Туда, где бушуют грозы

      Повстанческий штаб в глубинах Подземного города затоплен угнетённостью и безнадёгой. Хай Лин сидит на мешках из рогожи, уставившись в мутное стекло, подсвеченное зеленцой от рассеянного сияния флуоресцентных грибов.       Девушка бездумно сгибает и разгибает фаланги пальцев. Жуткий гипноз, принудивший кидаться на подруг кровожадной пираньей, — позади. К ней вернулся контроль, но она по-прежнему чувствует себя запертой. Наглухо. В новой, уродливой и искажённой реальности.       Увидеть бы мир тем же, что и два месяца назад. Без магии, Кондракара и Меридиана. С живой зазнайкой Тарани Кук, у которой они с Ирмой покупали курсовые. С беспечно чирикающей о навязчивых парнях Корнелией, спрятавшейся за пудреницей. Вряд ли бы она познакомилась с Вилл, но то наименьшая из потерь.       Хай Лин по привычке пытается открыть правый глаз. Пальцы касаются скулы и несмело перебираются выше, нащупывая плотно сшитые веки. Вместо округлой выпуклости — углублённая впадина. Чародейская регенерация не панацея, она заживляет раны, но не исцеляет фатальных травм. Мане не воссоздать проткнутый осколком хрусталик и не вырастить кожу на ошпаренных руках.       Девушка была готова на всё, лишь бы расцепить клыки озверевшей темноты, впившейся в глазницу по самый зрительный нерв. Даже на жестяную ложку в качестве хирургического инструмента. Местные целители могли сохранить яблоко, оставив незрячую склеру, но галготам плевать на эстетику. Лекарский барак — перегруженный конвейер по штопанью тел. Особенно теперь, после смерти Альта, погибшего от магического истощения.       В горле застревает ком. Меридиан не отпустит их, даже когда всё закончится. Пожизненное клеймо на разуме, душе и теле.       Какими теперь будут её рисунки? Холсты, наполовину залитые чёрной тушью…       — Вы что, совсем слепые? — наступает на больную мозоль Калеб. — Да как можно было…       Полную негодования речь обрывает лопнувшее терпение Ирмы. Оно взрывается водяным шаром прямо над головой парня. Разгорячённого лидера повстанцев окатывает точно из опрокинутого ведра.       — Остудись-ка, — зло выплёвывает Лэр, не пострадавшая в битве одним лишь чудом, — сначала вы спёрли пистолет, потом устроили магическую мясорубку и, и… Тарани умерла… Заткнись, понятно?!       Гневный голос трясётся, пока не надрывается, выпуская полные горечи всхлипы. Ирма запрокидывает голову, пытаясь закатить обратно непрошеные слёзы.       Понурая Вилл порывается обнять подругу, но болезненно морщится, отдёргивая руку. Обмотанные повязками предплечья нехорошо вздуты и покрыты ржаво-жёлтыми разводами. Хай Лин не хочет знать, что скрывается за перевязью.       Калеб сердито фыркает, утирая с лица воду и откидывая вымоченные пряди. Проморгавшись, парень делает предостерегающий шаг в сторону стражниц, как вдруг останавливается, образумленный недовольным стоном половиц. Повстанец шумно вдыхает, пытаясь вернуть самообладание.       — Я был в Кавигоре, когда вас обчистили, нечего на меня бочку катить. Что до клятого портала… Не только вы потеряли своих, — скрежещет юноша, — или думаете, мы это умышленно?       Хай Лин кривится. Калеб выглядит не угрожающе — жалко. Мокрый и оправдывающийся. Сейчас нет смысла искать правых и виноватых. К тому же… если бы не портал, от их поредевшей пятёрки остались бы одни крылья. Так бы и лежали на ристалище, убитые друг другом на потеху князю.       — Зря вы не дали мне прикончить эту княжескую подстилку, ещё аукнется, — парень снова вздыбливается, демонстрируя ожившие желваки на трёхдневной щетине.       — Корнелию будет судить Кондракар, не ты, — ломаным голосом отзывается Вилл, — как только придут посланники Оракула, мы уйдём. На этом наше сотрудничество — всё.       Калеб сухо хмыкает, отворачиваясь от девушек в сторону треснутого окна. На штаб опускается скорбная тишина. В ней похоронены и плач, и хриплые рыдания, и тысячи непроизнесённых слов.       Хай Лин обхватывает себя за подрагивающие плечи, клоня подбородок вниз.       Кондракарский трибунал. Корни… Её Корни будут судить за предательство. Не поверила бы, не увидь всё лично. Как Корнелия… С князем тьмы.       Девушка до боли надавливает на виски, пытаясь вытеснить воспоминание, которое дерёт наждачкой сердце.       Память как назло подкидывает брошенные невзначай для Корнелии слова.       «Ты западаешь не на тех парней. Тебе нужен кто-то с короной на голове. Знаешь, весь такой манерный, эпатажный, чтоб все на вас прям оглядывались».       Хай Лин думала, что знает лучшую подругу как облупленную. От дурацких привычек до глубоких внутренних трагедий. Но случившееся…       Её Корнелия не могла выбрать Фобоса Эсканора — воплощение зла, названное в честь божества ужаса и страха. Чем вообще может привлечь бездушное существо, сгнившее изнутри? Романтичными прогулками по пыточным? Букетами чёрных роз, которые и не розы вовсе? Он же… старше её лет на десять…       Как? Как? Как?       Хай Лин не понимает.       Что он ей наплёл, на что надавил? Как Корнелия могла повестись?       Фобосу надо отдать должное. Он мастерски запудрил Корнелии мозги, сделав из неё вторую Элион. Другого объяснения быть не может. Это чудище использует и убьёт её, как только возьмёт своё. Жестокие мучители и тираны не способны на чувства. Им нужно только одно — власть.       Почему ничего не заметила? Когда это случилось?       