Телефонный разговор

…знаешь сегодня мне снилось что я наконец вернулся в твой город… Д. Арбенина

Голос был совершенно мне не знаком, в нем не было противных визгливых ноток, которые меня так раздражали последнее время, он был очень мягким и нежным. Может это её мать? Я на всякий случай очень вежливо спросила: — Здравствуйте, можно пригласить Лию? — Это я, Лия. — Да? А почему у тебя такой странный голос? – я ухмыльнулась про себя. — Странный голос? — Не твой. Грустный что ли. Всё ещё дуешься? – продолжала играть я, хотя была злая, как чёрт! Не на неё, нет, в первую очередь на себя. — Не знаю. — Может быть, мне не стоило тебе звонить? — А кто говорит? — С каких пор ты перестала меня узнавать? — Кого узнавать? Голос был моложе Лийкиного, я бы даже сказала, детский! Но я знала, что младшей сестры у неё нет. — Ну ладно, — примирительно сказала я, — послушай, я звоню тебе по делу, – лихорадочно придумывая, какое у меня может быть дело. — Наверное, вы всё–таки ошиблись номером, — настаивала Лия. — Я вас не знаю. — Это я, Диана, Динка, Диана Сергеевна Кулаченко, если хочешь официально! — Ну вот! — Лия вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. — Я не знаю никакую Диану и тем более Диану Сергеевну Кулаченко! Вы с маминой работы? — Простите, — извинилась я и повесила трубку. Если Лийка и придуривалась, то очень талантливо! Раньше я не замечала за ней актёрских способностей! Я не сразу набрала номер снова. Конечно, я просто не туда попала. Мои пальцы не хотели звонить Лийке и набрали не тот номер. А почему они не хотели? Потому что я злилась! Я отыскала на столе пачку паршивых сигарет, оставленных у меня Веткой. Крепких и противных. Из чего их только делают!? Так, нужно срочно придумать, какое у меня может быть дело к Лие! Или почти дело? Да, никакого! Мы посрались ещё месяц назад. Виновата, конечно, была я! Лийка застукала меня в институте за кулисами актового зала, где мы тискались с Маринкой и в отместку мне, стала всюду ходить с рыжей Нинкой с истфака А сегодня мне просто хотелось узнать, дома ли она, и может быть, если повезёт, помириться с ней. А если её нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у подруги. Или в кинотеатре, потому что она тысячу лет там не была. Я позвонила Лие. — Лия? — спросила я. — Нет, Диана Сергеевна, — ответила Лия. — Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете? — 721–40–89. — А у меня Ж 5-23-22! — Ничего общего, — пробормотала я. — Извините, Лия. — Пожалуйста, — сказала она. — Я все равно не занята. — Постараюсь к вам больше не попадать, — пообещала я. — Где–то заклинило. Вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает. — Да, — согласилась Лия, – вероятно, вы, правы! Я положила трубку. Надо подождать. Или просто позвонить по другому номеру. Что–то замкнётся в перепутавшихся линиях на станции и я дозвонюсь. Я набрала Ветку, трубку взяла бабуля и сказала мне, что Ветка уже спит. Я позвонила Лие. Почему-то меня не отпускала эта девочка. — Я вас слушаю, — отозвалась Лия. — Это опять вы, Диана Сергеевна? — Да, — сказала я. — Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте, что я шучу. Я очень тщательно набирала номер, который мне нужен, сама не заметив, я перешла на «вы». — Конечно, конечно, — быстро согласилась Лия. — Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Диана Сергеевна? — Нет, — ответила я. — У вас важное дело к Лие? — Нет, я просто хотела узнать, дома ли она. — Соскучились? — Как вам сказать… — Я понимаю. — Да что вы можете понимать! — отчего-то сердито произнесла я. — Сколько вам лет, Лия? — Тринадцать. А вам? — Мне девятнадцать! Между нами шесть лет разницы, а это огромная пропасть в таком возрасте! — А о чем вы думаете сейчас? – вздохнула Лия. — В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами. — А если бы вам было тринадцать лет, мы могли бы познакомиться и дружить, — сказала Лия. – А вы с Лией подруги? — Да, мы дружим, - я немного споткнулась на слове «дружим». — Гуляли вместе? А какие самые любимые места для прогулок были? — Финский, где сейчас дамбу строят, на Владимирской площади, где памятник Достоевскому и в Петропавловке, знаете, там ещё памятник лысому Петру есть, - перечисляла я. — Лысому Петру? Вы Петра Первого имеете в виду? — Его самого! Смешной памятник такой! — Не знаю. Я сто раз была в Петропавловской крепости и Владимирскую площадь хорошо знаю, но памятника Достоевскому там почему-то не видела. Вы, наверное, шутите. И никакой дамбы на Финском не строят! — Да, ладно, всё это уже не важно!