спагетти.

И поэтому: — Да!

***

Дружба распускалась так же, как цветы. Сквозь сугробы, холодный воздух и редкие лучи солнца Эрен и Микаса создали связь, которая развивалась настолько естественно, что даже лёд не смог бы её разрушить. Они понимали друг друга. Микасе почти не нужно было ничего говорить, чтобы Эрен понимал её без слов, и Эрену никогда не приходилось объясняться или извиняться перед ней. Они были такими разными, и в то же время полностью похожими. Словно солнце и луна, их встречи были подобны затмению. Природа забавно нарушала свои собственные законы, связывая невозможное воедино. Армин был счастлив и здоров. Теперь Микаса сидела с ними за обедом, хотя иногда ей не хватало той доброй библиотекарши, которая каждый день улыбалась ей, когда над ней издевались. Но по мере того как менялся мир, менялась и жизнь Микасы. Теперь у неё были друзья. Двое. Двое настоящих, живых, дышащих друзей. Это было потрясающе. Она встретила отца Эрена в тот день, когда облака плакали. Дождь барабанил по крыше, и Гриша Йегер, как он представился, вернулся с работы раньше обычного. Карла чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы готовить. Гриша был добр: взъерошил волосы Эрена, пожал руку Микасе, поцеловал жену в лоб. Это был хороший день. В тот день Микаса вприпрыжку шла домой, разбрызгивая воду из мелких луж своими резиновыми сапогами. Жизнь ребёнка полна удивительных, маленьких радостей. Когда Микаса представляла, как будет есть шоколад, или ужинать у Йегеров или проводить обеденный перерыв со своими болтливыми друзьями, её сердце наполнялось трепетом от предвкушения чего-то хорошего. Весь мир казался ярким и радостным, потому что существовали шоколад, Армин, Эрен и его семья. Но детство также полно маленьких, но всепоглощающих трагедий. Каждое несчастье кажется концом света. И вот однажды, когда томатный соус размазался по щеке Эрена, а Микаса чихнула в салфетку, громкий звук заставил их обоих подпрыгнуть. Карла в ужасе смотрела на разбитую в раковине посуду, на свои сведённые судорогой руки, которые не слушались её. Слёзы навернулись на её глаза. Микаса заметила это, и у неё всё сжалось в животе, а радостное биение её сердца вдруг оборвалось. — Мам? — Прости. Я думаю, мне нужно пойти прилечь. И с этими словами она ушла, растворившись в тени. Смерть — это невероятное и трудно постижимое понятие. Микаса была достаточно умной, чтобы понимать, что это неизбежно, естественная часть жизни, что в конце концов всё возвращается туда, откуда пришло. Вся жизнь — это взаймы. Наши тела взаймы. Наши души, надежды и мечты — всё взято на время. И однажды всё это должно вернуться к Богу. Но та жестокая несправедливость, когда души возвращаются домой слишком рано, оставалась для неё непостижимой. Почему Ками позволял хорошим людям болеть? Армин? Карла? Почему? — Микаса, — сказала Карла однажды днём, пока они вместе стирали одежду Эрена. — Это и твой дом, понимаешь? — Да, — прошептала она, складывая рубашку в аккуратный маленький квадратик. — Я понимаю. — Так что если тебе когда-нибудь что-то понадобится, ты всегда можешь прийти сюда. Мой дом — твой дом. — О боже, я только что понял! — внезапно воскликнул Эрен. Карла повернулась к нему. — Что, малыш? — Микаса… Es su casa! — Эрен, — с притворной серьёзностью сказала Карла. — Ты просто неисправим. — Но это же смешно! Несмотря на тихий смешок, сорвавшийся с губ Микасы, внезапная волна тревоги накрыла её. Время шло. Если подумать, все живые существа умирают: даже Мама, даже Папа, даже Эрен — воплощение самой жизни. Но его мама действительно умирала. Она исчезала у них на глазах. Микаса боялась, что однажды проснётся, а Карлы уже не будет. Её татуировок, её улыбок, её ужинов со спагетти и дней, проведённых за складыванием одежды, — всё исчезнет. «Ками,» — выдохнула она про себя. — «Я не готова. Я не готова прощаться.» Она была слишком молода. Эрен был слишком мал. Мир был слишком несправедлив, чтобы они могли потерять Карлу Йегер. Если бы только можно было силой воли исцелять людей. Если бы только Микаса могла так сильно любить Карлу, что это исцелило бы её. Но болезни нельзя победить одной лишь любовью. Можно только любить. Просто любить. Несмотря на болезнь. — Можно я приведу своих родителей на этих выходных? — спросила она. — Я бы хотела, чтобы они познакомились с тобой. Её подруга, женщина, которая подарила жизнь Эрену, та, в чьих глазах светилось солнце, сказала: — Конечно, милая. И Микаса взяла у Бога ещё немного времени. Она вырвала часы из великих, могучих рук Ками и потребовала больше минут, больше секунд, больше вдохов. «Ты её не заберёшь,» — сжала она зубы. Не сейчас. Не сейчас.