Девушка поджимает губы и стискивает кулаки до выступивших костяшек.       То граффити. Загадочный и печальный незнакомец, к которому в задорном порыве пририсовала клоунский нос. Если бы только восприняла всерьёз, догадалась… Смогла бы образумить, остановить.       Но вместо этого Хай всё чаще отмахивалась, списывая состояния подруги на усталость и стресс. Не придавала значения меланхоличной задумчивости, обесцветившей кокетливые глаза.       Зато он придавал. Каждую грозу ранней осенью. Был рядом, прямо в Хиттерфилде, пока её, Хай Лин, не было.       Нет. Корнелия не могла пропасть во тьме без вести. Та смелая девчонка из детства, которая отбивалась с ней от мальчишек палками, всегда горела за справедливость и преданность своим принципам — по-прежнему там, в повстанческой тюрьме. Заблудившаяся и запутавшаяся. И только Хай Лин под силу её спасти. Казни на Кондракаре ещё можно избежать.       — Хочу поговорить с Корнелией, — заявляет Хай.       Получается неуверенно, себе под нос.       — Думаешь, уже очнулась? — тускло отзывается Вилл с грубо сколоченной скамьи.       — Вот и проверим, я бы тоже послушала, как она докатилась до такого женишка, — сочится ядом Ирма, отклоняясь от стены.       К ним оборачивается Калеб. Парень порывается что-то сказать, но всё внимание перетягивает внезапный вскрик. Вилл скрючивается и заваливается на бок в мучительном приступе мигрени.       Хай Лин и Ирма молниеносно кидаются к девушке и осторожно усаживают её назад, стараясь не касаться повреждённых ожогами предплечий.       — Кондракар, здесь… Фобос — т-тоже… бой, прямо у вход-да в город, — выдирает из себя Вандом.

──────── ※ ────────

      Корнелия тяжело кашляет. Лёгкие забивает спёртый воздух, разящий сыростью и плесенью. Спину неприятно холодит каменная кладка пола. Девушка квёло переворачивается на бок и, оперевшись на руку, приподнимает корпус.       В камере метр на метр умещается она, изъеденные временем — или её предшественником — останки крысы, да наваленная в углу выпревшая солома.       Тронутые коррозией прутья расходятся косым частоколом теней по неровным, покрытым запёкшимися брызгами крови стенам. Дрожащий полумрак то съёживается, то разрастается по прихоти мечущихся в банке светляков, оставленной в узком продоле.       Она в Подземном городе. В зачуханном подвале. В тюрьме.       Выходит, кто-то да выжил…       Кто-то, кто запер её в клетке как какое-то животное.       Вилл, Ирма, Тарани, Хай Лин?       Или Калеб? Скользкий лицемер. Ясно, с чьей подачи выкрали пистолет.       Корнелии мерзко. Точно кто-то залил промеж рёбер натёкшей из помойки жижи. Хочется вывернуться наизнанку, выскоблить из себя стражниц завесы, оппозицию и Кондракар. Оказаться как можно дальше от этого серпентария, где считается нормой подсовывать подделки мёртвых родителей и жестоко эксплуатировать детей.       В тяжело вздымающейся груди становится слишком тесно. Девушка тянется к шее, чтобы ослабить ворот платья. Не помогает. Нарастающее негодование распирает, не умещаясь в границах тела и в пределах тюремной камеры.       И ей предстоит оправдываться перед ними?       Доказывать, что она — не предатель, а стражниц используют как расходный материал? Объяснять, что Сердце Кондракара — никчёмная подделка? Убеждать, что Оракулу под силу изолировать Меридиан, но он предпочитает лезть на рожон из-за уязвлённого эго?       И это после всего, что они сделали?       — Да пошли вы… — шипит Корнелия, хватаясь пальцами за решётку.       Она больше не намерена распинаться, корчить из себя благородную спасительницу и страдать для всех.       Решили, что будет сидеть и дожидаться суда, который закончится её казнью? Не на ту напали.       Девушка заставляет себя подняться на ноги. Ноющее тело кажется неповоротливым и грузным. В голове клубится вязкий туман, как на утро после коктейльной вечеринки.       — Эй! — хриплый после обморока голос содрогает безответную тишину.       Её додумались оставить без охраны?       Узнает, когда погнёт телекинезом решётку и выберется наружу.       Столкнётся ли со стражницами?       Ребристые прутья вонзаются в ладони, пачкая их ржавчиной. Корнелия сосредоточенно хмурится, направляя магический импульс в железо, щедро черпанув взбаламученную гневом ману.       Алая слепящая вспышка. Антураж покачивается и тает в маревом тумане. Девушку оглушает собственный вскрик, летящий по подвалу панической сиреной. Пальцы слабеют, съезжая к основанию решётки. Колени глухо ударяются о пол, но Корнелия не чувствует ничего, кроме другой — заполоняющей до краёв — доводящей до безумия — боли.       Магические потоки прошивают плоть острыми спицами. Каждую вену и каждый капилляр вспарывают вогнанные под кожу лезвия. С такой силой, что хочется разодрать покрытую испариной кожу.       Корнелию сминает в дрожащий от судороги ошмёток. Время теряет ход, и, если бы не мерно чеканящая по камню вода, девушка бы подумала, что прошла вечность.       Адская мука отступает медленно, с тягучей ленцой. Корнелия представляет, как оплавленные артерии со злым шипением остужают редкие капли. Отголоски нестерпимой пытки облизывают затылок, напоминая о пережитом секундой ранее. Страшно даже дышать: вдруг спровоцирует новый приступ?       На сорок второй сорвавшейся капле Корнелия осмеливается разогнуться. Непослушные пальцы кое-как задирают запылённый рукав платья. На тыльной стороне предплечья проступает сизый узор из сплетений вен, точно на руке замерла молния.       