Дорогами глашатаев

Наши дни.

... Открыть глаза было тяжело. Но не тяжелее, чем и просто вздохнуть. Тело было словно сковано, стянуто незримой силой, что, казалось, старательно не давала пошевелиться ни единому мускулу. Хотя, почему эта сила была незримой? Быть может, дело лишь в том, что невозможно наклонить голову так, чтобы увидеть эти оковы? Все так расплывчато… Зрение, мысли, чувства… А время идет. Неумолимо отсчитывает каждый миг проходящей жизни секундная стрелка. Время идет. Жизнь проходит. Мимо. Все мимо. А стянутый невидимыми нитями пленник может только смотреть на запотевшее стекло, находящееся в считанных сантиметрах от его лица, и считать. Считать по секундам время жизни, что с бешеной скоростью пролетает мимо, исчезая в туманной дали небытия. Где он? Кто он такой? Почему мертвенная слабость в его теле так сильна, что оно, вовсе ослабевшее, немеет, готовое стать совсем ничем, рассыпаться пеплом на ветру? Простые вопросы, без подвоха. Но с мутным рассудком ответить на них тяжело. Нет… Даже понять, осознать их полубессознательный мозг не в силах. И все, что он может делать — ждать и отсчитывать мгновение за мгновением, не давая пленнику снова окунуться в бездну из тьмы и безвременья.

***

Сентябрь, 2005 год.

Туманное утро. Легкий ветерок чуть шевелит ветви деревьев, листва крон которых уже порядком окрасилась яркими красками осени и начала опадать. Большой огненно-красный листок сорвался со своей ветки и, словно кружась в диковинном танце, начал плавно опускаться к земле, закончив в итоге свой полет тем, что лег на поверхность одной из оставшихся после ночного дождя луж и еще несколько секунд чинно проплыл по ней, будто корабль какого-то великого путешественника, что открыл "новую землю" и теперь гордо возвращался на родину... Но вот, налетел более сильный порыв ветра, и еще множество листьев отправились в свой последний путь, обнажая ветви вековых деревьев. Единственным звуком, нарушающим нависшую над садом тишину, помимо ветра, был скрип качелей. "Скрип-скрип!" — они как будто плакали об ушедшем лете, когда еще не было таких ливней, что качели начинали ржаветь, когда они были не просто до нелепости ненужным декором, а настоящим детским счастьем... Чуть моросил дождь, от которого становилось еще холоднее, и душу потихоньку начинали омрачать всевозможные печальные мысли.  На качелях, ссутулившись, сидел мальчик лет семи и, уставив свой взор в никуда, время от времени отталкивался от земли ногами в черных осенних ботинках. Казалось бы, зачем этому маленькому человечку гулять в такую погоду? Ведь вот-вот покучнее налетят тучи, и тогда начнется настоящий ливень... Но, видимо, его не пугала перспектива промокнуть и заболеть. Однако... Быть может, дело в том, что мальчик боялся чего-то другого? Чего-то, что для него было намного страшнее промокшей насквозь одежды и больного горла?.. — Пора идти домой... — Тихо произнес он, когда даже теплое пальтишко перестало греть маленькое тельце и воспринималось теперь мальчиком, как что-то лишнее и бесполезное. — Жаль, что я так быстро замерз. До отъезда родителей еще долго. Поколебавшись еще пару минут, он все-таки осторожно слез с качелей и направился в сторону дома. На самом деле, ему сейчас совсем не хотелось возвращаться, но организм требовал тепла и, если можно, покушать. Так что, мальчик принял решение не торчать на холоде, а пойти домой. А что родители... Ну не чужие же они, в конце-то концов! Отец, между прочим, сегодня даже не ворчал на малыша, так что, почему бы и нет? Чем коротать время до того, как родители уедут, лишь чтобы побыть в одиночестве подольше, — лучше сделать что-нибудь важное (на данный момент), чтобы потом, когда матери с отцом не будет дома, можно было со спокойной душой нарушить один из запретов, будучи при этом уверенным, что ни одна живая душа не узнала об этом. Вообще, Боян, а именно так звали этого мальчика, был хорошим ребенком и родительских запретов не нарушал, но на сей раз, даже его ангельскому детскому