Ухаживание за Шерлоком Холмсом

***

Я сыграл Джону на скрипке, когда он пришёл в следующий раз. Он сказал, что слышал, как я играю по вечерам, теперь, когда стало тепло и окна были открыты. Я не был уверен, какая музыка ему нравится. Я провёл большую часть своей жизни, играя только для себя, удовлетворяя свою потребность слышать и чувствовать музыку, и иногда то, что я играю, не оцененивалось по достоинству. Когда я работал над проблемой поздно ночью, боюсь, то, что я создал, вообще нельзя было бы считать музыкой в традиционном смысле. Миссис Хадсон обычно жаловалась: «Мистер Холмс, перестаньте царапать этот несчастный инструмент и сыграйте какую-нибудь нормальную музыку!» Потом я играл что-нибудь из «Лирики» Мендельсона, и она снова улыбалась. Для Джона я сыграл вторую часть концерта для скрипки с оркестром Чайковского. Она не очень длинная и очень красивая, хотя и грустная. Когда я поднял взгляд, его глаза были полны слёз. − Это прекрасно, − сказал он. − Просто... прекрасно. Тебе следует присоединиться к деревенскому оркестру. − Достаточно ли в округе музыкантов для оркестра? − Ну, возможно, наберётся для ансамбля. Несколько струнных, несколько духовых и тростниковых инструментов. Мог бы получиться струнный квартет. Мистер Хармон довольно хороший виолончелист, а миссис Хамфри играет на альте. У нас также есть пара пианистов, миссис Найт и мистер Ландерс. Когда есть солист, один из них аккомпанирует. На Рождество и Пасху в церкви звучит инструментальная музыка. Я избегал церкви, не имея особых способностей притворяться, что поклоняюсь несуществующему богу. Музыка, однако, была ничьей. Моё детство включало еженедельную церковь по настоянию моей матери, и только музыка удерживала меня от бунта. Эти деревенские музыканты, без сомнения, были любителями, но, возможно, было бы интересно послушать их выступление. Мне не нравилось играть с любителями, но я был готов рассмотреть что-то новое. Лестрейд сказал, что для этого и нужен выход на пенсию. − Я должен буду разобраться с этим. С моими ульями всё было в порядке. Я надеялся, что через несколько недель смогу приступить к сбору мёда. Джон зашёл посмотреть, как я проверяю ульи. Я заверил его, что, если там будет мёд, для него будет зарезервирована банка. − Я собираюсь испечь к нему отличный хлеб, − сказал он. Мы начали совершать совместные прогулки. Я решил, что во второй половине дня слишком тепло для прогулок, и спросил, могу ли я сопровождать его по утрам. Большую часть дней мы просто бесцельно бродили, и наш разговор подтверждал многие мои выводы о нём. − Ты был в Северной Ирландии, − сказал я. − Конфликт в Северной Ирландии. Именно там ты получил ранение в плечо. Мы шли на восток. Утреннее солнце светило ему в глаза, делая их почти золотыми. Он оставил свои солнцезащитные очки в грузовике. Прищурившись, он сказал: − Я стоял на коленях рядом с раненым гражданским лицом, пытаясь остановить кровотечение. Позже я узнал, что стрелял один из наших. Пуля попала мне в плечо, убив гражданского. − Он покачал головой. − Я думал, что умру. Я был ранен, а потом в рану попала инфекция. Это чудо, что они спасли мою руку. Тем не менее, это изменило мою жизнь. Больше никаких операций. Рука слишком сильно дрожит. − Он поднял руку и продемонстрировал. − И твоя нога, − начал я. − Регби. Это была ложь. Если бы дело было в его колене, ему бы давным-давно заменили сустав, и он не играл бы в регбийной лиге пенсионеров. (Доказательство: небольшая табличка на его стене, висевшая рядом с фотографией команды.) Ещё одна загадка. Я решил подтвердить ещё один свой вывод. − Твой брат тоже служил в армии? − У меня нет брата. − Он посмотрел на меня, и по его лицу