Клиническая, но не смерть

Брейкинг ньюс - Андрей начинает немного рубить в медицине. Потому что вот уже полгода на каждое его ночное дежурство приходит Миха и устраивает в Андреевой дежурке свой филиал самарского меда. Ничему не научиться у Гаврилова совершенно нереально, и это не только потому, что он способен даже Ренегата окончательно достать рассказами о каком-то неизвестном Андрею хирурге Кропоткине и о том, почему в медицине всем заправлять должны главврачи-женщины, а потому, что Гаврилову нравится Андрея впечатлять своими преподавательскими талантами. Таланты эти хоть и немного своеобразны («Ну это, бля! Ты че, не понимаешь, да?!»), но применительно к отдельно взятому интерну Князеву эффективны, как подобранный благодаря подробному микробиологическому тесту антибиотик. Под- и перенакопившуюся же за полгода сексуальную энергию Андрей успешно сублимирует в творчестве - после поэмы про Флоки с вороном на входе в ректум (с которой Миха носился по больнице и всем показывал, чем, конечно же, в очередной раз всех заебал) он начинает писать для Гаврилова стихи. Основанные на реальных событиях - про анархиста там с факом, про то, как Иванов с Козлодоевым монету делили… Получается прямо-таки сказочно. А Миха Андреевы стихи не читает - Миха их сразу поет. Притащил в дежурку гитару, берет Андреевы сочинения и начинает к ним музыку подбирать. А Андрей садится за его спиной и руку ему в волосы запускает: традиция у них такая, единственное, что нарушает целомудрие их ночных свиданий. Один раз, в самую первую встречу, разрешив, Миха теперь сам снова и снова вытребывает ласку, тараня головой Андрееву ладонь, и это, конечно же, нормально и пиздец по-дружески, когда Андрей рукой впутывается в его волосы, гладит, теребит между пальцами, массирует подушечками кожу, иногда даже подхватывает и дергает на себя пряди, а Миха всем собой под его пальцы подставляется и глаза закрывает. А то, что песни его вдруг становятся какие-то… стонательные, так это аккорд, наверное, сложный попался. Эээ… Am. Иногда к ним заходит Шура, и Андрей тогда предусмотрительно к Михе руками не лезет, а то мало ли, как там их дружбу можно правильно интерпретировать. Шура неизменно приносит пожрать и ебнуть в полосатом пакете «Марианна» и частенько даже подпевает им неожиданно поставленным академическим басом. В общем, Андрей все это время неприлично как-то даже счастлив - в первый раз в жизни его ценят и понимают (тут не будет тупой шутки, потому что это вообще не смешно), даже уже похуй как-то, что трусы который месяц дымятся. Сегодня Гаврилову в первый раз за полгода на князевское дежурство не дали выходной. А это значит, впереди еще целая неделя без Михи. Хоть письма ему, блядь, пиши, как в армию, - недовольно усмехается Андрей. Из рук у него сегодня валится абсолютно все, даже из картинки сердца в энциклопедии получается не оргАн, как задумывалось, а какая-то мерзенькая большеглазая муха… А хотя нет, нормально. Заебись муха вышла. Дверь дежурки приоткрывается, и внутрь просовывает голову Шура, на вид в нехорошем и нетипичном для себя смысле слова заебанная: - Князев, у меня для тебя задание, - деловито отрезает она, а потом вдруг потупляет выразительные очи. - Только оно стремное. - Да что ты говоришь?! - всплескивает руками и прищуривается Андрей. - Стремнее, чем алкаш с белочкой, которому все казалось, что за ним голова гоняется? Стремнее, чем лесник-заика? Стремнее, чем пианист, который в рояле застрял (три грузчика привезли, вместе с роялем и почему-то скрипачом)? Или тот англичанин, который свинью… Так, ладно. Шурик, я