Разводы на твоём сердце

Проснувшись, Сигма чувствовал себя так, словно его размазали тонким слоем по асфальту. Будильник назойливо издавал стандартную мелодию (Сигме было лень менять её на что-то другое), которая уже в ночных кошмарах ему снилась. Потянувшись рукой к экрану телефона, парень вырубил его и заставил себя встать с кровати. Стоило только покинуть тёплую кровать, как стало нестерпимо холодно, и худые мальчишеские плечи задрожали. Накинув на себя первую толстовку, которая ему попалась в шкафу и джинсы серого цвета, длинноволосый принялся у зеркала возиться со своими локонами, приводя их в надлежащий вид. В конечном итоге, на всё про всё ушло минут пятнадцать, и этого вполне хватит даже на то, чтобы успеть позавтракать перед выходом. Сыромятников наспех заварил себе лапшу и позволил себе повтыкать в серые стены квартиры. Вкус быстрой заварки уже приелся ему, а эти стены — тем более. Хотелось поскорее оказаться в компании Фёдора и Николая, ну и Осаму конечно, куда же теперь без него. Даже если его не ждут — припрётся ведь. Такой уж он человек. Параллельно с едой Сигма разблокировал телефон, просматривая чат с друзьями. Туда ночью наконец добавили Дазая, и теперь от сообщений просто не было отбоя. Всё таки в связке с Колей это просто кошмар... Пролистывая неинтересные разговоры о всякой всячине, серые глаза зацепились за упоминания своего имени, и парень стал внимательнее вчитываться. Николай: а как там вообще сигма?? он так ничего и не писал Осаму: Я вчера писал ему, вроде жив, сказал что спать пошёл Николай: главное чтобы бедолага не заболел от стресса, а то без него ваще тоска будет Фёдор: Хватит уже написывать в этот чат, серьёзно. Я поспать пытаюсь. Да и Сигма думаю тоже. Осаму: Ты такой ску-у-учный, Федь. Мы ведь просто болтаем, разве не для этого создан чат? Фёдор: Двести, блять, сообщений это уже не "болтаем", а целое радиовещание получается. Хотите и дальше трещать — делайте это в личных сообщениях, а я хочу поспать ещё пару часов. Николай: >:( Осаму: >:( Двухцветный закрыл чат, растерянно положив вилку обратно в тарелку, так и не накрутив на неё лапши. Они дружили с Достоевским и Гоголем уже лет пять, если не больше, почти как семья ему стали, но беспокойство за него вводило в ступор не хуже, чем обращение к нему по имени незнакомым человеком. Не то чтобы Сигма страдал синдромом самозванца, но принять тот факт, что он важен в чьей-то жизни было непросто, с учётом того, что он чувствовал себя ужасно одиноким. Как же противоречиво. Чёрт, надо же идти в школу. На улице тихо, городок то совсем небольшой, и в такую рань немного людей встретишь. Мирно падают пёстрые листья, и парень завороженно наблюдает за ними. Ему нравится безмолвность улиц, но всё же что-то колет в груди. Хочется услышать заливистый смех Коли, который по традиции, растрепает волосы на его макушке, которые он так старательно укладывал, а Фёдор лишь слабо улыбнётся уголком рта, но приветливо махнёт Сигме рукой. И как к ним бы присоединился Осаму, что-то напевая себе под нос о суициде, и вновь бы озарял эту серую погоду своей заразительной улыбкой, излучая этот бледный, но такой тёплый свет, в ауре которого кажется, что все твои проблемы остались где-то позади, и остаётся лишь это чувство причастности к чему-то большему, чем ты сам. Но они живут в другом районе, им совершенно не по пути, так что глупо себе надумывать что-то, правда? Длинные двухцветные волосы треплет лёгкий ветерок, и Сигма, словно выйдя из транса, вновь быстрым шагом идёт к школе. Скоро он увидит своих друзей, что он так надумывает себе эту тоску и одиночество? Просто надо дойти в учебное заведение. Когда Сыромятников показывается на пороге школы, вахтёрша удивлённо хлопает глазами. — А не рано ли вы, молодой человек? Занятия только через час начнутся... Ладно-ладно, проходите спокойно, вы наверное долги пришли сдавать? Старшеклассник растерялся, смущённо потирая затылок и прикрывая серые глаза. — Извините, просто на время не глядел. Сигма, звякнув серёжками, старается поскорее скрыться в гардеробе, чтобы повесить пальто. То есть он пришёл раньше времени? И всю компашку, с их то пунктуальностью (Федя тут не причём, но Гоголь всегда до последнего тянет, и ему приходится ждать лучшего друга у подъезда), ждать можно минимум через полчаса, а то и вовсе к самому началу уроков. Длинноволосый повесил свою верхнюю одежду на крючок, где было совершенно пустынно и зябко повёл плечами, хотя