медленно расплылась улыбка. − Ты видел надпись на моём телефоне. − Да, увидел, когда ты мне его вручил. Кто такой Гарри Ватсон? − Гарри − моя сестра. Гарриет. − Ой! Твоя сестра. Ну, всегда что-то есть. А кто такая Клара? Судя по ххх, я предположил романтического партнёра... − Верно. − Его брови приподнялись, пока не скрылись в челке. Он ждал с выжидательной улыбкой на губах. Я сразу всё понял. − Ой. О! Понятно. − Смущённый, я попытался придумать другой оборот, который мог бы принять наш разговор. Кажется, я допустил ошибку. − Прости. Я не имел в виду... э-м-м... − Всё в порядке. − Он улыбнулся. − Ты упустил только одну вещь, что она была сестрой, а не братом. Это слишком большой вывод из четырёх слов и трёх поцелуев. − Почему она отдала тебе свой телефон? Я предположил, что они расстались. Он покачал головой. − У неё был такой, с большими кнопками. Она на пять лет старше меня, диабетик. Сказала, что её глаза становятся слишком слабыми, чтобы читать на крошечном экране. − Ты носишь очки, но только для чтения. Он кивнул. − Старость − это сука. Я решил, что его маленькая шутка о том, что я его бойфренд, была неудачной попыткой проявить дружелюбие. Я видел, как они с Рози поддразнивали друг друга, и пришёл к выводу, что этот тип добродушного подшучивания был частью его личности. Кроме маленьких подарков, теперь включавших больше овощей с его огорода, других предложений не было. Я, без сомнения, ошибался, когда думал, что это значит больше. Я подумал, что склонности его сестры могли бы сделать его более открытым для гомосексуальных чувств, но, насколько я знал, это не было генетической чертой. Он был женат и у него был ребёнок, что убедительно свидетельствовало о том, что он не гомосексуалист. Однако я чувствовал себя на чужой земле. Все отношения, которые у меня когда-либо были, которые можно было бы назвать дружескими, сильно отличались от этого. Обычно я не обращаю внимания на чувства, игнорирую социальные сигналы и мало беспокоюсь о том, что думают люди. Я редко был достаточно близок с человеком, чтобы проникнуться его чувствами. Даже Лестрейд, с которым я проработал много лет, до сих пор качает головой из-за моих социальных промахов. По крайней мере, раньше. Я не видел его несколько месяцев, но предполагаю, что, поскольку я не утратил своих асоциальных наклонностей, он всё равно покачал бы головой по поводу меня. Я даже не разговаривал с ним с января, вскоре после моего переезда, когда он позвонил, чтобы узнать, как я устраиваюсь. У меня было странное чувство по этому поводу. Возможно, я скучал по нему. Временами я думал о том, о чём мог бы спросить его, или гадал, что бы он подумал о том, что я строю книжные шкафы и ухаживаю за ульями. Мне пришло в голову, что я мог бы позвонить ему, но я не был уверен, были ли мы из тех друзей, которые месяцами не разговаривали, а потом ни с того ни с сего снова общались. Он всегда был инициатором наших встреч, будь то по делу или просто в дружеском кругу. Я звонил ему только тогда, когда мы занимались делом и мне нужно было его о чём-то спросить. И я чаще писал ему смс, как только у меня появился телефон, который мог это делать. Может быть, это неловко − звонить ему после нескольких месяцев молчания, но мне нечего было терять. Я бы попрактиковался на нём в своих новых навыках общения. Я сосчитал звонки. Семи должно быть достаточно, если только сначала не перейдёт на голосовую почту. Он взял трубку после третьего гудка. − Шерлок! Я как раз думал о тебе. − Я уверен, что твои мысли обо мне не имеют ничего общего с тем фактом, что я решил позвонить тебе. Полагать, что ты заставил меня позвонить тебе, думая обо мне, было бы постфактум ошибочным. Это