Солнца не видно

- И снова седая ночь, и только ей доверяю я, - выводил Лампа, полоща тряпку в мутной воде, - знаешь, седая ночь, ты все мои тайны… Алиса закатывает глаза. Ну куда же нам без негласного гимна группировщиков? - Неудивительно почему ночь поседела, - бурчит она, закидывая ногу на ногу. Находиться в одном положении больше тридцати минут было больно для убитых после самбо менисков. – Насмотрелась на ваши выходки. Вот же, долбодятлы! Задача по генетике перед Алисой, а Алиса в аху… в прострации. Сидит, смотрит на условие: «У КРС гидроцефалия (водянка головного мозга) приводит к смерти телят на 2-3 день жизни. Заболевание обусловлено действием аутосомного рецессивного гена. На одной из ферм из 700 родившихся телят 5 погибли от гидроцефалии…» Пока что от водянки головного мозга хочется выпилиться только студентке второго курса, Золотовой Алисе. На улице начинает таять снег. Потоки грязи, которые заполнили выбоины на дороге, теперь безжалостно пачкают чьи-то сапоги, доставляя Альберту еще больше работы. Лампа старается усердно. - Под прилавком еще, - напоминает пацану, когда Альберт устраивает себе пятиминутный передых. Салихов мученически закатывает глаза. - Вялый ты какой-то сегодня, - кидает Алиса. – Ты завтракал? Лампа смотрит на нее как на умалишенную. Сначала угрожает в темной подворотне ножом, а сейчас накормить пытается. От такой и пирожков только с мышьяком жди! Он упрямо качает головой, игнорируя пустой желудок. Пацаны узнают, что он тут корячится, – влетит, даже отшить могут. Пацанам нельзя в «обслугу» идти. Турбо бьет больно, но может пожалеть, когда нужно, но вот Зима всех ровно держит: в фанеру прописывает не спрашивая, а иногда еще говорит что-то типа «чтоб фраерился поменьше». Хуже - когда отшивать будут. Об этом Салихову думать не хочется. Сначала его притащат к Кащею, тот начнет курить, выдыхая дым прямо в лицо Альберту, который сигареты только за компанию с пацанами держит, а затем его супер, Турбо, уведет его куда-то за гаражи и изобьет. До кровавого месива, до хруста всех костей. Альберт уже видел, как отшивают. На улицу приходят более-менее человечными, а уходят всегда избитыми, как распоследняя собака. - Ща, погоди, - Золотова срывается с места, Лампа только успевает тряпку в ведро вкинуть. Алиса возвращается через минут десять, в руках завернутые в газету элеши. - На, - тычет в руки Альберту. – Ну, чё ты как не родной, ей богу? – возмущается. Лампа неохотно принимает еду. – Жуй. - Пацаны у ба… У девушек угощения не берут, - бубнит Альберт. – Наоборот, сами угощать должны. - Ну, так угостишь, - пожимает плечами Алиса, - было бы проблем. Не можешь деньгами – я и физическую помощь приму. - Да я понял уже, - Альберт косится на ведро с водой. Сегодня Лампе везет. Он умудряется спрятать лицо от всех назойливых посетителей, а его «коллеги», кажется, забыли о существовании магазина для пополнения карманов не самым честным путем. Альберт наскоро полощет тряпку, выливает ведро и бежит пулей. Успевает на ходу только кинуть Алисе, что должок за угощения ей вернет. Золотова цыкает недовольно, но Салихова и след простыл. Ей только этого джентельмена не хватало. Видно же: вон как улица у него в голове просела. По понятиям своим не только себя, но и людей вокруг меряет. И ему, Альберту, эта лестница мила и усеянная компромиссами, а ведь кроме правил этих дурацких у них ничего нет за пазухой. Вот и держатся улицы дети разваливающегося Союза, пытаются кулаками себе место под солнцем выбить. Или выбить кому-то зубы. Жизнь у Алисы в следующие дни текла так, как могла она