в здании не было холодно. Было что-то жуткое в школе, не заполненной шумом, смехом, ругательствами и звуками надоедливого звонка. Что-то настолько неуловимое для человеческого восприятия, но подсознательно пугающее хлеще любого ночного кошмара. Слышится стук обуви по полу. Сыромятников оборачивается, и видит Накахару, который тоже в лёгкой куртке направляется в раздевалку. Ну, хоть он не один такой, пришедший раньше времени. Хотя и этот рыжий паренёк его настораживал. — Эй, привет... Сигма вроде? — внезапно заговаривает с ним Чуя, снимая куртку и держась на уважительном расстоянии. В отличии от чёртового Осаму хотя бы соблюдает личное пространство. — Ээ, да, я, а что? — растерянно бормочет парень, моргая серыми глазами. Рука скользнула к собственной серёжке, нервно подёргивая ту, отчего раздался тихий звон. Нервозность проявлялась у него по-разному, и это один из её признаков. Разговоры с малознакомыми людьми всегда напрягали его. — Ты это, извини, что я вчера наехал на тебя ни за что, я ведь только на Дазая злился. Этот ублюдок вечно до белого каления меня доводит, но ты ведь совершенно не был в этом виноват, верно? — тот виновато улыбнулся, протягивая руку Сигме в знак примирения. Двухцветный неуверенно пожал чужую руку, всё ещё не понимая, чего от него хотят. С каких пор перед ним кто-то извиняется? — Ничего страшного? Наверное, было за что злиться на него. Осаму... Не самый простой человек, которого я знал. Порой я его не совсем понимаю, но почему вы так враждуете со средней школы? Накахара вздыхает, слегка качая головой. — Да это скорее мальчишеские забавы. Не то чтобы мы прям ненавидели друг друга, скорее просто кулаки друг другу о рожи натираем. Но конечно гад бесит, просто жуть. А сейчас и вовсе стал невыносим: вечно такой весь весёлый, улыбчивый, несерьёзный, с таким и разговаривать тошно. Раньше совсем другим был. Сыромятников напряжённо слушает. Был раньше другим? В каком смысле? А что случилось то с ним такое, что он изменился в характере? Хотя, стоит ли доверять словам столь неуравновешенного человека, это уже вопрос. Заметив на лице собеседника один большой вопросительный знак, Чуя поспешил объяснить: — Дазай всегда был более серьёзным. Он, конечно, и раньше вечно доставал своими суицидальными наклонностями и тупыми шутками, но это не было настолько фальшивым фасадом. Обычный ребёнок, ничего такого. Но после одного несчастного случая он поменялся. Я никогда не видел его плачущим, но эта бесячая улыбка больше не сходила с его лица, а смех больше походил на истерику человека, лишившегося смысла жизни. Хотя хрен поймёшь, был ли смысл жить у этого идиота вообще. После одного несчастного случая... Виноватые улыбки взрослых, тихие, надломленные голоса, отцовский шёпот, что кажется, наши дела пошли крахом..., тихие всхлипы матери, а потом одиночество, больше не прекращавшееся ни на мгновение. Из-за одного несчастного случая работа родителей пошла под откос, а вместе с ней и жизнь Сигмы. Быть может, что-то похожее сломало и Осаму? — Что за несчастный случай? — спрашивает Сигма, закончив свои размышления, но на его вопрос лишь устало качают головой. — Извини, что нагрузил. Это не твои проблемы всё таки, Сигма. В общем, всё что я хотел, это извиниться. Не хочется враждовать с человеком только из-за того, что я врезал Дазаю в неудачное время. Чуя рассмеялся, и длинноволосый постарался улыбнуться в ответ, хотя весь этот диалог лишь напряг его сильнее. Но сделал себе пометку, что Чуя не безнадёжный агрессор, а обычный парень, с которым общаться вполне сносно, хоть он и предпочёл бы этого не делать. На прощание махнув рукой знакомому, Сыромятников выдохнул, облокотившись на стену. Парень попытался сопоставить картинку улыбающегося Осаму и чего-то ужасного, что могло надломить его изнутри, заставляя выдавливать из себя эти эмоции как защиту от внешнего мира. Но чтобы лучше понять причины и последствия травм, нужно поговорить с суицидником. Придётся всё таки пересилить себя, и не под ручку с Фёдором, а самостоятельно поговорить с этим человеком, если всё таки они собираются и дальше проводить время в одной компании и быть может даже дружить. Вечно старые товарищи не смогут прятать его за спинами, нужно предпринимать шаги к разгадке самостоятельно. И когда Сигма слышит, как скрипит дверь, и слышит весёлые голоса, знакомые и такие родные, он отбрасывает остатки мыслей в сторону и направляется к тем, кого зовёт друзьями.