просто совпадение... Он засмеялся. − У тебя такой же голос. Как дела на пенсии? − У меня есть пчёлы. − Те, что вгрызаются в дерево? Некоторые из них переехали ко мне на чердак. Пришлось обзавестись дезинсектором. − Нет. Это медоносные пчёлы, и они живут в ульях. − Итак, ты нашёл хобби. − Да. В настоящее время они собирают пыльцу с моих цветов и производят мёд. − И тебе не скучно? − Нет. Я чинил их ульи. И ещё я научился делать книжные полки. − Молодец. Я знал, что ты захочешь уйти на пенсию. У тебя там появились друзья? Я ещё не до конца определился с тем, кем был Джон, но всё указывало на то, что он был моим другом. − Да, у меня есть один друг. Его зовут Джон. − Это хорошо. Очень хорошо. Разговор, казалось, вот-вот затянется, когда я вдруг вспомнил, что не задал ему ни одного вопроса. − Ты уже научился танцевать линейный танец? − Больше никаких линейных танцев. Сейчас мы занимаемся антиквариатом. − Ты... находишь антиквариат или продаёшь его? − Мы только узнаём об нём, ездим по городу и заглядываем в маленькие магазинчики. Мы купили уродливый стол, который ничего не стоит. Честно говоря, большая часть этого − бесполезный хлам, но Бекки это нравится. − Понимаю. Тебе всё ещё нравится быть пенсионером? − Да, нравится. Вообще-то, мы могли бы как-нибудь заехать к тебе. Бекки хочет заглянуть в несколько магазинов в Саут-Даунсе. Может быть, мы могли бы заехать и повидаться с тобой. − У меня только одна спальня. − Мы бы нашли гостиницу, где можно остановиться. В Сассексе таких полно. − В таком случае, я был бы рад вашему визиту. − Тогда я дам тебе знать. − Он помолчал мгновение. − Значит, ты в порядке, Шерлок? Я хотел спросить его о том, что это значит, когда люди называют тебя бойфрендом и оставляют овощи в твоём почтовом ящике, но я не был уверен, как сформулировать такой вопрос. − Лестрейд, мы друзья? − Конечно, − сразу ответил он. − Почему ты спрашиваешь? − Я не из тех людей, которые хороши в общении с людьми. Кажется, я всегда неправильно интерпретирую социальные сигналы и допускаю оплошности. По этой причине я не искал друзей большую часть своей жизни. Тот факт, что ты считаешь меня одним из них, многое значит. − Это из-за Джона? − Да. − Ты боишься ему что-то сказать? − Я не знаю. Я не могу его понять. Мы гуляем вместе каждый день и пьём чай по четвергам. Мне нравится с ним разговаривать. Он разговаривает со мной, потому что я его сосед, но он разговаривает со всеми. Он всем нравится. Он тот, кто показал мне, как делать книжные шкафы. И он приносит мне овощи и печёт для меня булочки. − Я глубоко вздохнул. − Он думает, что я его бойфренд. Эта новость, похоже, Лестрейда не задела. − Он тебе нравится? − Да, нравится. − Но... не как бойфренд? − Мне шестьдесят пять лет, Лестрейд. Я уже не мальчик. − Ты никогда не бываешь слишком стар для любви. Я имею в виду, нравится ли он тебе в романтическом плане? − Я не знаю. Я не уверен, на каком основании у меня есть основания принимать такое решение. Он усмехнулся. − Романтика − это не наука, Шерлок. − Так и должно быть. Это просто химия. − Хочешь знать моё мнение? − Вот почему мы разговариваем, Лестрейд. − Смирись с этим. Таково моё мнение. Он твой друг, так что просто продолжай делать то, что делаешь, и посмотри, к чему это приведёт. − Это ужасный совет. − А что в этом ужасного? − Я даже не знаю, почему я ему нравлюсь. Или чего он хочет. Что, если я ошибаюсь? Что, если он передумает? − Это риск, − ответил он. − Ты никогда не узнаешь, если не попробуешь. − Возможно, мне придётся провести несколько экспериментов, чтобы определить наши шансы на успех. − Нет, Шерлок. Это плохая идея. − Я понимаю твою точку зрения. Поскольку я одна из вовлечённых