Сборник по шинсоукоку

Милый враг мой, душа моя тобою больна, Безнадёжна и в словах вольна, И ненавистью к тебе сильна. Борясь с любовью, грубо и жестоко, Утопает в боли одиноко. Незамысловатые касания твои нежны, Жгут и лечат.. такие небрежны. Я знаю точно — мы обречены. Обречены в этой бесконечной борьбе Страдать, не подчиняясь беспощадной судьбе. Снова и снова биться на поле боя, Пока вместе не обретем вечного покоя, Играя в жалкого, противного героя.

Картина перед глазами расплывается и кружится, а в ушах стоит гулкий звон, мешая Ацуши окончательно вернуться к реальности, затягивая с собой куда-то в темноту, словно водоросли на морском дне, обволакивающие постепенно все тело и тянущие в глубину. Давящая боль в животе и тёплая кровь на губах ощущаются не сразу и остаются без внимания, даже, когда рассудок Накаджимы начинает постепенно проясняться. Кругом пыльно и темно, лишь сквозь мелкие щели обломков, обрушенного прямо во время боя здания, просачиваются тонкие струйки света, словно лучи хрупкой надежды, утопающие во мраке отчаяния. Накаджима ползёт — он не может идти, он не в состоянии пойти на своих ногах. В полутьме багряные полосы оставляемого следа его кровоточащим телом сливаются воедино вместе с грубой, шершавой поверхностью пола, усыпленного мелкими камушками и частичками грязи. Однако, Ацуши будто всё равно на боль, что мелкими царапинами ложится на его ещё свежие раны, жжёт их, распаривая пострадавшие участки бледной, но уже разукрашенной шрамами, синяками и ранами, кожи сильнее. Аметистовые глаза, наконец, цепляются за еле уловимые черты бездвижного, не менее окровавленного и израненного силуэта. В этот момент он не чувствует времени и пространства, не чувствует своего тела и физической боли, его разум не осознаёт, как оказался у тела своего напарника, как схватил чужую руку в свои, как бледные пальцы его любимого Акутагавы покрылись алыми опечатками поцелуев засохших губ, как по запачканным потом и пылью щекам скатываются горькие капли слез, вырисовывая тонкие липкие дорожки на лице. Дрожащие губы аккуратно касаются закрытого века лежащего, словно пытаясь вылечить и спасти, передав всю любовь и заботу через нежное прикосновение, как это бывает в сказках… Чуда не происходит. Перед глазами всё снова размазывается, однако теперь от слёз. Больно. Будто душу снова и снова терзают острым кинжалом, протыкают ядовитыми иголками, заживо сжигают… В конечном итоге, белокурая голова обесиленно сваливается на чужую грудь, а намокшие и раскрасневшиеся глаза медленно закрываются, давая забрать истощённого, уставшего от всего мира, убитого горем Накаджиму в неизвестный ему мир… вслед за его любимым.