Что с ней?       Больше не может колдовать?       Проверять не хочется.       Корнелия подтягивает к груди ослабевшие колени. Попытки бежать чреваты смертью от болевого шока. Злое отчаяние так и подмывает сломать все ногти о ненавистную решётку.       Дура. Даже если бы вышло… куда бы подалась?       Уж точно не на Землю, где тут же прижмёт Кондракар.       Губы трогает горькая усмешка. Во всей Вселенной для неё не найдётся места безопаснее, чем тёмный и холодный, одетый в грозовые облака замок. Только вот… Корнелия наступит себе на хребет, но не пойдёт. Даже если сбежит из треклятого подземелья.       Заявиться к Фобосу по доброй воле — значит предать себя. Поощрить все преступления и злодейства. Стать соучастницей и сторонницей недопустимого жестокосердия. И она готова разбиться вдребезги, лишь бы оказаться с ним, но не на его стороне.       Осунувшееся лицо опечаленно тускнеет. Корнелия знает: он бы ни за что её не бросил. Всему виной дурацкая паника и…       Запоздалое осознание окатывает саднящую душу чистым спиртом.       Три пули.       Насколько серьёзно ранен?       А что, если…       Корнелия зажмуривается что есть силы. Нет-нет-нет. Только не Фобос. Самые ужасные люди на свете не умирают так просто. Живут всем назло. И она готова доказывать это с пеной у рта хоть первому встречному. Лишь бы не засомневаться самой. Не допустить даже мысли, что его невыносимое, зазнавшееся и напыщенное величество…       Пусть его свергнут, лишат магии, обрекут на пожизненное заключение, всё что угодно, но только не…       С каких пор она боится его смерти?       Скрепя трепещущее сердце, девушка прислушивается к внутренним ощущениям. Выловить хотя бы намёк, призрачный отклик, малейший перепад настроений.       На губах расцветает улыбка блаженного облегчения. Чувствует. Осадки княжеской ярости баламутят грудь рябью учащённого пульса.       Он непременно за ней придёт. Всегда приходит. А иначе смерть на трибунале.       На немую мольбу отзывается протяжный стон дверных петель.       Приходится предпринять непомерное усилие, чтобы просто сесть. Корнелия не позволит застать себя врасплох. Никто не увидит её безвыходной истерики.       В гнетущую тишину вторгаются бодрые шаги и ритмичное позвякивание стали. Чем ближе — тем громче отстукивает сердце.       Пришли, чтобы приговорить?       Или так звучит надежда на чудо?       Корнелия сощуривается, пытаясь распознать своего посетителя по длинной, щуплой, растянувшейся по полу тени.       — Хай Лин? — неуверенно спрашивает девушка.       — Обозналась, пташечка наша сдобная, — отзывается задорный голосок, прежде чем по ту сторону прутьев возникает лицо, сочащееся ехидством.       Корнелия в неверии распахивает глаза, осматривая девушку, вольготно притулившуюся к решётке. Нежданная гостья покручивает в руке оторванную мужскую кисть, поигрывая кольцом от связки ключей, надетым на окровавленное запястье.       — Миранда, как ты… — выдыхает Хейл, пытаясь скрыть радость за удивлением.       — Узнала-таки. Я уж решила, у тебя с головой того, — вертит пальцем у виска паучиха, — а то и на ристалище глазища выпучила, и вот, теперь.       Корнелия распахивает рот, чтобы ужалить напускным возмущением, но спасительница оказывается проворнее.       — Ла-адно тебе, я не в обиде, прибереги свои телячьи нежности для князя, — девушка снимает ключи с отгрызённой конечности, небрежно отбрасывая пятерню.       — Где он? — подбирается Корнелия.       — Штурмует город, чтобы спасти одно неуёмное чудище, — с картинной укоризной вздыхает Мира, — или думаешь, это ты всю стражу распугала?       Подначивающая издёвка пролетает мимо цели. Стылый подвал вдруг делается тёплым и радушным. Будь здесь окна, то непременно бы пропустили свет. Не внутрь, наружу. Корнелии кажется, что ей под силу озарить всю гору до самых тёмных и укромных закутков.       «Я развяжу войны, чтобы тебя увидеть. Убью любого, кто до тебя дотронется. Заберу даже с края Вселенной. Найду в следующей жизни и после».       Правда. Всё правда. Насколько же она для него ценна. Как ни для кого другого.       Затянувшееся молчание начинает выглядеть нелепо. От неловкости спасает скрежет отпираемой замочной скважины.       — Княже наказывал передать, что если вздумаешь ерпениться, то он повернёт к горе реку, тут всё затопит, — открывает дверь камеры Миранда, — это я так, на всякий случай.       — Пошли уже, — фыркает Корнелия, пытаясь подняться с пола, но твёрдая опора раскачивается под ногами.       Миранда ныряет девушке под плечо, не позволяя завалиться. Зоркие голубые глаза подозрительно сощуриваются, замечая узор из молнии, обличённый задранным рукавом.       — Только попробуй окочуриться, прежде чем выберемся, — недобро хмурится паучиха, теряя прежнюю весёлость, — так и знай, я полакомлюсь твоим трупом, перед тем как Фобос прикончит меня вдогонку.       — Ты знаешь, что это? — напрягается Корнелия, повисшая на Мире увядающей плетью.       — Я что, по-твоему, зануда? — тянет её к выходу девушка. — Судя по всему, допрыгалась по порталам, проклятие на мою задницу.       Корнелия тяжело сглатывает, вспоминая приступ паники, на который охотно вздыбилась вся мана, прямо перед тем, как её затянуло в нестабильную дыру в завесе.       Похоже, слишком рано радоваться спасению.