сторон, я вряд ли могу объективно оценить нашу совместимость. − Я не это имел в виду. Если тебе нравится человек, ты не ставишь над ним экспериментов. Просто... рискни, Шерлок. Скажи ему, что ты чувствуешь. Я молчал. Мне нравилось быть другом Джона, но я не был уверен, стоит ли быть его бойфрендом, и хотел ли он этого вообще. Это могла быть шутка, и он бы посмеялся надо мной за то, что я воспринял это всерьёз. − Послушай, Шерлок, − продолжил он. − Я не удивлён, что ты нравишься Джону. Ты хороший человек − у тебя многое впереди, и ты вполне способен заводить друзей. Не недооценивай себя. − Хорошо, − сказал я. − Мне больше нечего сказать. Я сейчас повешу трубку. − Звони мне, хорошо? В любое время, Шерлок. − До свидания, Лестрейд. После этого разговора я не принял никакого решения. Мы с Джоном Ватсоном остались такими, какими были, друзьями, которые большую часть дня гуляли вместе, делились друг с другом своими мыслями и проектами и пили чай каждый четверг. Я ждал, назовёт ли он меня снова своим бойфрнедом или, возможно, повысит ставку на подарки. Он этого не сделал. Мне нечего было дать ему взамен, но иногда я одалживал ему книги, к которым он проявлял интерес. В конце лета, конечно, был урожай мёда, и я был щедр, когда он начал поступать, рассудив, что не смогу съесть всё сам. Я наслаждался его продуктами в течение нескольких недель, так что это казалось правильным. Он помог мне произвести необходимый ремонт моих окон, а я в ответ помог ему убрать в гараже. Я задавался вопросом, разочаровался ли он в том, каким человеком я был. Он руководил многими нашими общими проектами и, как правило, был тем, кто предлагал, что мы могли бы сделать вместе. Возможно, он считал меня сдержанным, но я, казалось, никогда не мог понять, как что-то инициировать. Я привык быть один, преследовать свои собственные интересы и осознавал, что большинству людей я наскучиваю, когда разговариваю. В Скотланд-Ярде были те, кто заходил так далеко, что называл меня уродом или даже социопатом. Поскольку меня называли уродом ещё до того, как я начал работать в Метрополитен-Опера, я предположил, что это, должно быть, правда. Раньше мне было всё равно, но я не хотел, чтобы Джон считал меня социопатом. Тем не менее, он был неизменно добр ко мне и, казалось, никогда не сердился на то, что я говорил. Возможно, он втайне думал, что я ненормальный, или даже звонил другим своим друзьям, чтобы сказать им, что я ненормальный, но мне он ничего не говорил. Я надеялся, что это хороший знак, но меня и раньше унижали люди, которым я доверял. Я понял, что его знаки внимания сбивали меня с толку, потому что он казался таким гетеросексуальным. Он был женат, носил своё кольцо много лет после её смерти. Женщины флиртовали с ним. Он не вёл себя как гомосексуалист. Я сделал вывод, что он искал миссис Ватсон Вторую, и он не стал мне противоречить. Он всего лишь хотел быть моим другом, не более того. Почему же тогда он назвал меня своим бйфрендом? Я давно понял, что я гомосексуалист. Будучи мальчиком, я никогда не проявлял никакого интереса к девочкам или частям их тела. Когда мои собственные гормоны начинали просыпаться, это всегда было реакцией на другого мужчину. Я знал, что это ненормально, но я мало что мог с этим поделать. Быть уродом было достаточно плохо; я никому не раскрывал свою ориентацию. Но эротический сон, который мне приснился, вернулся. Даже днём я иногда ловил себя на том, что мои мысли блуждают в этом направлении, представляя Джона... Я никогда не был из тех, кто уделяет много внимания своему телу; для меня это был просто транспорт. За годы работы я сохранил в себе достаточно сил и ловкости, чтобы делать то, чего