течь у студента, который нелегально подрабатывает на «дому» у местного ветеринара, пытается метаться между двумя районами, а маме на сменки привозить хоть супа поесть. Мама совсем осунулась. Даже в этом засаленном уже халате, с тугой косой наперевес и уставшими глазами она выглядит счастливой, когда Золотова успевает ей занести литровку горячего поесть. Мама у Алисы боец, хоть и характер иногда скверный, упертая больно. Но Алиса за маму горой, потому что у мамы, Татьяны Золотовой, и у Алисы их связь – единственное, что хоть как-то спасает обеих от грани суицида. Потому что мама знает, что дома ждут, и Аля знает, что маме лучше, когда Алиса рядом. Без папы все не то. Папа бы им сейчас обеим тумаков выписал. Папа у них юморист. Выкрал бы всех с работ и пошли бы мороженное есть. А на все мамкины возмущения бы сказал: «Танька, я больной и нервный человек. Во-ен-ный. Контуженый не раз. Единственное, что меня сейчас спасет – полкило мороженного». И они бы сгоняли на рыбалку на озеро. Папа знает офигенное место, где тихо и идет клев. Маму бы не взяли. Рыбалка – занятие папы и Алисы. А мама бы дома спекла торт. И встретила бы квартира не пылью и конспектами, а папиными комментариями и мамиными легкими подзатыльниками папе. Лампа сам находит ее через несколько дней. Случайно натыкается возле хлебного киоска, где хмурая Алиса отсчитывает деньги за буханку. Булка свежая, потрогаешь – аж во рту слышишь хруст корочки вкусной. Салихов мнется возле Золотовой. Вроде бы, и долг отдать надо, честь ведь пацанская на кону, а вроде бы, сегодня сборы могут быть. Три раза в неделю Турбо и Зима на коробке скорлупу гоняют, дают пиздюли и рассказывают морали. - Погуляем? – коварно предлагает Алиса. - Не могу, - мычит Лампа. Алиса пожимает плечами, отламывает корочку хлеба и протягивает Альберту. - На, - говорит, тыкая прямо в руки, - вкусный, дурик. Лампа принимает хлеб, Алиса вздыхает. Идет по улице, Альберт рядышком мякиш пожевывает да искоса на нее взгляды бросает. Наконец, осмеливается и выхватывает у нее сумки с учебниками из рук. Алиса аж удивляется. - Не гоже девушке при пацану тяжести носить, - поясняет Лампа, немного робея. - Где ж это тут пацан прячется? – смеется Алиса и треплет Альберта за щеку. - А я кто по-твоему? – ерепенится Альберт, высовывая грудь напоказ. Алиса молчит. Для нее Альберт – запутавшийся ребенок, который пошел не по той тропе и поверил не тем людям. Страшно, что с него будет и жалко. Алиса не то, чтобы устала. Так, просто нахлынуло. Чересчур много всего, чересчур много… Душно. Хочется окно открыть и выпорхнуть куда-нибудь. На самбо, например. С ее коленями – самое оно. И так целый месяц без толку сидит. А так Алиса – кремень. И спокойна как пульс покойника. Глядит на Лампу, изредка подсовывает ему хлеб снова, Альберт благодарно жует. Золотова постепенно расслабляет лицо, морщинка у брови выравнивается, почти смеется, глядя на Салихова. - Фто? – спрашивает мальчик с набитым ртом. - Ты на голубя похож, - наконец смеется она. – Голубям тоже булкой перед клювом помахай, так они и до дома тебя проведут. - Вот спасибо, - бубнит обиженно, - с голубями, дерущимися за хлеб, меня еще не сравнивали. - Ну, будешь голубем мира, подумаешь, - слышит Альберт сбоку. - Для меня голуби – это те, кто на памятники срут вечно, плохая ассоциация, - наконец, выдает пацаненок. Алиса смеется расслаблено. Ветер холодный, почти середина ноября, папина «Аляска» на ней большая, волосы спутаны. Солнце почти зимнее светит ей в лицо, заставляет нахмуриться. Алиса видит подъезд. Возле него на лавочке толпятся