терпению пришел конец. Ему никогда не разрешали покидать территорию поместья, в котором он жил. Ни разу за все его шесть с хвостиком лет жизни. Даже начальное образование он получал не в школе, как все нормальные дети, а дома, с кучей учителей и заваленный учебниками разной степени "подходимости" ему по возрасту. Несомненно, этот ребенок был одинок. Живя в одном доме лишь с множеством взрослых, и ни разу не встретив кого-то своего возраста, мальчик уж точно не мог назвать себя счастливцем. Из книжек и рассказов тех, кто проводил с ним время, Боян узнал такие понятия, как "дружба" и "друг" (прочие тематические слова он тоже слышал, но больше всего запомнил именно эти). Зная также и значения этих слов, он осознал, что хочет с кем-то дружить. Одному ему было скучно. Хотя, постойте-ка. Одиночество было его вечным спутником, но не всегда приносило только грусть. Быть единственным малышом среди взрослых было скучно и неловко, но быть в полном одиночестве в комнате и, порой, просиживая часами за закрытой дверью, прячась от вездесущих "больших людей", было довольно приятно. Но, как оказалось, только до поры, до времени. Вскоре Боян осознал, что ему уже не просто "хочется" найти друга. Он стал нуждаться в этом. Иначе же, что-то подсказывало, он просто зачахнет. Увянет, будто сорванный цветок. И больше не будет его. Не будет маленького мальчика, и все тут. Посему, юный Цветичанин решился на отчаянный поступок — нарушить один из запретов, и, воспользовавшись случаем, узнать, как же все-таки там — за пределами этого уже порядком надоевшего ему поместья. Может, там, где много людей, Боян наконец сможет найти того или тех, кто дружил бы с ним? А потом, когда мама с папой узнают, — честно расскажет обо всем, что думает и чувствует по этому поводу... А если все-таки ничего не выйдет, и окажется, что мальчик сильно ошибался, имея и выращивая в своей голове мысли об обратном?.. Ну что ж, тогда Боян будет знать, что за границами поместья и вправду, как говорится, ловить нечего, и что родители были правы, держа его здесь... Но пока, следовало просто вернуться домой и побыть там какое-то время. — Отчего же так холодно? — Боян уже в который раз поежился. — Надо было надеть свитер потеплее… Да, уж кем-кем, а эдаким экспертом по специальности «как одеться» мальчик точно не был, ведь подразделял всю свою одежду на «для дома» и «для улицы», и сколько бы ни объясняла ему мать такие простые истины, как «одеваться надо по погоде» — это все было тщетно. Не то, чтобы Боян была модником, нет, просто он подбирал цвет одежды под настроение, которое чаще было плохим, чем хорошим. Так что, плевать, что уместнее было бы надеть теплые красные брюки и желтый свитер, ведь темно-зеленая водолазка и черные джинсы отлично подходят на легкую тоску с нотками тлена и каких-то древних страхов, корни которых проросли глубоко в истории этой семьи… Но вот, мальчик подошел к главному входу в особняк. Он еще постоял несколько секунд в нерешительности, после чего, встав на цыпочки, дабы дотянуться до дверной ручки, располагавшейся непростительно высоко для маленького роста Бояна, открыл дверь. — Итак, Боян, веди себя естественно. Ты же еще не сделал ничего запретного... Мальчик вошел в дом, и дверь громко захлопнулась за ним, заставив его вздрогнуть. "Ну вот, опять я натворил что-то не очень хорошее..." — подумал Боян, оглушенный этим хлопком, готовясь уже выслушать от родителей что-то неприятное по поводу своего поведения. Но вот прошла минута. Две, три... И ничего не последовало. Ни приближающихся шагов, ни ворчания в стиле «Каждый уважающий себя джентльмен должен соблюдать правила этикета; а почему ты этого не делаешь?» Мальчик все стоял у двери и ждал, что вот сейчас подойдет мать. Или отец. А может, оба сразу и будут ругать его за лишний шум. Но нет. За сии несколько минут так никто и не появился. У Бояна на секунду замерло сердце. — А что, если мама с папой давно уже уехали, а я пропустил этот момент, не услышав ничего, потому что