Gods and Monsters.

      В глазах её, зеленых, как Сургуч Эрудиции, на миг отражается его пёстрое отражение. На щеках вспыхивает румянец, и девчонка быстро отворачивается. Аха хихикает. Секунда? Две? Как много ушло времени на то, чтобы раскусить её? Или это прошла одна нелепая человеческая жизнь, а он и не заметил?       В пыль расстёр. В ярко-зелёную.       Хочется хлопнуть девчонку по спине, да так, чтобы её дух вылетел из скошенного в раздражении рта. Аха оглядывается — а вот разрушить весь план из-за нелепого убийства совсем не хочется. На станции практически никого. На сером стальном фоне он и девчонка смотрятся как две грубые заплатки. — Тебя ещё раз ударить? — спрашивает она, даже не повернув голову.       Не смотря.       Он же думал, хотел, что-то себе планировал. А она даже голову не повернула.       Радость моя.       Аха чувствует почти физическое возбуждение. На щеке вспыхивает эхо её прошлого удара. Как она блять хороша. И Аха думает, что хочет не прогнать, а сохранить в ней этот дух, сберечь, как огонь. Чтобы потом, налюбовавшись вдоволь, загасить. — Ждёшь, — непривыкшее к человеческой речи горло сводит от боли, — поезд? парам-пам-пам       Цирковые шуты задорно крутятся рядом и смеются над ним.       Не мог найти ничего лучше, эон? — Это же вокзал, — вздыхает она и смотрит на него как на тупого пятилетку. — Конечно, я жду поезд.       Голос её — звенящая трель. Совсем девочка. В сравнении с ним — не родилась даже её прабабка. — Значит, вместе будем ждать, — и улыбается довольно.       Она молчит, только двигает легко плечом, точно брезгует.       Как же блять плевать.

***

      Экспресс влетает на станцию по невидимым рельсам и мягко тормозит напротив двоих. Двери беззвучно раскрываются, и на платформу вываливается нетерпеливая компания. Она одета так многослойно и ярко, что Аха на миг теряется, и ловит взгляд девчонки. Зелёные глаза будто спрашивают его: «Мы едем с ними?» Аха смеётся и кивает.       В вагоне пусто. Вышли все, оставив одинокого проводника и пустые купе. Аха взволнованно осматривается. Длинный, как взлётная полоса, красный ковёр, сталь, пожухлые зелёные кустарники в горшках, старый фонограф. Девчонка трётся стеснительно у проводника, наклоняясь чуть ли не до пола, чтобы смотреть в морду крольчихе. — Вот мой билет, — говорит громко, будто с такими огромными ушами можно что-то не услышать. — Что? Откуда? — смущённо чешет щёку. — Подарили. — Голос вдруг опускается до шёпота. — Понимаете, у меня недавно празник был, вот коллеги с работы и… — Чего ты шепчешь, а? — кричит Пом-Пом, сжимая крошечные кулачки. — Ты в какой заговор меня втягиваешь?!       Девчонка испуганно отшатывается и начинает активно махать руками. Широкие рукава куртки напоминают крылья. Только ей никогда не взлететь. Аха смеётся и подходит ближе. — Вот мой билет.       Как же больно говорить. Непривычно двигать губами, крутить юрким, как рыба, языком. И в горле всё горит от каждого звука. Согласные особенно остро задевают нежную красную плоть, словно разрезая её.       Билет — подделка. Но Пом-Пом никогда не узнает. Она смотрит большими глазами и довольно кивает. Можно ли назвать созданное богом подделкой? Аха не хочет об этом думать. — Что ж, — Пом-Пом торопливо движется по вагону, покачивая белым хвостиком. — Ваши купе находятся в следующем вагоне. Если что-то понадобится — не стесняйтесь спрашивать меня.       Девчонка оглядывается, будто хочет проверить здесь ли Аха, и он, поймав её взгляд, вполне учтиво легко кланяется. — А люди, которые покинули поезд, ещё вернутся? — Конечно. Куда им дется? — удивляется проводник. — К ужину будут все, как один.       Аха решает вмешаться, но делает это нарочито небрежным тоном, будто спрашивает про метод поливки кустарника. — Акивили здесь?       Девчонка застывает на месте. Кажется, что уши становятся почти такие же, как у проводника. — Эон скоро будет, — прищуривается Пом-Пом.       Аха сменяет маску.       В голосе звучит трагичная тоска. — Надеюсь, он поторопится. Будет жаль, если мы не встретимся.       И всё будет отвратительно тошнотворно недопустимо зря.       Крольчиха хмурится: — Вы знакомы? — Ах, более чем, — пальцы соединяются в молитвенном жесте. — Благодарю за вашу помощь, прекрасная сударыня.       Ухо взлетает ввысь. — А?