бабушки. Бабушек Алиса уважает. У нее у самой две таких же прекраснейших женщины - Людмила и Надежда. Бабушки «Адя» и «Иудя» ее на ноги ставили, когда мама разрывалась между работой и домом, а папа был в вечной воинской службе. Дед говорил, что все правильно, мол, истину говорят уста младенца, и видит Бог, это ему наказание Господне в виде «Ади» жены и «Иуди» свахи. А потом деда не стало. - Родной, ты там что-то про долг чирикал, - переспрашивает Алиса. – Щас одной женщине хорошей зайдем, поможем - и все прощу. А то сумки – это пустяки, сам понимаешь, карточный долг – дело святое. - Да я… не это, - начинает отнекиваться. А сборы? Влетит по тыкве, вот как пить дать влетит. - Ну, помоги человеку, тебе жалко, что ли? – это «жалко, что ли» у Алисы выходит ровно с такой же интонацией, с какой Кащей говорит пацанам «в глаза ему прямо смотреть». – Смотри, там пустяки вообще: пыль протереть, полку подкрутить и все. Пять минут. Лампа недоверчиво щурит лицо. Альберта будто пригвоздили к месту булавкой и сказали сделать выбор: долг отдать пацанский или на сборы успеть. С другой стороны, сходняк, вроде бы, не объявляли. Альберт стоит, ковыряет носком сапога асфальт, а в руках у него висят две сумки Алисы. - Только если недолго, а то пацаны могут сегодня на сборы сделать, - соглашается. Золотова победоносно усмехается. Ей почти не страшно уже от упоминания пацанов и уличного жаргона. Только иногда она ловит себя на мысли, что это все чертовски неправильно: дети, которые вместо счастливого будущего, строят баррикады по разные стороны улицы, не знающие ласки и тепла, приходящие в еще худшие квартиры. Без света, без воды, в бараки практически, но живут, чтобы выжить. Бедность – это не порок. Жадность и злоба, что улица им в сердца сеет – вот, что устрашает. - Добрый день, Алсу Егоровна, - здоровается Алиса с первой бабушкой. - Ой, добрый, родная, добрый, - на лице у старушки разглаживаются морщинки. У Лампы от этого аж глаза на лоб лезут. Им с пацанами прям на бабок ненормальных на районе всегда «везло». В общем, боевые представительница женского пола. Вахит, кажется, иногда таких «припиздженными» называет. Бабки в долгу не остаются: иногда завидев пацанов, которые раздевают чушпана около их подъезда, могут и сумкой прописать по чем видят, чтобы путь не загораживали. И носят они в сумках кирпичей десять, по словам того же Зималетдинова. А тут на тебе! Разговаривает с Алисой чуть ли как не с дочкой родной. - Алия Тимуразовна дома? – переспрашивает, поправляя капюшон куртки. - Дома, хорошая наша, дома, - и махает рукой в сторону подъезда. Алиса кивает, Лампе говорит идти за ней. Подъезд чистый, это удивляет Салихова. Таких в Казани раз, два - и обчелся! Возможно, это потому что они с пацанами стараются везде наследить шелухой из-под семечек? Сумки у Золотовой тяжелые, она забирает почти силой у скрючившегося пацана одну и бодро начинает подниматься по лестнице. Колени хрустят у нее, это не укрывается от пронырливого Альберта. Алиса тоже почти уже как бабушка старая. - Ну, спрашивай, - говорит она на третьем этаже, немного давая перевести Альберту дух. - Как? Как ты смогла их задобрить? – недоумевает. – Они нас с пацанами всегда сумками шманают, - обиженно. - А-а-а-а, - тянет Алиса, - ты про это. Я просто на новую луну собираюсь на шабаш ведьм, приношу им в жертву таких маленьких группировщиков, готовлю на костре и раздаю бабушкам в виде плова и шурпы. Последнее она выдавливает почти со смешком. Лампа юмора не заценивает. - Я просто местный автор у этих добрейших людей. Я им все – и они ко мне с