весь внимание, я тут еще не все песни… тьфу, медкарты перебрал. - Андрей. Пожалуйста, уйми свои сарказмы, - театрально закатывает глаза Балу. - Там Карапузова умирает вообще-то. - А, - сарказмы и правда немножко в горле подзастревают. - Ей же… можно, да? - Конечно, можно, - все-таки вдефилирывает в дежурку целиком и садится на кушетку Шура. - Она давно уже на паллиативе, похоже, что сегодня отмучается, наконец. Там так-то и врач особо не нужен, ты только посиди с ней и мужем ее. Признаешь ее потом мертвой, время зафиксируешь. Мужу успокоительного чего дашь, ему, кажется, понадобится. Сделаешь? - Сделаю, конечно, - Андрей поднимается из-за стола. Ну, пойдем поумираем. - Андрюх, - виновато покачивает туфлей на пальцах ноги Балу. - Я бы с тобой пошла, в первый раз когда, одному хуево, да у нас там завал. Там на встрече ролевиков и толкиенистов конюх переодетый говна какого-то наварил, ну и траванулись все. Мы с Поручиком зашиваемся вообще, на тебя одна надежда. - Шур, да нормально все, правда, - ну не совсем нормально, конечно, но Андрюха ж пацан. Че он, умирающих, что ли не видел (а, бля, и правда ведь еще не видел). Зайдя в палату, Андрей выключает буднично яркий больничный свет. Теперь только тянется по полу расширяющаяся полоса от фонаря за окном. Карапузова и правда умирает. Хриплое дыхание - потому что мокрота скапливается в дыхательных путях. Бледная кожа, синюшные конечности - из-за затрудненного кровообращения, заострившийся нос и впалые щеки - из-за слабеющих мышц лица. Гаврилов бы сейчас им гордился. Сам Андрей собой не гордится нихуя, потому что ему не по себе и немножко страшно. В основном не от тихо лежащей на кровати Карапузовой, а от мужа ее, маленького, пухленького, на стуле рядом с кроватью горбящегося. Андрей подтаскивает еще один стул и садится рядом с Карапузовым. - Вас как зовут? - интересуется он. - Дмитрий Иванович, - отвечает Карапузов. - А меня - Андрей… Сергеевич. - Дим.., - шепчет с кровати Карапузова. - Хорошо как в театре сегодня было. Лебединое озеро… люблю. Карапузов испуганно сводит брови над опухшими глазами с полопавшимися капиллярами. - Это нормально, - кивает Андрей. - Перед смертью часто галлюцинируют. Мне рассказывали, что все обычно самое лучшее, что было, вспоминают. - Мы на «Лебединое озеро» в 90-х ходили, - улыбается левым углом губ Карапузов. - Танька в детстве даже сама хотела балериной стать, но… Деревня на три души и пять коров, какой там балет. Зато учительница была хорошая, дети ее любили. Вдохи и выдохи Карапузовой становятся медленнее. Андрей, чтобы отвлечься, считает частоту дыхания. Карапузову-мужу отвлечься не на что, и он ковыряет пальцами заусенцы на руке. Последний выдох минуту назад. Две. Три. Четыре. Андрей прикладывает пальцы к запястью Карапузовой, ждёт еще две минуты. Поднимает глаза на часы: - Время смерти… А потом происходит пиздец. Карапузов вскакивает со стула, отшвыривает Андрея от жены, запрыгивает на кровать и начинает делать непрямой массаж сердца. Тридцать компрессий, два раза рот-в-рот, и Андрей смотрит с пола у кровати, как к пациентке возвращается дыхание, чтобы через несколько секунд опять пропасть, как дергаются от толчков ее руки и проседает впалая грудная клетка; когда она говорила, что хочет спокойно умереть, она явно имела в виду не вот это. - Что ты стоишь, придурок?! Ты врач или кто?! Ты спасать ее должен, слышишь ты меня вообще?! Оттаскивать. Карапузова надо оттаскивать. Только ноги не слушаются и в ушах шумит, а перед глазами черные мушки. Откуда-то в палате анархический плащ, пахнет