──────── ※ ────────

      Внутренние карманы плаща тяготит бомба с дымчатым порохом. Последняя из запасов. Калеб карабкается по скалистой круче, направляясь к чёрному ходу. Осведомлённых о тайном лазе в Подземный город можно пересчитать по пальцам. Сегодня предусмотрительное молчание подарило ему стратегическое преимущество.       Пока снаружи идёт ожесточённое сражение княжеских прихвостней и посланников Кондракара — Калеб подберётся сзади, чиркнет огнивом и метнёт снаряд. Взрыв замешает тирана со слякотной трясиной и наконец-то сдёрнет с меридианского неба занавес из туч.       Главное — успеть. Не потерять время, которое выигрывают стражницы завесы и остатки оппозиции, обороняющие вход в гору изнутри, чтобы не пропустить врагов. Эсканорский выблядок совершил серьёзную ошибку, заявившись к ним на порог.       Что ему нужно?       Избавиться от мятежников? Добить стражниц? Забрать свою сенную девку?       Чхать. Калеб не упустит такого шанса. Память о Ватеке и Яре будет почтена окончанием многолетней войны.       Его друг, боевой товарищ и брат по оружию был подло убит вражеской лазутчицей, затесавшейся в их ряды. Ещё до начала боя. О смерти девочки Калебу сообщили по прибытии в лагерь. Он не смог с ней попрощаться. Не из-за сумасбродной сумятицы, сотен раненых и недобитых врагов. Он просто. Не смог.       Парень натужно рычит, вскарабкиваясь на выступ. Подтягивается и бежит вперёд, без оглядки, изо всех сил. Остановится — придавит камнепадом из ошибок и неправильных решений. Замедлится, и его догонят все, кто умер по его вине.       До выхода из подземного города всего пара вёрст по извилистой пещере, покрытой мерцающей грибницей. Калеба заносит на повороте: плечо больно прикладывает о склон. Очередная развилка. Слева тупик, справа финишная прямая.       Что за…       Парень резко тормозит, точно врезавшись в невидимую стену. Обострившиеся инстинкты натягивают нервы, превращая тело в готовую к выстрелу тетиву. Намётанный взгляд бывалого разведчика сразу подмечает невзрачные детали, таящие опасность.       Всполошённые под пещерными сводами светляки. В нескольких метрах тускнеет придавленная сапогом прожилка грибницы. Темнота за скалистыми рельефами — не миролюбива — нагнетающе зловеща.       Он не один.       Нахлобучившую догадку подтверждает мерно дышащий скос валуна. К камню приникло нечто. Темнота смотрит на него в ответ: уже знает — её заметили.       Реакция мгновенная и ловкая. Калеб отскакивает в сторону, слегка наклоняясь в корпусе. Нога подаётся назад, готовясь к пружинящему рывку для молниеносной атаки. Ладонь крепко сжимает выставленный вперёд кинжал — лежит как влитой, в полной боевой готовности.       Смазанный росчерк, и соперник замирает напротив, зеркаля отточенную годами боевую стойку. Калебу блазнится, что он собрался сражаться со своей тенью.       Парень отшатывается, в неверии всматриваясь в силуэт, краплёный тусклым свечением грибов. Если правдивы байки, что в самых отдалённых и тёмных горных штреках можно встретить души мёртвых — он останется здесь навсегда. По доброй воле.       По-птичьи заострённая фигура, невысокий рост, скошенное каре. Калебу страшно пошевелиться. Если это морок, жестокая иллюзия, дурная насмешка…       Но призрак из прошлого до сих пор перед ним. Чёткий и явный, сбежавший из ночных кошмаров и самых счастливых снов. Между ними всего пара-тройка метров и с десяток минувших лет.       Выроненный кинжал бьётся оземь с жалобным стальным всхлипом.       — Штурм?       Нижняя губа заходится в предательской тряске. К глотке подступает колючий репей.       — Штурм! — срывается с места парень, совсем не боясь напороться на нож.       Секунды сквозь сбитые о стены кулаки, сквозь бесцельные шатания по захолустным улицам, сквозь вылаканное в одиночку пойло на карнизах крыш. И вот, он прижимает её к себе. До хруста в рёбрах.       Девушка застывает в объятиях твёрдым сталагмитом, не сдвигаясь ни на дюйм.       — Прости. Прости меня… Штурм. Я не смог, я… каждый день. Я без тебя…       Скопленные годами слова рвутся наружу, смазываясь в бессвязную ересь. Глаза предательски щиплет, но Калеб тут же утирает их кумпуром, пряча постыдную слабость. Вроде как лидер. Не положено.       Лёгкие судорожно качают воздух, чтобы называть и называть дурацкое прозвище, которое когда-то придумал сам. Захмелевшие руки с жадностью гуляют по поджарым изгибам. Живая. Она живая.       — Таких не знаю, Миранда я, — забытый голос надсекает поджилки. Доводит до дрожи. Режет больнее самой жестокой поножовщины.       — Кто угодно, главное, что ты, — Калеб отникает, чтобы снова увидеть её лицо.       Штурм.       Далёкие и прозрачные черты снова по-задорному бойкие. На светлой коже больше нет покойницкой голубизны, пронизанной чёрными сосудами с паучьим ядом. И только разбежавшиеся с переносицы веснушки остаются как тогда: сотлевшими, почти чёрными.       С груди Калеба сходит оползень. Пленившие сердце силки дают послабление, возвращая желание жить. Не ради войны и чувства долга. Для чего-то ещё.       Штурм не разделяет радости от встречи. Промеж лукавого разреза век — наледь из отчуждённости. Калеб понимает, иного не заслужил.       Сможет ли растопить?       — Я искал тебя там, мёртвую… и так боялся найти. Я знаю, я повёл себя как трусливый ублюдок. Но теперь я рад, что не смог тогда… — «тебя убить» — так и застревает в горле.       Парень снова сковывает Штурм объятием.       — Потому что теперь я могу сказать тебе. Сказать о том, как… как сильно я без тебя не могу.       Признание скомканное, не блещущее красноречием, брошенное в темноту за спиной. Но в нём весь Калеб: душа нараспашку, грабь не хочу.       — Проваливай, я тебя не видела, — отбивает девушка.       — Я ни за что тебя не кину, — с нажимом отвечает повстанец, обхватывая ладонями узкие плечи, — больше никогда.       Штурм стоически молчит. Не заговорит даже под пытками, если не захочет.       