***

— У меня задница, как у чёртового гиперпотама! — Думаю, ты хотела сказать гиппопотама, дорогая. — Нахрен это платье! И нахрен тебя! — Я думаю, ты хотела сказать… — Я знаю, что я хотела сказала, ты, скользкий… — остальное было на злобном японском. Папа повернулся к Микасе и подмигнул ей. Она улыбнулась, поправляя своё розовое платье. — Всё! — объявила Мама, вскидывая руки и направляясь к шкафу. — Я никуда не иду! Папа усмехнулся, в очередной раз неудачно завязывая галстук. — Дорогая, уверен, мы найдём что-нибудь, в чём твой зад не будет выглядеть, как зад трёхтонного млекопитающего. — Я тебя ненавижу! — А как насчёт того серого платья-свитера? — Оно грязное! — А красное вязаное? — Оно… — Она резко ахнула. — Ой, дай-ка я проверю! — У мамы кризис. — Микаса хихикнула, сидя на кровати. Её отец не мог не согласиться. — Оно чистое! — Это отлично, дорогая! — Затем он беззвучно произнёс Микасе: «Дай ей минутку.» «Окей», — беззвучно ответила она. Нингё сидела у неё на коленях, а её растрепанные волосы были аккуратно зачёсаны назад, но в тот день Микаса не собиралась брать её с собой. Ей было почти десять, она уже почти взрослая девочка, а взрослые девочки не берут кукол с собой повсюду. Мама вышла из гардеробной, щёки покраснели от усилий втиснуть свой зад в очередное тесное платье. — Как вам? — спросила она свою семью, поворачиваясь на носочках. Оба раскрыли рты от удивления. — Святая корова, — выдохнула Микаса. — Срань господня, — рассмеялся Папа. — Что? — спросила Мама, уперев руки в бока. — В чём дело? — Ты выглядишь потрясающе. — И это была правда. — На идеальную десятку. Её лицо отражало скептицизм, а чёрные волосы беспорядочно разметались вокруг головы. Даже в таком взволнованном состоянии Мама была невероятно красивой. Платье облегало её фигуру, подчёркивая изгибы, что, возможно, не совсем соответствовало её строгим стандартам, но по тому присвисту, который издал Папа, когда она повернулась к зеркалу, приподнялась на носочки, выпятив бедро, чтобы посмотреть на себя сзади, стало очевидно, что он, по крайней мере, был её большим поклонником. — Ты уверен, что это, скажем, не восьмёрка? — спросила она мужа. Он улыбнулся, и в его глазах сверкнула искорка. — Разве я когда-нибудь тебе врал? С легким фырканьем Мама сдалась его ослепительной улыбке. — Прости, что назвала тебя скользким червяком, пожирающим… ну ты понял, — надутым тоном сказала она, поправляя ему галстук. Микаса вдруг осознала, насколько маленькой казалась её мать рядом с отцом. Она была крошечной, на целую голову ниже него. — Видишь ли, — Папа поморщился, задыхаясь от того, как туго его жена завязывала галстук. — Некоторые вещи лучше не переводить. Мама хихикнула, сморщив свой маленький носик. И тогда Папа поцеловал её в губы. Микаса прикрыла глаза Нингё, поморщившись. — Буээ, — пробормотала она. Старики. Папа тоже скривился: — Брр, — простонал он, облизав губы. — «Carmex.» Поцелуи не имеют вкуса шоколада. — Видишь, Нингё? Я же тебе говорила.