требовала моя работа. Я не позволял своему телу управлять моим разумом. Меня огорчало, что я так мало продвинулся со школьных времен. Мой тогдашний опыт научил меня, что я обречён оставаться изгоем в нормальном обществе. В конечном счёте я решил, что мои интеллектуальные способности − это всё, что имело значение, и использовал их, чтобы обосновать необходимость в друзьях. Теперь я задавался вопросом, было ли это правильным решением. Двенадцатилетний мальчик не может знать, что уготовила ему жизнь, и, возможно, с моей стороны было опрометчиво в том возрасте решить, что сентиментальности следует избегать. Я решил, что удовольствие от игры с другими музыкантами перевешивает возможность того, что они будут ужасны. Я присоединился к деревенскому ансамблю и начал ходить на репетиции рождественской программы, в которой должны были прозвучать «Мессия» Генделя и различные традиционные колядки. Скучный выбор, но именно этого люди ожидают на Рождество. Они называют это традицией, что означает, что каждый год всё должно делаться точно так же. На моей первой репетиции я узнал, что они не были ужасными. Мистер Хармон много лет преподавал струнные в Харроу, а мистер Ландерс был церковным органистом. Другие участвовали в местных оркестрах. Они были приветливы, и я не чувствовал себя уродом. С семи лет я всегда занимал только первое место, но решил, что такие должности не всегда даются по заслугам, и приготовился занять второе место. Когда мне предложили первое место, моё лицо покраснело от их похвалы. Я не забыл поблагодарить их и даже притворился скромным по этому поводу. Джон сообщил мне, что он присоединился к хору, которому мы будем аккомпанировать. Я слышал, как он пел, но это было только тогда, когда мы работали над книжными шкафами или чистили водосточные трубы. У него был хороший голос, хотя и не с классической подготовкой, и он легко подхватывал мелодию. Мне было приятно слышать, как он поёт. Возможно, это означало, что он нравился мне больше, чем друг, но я не была уверен. Шли недели, и наши репетиции рождественской программы становились всё более частыми. Дважды в неделю мы собирались в церкви для совместной репетиции хора и оркестра. Однажды в понедельник днем музыкальный руководитель задержал инструменталистов на несколько минут, чтобы они повторили некоторые части партитуры без вокалистов. Выходя из святилища, я заметил Джона, который находился в притворе и разговаривал с руководителем хора. Мистер Филдс был молодым человеком, не старше сорока, довольно красивым, неженатым. Когда я посмотрел на их лица, в моей груди поднялось незнакомое чувство, я ощутил сжатие, которое не причиняло физической боли, но заставило меня забеспокоиться. К своему удивлению, я понял, что раздражён на руководителя хора, которого я едва знал. Он пристально смотрел на Джона, смеясь над чем-то, что тот сказал. Джон, со своей стороны, выглядел одинаково вовлечённым в разговор. И я увидел. Они флиртовали друг с другом. Я услышал, как мистер Филдс сказал: − Если вы сейчас не заняты, мы могли бы... − Нет, я жду своего бойфренда. Мистер Филдс оглянулся через плечо и увидел меня. − О, конечно. Вот и он. Джон обернулся с выражением удивления на лице. − Вот и ты. Всё в порядке? Я кивнул руководителю хора и направился к двери. Я знаю, что считается невежливым не сказать что-либо, когда уходишь, но мне не хотелось разговаривать с мистером Филдсом. Джон пожелал ему спокойной ночи и последовал за мной на улицу. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда мы вышли из церкви и направились домой. Было достаточно холодно для сильных заморозков, которые погубили последние оставшиеся растения. Снега ещё не было, но затвердевшая земля хрустела под нашими ботинками, когда мы шли. Я ничего не сказал. Джон, казалось, не возражал против моего молчания; он тихо пел: «Люди, которые ходили во тьме, увидели великий свет». У него не хватает диапазона, чтобы спеть эту арию, но он передал нужную степень мрачности. У меня немного защемило сердце. Мы дошли до моей калитки. Он повернулся и улыбнулся мне. В этот момент мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Я посмотрел на него и почувствовал укол чего-то, чему не мог дать названия. Совершенно неожиданно я была раздражён сверх всякой меры. Я ещё не понял, во что играл Джон Ватсон, и теперь до меня дошло, что я всё неправильно понял. Он нравился всем; ему нравились все. Я не был для него ничем особенным. Почему это должно меня раздражать, я не знал. − Почему ты продолжаешь это говорить? − сказал я. Он выглядел искренне озадаченным. − Что говорить? − Что я твой бойфренд. − Я выплюнул это слово с отвращением. − Ты сказал это три раза, трём разным людям. Либо это очень неудачная шутка, либо ты пытаешься произвести на людей впечатление... − Я запнулся, не уверенный в том, что пытался сказать. − Шерлок, − сказал он. − Прости. Я не думал... − Наконец-то точная оценка! Ты не подумал. Это правда. Как правило, ты так не думаешь. Как и большинство людей, ты просто позволяешь словам слетать с твоих губ, не обращая внимания на их значение. Дело в том, что я не твой бойфренд. У меня нет друзей. Особенно у меня нет бойфрендов. Он выглядел должным образом униженным, покрасневшим и молчаливым. Мне было жаль, но он вынудил меня сказать правду. У меня никогда не было друзей, и вот почему. Всегда что-то идёт не так, и тогда всё становится неловко. Я попытался немного смягчить свой гнев. − Я благодарен тебе за помощь с книжными полками. Возможно, ты согласишься на некоторое вознаграждение за потраченное время... − Нет, − он произнёс это слово резко, и я понял, что глубоко ранил его. Он был тем, кто поставил всё в неловкое положение, напомнил я себе. Но мне придётся разобраться с остальным. В такой маленькой деревне мы были обязаны постоянно видеться. Без сомнения, все уже думали, что нас связывают романтические отношения. Мысль о том, что мне придётся снова и снова объяснять, что это не так, разозлила меня. Он не имел права этого делать. − Ну что ж, − сказал я. − Доброго вечера, доктор. − Доброго вечера. − Он повернулся и пошёл к своему дому. Прошло два дня. Он не проходил мимо моего коттеджа (я действительно подсматривал), и я был вынуждена заключить, что он дулся, оставаясь дома специально, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватым. Я поклялся, что не буду извиняться, когда мы встретимся. Я был бы вежлив и отстранён. Но вместо того, чтобы находить утешение в своей гостиной, с аккуратно расставленными книгами на их прекрасных полках, я постоянно вспоминал Джона Ватсона. Я подумал о том, как он часами занимался проектом, обучая меня в процессе, и начал немного колебаться в своём решении держаться на расстоянии. Четверг прошёл без чаепития. Не было ни утренних прогулок, ни смс с вопросом, нужно ли мне что-нибудь из магазинов, ни маленьких подарков в моём почтовом ящике. Сейчас я готовил свои ульи к зиме, следил за тем, чтобы они хорошо проветривались и были защищены от мышей. Склонившись над своей работой, я выпрямлялся и поворачивался, ожидая увидеть его, облокотившегося на мой забор, спрашивающего, что я делаю и почему, с таким любопытным выражением на лице. Но спросить о моих пчёлах было некому. Когда прошла неделя, я понял, что мне одиноко. Я скучал по нему. Люди в деревне приветствовали меня так же радостно, как и всегда, но ощущения были