Калеб не выдерживает. На глухую оборону обрушивается натиск из шквала вопросов.       — Как ты выжила? Где ты была? Почему не вернулась? — парень встряхивает напарницу, точно надеясь высыпать из неё ответы.       — Отцепись, дурень набитый, ты не понимаешь! — резко отталкивает его девушка.       Пещерные своды подхватывают полный отчаяния протест. Гулкое эхо пробивается к разуму через паводок эмоций.       Что она здесь делает?       Почему именно сейчас… когда Фобос…       Лидер повстанцев делает капитулирующий шаг назад, косясь на тонущий в полутьме валун. Вернувшиеся на лишайник светляки подсвечивают мягким ореолом бликующую золотом макушку. Калеб безошибочно узнаёт. Корнелия.       Страшное понимание вгрызается во внутренности отощавшей крысой. Пробирает кости трескучим морозом. Обрушивается на голову.       Парень переводит тяжёлый взгляд с обезвреженной обмороком предательницы на Штурм, облачённую в чёрную стёганую броню. На месте сердца — фибула в виде пышно цветущей розы с длинным кинжальным стеблем. Наивысший знак княжеского различия. Перед ним третья из лордов.       — Начало доходить-таки, да? — Штурм переступает вбок, пятясь назад, чтобы увеличить дистанцию для манёвра и закрыть собой обзор на узницу.       Плотный пещерный воздух намагничивается от напряжения. Вот-вот посыпятся искры. Калеб не обманывается своим физическим преимуществом: слишком хорошо знает, какова Штурм в деле. Одно неверное слово, один неверный шаг, и… он станет удобрением для грибов.       — Подожди. Я понимаю… он же вынудил тебя, так? Мы со всем разберёмся, чтоб меня, — начинает медленно приближаться Калеб, выставив вперёд обезоруженные руки.       — Фобос взял с меня посмертный должок, ты знаешь, что это значит, — щерится девушка, впериваясь немигающими глазами в каждое несмелое движение.       — Считай, вы в расчёте. Твой долг покрыли все наши, которых он прикончил, — сипит Калеб, давая понять, что по-прежнему считает её своей. Напарниками становятся раз и навсегда. Этого ничем не перечеркнуть.       Штурм саркастически хмыкает, порицательно мотая головой. Смотрит на него как на наивного простака, спустившего все сбережения на шулерскую игру в «напёрстки».       — Он прикончил? Он пошёл на переговоры, а Ватек оказался слишком твердолоб. Жили бы припеваючи в Грозовом пределе, нет, дохнете здесь, как мухи. Я бы замолвила за тебя словечко, устроила бы аудиенцию и всё такое, но ты умудрился запасть на неё, смекаешь?! — восклицает Мира, кивая на сникшую Корнелию.       Калебу становится жарко, широко раздувающиеся ноздри очерчивает гневом. Между ним и княжеским выблядком теперь не просто война. Двойные личные счёты.       — Напомнить тебе, чем заканчиваются наши споры? — игнорирует вбитую Фобосом ложь Калеб. Изумрудные глаза многозначительно останавливаются на зло поджатой линии рта.       — Всё такой же упрямый остолоп, — огрызается на него девушка.       Калеб не отвечает. Подходит вплотную, клоня подбородок на вороную макушку. Чувствует, как девичья грудь вздымается от частого дыхания, будто только что сдюжила против десятка бойцов. Мозолистые пальцы нежно опускаются на хрупкую талию, едва касаясь, чтобы не спровоцировать, не спугнуть.       — Мы уйдём, вместе, — обещает парень, дотрагиваясь губами до ровной полосы пробора.       — Я не переметнусь, — ставит точку девушка.       — Я не прошу тебя никого предавать. Просто выйдем из игры. Хватит с нас Меридиана, — тем же тоном, которым говорил, когда пускал для неё фейерверки из светлячков.       Калеб чувствует, как оттягивает лацканы плаща. Штурм стискивает материю до тихого треска. Приподнимается на мысах, приникая ещё ближе, и обжигает ухо предостерегающим шёпотом:       — Не играй со мной, Калеб, я слышу твоё сердце.       Огрубелая ладонь ложится под острый выступ ключицы. Кожу ошпаривает ненавистная фибула, под которой что-то надрывно стучит, вырываясь к нему навстречу. Ей не всё равно, а значит, у него есть шанс.       — Твоё тоже бьётся, поэтому выбирай: на Землю, хоть куда, без разницы, — прикрывает веки Калеб, собираясь с духом. Рядом со Штурм нет места слабакам. Слабакам вообще нигде нет места.       — От прошлого не сбе… — «жиш-ш-шь» — заканчивает за неё выдернутая из брони брошь, вогнанная прямо в шею.       Девушка распахивает глаза, обезумевши хватаясь за горло. С каждым свистящим вздохом белую шею всё сильнее заливает кровью. Горячей и чёрной. Паучьей. Сегодня сама судьба подкинула ему возможность исправить давнюю ошибку.       Калеб разжимает фибулу — пальцы покрывает перчатка из горячей смоли. Штурм клонит назад, но он не позволяет ей упасть, скрепив кандалы рук на конвульсивно дёргающимся теле. Ватек умирал так же. И теперь Калеб не сомневается в личности убийцы.       Девушка силится что-то сказать, смотрит пронзительно и резко, пока невнятная речь тонет в глухом булькании. Парень оседает вниз вместе с ней, разделяя последние минуты, прежде чем потерять во второй раз.       Такое его кредо. Быть одному. Все близкие мертвы или превращены в чудовищ.       — Знаю, — запоздало отвечает в пустоту то, что от него осталось.       Штурм надсадно сипит, гнётся дугой, пытается вывернуться, чтобы выхватить прикреплённый к портупее кинжал. Но Калеб держит крепко. Больше никогда её не отпустит. Ведь обещал.       Попытки освободиться становятся рваными и вялыми, пока совсем не теряют прыть. Вороная голова безвольно приникает к широкой груди, точно девушка собралась отправиться в безмятежный сон. Лидер повстанцев оправляет короткие пряди, превратившиеся в забавно взъерошившегося ежа. С волевого подбородка срывается несколько капель прямо на опущенные веки.       Калеба на миг перемещает в их полуразрушенный дом. Ему снова пятнадцать, под ногами по-родному скрипят половицы, а одно штопанное одеяло на двоих греет пуще растопленной печки.       И если правдивы байки, что в самых отдалённых и тёмных горных штреках можно встретить души мёртвых — то они навсегда останутся вместе. Потому что по-другому — не вариант.