***

День, когда Микаса Аккерман узнала, какой вкус у губ Эрена, стал лучшим и худшим днём в её жизни. Светило солнце, на улице было холодно, но солнцу было всё равно — оно продолжало сиять. Мама была в своём красном вязаном платье, Папа — в строгом галстуке, а её розовое платье, белые леггинсы и серые сапожки меркли на фоне красного шарфа, который Карла обмотала вокруг шеи, когда открыла дверь и с улыбкой сказала: «Привет!» — Привет, — сказал Папа. — Мы принесли торт. — Отлично! — вскрикнул Эрен, выныривая из-за талии матери. — Шоколадный? — прошептал Армин. Увидев его рядом с Эреном, Микаса ахнула. — Армин! — Микаса! Они обнялись крепко, их объятие было наполнено радостными писками. — Проходите, проходите! — поторопила их Карла. И они вошли. В доме пахло вкусными домашними блюдами, которые Микаса не могла дождаться, чтобы попробовать. За весь день она съела только маффин, что вызвало бы неодобрение девочек из её танцевальной студии — ведь балерины не едят углеводы, только какают ими. Она любила углеводы и гордилась этим — и слава богу, ведь Карла готовила только пасту. Микаса никогда не видела Карлу такой здоровой и полной жизни, как в тот день. Её волосы были длинными и свободно спадали на плечи мягкими шоколадными волнами. На ней было совсем немного косметики, хотя она и не нуждалась в ней, ведь у Карлы было лицо, которому могли бы позавидовать ангелы, и глаза, о которых мечтали бы звёзды во сне. Она была настоящим солнцем. Татуировки Карлы оставались скрытыми от Мамы, с которой она беседовала почти весь день. Дети играли вместе, и когда настало время есть, зазвучали громкие голоса, тарелки передавались по кругу. Все ели как одна семья. Тот день был лучшим в жизни Микасы, потому что после того, как они насытились едой и шоколадным тортом, а Мама помогала Карле с посудой, Гриша и Папа громко смеялись над чем-то, что могли понять только взрослые, Армин пошёл в туалет, а Микаса легла рядом с Эреном на полу его комнаты, лениво потирая их раздувшиеся животы. — Я сейчас взорвусь, — простонал он. Микаса только застонала в ответ, слишком наевшись, чтобы составлять целые предложения. — Микаса, — спустя минуту снова заговорил он. — Могу я тебя кое-что спросить? — Конечно. — Ты меня любишь? Она вытянула шею, чтобы посмотреть на него, её тёмные глаза расширились. — Что? — А, забудь об этом. — Нет, подожди. Почему ты спрашиваешь? — Просто интересно. Она нахмурилась. Но её шея начала болеть от напряжения, и она снова положила голову на пол. — Люблю, — сказала она, разглядывая светящиеся в темноте наклейки планет, которыми был усыпан потолок. Её слова повисли в воздухе, дрейфуя от её губ к его ушам, к Марсу, Юпитеру и Сатурну. — Я люблю тебя так, как звёзды любят луну. — Вау, звучит круто. — Спасибо. Я как-то прочитала это в одной книге. — Я тоже тебя люблю, — прошептал Эрен, закрывая глаза. — Я люблю тебя так сильно, что это причиняет боль. Прямо здесь, — он постучал пальцем по груди. — Такое чувство, что однажды оно просто лопнет, и от моего сердца останется только чёрная дыра. Я не понимаю, Микаса. Почему всё так больно? Я люблю что-то так сильно, что начинаю ненавидеть это чувство. Я не знаю, как перестать. — Перестать что? — Чувствовать. — Чувства — это не плохо, Эрен. Это дар — иметь большое сердце. — Правда? — Думаю, да. Это то, как тебя создал Бог. — Не знаю, верю ли я в Бога. Микаса уставилась в потолок, сложив маленькие ручки на груди, прямо над сердцем. — Как ты можешь не верить? — А как я могу верить? Посмотри на мою