добротой душевной. Мир, Альбертик, не красота, а доброта спасет, - курить ей хочется, но нельзя. - А ты откуда столько про улицу знаешь? – пытливо звучит Салихов. Где только наблатыкалась? – С кем-то ходишь? - Меньше знаешь, Альберт, здоровее будешь. Давай, нам в сорок седьмую. У сорок седьмой квартиры потрепанная дверь и старый дверной замок. Алиса стучит недолго, на пороге появляется старая женщина. На груди у нее повязан теплый платок, на голове – жиденькая косичка из седых волос. Она смотрит на пришедших мутными голубыми глазами сквозь линзы очков. - Алия Тимуразовна, это я, Алиса, - здоровается первой. – Не узнали? Я вот с мальчиком пришла, помочь. Алия Тимуразовна, кажется, узнает пришедшую и впускает ее в квартиру. Внутри тепло и пахнет какими-то лекарствами. К ноге Альберта сразу подбегают три кота, трутся, оставляют шерсть, мяукают ласково. Алия Тимуразовна заходится сухим кашлем. Ее худощавую фигуру сгибает в три погибели от усердий, а Алиса резко подхватывает ее под руки, садит за стол и дает воды. - Мы вот помочь пришли, - совсем тихо. На кухне уютной, но такой похожей на все остальные советские пахнет супом. Альберт почти не помнит, какого это, когда на кухне пахнет чем-то съедобным.

********

Когда Кащей приходит к пацанам, это может значить только три вещи: кто-то проебался, надо кого-то ебануть и «ебать, пацаны, общак сам себя не соберет, вперед, вперед, рубли на сдачу». По подсчетам Турбо до общака еще рано, со скорлупы и возрастов пока никто не накосячил, значит, остается только одно. Кто-то рамсит на Универсам или нужно показать, кто район за жопу держит. Пацаны стоят на коробке. На улице холодно, лужи подмерзают, ждать вообще кого-то на серьёзные разговоры всем возрастам неохота. Вахит курит рядышком, шапка на нем еле-еле натянута, кончики ушей покраснели, но он упрямо не хочет натягивать головной убор. Валера молча перехватывает у него сигарету и затягивается. Если бы были сборы несерьёзные, можно было в подъезд забежать отогреться. Но это срочняк, собранный на коленке за полчаса. Хочется до зубовного скрежета вломить кому-то из вредности, потому что, сука, Кащей жопу морозить свою не хочет и опаздывает безбожно. - Скорлупа и супера, подойдите ко мне на пересчет, - Турбо подзывает рукой. Зималетдинов смотрит на знакомые лица их маленькой армии, перебирает прозвища в голове и пробует их заново выпускать в воздух с сигаретным дымом. Получается неплохо. Самбо, кольцо дыма… Сутулый, еще один китайский сигаретный дракон… Лампа… Кольца дыма изо рта не наблюдается. - Турбо, несостыковочка выходит, - картавит ему Зима под ухо. Ох, блять, только этого не хватало. - Чё там, Зима? – спрашивает Валера, еще раз немного раздраженно окидывая взглядом пацанов. - Лампы нету. - Как, блять, нету? А где? - Не кричи, - шикает Зима, - нету. Не пришел. - Пиздец, развели дисциплину. Это чё у нас тут, школа: хочу не хожу, хочу прихожу? Вольное посещение? Русским языком сказали: «срочняк». Самбо, иди искать, - отсылает Валера. Настроение паршивое. Машина Кащея въезжает во двор почти как карета Золушки: вот-вот и бал закроется, и принцесса опоздает. Но Кащея всегда ждут, и бал был собран специально по его запросу и для него. Вообще, машиной это корыто назвать язык не поворачивается. Валера в своем ПТУ и то получше видывал, хотя посещает его наотъебись. Он и пошёл туда лишь потому, что можно было чушпанов покошмарить за зданием и курнуть на переменке. Кащей вылазит, громко хлопая дверцой красной тарантайки. Неизменный кожаный плащ, весь такой из себя: в костюме он на фоне оборванных парней