думал о своем, и теперь я не смогу спокойно погулять по городу из-за того, что они могут вернуться с минуты на минуту?.. — вслух, но тихо спросил себя он. — Да ну, нет. Не может такого быть. Кажется, они просто слишком сильно заняты и не хотят тратить свое время на то, чтобы в сотый раз меня поучать? Последнее умозаключение придало мальчику уверенности, и он, со спокойствием вздохнув, снял сапожки, после убрав их под скамью, и повесил свое пальтишко на вешалку, добраться до крючка которой Боян смог, лишь встав на табуретку. Шапка точно так же была повешена на крючок, поверх пальто, а шарф юный Цветичанин решил пока не снимать, так как после длительного пребывания на улице ощущение холода никуда не исчезло, и мальчику хотелось попридержать шерстяной кусочек тепла с собой подольше. Проходя мимо большого настенного зеркала, Боян остановился и оглядел себя.  — Здравствуй, tu es magnifique! – она улыбнулся и помахал своему отражению, которое одновременно с ним проделало то же самое. – И чего такого интересного в этом зеркале, что мама по сто раз на дню в него смотрится? Достаточно же и одного. Неинтересно же каждый раз себя разглядывать, наверное.  Мальчик хмыкнул и отошел от зеркала. Просто так идти по длинному и широкому коридору было скучно, и поэтому Боян стал пританцовывать и кружиться, тихонько напевая подобие песни из одного из просмотренных ею фильмов. «Подобие» — потому, что Боян не запомнил половины слов, без которых получилось бы нескладно, и теперь пел мотив самой песни на языке, что придумывал сейчас на ходу. Боян вошел в главный холл особняка, приняв на лицо как можно более серьезное выражение. Этому он научился от матери, которая всегда после хорошей шутки хмурилась, складывала руки на груди и говорила: «Пóлно веселиться, пора бы вернуться к действительно серьезным вещам». А потом начинались разговоры на всякие другие темы, которых шестилетний мальчик, увы, не понимал. Ведь даже если взрослые называют тебя умным и начитанным ребёнком, а перед своими друзьями говорят исключительно «он все понимает, он такой молодец», ничего не изменится, и ты по-прежнему не будешь понимать, что такое «экспериментальный объект *** готов к препарированию» или другие, более сложные слова. Но Бояна ни перед кем не хвалили, так что он сам порой сомневался в своем уме. Но потом забывал и шел заниматься более, на его взгляд, важными делами, чем простыми размышлениями, от которых ни продуктивности, ни пользы решительно нет. … Комната, в которую вошел мальчик, представляла из себя довольно большое помещение без углов (Боян даже называл его «цилиндром»), зато с множеством больших окон, одно из которых отличалось от остальных красивым витражным рисунком. Но главная особенность этого помещения была в другом. Здесь имелась сеть обычных и винтовых лестниц на все четыре этажа, и каждая лестница наверху оканчивалась балконом с последующим коридором, ведущим уже в сами недра дома; так что, находясь посередине комнаты-цилиндра, можно было наблюдать, что же творится на всех балконах. Потолок большого холла был крайне высоким, а само помещение своим диаметром наталкивало на мысль, что это больше зал, чем холл. Тем не менее, каждый житель особняка называл его именно холлом, ведь зал в особняке уже был, и все взрослые называли его «актовым». Но маленький Боян и так имел достаточно собственных забот, чтобы придавать большое значение этой странности «больших» людей, окружающих его. Однако, все же эта комната пробудила в детской памяти не очень приятные эпизоды из жизни, связанные с собственной семьей. Воспоминания были размытыми, но кое-что помнилось все-таки отчетливо. И первым воспоминанием был образ премилой девушки с приятными чертами лица, мягким голосом. То была тётушка маленького Бояна, Барбара. Именно она больше всего времени проводила с мальчиком, учила его быть «настоящим джентельменом». И продолжалось бы это и дольше, если бы два года назад Барбара не слегла с какой-то непонятной болезнью и не «растаяла» за какие-то пару месяцев. Это событие никак не могло уложиться в голове Бояна. Она просто не могла понять, как это так? Тётушка была здорова и весела, и тут такая внезапная смерть…  Действительно, даже мать ничего не объяснила мальчику, будто какая-то тайна была связана со смертью Барбары, и Зарра, мать, боялась проговориться о чем-то. Впрочем, у Бояна никогда не было достаточно тесных и тёплых отношений с родителями: и мать, и отец – оба постоянно были заняты своей работой, наняв для сына множество нянек и учителей.  