маму. Как может Бог быть реальным, если такие люди, как она, болеют, когда дети нашего возраста умирают, а вокруг идут войны? Его слова повлекли за собой тишину. Озадаченная, она взглянула на полосу дневного света, что пробивалась из окна и окрашивала его стены в мягкий золотистый оттенок. «Бог именно таков», подумала Микаса, он подобен вечному лучу солнечного света. Нужно открыть своё сердце, и тогда, как свет проникает через окна, Бог проникнет в твою душу. — Бог существует, — пробормотала она, ища руку Эрена. Её пальцы коснулись его ладони. Кожа была тёплой. — Бог везде, Эрен. В деревьях, в траве. Не обязательно верить во что-то, чтобы оно было реальным. Мама мне так говорит. Эти слова заставили его задуматься. Его рука дёрнулась от её прикосновения, как лёгкий трепет жизни под её пальцами. В течение короткого времени они слышали только своё дыхание. А потом Эрен повернулся к ней и спросил: — Можно я тебя поцелую? — Что ты сказал? — Поцелую! — Эрен поднялся и сел на пятки, его глаза сияли. — Давай попробуем. — Правда? — Микаса тоже поднялась с пола, став на колени перед ним. — Почему ты хочешь поцеловаться? — Интересно, на что это похоже. — Разве Тётушка никогда не целовала тебя в губы? — Нет. — А папа? — Тоже нет. — Блин. Эрен провёл рукой по волосам, тяжело вздохнув: — Я бы попросил Армина, но думаю, ему бы это не очень понравилось. Её взгляд скользнул к его гитаре, небрежно брошенной на кровати. Почему он не мог спросить её об этом, как это делают в фильмах? Может, спел бы ей песню, перебирая струны, пахнущие ржавчиной и старостью, пытаясь задеть струны её сердца, приблизить её губы к своим и завершить всё поцелуем, выяснив то, о чём они оба так долго думали? Они слишком молоды для своего первого поцелуя, но по каким законам? В сказках принц никогда не спрашивает, он просто делает это. Просто хватает принцессу, целует, пробуждая её ото сна, спасает её из темницы, от её несчастной судьбы, от неё самой и… Он поцеловал её. Схватил за плечи. Притянул к себе. Поцеловал. Это был громкий, влажный чмок. Совсем не такой, как показывают в фильмах или описывают в сказках. Ложь, которой её кормили всю жизнь. Этот быстрый, неуклюжий, никудышный поцелуй стал её новой реальностью. Всё изменилось. Одного единственного «Миссисипи» хватило, чтобы всё изменилось. — Прости, — прошептал Эрен, его дыхание коснулось её губ. — Как ты мог? — выдохнула Микаса. — Ты просто… — Прости. — Ты просто украл мой первый поцелуй. — Прости меня! — Это ушло навсегда. Ты забрал это. Его больше нет. — Ааа! — Эрен уронил голову в ладони. — Прости, прости! Я всё испортил, о Боже, прости! Пожалуйста, не ненавидь меня, пожалуйста! Было ли это покалывание на коже от ярости, или от восторга, она не знала. Её мысли и чувства были в полном беспорядке. Я люблю тебя так, как звёзды любят луну. И она любила его. Правда любила. И Эрен любил её тоже — не так, как взрослые любят друг друга, а так, как природа любит солнце, как снег спокойно тает под его теплом, сдаваясь без борьбы. Некоторые вещи просто такие, какие они есть. Поцелуй — это всего лишь поцелуй. Любовь — это просто любовь. Дружба — просто дружба. Его губы на её губах — без искр, без магии, просто кожа к коже и запах шоколадного торта в их дыхании. Микаса улыбнулась. Эрен всё ещё прятал лицо в ладонях. Ему было так стыдно. — Ты на вкус, как шоколад, — сказала она. Зелёные, полные слёз глаза взглянули на неё. — А? — Шоколад, — захихикала Микаса, прикрывая рот рукой. — Не могу поверить. Ты действительно на вкус, как