другие. Возможно, они знали, какой задницей я был по отношению к нему, и винили меня. Ночью, лежа в своей комнате наверху, я вспомнил выражение его лица, когда я сказал своё слово − пристыженное, смущённое, печальное. Я подготовил небольшое предложение о примирении, томик стихов, который, как я думал, ему понравится. Я планировал передать это лично, извиниться и сказать ему, что я хотел быть... Чего я хотел? Я хотел быть таким, каким мы были, не определяя этого, что было совершенно несправедливо по отношению к нему. Я бы сказал, «У меня нет друзей. У меня есть только один, и это ты. Пожалуйста, прости меня». Как только я принял решение, я больше не мог мучиться из-за этого ни минуты. Я положил книгу в карман пальто, вышел за дверь своего коттеджа и направился по дорожке к его трейлеру. Когда я приблизился, я заметил листья, сваленные в кучу у его маленького забора. Он был дотошным садовником, но недавние заморозки погубили его цветы, и он не подрезал их. Это вызывало беспокойство. Ещё до того, как я постучал в его дверь, я знал, что он ушёл. На крыльце лежали газеты и пакет. Я постучал, подёргал дверную ручку, чтобы посмотреть, открыта ли она. Она была заперта, ещё одно подтверждение того, что его не было. Я оставил его ключ у себя в коттедже. Я мог бы вернуться и забрать его, вернуться и войти внутрь, но теперь это казалось нарушением. У меня не было права. Я подошёл к гаражу сзади, заглянул в окно. Грузовика не было. Куда бы он поехал? Скорее всего, он навестил бы свою дочь в Кройдоне, решил я. Возможно, у него были друзья в Лондоне, с которыми он повидался бы, находясь там. Возможно, он решил бы не возвращаться в Сассекс. Он мог сдать дом-трейлер в аренду или даже продать его. От мыслей об этом мне стало намного грустнее, чем я ожидал. Никогда больше не видеть Джона Ватсона казалось неприемлемым. Я отнёс его газеты и посылку к себе домой. Я подумал, что мог бы узнать у почтальонши его адрес для пересылки и отправить их дальше с небольшой запиской. Увидев его клумбы в беспорядке, я опечалился. Решив, что могу хотя бы это сделать для него, я нашёл грабли и пару садовых ножниц в своём сарае и вернулся к нему во двор. Я подстриг цветущие кусты, вырвал однолетние растения и сгрёб листья. Это занятие пошло мне на пользу, и я надеялся, что мои действия послужат извинением за меня. Впрочем, не имело бы значения, если бы он никогда не вернулся, чтобы увидеть мои усилия. В тот вечер я сидел перед своим маленьким камином с книгой на коленях, но не читал. Мой взгляд задержался на книжных полках. Годами я относился к своим книгам так же, как к своим друзьям: как к удобству, когда они были мне нужны, и как к помехе, когда нет. Я должен был дорожить людьми в своей жизни, отводить им почётное место в свёем сердце, благодарить их за их присутствие. Увидев их выстроенными на полках, я пожалел обо всех погнутых уголках и сломанных переплётах. Я оставлял их под креслом, использовал как подставки для чая, подпирал ими шаткие столы. Многие из них были со мной со времён университета, задолго до того, как появился бесконечный лабиринт Интернета. Некоторые были со мной с детства. Я хранил их, потому что они что-то значили для меня, но я никогда не относился к ним с уважением. Я потерял друга, потому что не замечал, что он значил для меня. Я взял свой телефон и просмотрел цепочку смс сообщений, которые он прислал мне за месяцы, прошедшие с тех пор, как мы познакомились. «В пекарне. Какую выпечку ты любишь?», «Собираюсь пройтись по магазинам − нужно что-нибудь?», «В дороге. Буду через десять минут», «Спокойной ночи. Увидимся завтра». Я набрал сообщение и нажал отправить: «Прости. ШХ» Ответа не последовало.