кожей, табаком с мороза и Михой. Кажется, Андрей сейчас тоже глюкнул. От беспомощности и профнепригодности хоть раз галлюцинировал кто-нибудь? Нет? Отлично, Андрей нулевым пациентом будет. Галлюцинация сгребает Карапузова в охапку, оттаскивает в угол палаты и съезжает вместе с ним вниз по стене. Карапузов пару раз пытается прописать Гаврилову в глаз, но потом сдается, проседает как-то весь и, уткнувшись в Михин живот, с тихим воем начинает плакать. Андрей поднимается с пола. - Время смерти - час тридцать шесть. - Андрюха! Андрей! - а нет, не глюк, вроде. Вроде и правда Гаврилов. Ты откуда здесь взялся? - Миш? - Андрюх, лоразепама принеси, ладно? Андрей выходит из палаты. Навстречу решительно стучит каблуками Шурочка. - Что у вас там, сука, произо.., - увидев полное отсутствие на Андрее ебла, она приостанавливается и меняет интонацию. - Андрюш. Что там у вас произошло? - Реаниматолог, блядь, - удивленно поджимает губы Андрей и начинает тихо смеяться. - Самопровозглашенный. Лжедмитрий. Бля… Так. Судя по истерическому смеху, Андрею самому сейчас пропишут Лоразепам. Шура как-то озабоченно на него косится и исчезает в палате. А еще через минуту оттуда выходит Гаврилов. - Пошли покурим, - он обнимает Андрея за плечи и подталкивает к лестничной площадке. Они проходят мимо окруженного толпой эльфов-толкиенистов с накладными ушами Поручика и выходят на закрытый лестничный пролет. Миха открывает окно, а Андрей просто протягивает руку, и Гаврилов сам вставляет в нее уже зажженную сигарету. Ходит туда-сюда по легким дым. Хорошо. Миха рядом. Еще лучше. - Ты как вообще здесь? - Андрей садится на ступеньки и хлопает ладонью рядом с собой. Чем ближе Миха сегодня, тем меньше хуево. - Да эльфов этих привез! Дристучих! - подсаживается рядом Миха, весь вжимаясь в перила, чтобы нечаянно не коснуться Андрея. - Суки, полтора часа ехали, у каждого куста тормозили нахуй! Андрей тихо ухмыляется и придвигается ближе к Гаврилову. Ноябрьский ветер из окна, тают в прокуренном воздухе первые снежинки. А у Гаврилова теплый кожаный бок. И руки большие такие, наверное, тоже теплые. - Андрюх, ты че щас думаешь там себе? - протягивает ноги вперед Миха. - Да так, - Андрей носком ботинка давит сигарету и тянется за второй. - Думаю, какого хуя я вообще здесь делаю. - Да я ебу, - щелкает перед его носом зажигалкой Миха. - Наверное, два курса меда за полгода проходишь. Ну или там единственный в этом ебаном клоповнике с пациентами, как с людьми, пиздишь. - Тараканичнике, - значительно поднимает вверх указательный палец Андрей. - И звучит смешней, и правда. Миха улыбается: - Андрюх, ты знаешь, какой ты? Ты охуенный. Скажи еще «и я тебя люблю», и я совсем ебу дам. - Можно, я тебе покажу там… кое-что? Не сказал. Фух, слава богу. - Ну смотря что, - поигрывает бровями Андрей. - В жопу иди, - пихает его в бок Гаврилов, а потом достает из внутреннего кармана плаща мятую задрипанную тетрадку. - На, смотри. Андрей открывает тетрадь, исписанную красивым и нихуя непонятным Михиным почерком: - 22.03. - Женщина, 29 лет, авария, внутрибрюшное кровотечение, кровопотеря, на заднем сиденье сын, три года. - 15.05 - Мужчина, 44 года, упал со строительных лесов, субдуральное кровотечение. - 16.05 - Ребёнок, 4 года, уронил на себя кастрюлю с плиты, ожоги 3 степени. И такой еботы полтетрадки убористо. - Мих, это что? - поднимает глаза от гавриловского списка Андрей. Миха встает со ступенек и отходит к окну: - Я их всех туда… Ну, не выжил кто. Все думаю, если запишу, типа, может, забуду тогда, как они… ну… смотрели. Андрей тоже встает с лестницы