выглядит игроком куда пофактурнее. Куда там этим мальчукам с авторами тягаться! - Чё как, пацаны? – подходит ближе, близстоящие протягивают ему руки. – Всем остальным общий. Все в сборе? Начинаем тогда. Турбо на пару с Зимой про себя молятся на хорошее настроение Кащея. - Я чё пришёл-то и всех позвал. Мы же, пацаны, район свой любим, да? – согласный гул слышится со всех сторон. – Защищаем, за яйца всех пидоров держим, да? – все кивают. – Тогда какого, при скорлупе нехорошо выражаться, хера, по нейтралке около нас «Калуга» спокойно чушпанов шманает? Разве это не наша нейтралка? Пацаны смотрят друг на друга. Нехорошо, получается. Договорились с «Калугой» по-людски, а они слово свое и в хер собачий не ставят. Так, кинули как кость собаке – и вперед с песней за старое доброе обчищалово чужих карманов. - Ну, чё молчите, супера, м? Зихер ваш, не умеете район держать. Ну, ладно проебались, чё не сказать: «Кащей, все дела, напомни людям, чтобы слово сдержали». Вам бы только «с добрым утром устраивать». Турбо хочется закатить глаза. Кащей – скользкий тип. Вроде, и за «Универсам» весь печется, а с другой стороны икру где-то в кустах мечет. Мутки какие-то крутит с группировками, хуй проссышь. И весь из себя такой загадочный, конь педальный, ни спросить, ни подойти – зубы и мертвому заговорит. Чего-чего, а харизмы трындеть у автора «Универсама» не отнимать. Валера так не умеет. Валера умеет чистить рожи, убеждает иногда только взглядом выворачивать карманы каких-то пионеришек. У Турбо удар справа отработан до автоматизма. А Кащей дипломат. Он и словом наебет, и руками оберет. А потом стоишь и удивляешься – как он так смог. - Так а чё делать тогда? – подает голос Зима. – «С добрым утром» нельзя, а им по нейтралке шагать можно? Кащей устало выдыхает. Плащ, который не греет ни черта, нараспашку, шапка норковая в машине лежит. Стоит, смотрит на пацанов, а самому бы поспать, поесть теплого чего-нибудь, и чтобы улицы эти со своими правилами мозги не ебли хоть бы день. Это они сейчас думают, что короли, а зона ему, Кащею, или Константину по нормальному, быстро показала, где раки зимуют. В тюрьме таких крутят и заставляют носом землю жрать за гонор большой. А Константин быстро это просек, он ведь не дебил. Кащей людей и пряником, и ладыком, и кнутом когда-никогда воспитывает, ума добавить хочет, а оно все из рук ускользает. - Зима, родной, подойди, - Кащей подзывает ближе. Вахит не робеет, но уже понимает, что в тыкву схлопочет. Кащей если бьет, то бьет как хлыстом, шкуру сдирая. И, вроде, худой как хрен молодой, а силы хватает. Кащей резко хватает его за шкирку, наклоняя лысую голову на уровень своих глаз. - Что, блять, в словах «смотреть за нейтралкой, но, чтобы не было зихеров и замесов» ты не расслышал, золотой? – совсем угрожающе-ласково. Бьет Зиму аккуратно по затылку, но так, чтобы у него в глазах на несколько секунд потемнело. – Еще раз для тех, кто в танке, за хлебом уши погреть пустил или из жопы забыл достать слух: рыпаться команды на «Калугу» я не даю. Последние слова уже не повышенном тоне, чтобы все массы услышали. «Калуга» - это им не «Разъезд» ебашить, там дядьки взрослые и проблемы большие. - Утомили, блять, - на выдохе. – Турбо, пусть этот твой…- щелкает пальцами, - о! Лампа сгоняет мне за сигаретами нормальными, как обычно, он знает, где нужно взять. - Тут это… - Турбо мнется. – Нет его. Послали за ним, еще нет. - А чё у него, мамка, что ли, умерла? – недоумевает Кащей. – Турбо, родной, не расстраивай старика, где Лампа? Валера мнется, стоит молчит, глаза в пол, а морда печальная. Вот