Как ни странно, но даже смерть тётушки не сблизила мать и сына. Наоборот, пропасть между Заррой и Бояном стала шириться, отец же оставался в стороне, чаще всего не принимая сторону ни одной, ни другого. Зарра стала более нервной и какой-то загадочной. Каждый раз, видя сына, она меньше шутила, говорила при нем исключительно о работе, иногда тихо, но грубо прогоняла Бояна в другую комнату, говоря мальчику, что тот мешает. А последний продолжал лелеять надежду на то, что мать все же «оттает» и станет чаще заводить разговор со своим сыном, а еще лучше, на время перестанет постоянно работать, у нее же вон, какая команда ученых – полон дом, тошно уже от них. Однажды Боян не выдержал, нарушил образ «настоящего джентельмена», расплакался при матери и высказал все, что думал и что хотел. Женщина отреагировала сначала временным молчанием, а потом нахмурилась и стала ругать сына за такую истерику. Под конец ссоры Зарра пихнула Бояна в плечо, и тот, оступившись, не удержался и упал вниз с высокой лестницы, на которой стоял. Тогда-то юный Цветичанин пережил свою первую клиническую смерть. А ведь ему тогда было всего пять лет. Да, этот случай произошел недавно, всего год назад, но для Бояна он почему-то был, как в тумане.  Тряхнув головой, мальчик словно выбросил прочь неприятную мысль. Зачем ему зацикливаться на плохом? Сегодня важный день, надо быть в форме, не расклеиваться из-за какой-то там тоски зеленой, надеяться на лучшее. — Между прочим, Зарра, можно бы и поспешить уже, — таковы были первые слова, которые услышал мальчик, войдя в большой холл. Услышал и успокоился: пришел домой вовремя. «Когда папа торопит маму — это значит, что до их отъезда осталось совсем немного..» Подумалось малышу, и он хихикнул. Его всегда забавляло то, что отец торопит мать, но та все равно до последнего прихорашивается, да еще и над мужем потом смеется. Боян даже стал думать – а не глупо ли это – каждый раз торопить кого-то, зная, что все равно ничего не изменится? Пожав плечами в ответ на свой же вопрос, он продолжил путь к себе в комнату. — Еще раз здравствуйте, отец, — машинально произнес мальчик, намереваясь пройти мимо, но его придержали за руку. Боян обернулся и поднял голову. Его взгляд встретился со взглядом ее его, которому пришлось даже на корточки сесть, чтобы быть с сыном «одного роста». — И куда ты так спешишь на всех парах, юнец? — таков был вопрос последнего. — К себе в комнату... — ответил мальчик, уставив взгляд в пол. Тут стоит сказать, что он ни с кем не могла говорить, смотря в лицо. — А нас с матерью кто провожать будет? Посидеть в комнате успеешь еще – целый день впереди. — В комнате теплее. А дворецкий может прийти и предупредить меня, когда выходить и провожать вас, — Боян улыбнулся, снова пожав плечами. — В этом ты прав. Ну что ж, иди, — мужчина отпустил руку Бояна и встал на ноги.  Бояну, конечно же, не понадобилось ничего повторять дважды. Он очень быстро подбежал к лестнице и уже через каких-то минуты две был на своем третьем этаже. Забежав в свою комнату и закрыв за собой дверь, мальчик сел на пол и, обняв колени, снова погрузился в раздумья. Хоть «главная миссия» под кодовым названием «Уйти за пределы поместья» все еще оставалась невыполненной, он уже был рад тому, что, хотя бы, пришел домой, в долгожданное тепло. С пришедшими раздумьями время словно остановилось, замерло, и остался только Боян, сидящий на полу своей комнаты и задумавший «грандиозный побег на пару часиков»…