шоколад! — Правда? — Да! Эрен прикусил губу, и она почти хотела, чтобы он поцеловал её снова, просто чтобы убедиться, что это ей не показалось. Поцелуи действительно были на вкус, как шоколад! — Это было странно, — решил Эрен спустя мгновение, с чем Микаса горячо согласилась. — Да. — Давай больше никогда так не делать. — Давай. А потом они рассмеялись. Оба. Хихикали без остановки. Как же смешно, что то, о чём так много фантазировали, оказалось таким скучным в реальности, как высморкать нос, ущипнуть себя за руку или съесть мороженое. Они вытерли рты тыльной стороной рук и уже собирались выйти из комнаты, чтобы найти Армина, как кто-то постучал в дверь. — Эрен. — Это был его отец. — Могу я с тобой поговорить? — Конечно, — пробормотал он, бросив быстрый взгляд на Микасу. — Я скоро вернусь. — Ладно. Он встал и вышел. Дверь закрылась, и она опустилась обратно на пол, вздохнув, её животик сделал сальто. Её руки коснулись щёк — горячих, пылающих, цвета её платья. — Лучший день в моей жизни, — тихо прошептала она себе. И тут постучала Карла. — Микаса? — Дверь со скрипом приоткрылась. — Ты здесь? — Да? — Можно с тобой поговорить, дорогая? — Конечно. Тётушка медленно вошла в комнату. Микаса сглотнула, встала на ноги и отряхнула подол платья. Может, Карла знала, что она только что поцеловала её сына. Может, она пришла её отругать или, наоборот, похвалить. Она была готова ко всему — к самому лучшему и самому худшему. Но когда Карла сказала: «Мне нужно попросить тебя об одолжении. Я скоро уеду», — а Микаса спросила: «Куда?» — и она ответила: «Очень далеко, и я не вернусь», — Микаса быстро поняла, что в жизни есть вещи, к которым нельзя подготовиться, их можно только пережить. Например, порезы и ссадины. Ты задерживаешь дыхание, терпишь и ждёшь. А потом, наконец, ты исцеляешься. Но когда Карла попросила Микасу позаботиться об Эрене, пока её не будет, это «наконец» вдруг стало казаться вечностью. Затем она поняла, что лучший день её жизни оказался одновременно и худшим. Радость от первого поцелуя быстро угасла. Она больше не чувствовала шоколадного послевкусия от губ Эрена и не вспоминала весёлые щекотливые смешки, которые наполняли её живот. Внезапно, вся её реальность стала болью. Оставалась только грусть. Счастье исчезло, небо почернело, и на нём не осталось солнца. — Я обещаю, Тётушка. — Хорошо. Когда они обнялись, Микаса вдохнула аромат этой женщины и запомнила его. Это был запах дома: запах стирального порошка и леденцов с морфином, и лёгкий аромат духов, который впитался в ткань её красного шарфа. Красного, как кровь, розы и великолепные вспышки закатов, окрашивающих небо. Именно так Карла и ушла — как пламя, горевшее слишком ярко, слишком красиво, и потому погасшее слишком быстро.

***

Самый важный урок из всех:

Никто, а это значит никогда, не может спасти другого человека от него самого.

***

— Армин, где Эрен? — А? — Его не было на остановке, на нашей скамейке. Я волнуюсь. — Ты не слышала? — О чём? — Микаса, послушай. — Что случилось? — Эрена не будет. — Что ты имеешь в виду? — Его не будет какое-то время. — Что произошло? — Я не знаю, как… — Что как? Пожалуйста, скажи мне. — Прости. — Скажи мне, Армин. — Вот почему я так хотел, чтобы ты была его другом. Ты сделала его таким счастливым, Микаса. Последние несколько месяцев он был… — Армин! Скажи мне, что случилось. — Я… Господи, Микаса. — Пожалуйста. Где он? — Он в больнице. — Почему? — Его мама умерла. — Она… — Прости. — Так она…? — Она умерла. Она умерла. Она умерла. Она…