прям чует чуйкой, что сейчас весь возраст получит. - Заебись, молодцы, - распаляется Кащей. – А вы хотите, долбоебы, на «Калугу» стрелы забивать. Вот, - тычет Валере в грудь пальцем, - супера за скорлупой доглядеть не могут. Ну, чё молчите? Разминайте ебала, два брата-акробата. Накосячили – щас все возраста еще получат. Валера молча становится, расправляя плечи перед Кащеем. Увернуться нельзя, «сломиться» нельзя, нужно принять наказание. Вахит рядом стоит такой же белый на лице, как и снег первый в ноябре. Разминай не разминай, все равно Кащей вхреначит. Вахиту прилетает аккурат в нос, Валера боковым зрением видит, как он пытается стереть кровь пальцами. Выходит хреново. Кащей особо не прицеливается - Валере прилетает в скулу. После удара место наливается болезненным оловом, и Турбо знает, что фингал будет знатный. - Найти, привести, разговоры будем разговаривать. А вы все, - он обводит пальцем коробку, - тут ждете. Поморозите жопы, может, в следующий раз не отморозитесь от сборов. Пулей, Турбо и Зима, пулей. Турбо берет Зиму под руки, потому что тот все так же пытается растереть на лице кровавую юшку, и ковыляет в проход из дворов. - Сука, - сплёвывает Валера в сторону. Зималетдинову не нужно уточнять кто именно: и Кащей, и Лампа, и ситуация. - Где его теперь искать? – зло спрашивает Турбо. - Дома не будет, сто пудов, - говорит Зима, - у него батя опять вчера буянил. Прочешем дворы, посмотрим. Идут Валера и Вахит вместе: Валера долговязый, широкий, взгляд у него угрожающий. Настроен он весьма злобно: минимум убить, максимум отшить. А ведь Лампа ему перспективным казался. Не то что это были какие-то воровские помыслы, просто паренек был вертлявый. Зима шаркает обувью рядом. Вахит чуть поменьше ростом, не так крепко сложен, но голову на плечах всегда холодной держит. Валеру он понимает, как брата, все-таки столько вместе прошли, улицу, считай, вместе грамоте учат. Они идут вместе, лед под ногами хрустит. Серые панельки одинаковые и жизни у людей внутри тоже одинаковые. Куда не погляди – кругом безработица, пьянки и проблемы. Вахит и Валера ходят уже полчаса, прочесав полрайона. В голову закрадываются всякие мысли: может, в ментовку попал, а никто не знает? Может, случилось чего? Может, Лампе по голове монтажкой пару раз въебали и делов? Лежит пацан где-то в канаве, сколько там того Альберта. Группировки ведь ни на кого не смотрят, когда ответку кидают: скорлупа, супера… - Стой, Турбо, перекурим, - кряхтит Вахит. Валера тормозит у какого-то подъезда рядышком. Вахит смешно скручивается, кряхтит как бабка с радикулитом, руки у него совсем окоченели. - Ой, блять, давай, - отбирает Турбо у него спички. Сам ведь промерз не меньше. Валера, прикурив, наклоняется к Вахиту, чтобы тот тоже затянулся. Боковым зрением Турбо замечает, как широко отворяются двери подъезда, и оттуда довольным котом выскакивает Лампа. Валере хочется протереть пару раз глаза. Альберт застывает в дверном проеме, смотрит на своих старших, а сзади на голову выше маячит Алиса. - Ну, чё застыл? – пихает она его в спину. Золотова еще не успела осмотреться, перебирая в руках сумки. Альберт молчит еще пуще. Стоит, воды в рот набрал, не шевелится. Алиса, наконец, смотрит поверх его головы. Слова тут лишние. Она понимает все сама. Два избитых парня стоят возле лавочки с сигаретой и смотрят лютыми волками на Альберта. Тот, что повыше, говорит негромким басом пару реплик лысому другу. По рукам и ногам пошла прохлада. Алиса соврет, если скажет, что не боится. Боится, еще как. Одно дело с маленьким Лампой кокетничать, другое – встречаться с его старшими. Алиса наслышана про то, на что способны люди, считающие улицу своим домом. - Старшие твои? – наклоняясь, шепчет Альберту. Лампа утвердительно кивает. - Если что, говори, что это я виновата, - произносит тихо. Не доверяет она мягкосердечности и справедливости какого-то из «Универсамовских» суперов. - Ну долго ты там булки мять будешь с бабой своей? – подает голос Турбо. Злой как собака цепная, которая два дня не ела и только по спине палкой получала. – Мне тебя за шкирку тащить на срочняк или сам пойдешь? Вахит немного шикает его, но Валере, уже получившему от Кащея за сущую херотню, хочется мести. - Лампа, шустрей сюда шелести, - торопит его Вахит. Он, в отличие от своего друга, на незнакомку взглядов не жалеет. С ног до головы проходит ее внимательно, не упуская деталей. Алиса скукоживается в темень подъезда. Только глазища синие сверкают. Вахит подмечает ее бледность и сконфуженность, куртку на несколько размеров больше, волосы короткие, но спутанные от завитков. Зиме даже кажется, что в темноте он видит небольшую родинку у Алисы под глазом. - Ну, чё ты встал? – подгоняет его Валера. Во дятел! Но Зима не спорит, просто еще раз смотрит на Золотову внимательно и разворачивается на пятках. - Пацаны, виноват, - начинает Лампа, но Валера его резко берет за шкирку, как провинившегося котенка и тянет на себя. Альберт не дышит, мир сузился до разъяренного Турбо. - С Кащеем объясняться будешь, - шипит он ему в лицо. – А когда Кащей разберется, возраста пусть сами решают, че с тобой делать. Всю дорогу до коробки троица идет молча. Пацаны встречают их злыми взглядами, жопы морозили. Кащею хоть бы хны, он только что из машины вышел. Стоит, курит, всех присутствующих недобрым взглядом окидывает. - Нашлась пропажа, - наигранно радостно восклицает Константин. – Родной, вот скажи, можно без уважительной причины срочняки пропускать? - Нельзя, - ровно отвечает Лампа. - А что мы делаем, когда сборы важные пропускаем? - Навешиваем пиздюли, - снова отзывается Альберт. Ему не страшно. Альберт почти всегда врет себе об этом. - Где нашли? - спрашивает у Турбо и Зимы. - Возле подъезда с бабой какой-то тер, - картавит Зима. Валера не отвечает, стоит, сопит и хмурится. Скорлупа его провинилась, по шапке сегодня настучали. Он уже видит, как заставляет бедного Лампу наматывать десять кругов вокруг стадиона. И Марата тоже неплохо было бы приучить, а то без брата краев не видит. - Лампа, родной, удивил, - вскидывает руки Кащей. - С бабой? Так а чё подружку свою старшему не показывал? Видали, - обращается к пацанам, - че теперь скорлупа творит? На свиданки вместо срочняков бегает. Еще скоро - свадьбы играть начнем. Парни гогочут, но смешного мало. - Та не подруга она мне, - отзывается Альберт. Стоит при всех, мнется как зверь зашуганный. - Я долг пацанский отдал, не мог не отдать. - Долг? - переспрашивает Кащей. Он слегка хмурится. Интересно ему стало. - Ану, рассказывай. Альберту кажется на секунду, что у него перестает биться сердце. Он прекрасно знает, что Алиса боится группировок как огня. Она с Лампой-то расслабиться в общении до конца не может, не может принять, что он с улицы, а тут Кащей расспрашивает. - Ну? - Я шоколадку с магазина спер, а она меня словила. Я ей пообещал, что с бабушкой ей помогу в обмен на то, что она в ментовку не пойдет. - Ну Лампа, ну гусар, получается, - тянет Кащей и лыбится. Только оскал этот какой-то недобрый. - Номерок дамы своей подкинешь? Пообщаемся. Альберт с ужасом понимает, что если Алисой заинтересовался сам Кащей, то дело пахнет керосином.