──────── ※ ────────

      Корнелию бросает то в жар, то в холод. Взмокшие прядки волос неприятно липнут ко лбу. Темнота за закрытыми веками и пещерный мрак попеременно сменяют друг друга, путая беспамятство и реальность. Девушка до боли прикусывает внутреннюю сторону щеки, запрещая себе отключаться. Она должна продолжать ползти.       В колено мучительно впивается каменное крошево, но это ничто по сравнению с горящими венами, прошивающими ватное тело. Наверное, нечто подобное испытывают при наркоманской ломке. Только вот, найдётся ли лекарство против своей же маны?       Нет, если не выберется. Умрёт ещё до кондракарского трибунала. В рассаднике из крыс, плесени и болезней.       Корнелия сжимает зубы до сводящей челюсти. Внутренний голос повторяет одну и ту же мысль, зацикливая её в бесконечную мантру.       Продолжать ползти. Терпеть. Не издавать звуков.       Сгорбившийся над Мирандой Калеб совсем близко.       Как… как позволила себя ранить?       Откуда знают друг друга?       Калеб… плачет?       Вряд ли Корнелия получит ответы на свои вопросы. На Меридиане не принято откровенничать. Да и надо ли? И своих драм с довеском.       Девушка нашаривает увесистый камень, стискивая его в саднящей от царапин ладони. Осторожно продвигается дальше, стараясь слиться с пещерой.       Калеб чётко по цели — сидит, застыв скорбным надгробием над распластавшейся Мирандой.       Ей едва удаётся подняться и удержаться на подрагивающих коленях. От надрывного усилия по хребту сходит волна лихорадочного озноба. Сверху придавливает муторная слабость — вот-вот занырнёт во мрак.       Только не сейчас.       Трясущиеся руки заносят булыжник прямо над опущенной головой.       Раз…       Два…       — Думаешь, я тебя не слышу? — обрывает нервы грубый и сиплый голос.       Повстанец резко оборачивается, хватая за кисть и начиная выворачивать запястье. Зажатая в пальцах надежда обрушивается вниз, обдавая коленную чашечку звенящей и острой болью.       Корнелия взвизгивает, хватаясь за ушибленную ногу. Высокому крику вторит глубокий и надрывный кашель — дохающий Калеб разжимает стальную хватку, точно ужалившись о её кожу.       Пульс простреливает виски. Впрыснутый в кровь адреналин мгновенно приводит в чувства и проясняет разум.       Как могла забыть…       В голове Корнелии беспроигрышная идея, за спиной — расправленные крылья, на губах — злорадная усмешка.       Фобос защитил её, даже не находясь рядом. Княжеское проклятие — её благословение.       Хейл накидывается на Калеба взъярённой бестией, заключая в полные страстной ненависти объятия.       Мятежника выкручивает в приступе удушья. Распахнутый рот скрежещет стеклом, которое расцарапывают гвозди. Калеб запрокидывает голову, закатывая оголтелые глаза.       В живот Корнелии прилетает жёсткий удар локтем. Чёрные своды пещеры вспыхивают тысячами красных звёзд. Повстанец отталкивает девушку, с жадным сипением втягивая воздух. Она наваливается снова. Всем весом, настырно цепляясь и растягивая плащ. Отчаянное противостояние начинает походить на потасовку двух одичавших зверей, впившихся друг другу в глотки.       Лидера повстанцев заваливает набок. Парень перекатывается, протаскивая за собой остервенелую Корнелию. Короткий костяной хруст, и Хейл больше не чувствует фаланг пальцев. Девушка хрипло взрыкивает. Умрёт, но не отпустит.       Сумбурные касания, проигрывающие грубой мужской силе, не дают Калебу и секунды продыха. Разнеженные девичьи руки — хуже туго затянутой висельной петли.       Мятежник пытается лягаться, но слепящая паника только выбивает его из сил. Судорожные рыпания начинают походить на затухающий эпилептический припадок.       Корнелию мутит. Затёкшие мышцы мучительно сводит, отчего снова начинают раскаляться жгуты вен. И когда кажется, что она вот-вот чокнется от боли — Калеб обмякает тяжёлым мешком в сомкнутых руках.       Кончено.       Загнанное дыхание кружит и туманит голову. От близости навалившегося на неё мужлана передёргивает отвращением. Корнелия презрительно кривится, вытягивая придавленное предплечье.       Как вообще могла страдать по этому грязному, неотёсанному бродяге?       Средневековый дикарь, от которого разит потом и подземельем.       Она не может представить себя ни с кем, кроме высокого и статного тирана из мрачного княжества. Только его руки с аккуратными пальцами на тонкой талии; откровенно оглаживающий изгибы грозовой взгляд; лукавая улыбка, спрятанная в залом плеча.       