и подходит к Гаврилову: - А можно я эту тетрадку себе оставлю? - Нахуя? - не отрываясь от окна, огрызается Гаврилов. - Ты щас думаешь, я сам не могу, да? Сам вот это все не вытащу, так, что ли? - Да нет, - пожимает плечами Андрей. - Просто подумал, вдвоем проще будет. Миха поворачивается к Андрею, смотрит исподлобья и кивает: - Бери. А дальше Андрей помнит только, что на нем Михин плащ. И на Михе все еще Михин плащ. Потому что они целуются, а губы у Михи такие жесткие и напряженные, и заводится Андрей прямо слету так, что хоть святых выноси, но Миха, тихо ругнувшись, отстраняется. - Миш, ты…? - ну да, конечно, то, что у них, это без вот этого, без поцелуев. - Бля, ты извини, это я че-то… Ну, ночь такая выдалась просто. Я знаю же, что ты целоваться со мной не хочешь, ты… - Да ты не понимаешь, - прерывает его Миха. - Я, Андрюх, просто… Ну, я ВСЕ хочу. Пиздецки просто, - и краснеет до ушей. - В смысле… Все?.. Меня хочешь? Ты - меня? Да нееее, - расплывается в неверящей улыбке Андрей. - Че «не»-то? - обиженно бросает Миха. - Ты себя сам вообще видел? Бровь твоя эта пиздец , скулы, блядь, вихры. Шутки твои, рисунки ебучие, песни орешь, как вороненок на заборе. Глаза голубые. А когда халат свой медленно так снимаешь, так вообще…, - тут Миха от стыда чуть ли не с головой заныривает в плащ. - Конечно, я хочу! С самого этого дежурства твоего первого! В смотровую заходить не могу спокойно, все представляю, как бы мы там… Совсем уже извелся, нельзя ведь. - А че нельзя-то? - А че, можно? - Мих, - уже в открытую хихикает Андрей. - Я вообще-то на тебя уже почти год дрочу. - То есть как, дрочишь? - хмурится Миха. - Ну… вот так, - Андрей складывает пальцы колечком и показывает в воздухе недвусмысленный жест. - Ааа. Постояли, потупили. - Смотровую, говоришь, представлял? - и Андрей за полу плаща тянет Гаврилова за собой. Какие же длинные в этой сраной больнице коридоры, когда у Михи такие глаза. В смотровой Андрей оглядывается по сторонам, запирает дверь и, расстегивая халат, поворачивается к Михе: - Ну давай, что ты там представлял? - Кушетку… для узи представлял, - делает шаг навстречу Гаврилов и тоже, дергая рукой, вытряхивается из плаща. - Так? - Андрей толкает Миху на кушетку и усаживается на него сверху, бедрами к бедрам вплотную, и у Михи в штанах готовый к использованию инструментарий, подогретый в пару раз выше, чем просто до оптимальной температуры. - Так, - задыхается Миха, притираясь пахом о пах Андрея. - А так? - Андрей начинает скользить вверх-вниз. Миха закатывает глаза и откидывает голову назад. - А гель для узи представлял?- Андрей выжимает в ладонь полтюбика геля для узи, по очереди вжикает ширинками - один хуй в руке хорошо, а два лучше, и - о, мама-анатомия, вот это нихуя себе хуй, так, потом разберемся, сейчас надо срочно всхлипывать во всего Гаврилова и об него же всем собой тереться. Миха, сука, начинает стонать, и Андрей закрывает ему рот поцелуем, но одновременно дрочить на двоих и целоваться жутко неудобно, а целоваться хочется. Андрей отпускает руку, чтобы сразу же почувствовать Михин резкий, настроенный на результат кулак. Ладно уж, потом поебемся нормально, а сейчас можно уже просто кончать. Андрей только подумать успевает, а Миха уже дергается под ним и заваливается на кушетку. Михин оргазм ощутимо повышает температуру всего действа, и интерн Князев с последним «Епт, Миха!» падает сверху на фельдшера Гаврилова. Сейчас бы, конечно, долго и романтично целоваться, но в дверь смотровой уже стучится белокурая больничная реальность: - Кончили там? Гаврил, у тебя вызов!