***

      Они идут друг за другом. Светлый общий вагон сменяется спальным в сумеречных тонах. Девчонка тормозит у двери и возится с замком. Раздаётся тихий писк. — Будем жить прям напротив друг друга, — кивает Аха довольно. Будто она сама не видит. Он легко открывает свою дверь и даже удивляется. Думал, что эти кривые руки, похожие на ветви, потребуют больше времени.       Она стоит всё ещё в коридоре, хотя дверь открыта, и Аха видит бледно-голубое купе. — А ты правда знаешь его? — спрашивает очень тихо, и Аха ощущает непривычные мурашки от этого звука. — Кого? — Акивили, — с предыханием.       Ну, как о Боге.       Аха слышит это и морщится. Эх, засунуть бы пальцы в рот и блевануть так, чтобы больше никогда-никогда не помнить этот звук её голоса. Ему не нравится, когда хоть кто-то в проклятой вселенной так говорит об Освоении. — Да, мы старые друзья, — фальшиво улыбается он. Глаза впиваются в загривок девочонки, как гарпуны. — Тебе это интересно?       Она оборачивается так резко, что зелёные волосы на миг взлетают вверх. Аха даже теряется и не успевает поймать момент, когда девчонка оказывается совсем близко. — Я фанат Акивили! — кричит она, хватая его прохладные руки. Он чувствует мятный аромат её тела и трепет сердца. — Этот Эон не такой как другие. Он в тысячу раз круче! Он… он… — она задыхается от восторга, и Аха видит нездоровый блеск в глазах.       Глубокий вдох.       Тонкие ноты её аромата: мятные леденцы, розовая вода, лавандовый бабл-ти, что она пила утром. Глубже — простое мыло, шампунь с пресловутой розовой водой. Нет, нет, ещё глубже. Тело человека не может ощутить, и Аха закрывает глаза, чтобы на микросекунду, недоступную ей, снова стать богом. Железо в крови, вкус крови во рту, гниль старых ран, капли пота. Ещё, ещё. Запах её торопливо стучащего сердца. И внутрь — как по спирале. Запах пыли, старости, времени? Аха морщится. Нет, это не потенциал её Пути, это что-то другое. Наложение. Она пуста. Или он недостаточно глубоко смотрит, но на большее пока нет сил. Да и… Аха раскрывает глаза и смотрит на неё. Её глаза словно потухли, а губы раскрыты, выпуская капли воздуха. — Всё хорошо, — шепчет он, касаясь её коротких волос. — Ты просто устала.       Она кивает, треся головой. Никогда не узнает, почему вдруг замолчала и зависла посреди коридора. Сколько таких людей: вдруг замерли на месте, словно что-то забыв, а потом встряхнулись и пошли дальше, выкинув этот миг из жизни. Ни она, ни те люди никогда не поймут, что это эон копался в них, как в механизме, пытаясь увидеть хворост для Пути. — Д-да, — она снова смущается. Не любит показывать слабость. Вскидывает голову, осматривая его лицо. (Аха сам не знает, что она видит, и очень хочет спросить — просто в шутку — нравится ли ей, но запирает вопрос во рту). — Хорошей нам дороги. Кстати, — говорит, отворачиваясь. — Меня зовут Июнь. — Июнь, — повторяет он. Какое мягкое, приятное имя. Очень удобно говорить. Почти ничего не режет. — А я…       Июнь, зевнув, машет ему рукой. — Доброй ночи, — и закрывает дверь.       Аха чувствует во рту воздух и держит его до тех пор, пока не попадает в своё купе. Уставившись на скромную односпальную кровать, он выдыхает звучным смехом. Какая невыносимая девчонка! Очень, очень хорошо…       Он взволнованно шагает по комнате. Акивили нет — это плохо, но она здесь, и она таит в себе веселье. Это замечательно.       Садится на кровать, непривычно морщится от того, как всё тело наливается усталостью. Ещё это купе… такое маленькое, пустое, будто лишённое души. — Мелкая крольчиха могла бы что-то получше дать, — бросает Аха, пытаясь как-то вернее лечь, чтобы убрать ужасное ощущение тяжести в мышцах.       Он прожил в этом теле почти сутки, и теперь отвечает за каждый шаг. Как же хочется просто вырваться, почувствовать свою настоящую мощь. Вдохнуть воздух, доступный только эонам. Стать свободным от себя самого. Аха прекрасно понимает, что эта опция временно для него закрыта, и поджимает губы. Значит, надо привыкать. — Может, тебе и поезд другой дать? — разрезает тишину крик Пом-Пом.