— сказал я. — Почему? — Это давно было. — Когда? Девочке не хотелось вешать трубку. Почему–то она упорно продолжала разговор. — Вы одна дома? — спросила я. — Да. Из соседей уже никого нет. Лёня с ребятами сегодня в рейде по крышам. Мама в ночную смену. Она врач в госпитале. А у меня сегодня свободный вечер. — Ага, — согласилась я. — Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу. — Вы со мной заговорили как с маленьким ребенком! — Нет, что ты, я говорю с тобой как со взрослой. — Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать в семь часов. До свидания. И больше не звоните своей Лие, а то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку. Я повесила трубку. Потом включила телевизор, там снова показывали какую-то политическую хрень, которую не возможно было ни слушать, ни смотреть. Взяла в руки гитару, попробовала подобрать мелодию к стихам, написанным накануне, но ничего не шло. В последний раз я решила позвонить Лие уже часов в одиннадцать, целый час занимала себя всякой ерундой и решила, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу. — Я так и знала, что вы ещё раз позвоните, — сказала Лия, подойдя к телефону. — Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать ещё рано. — Ладно, — согласилась я. — Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите? — Сейчас только восемь, — сказала Лия. — У вас часы отстают, — отозвалась я. — Уже двенадцатый час. Лия засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий. — Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, — объяснила она. — Сейчас февраль, и поэтому рано темнеет. А вам кажется, что уже ночь? — Теперь ваша очередь шутить? — спросила я. — Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врёт. — Почему врёт? — А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не февраль, а май, или июль, например. — Нет, август, — ответила я. И почему–то, будто сама себе не поверила, посмотрела на газету, лежавшую рядом, на тумбочке. «Десятое августа» — было написано под заголовком. Мы помолчали немного, я надеялась, что она сейчас скажет «до свидания». Но она вдруг спросила: — А вы ужинали? — Не помню, — ответила я искренне. — Значит, не голодная. — Нет, не голодная, я вообще мало ем. — А я голодная. — А что, дома есть нечего? — Нечего! — подтвердила Лия. — Хоть шаром покати. Совершенно ничегошеньки нет! — Даже не знаю, как вам помочь, — заволновалась я. — И денег нет? — Есть, но совсем немножко. Что на них купишь? Да и где, всё закрыто! — Да, — согласилась я, — уже закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть? — У вас есть холодильник? — Старый хозяйский «Север». Знаете такой? Я снимаю эту комнату. — Нет, не знаю, у нас никакого нет, да если бы и был, что там хранить? А если найдете что-нибудь в своём холодильнике, что потом? — Потом? Я схвачу такси и привезу вам. А вы спуститесь из подъезда и возьмете. — А вы далеко живете? Я — Загородный проспект, 42, это бывший доходный дом Петровых. — Я на Васильевском, на Вёсельной. — Далеко! Но это вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не подумайте! — Я не помню, что там у меня, — пробормотала я. — Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим. Я прошла на кухню, и провод тянулся за мной, как змея. — Итак, — сказала я, — открываем холодильник. — А вы можете телефон носить с собой? Никогда не слышала о таком. — Конечно, могу. А ваш телефон где стоит? — В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике? — Значит, так… что тут? Яйца, но это совсем не неинтересно. — Яйца? — Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу вам ножки Буша? Нет, они американские и к тому же мороженые. Пока вы их сварите, совсем проголодаетесь, да и невкусные они совсем! И мама придет с работы. Лучше мы возьмем колбасы. Или нет, нашла банку кильки в томате. И ещё есть полбанки майонеза. Вы слышите? — Да, — ответила Лия совсем тихо. — Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно. — Это ещё почему? В самом деле так проголодались? — Нет, вы же знаете. — Что я знаю? — Знаете, — настаивала Лия. Потом помолчала и добавила, — Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра? — Нет, икры сейчас днём с огнём не сыскать, дефицит! — призналась я. — Зато есть филе минтая и мороженая мойва. — Не надо, хватит! — сказала Лия твердо. — Давайте отвлечемся. Я же всё поняла. — Что поняла? — Что вы тоже голодная. А что у вас из окна видно? — Из окна? Дома, церковь. По дороге едет троллейбус, но пассажиров совсем мало, поздно уже. — И вы всё видите? — Вижу, конечно! — Вот вы и врёте! — Нельзя так со старшими разговаривать, — рассердилась я. — Вы не можете видеть троллейбус! — Почему же? Он что, невидимый? – удивилась я. — Нет, он видимый, конечно, только никакой транспорт сейчас по городу не ходит. Да вы вообще из окна не выглядывали! — Почему? Я стою перед самым окном. — А у вас в кухне свет горит? — Конечно, а как же я в темноте в холодильник бы залезла. У меня в нем перегорела лампочка и я ничего бы не увидела. — Вот, видите, я вас уже в который раз поймала. — Лиечка, объясни мне, на чем ты меня поймала. — Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно? — Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли? — Ой–ой–ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли? — Ну, я понимаю, да, где-то в мире всегда идёт война, ну там, на Ближнем Востоке, например, но мы-то тут при чем? — Я не об этом! Кстати, а почему вы ещё не спите? Вам завтра разве не на работу? Вы где работаете? — Я не работаю ещё, я учусь в педагогическом институте. — Снова врёте, студенты работают на оборонительных сооружениях, помогают в больницах. Вот тут я в первый раз заподозрила неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала. — На каких оборонительных сооружениях? — На самых обыкновенных. А многие вообще на фронте! Вы очень странно разговариваете, и всё время врёте! Может быть, вы не врёте о яйцах? — Не вру, — призналась я. — И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам? Что там с вами творится вообще? — Так, я в самом деле не шучу! — почти крикнула Лия. — И вы перестаньте. Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как–то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. — Честное слово, я говорю правду, — заверила я. — Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Электричества нет. И мне одной сидеть, ой, как не хочется. Я все тёплые вещи на себя накутала. И тут же она резко и как–то сердито повторила вопрос: — Вы почему сегодня дома? Не на работах, не на фронте, не в госпитале, не тушите зажигалки на крышах? — На каком я могу быть фронте? В каком госпитале? Какие могут быть зажигалки на крыше в одна тысяча девятьсот девяносто третьем году?! — Вы меня разыгрываете? Голос опять сменил тон, он был недоверчив, он был маленьким, три вершка от пола. И мне тоже стало страшно! Но не за себя, а за маленькую Лию. — Вы почему замолчали? — спросила Лия. — Вы лучше говорите. — Лия, какой сейчас год? – с замиранием сердца спросила я. — Сорок второй, — ответила Лия. И я уже складывала в голове ломтики её слов, сказанных мне в этом телефонном разговоре. Она не знает памятников, ничего не слышала про дамбу. И номер телефона у нее только из пяти цифр и непонятной буквы. И затемнение… Буржуйка… Не ходящий по городу транспорт…Отсутствие еды и мама в госпитале… — Ты не ошибаешься? — уточнила я. — Нет, — стояла на своем Лия. Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она старая женщина, заболела ещё тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война и блокада? — Послушайте, — сказала я спокойно, — не вешайте трубку. Сегодня 10 августа 1993 года. Война кончилась много лет назад. Вы это знаете? — Нет, — сказала Лия. — Теперь знайте. Сейчас двенадцатый час… Ну как вам объяснить? — Ладно, — сказала Лия покорно. — Я тоже знаю, что вы не привезете мне яйца, мойву и консервы Мне надо было догадаться, что никаких ножек Буша, или как вы там сказали, просто не бывает. — Почему? — Потому что война! Блокада! И из Америки продукты нам не возят! Их и раньше-то не возили, а теперь и подавно! – она почти кричала или плакала, я не поняла. — Послушайте… — Вы ещё не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! — Нет, Лия, они нас не победят! Я обещаю вам это! — А вы всё–таки всё выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы всё было хорошо. Пожалуйста! И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла, что вы хотели как лучше. Вы хотели меня успокоить! И я не стала больше спорить. Как объяснить это? Я вдруг вспомнила рассказы моей бабушки, которая маленькой девочкой пережила страшное блокадное время. Вспомнила её рассказ о потерянных карточках, о голоде, холоде и смертях вокруг. — Мы победим фашистов 9 мая 1945 года. — Не может быть! Очень долго ждать. — Слушай, Лия, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем! Даже будет такая медаль — «За взятие Берлина». И жизнь станет хорошей, не сразу, но станет, ты только обязательно мне верь! А ещё мы первые полетим в космос, Юрий Гагарин – первый космонавт планеты. А в 1991 году Ленинграду будет возвращено историческое название Санкт-Петербург! А ещё мы построим атомные электростанции и ледоколы! – я говорила почти скороговоркой, лихорадочно вспоминая исторические факты из школьных уроков истории, специально умалчивая о распаде Советского Союза, и непростых годах жизни сейчас, в начале девяностых, незачем об этом знать сейчас Лие. И тут меня осенило, самое главное, что я могла сказать Лие, я сказала уже тогда, когда она устала слушать то, что полагала хорошей сказкой: — Ты знаешь улицу Гороховую? — Знаю, она недалеко от нашего дома, — сказала Лия. — А её не переименуют? — Нет. Так вот… И я рассказала ей, как моя бабушка во время войны потеряла хлебные карточки, как раз в сорок втором, рассказала, как войти во двор дома под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это февраль сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего, лежат хлебные карточки. — Какой ужас! — сказала Лия. — Я бы этого не пережила. А почему она не достала их сама? Или не попросила взрослых? Она тоже вошла во вкус игры, и где–то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, — мы были вне времени, ближе к её сорок второму году. — Бабушка только после войны вспомнила, где могла обронить карточки, — объяснила я. — Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае, скажешь, что карточки обронила ты. И в этот момент нас разъединили. Лии не было. Что–то затрещало в трубке, женский голос произнес: — Маша, Маша, это ты? Очень плохо слышу! — Вы ошиблись номером, — ответила я. — Извините, — сказал женский голос. И были короткие гудки.