***

День прошёл размеренно, но пожалуй, длинноволосый сегодня был особенно молчалив. Дазай не совсем понимал причину такого состояния, но не хотел допытывать соседа по парте, вместо этого отвлекаясь на Достоевского и Гоголя, стараясь не замечать изучающего взгляда серых глаз, которые словно пытались продырявить в его голове дырку. Уроки закончились, и усталые школьники выбежали на улицу, радостно разбившись по кучкам в предвкушении первых выходных в этом учебном году. Среди них безмолвный парень с длинными покрашенными волосами казался чем-то неуместным, отличающимся. Он не улыбался по тем поводам, по которым это делали обычные люди. Редко вставлял своё слово, предпочитал безмолвно наблюдать, и держался одновременно и рядом, и отстранённо. Сигма напоминал ему, Осаму, самого себя, этакого неполноценного человека, который никак место в мире себе найти не может, и лишь наблюдает, в надежде понять мир вокруг себя и обрести дом. Фёдор с Николаем уже вышли за калитку, расслабленно болтая о следующей катке в игре, чьё название Дазай не запомнил, но Сигма не ушёл. Напротив, сначала смотрел своими большими серыми глазами на суицидника, а после подошёл, сохраняя при этом некоторую дистанцию. Бедолаге так некомфортно с людьми, что даже жаль его. И вроде хочет, а вроде страх берёт верх. Эх, Сигмушка, сожжёшь ты свои крылья рано или поздно. — Осаму, могу я поговорить с тобой? — спрашивает напрямую двухцветный, звякнув серёжками. Этот звук темноволосому всегда казался жутко забавным, и он еле сдержался ради душевного равновесия собеседника, но трогать серьги в виде пуль не стал, помня как боится этот паренёк неожиданных прикосновений и нарушения его личного пространства. — Ну конечно! Неужели теперь тебе нужно скатать домашку? Сорян, я её не сделал. — развёл забинтованными руками Дазай, пока чужая рука не показала знак стоп, призывая прекратить. — Хватит этого дурачества. Ответь на мой вопрос серьёзно, пожалуйста. Что случилось в твоей прошлой школе, что именно заставило тебя уйти? Уж такого вопроса Осаму никак не мог ожидать. Сигма смотрел на него так, словно в случае отказа отвечать он бы приставил к его виску ствол. Нахмуренные брови, тон голоса совершенно непривычный для него, обычно такого тихого и отстранённого. И чего ему так интересно то, чёрт, и как ему ответить... Нельзя же просто взять и сказать причину. Тогда маска может не выдержать, и улыбка рассыплется на тысячи мелких осколков, уступив место другим, более противным чувствам. — Я не хочу об этом говорить. — Так вот как, а ты вообще когда-нибудь будешь откровенен хоть с кем-то?! Когда прекратишь давить из себя эту сраную улыбку, а?! Не думал, что так твои проблемы не исчезнут никуда?! — старшеклассник распалился так, что почти было вплотную приблизился к Осаму, и на этот раз уже ему пришлось шагнуть назад. Даже Чуя в гневе не выглядел так страшно, как раздосадованный Сигма. Потом тот замирает, словно поняв, что сделал лишнее, и начинает что-то бормотать и извиняться. Но Дазаю кажется это каким-то белым шумом. Неужели Накахара что-то рассказал ему... Ладно, чёрт с ним, но почему вообще Сигму волнует фальшь в улыбке его? Он ведь смешной, заражает весельем, разве не так? Одасаку же хотел этого, чтобы он приносил людям не боль, а радость? Или он всё-таки делает что-то не так? — Прости, но сейчас совсем не время об этом говорить. И суицидник уходит. Не оглядывается на одинокую фигуру, растерянно смотрящую ему вслед, и впервые за столько месяцев хочет провалиться под землю и исчезнуть, лишь бы снова не видеть в глазах самого сдержанного человека, которого он знал, столько раздражения и злобы. Не думать об этом.