Хочется откинуться на холодный камень, уснуть и проснуться там, где всё хорошо. Рядом с ним. В абсолютной безопасности.       Она на исходе. Сделала от себя всё, что могла.       Маячащий в сознании образ вдруг строго хмурится, смотрит сверху вниз, с прожигающим порицанием.       «А бравад было… И ты намеревалась меня победить? Я ожидал большего от твоих амбиций», — берётся за своё Фобос, насмешливо вскидывая бровь.       «Я бы на тебя посмотрела, мистер мне-всё-подвластно», — вступает в демагогию со своим воображением девушка.       «Значит, как прекословить мне, так спеси через край. А как дело касается твоей же жизни… Да я польщён, Корнелия», — подначивает князь.       «Думаешь, я умру вот так? Да меня скорее раздавит твоим эго», — подбирается Хейл.       Накатившее возмущение помогает поднять измотанное до предела тело. Она ещё слишком многое ему не высказала.       Девушка неуклюже подползает к развалившейся навзничь Миранде, опираясь на здоровую руку. Под ладонью влажно хлюпает что-то маслянисто горячее, натёкшее в чёрную лужу, окаймившую щуплое плечо. Из вытянутой шеи проводницы растёт навершие из стальной розы, загнанной вплоть по самый бутон.       Дело дрянь.       Корнелия ведёт вниз по стёганому рукаву, подбираясь к развёрнутому вверх запястью. Холодное как лёд. Под пальцами оживают пошедшие буграми вены.       Это не пульс.       Девушка отшатывается прочь под тихий утробный стрёкот. Обалделые глаза замирают на идущем по швам наруче. Броня расходится вместе со слоями кожи, под которой оголяется мускулистая, покрытая жёстким ворсом лапища.       Миранда сожрёт её, чтобы выжить.       Набросится из темноты.       Ей не сбежать. Слишком слаба. Беспомощна.       Корнелия обмирает, накренившись назад в неудобной позе. Руки и ноги — поникшие на морозе лозы, которые отказываются ползти дальше.       — П-пташ-шка… ты здесь? — обдаёт мурашками шипящий голос.       Истекающая кровью паучиха трансформировалась не полностью: прежний облик искажён удлинившимися до пояса волосами да огромной рукой, неестественно переходящей в узкий плечевой пояс.       — Фобос ж-ждёт, придётся самой, — силится приподняться Миранда, но её снова примагничивает к полу.       Корнелия колеблется. Откликнется — рискует быть съеденной, затаится — придётся брести наугад. Она не знает маршрута, а в таком состоянии каждый неверно выбранный поворот рискует оказаться последним. Кто знает, что могут прятать подземные лабиринты?       — Как мне выйти? — несмело подаётся ближе Хейл, прикидывая дистанцию, на которой Миранда не сможет её достать.       Паучиха вяло поворачивает голову. Посеревшее лицо потеряло округлость, иссохло и стало впалым, точно завялилось изнутри. Затянутые лазурной пеленой глаза без бисерин зрачков не выглядят слепыми. Всевидящий взгляд отражает темноту лучше, чем фликеры на зимней куртке Лилиан.       — Прямо, недалеко. Только не удумай никуда… свернуть, — проскребается наставление из серпообразного рта, разорвавшего щёки до обветренных мостиков из кожи.       — Как же ты и так… — не выдерживает Корнелия, не веря в такое нелепое поражение. Когда-то эта «хилячка» играючи убила двух коренастых лурденов прямо у неё на глазах.       — Лорды ошибаются только один раз, милая, — отбивает Миранда, скрывая бликующие покойницким светом фонари за широкими веками.       Корнелия коротко кивает, подаваясь в сторону ближайшей стены. Умудриться бы встать.       Распрямить ноги удаётся только с третьей попытки. Хейл шумно выдыхает, тяжело облокачиваясь на скалу. Во рту стоит солёно-кислый привкус подступившей дурноты. Растревоженное тело возмущается гудящей болью, а подскочившее давление натягивает вены в упругие жгуты.       — Пташка, не откажешь в услуге? Подружки ведь, — вдруг просыпается паучиха.       — Смотря что за услуга, — подозрительно хмурится Корнелия, пытаясь отдышаться.       — Раз уж он меня за это не убьёт… Как будешь в замке, загляни в розарий. Поговори с ними… тебе — ответят, — проглатывая окончания, выдавливает девушка.       — С ними — с розами? Зачем? — не понимает странной просьбы Хейл.       Но Миранда больше не отвечает.       Корнелия оглядывается, чтобы запечатлеть в памяти жуткую и странную девчонку, которую так внезапно забрал Меридиан.

──────── ※ ────────

      Проклятый тоннель — бесконечное испытание для силы воли. Каменные своды, изъеденные проплешинами редеющей грибницы, ведут не к свету — в темноту.       С каждым шагом становится сложнее и сложнее. Истрёпанное платье с порванным подолом неприятно липнет к мокрой насквозь спине. Магическая лихорадка усиливается, заставляя Корнелию поверить, что она приближается к сердцу дремлющего под землёй вулкана. И даже загулявший по пещере сквозняк не остужает, а раздувает тлеющие жилы.       Заплетающиеся ноги спотыкаются о булыжник. Девушка валится на пол, с ужасом понимая: больше не сможет встать. Нестерпимо хочется заплакать. Корнелия чувствует себя выжатой тряпкой, которую прицепили к автомобилю и повозили по магистрали.       Хейл прикладывает пульсирующую голову к влажной от мороси стене. Сплетение вен и сосудов выжигает затылок с такой силой, что больно думать. Приступ накатывает и достигает апогея, но сил не хватает даже на стон.       Отдать всё, чтобы выбраться из собственного тела. Куда угодно, но здорово бы наверх, к родителям. Только вот сможет ли взлететь с таким-то грузом? В ней и зло, и чужие смерти. В ней — Меридиан.       Избавление снисходит внезапно, в самый тёмный час без надежд на рассвет. Корнелию возносит над землёй, отбирая у промозглой и мрачной пещеры. Её, такую грязную, обезвоженную и потасканную, что в пору сажать в комнату страха — пугать людей, — беззаветно пристраивают к груди.       В маревой полоске промеж приоткрытых век проступает полупрозрачный, окаймлённый тьмой образ. Сосредоточенный лик спасителя с белоснежными волосами, которые поначалу кажутся нимбом, — серьёзен и строг. Корнелия приняла бы его за ангела, но девушка не обманывается. Высокомерная холодность, угнетающая волю, совсем не похожа на благодать. К тому же, сдалась она им, ангелам.       — Ты моя смерть? — в полубреду, едва размыкая пересохшие губы.       — Тот, с кем ты её встретишь, — окутывает голос, — спи, Корнелия.       До лба, стянутого пропитанной испариной пылью, дотрагивается ледяная ладонь, которая забирает мучения воспалённого разума. Перед тем как соскользнуть с кромки сознания, Корнелия подмечает: темнота бывает разная. Реальная и жуткая, терзающе-тревожная и целебно-убаюкивающая — та, в которую падает сейчас.

──────── ※ ────────

      Чудотворные источники источают магическое мерцание, точно под толщей лазури затонула умирающая звезда. Сияющие переливы затевают гипнотическую игру света и тени на сводах укромного грота.       То не замшелые пещеры подземного города, разящие спёртым духом и отсыревшей известью. Здесь витает и нисходит благодать, как в древних величавых храмах, к которым стягиваются паломники. Заветную безмятежность осмеливается нарушать лишь тихий плеск подводных течений.       На врезанной в скалу скамье, на две трети утопленной в нерукотворной купели — блаженствует меридианский государь. Потоки магии приятно обволакивают нагое тело, облачённое лишь в тонкий сатиновый халат. Изысканная чёрная ткань намокла и потяжелела, очертив каждый изгиб точёной, но не вычурной мускулатуры.       Фобос откидывает голову назад, чувствуя, как по кадыку скатывается прохладная капля. Отступает дурманная слабость, а поднятая внутри буря стихает до довольного мурлыкающего рокота.       Корнелия в замке.       Заслуженный покой.       Череда минувших дней была по истине изнурительна. Фобос добился своего, пусть и щедро расплатившись.       Серебристые брови вдумчиво сходятся на переносице, выявляя намётки морщин, пока князь перебирает в голове учинённые последствия.       Кондракарские посланники проредили армию Седрика на треть элитных бойцов. Портал оставил в распоряжении у Асмодея лишь негодных для сотворения чар выучей. Паучий бестиарий лишился всего выводка, вместе с третьей из его лордов.       Он потерял своё ценное приобретение так же неожиданно, как и приобрёл во время вылазки в леса за арахнидским матриархом. Тварь должна была пополнить макабрическую коллекцию первых шепчущих, но местное отребье сорвало весь умысел, умертвив паучью матерь.       Найденная при смерти девчонка стала не просто удачным магическим экспериментом, но и прониклась к опальному принцу крайней преданностью за спасение. Когда-то общество Миранды скрасило годы княжеского становления. Бывшая простолюдинка как никто другой умела доводить его нерадивую мать докучливыми проделками.       Что ж. Её служба окончена. Его лорды — не ошибаются.       Быть может, Фобосу было бы даже жаль, но тёмные руны уже давно выкорчевали все слабости. А посему князя не сокрушает настигшая Миранду участь. Он озабочен лишь тем, на чьё попечение теперь оставить взбалмошную сестрицу.       Если Элион начнёт прекословить, Фобос сможет подавить возросшую мощь паскудной девчонки, только заручившись расположением Корнелии. Однако государь не тешит себя иллюзиями: упрямая бестия скорее вызовется вычищать хугонговские загоны, нежели поможет ему извести дражайшую подругу.       Фобос раскрывает глаза, возвращаясь из чертогов разума. Плетение интриг подождёт. А сейчас он в полной мере насладится своей победой. Своей Корнелией.       Мужчина опускает голову, обращая взор на беспамятную девушку, покоящуюся в плену объятий.       По прибытии в замок Фобос самолично занялся врачеванием травм, не подпустив к ней дворцовых лекарей.       Найденные ссадины, гематомы, переломанные пальцы… — преступление против власти — брошенный лично ему вызов. Горе всем причастным, если те по-прежнему живы. Участь кавигорских пленных станет их сокровенной мечтой после его возмездия.       — Причинять тебе боль могу только я, — изрекает князь, проводя ладонью по золоту волос, размётанному по воде лучами восходящего за озером солнца.       Чарующе обольстительна.       Податливое тело раскрепощённо лежит у него на коленях, опираясь на ноги бёдрами и притулив затылок в изгибе локтя. Молочный шёлк с телесным подтоном безропотно льнёт к достоинствам неопороченной юности. Манящие формы возвышаются над ровной гладью, так и приглашая коснуться.       Фобос сухо сглатывает.       Какова будет в корсете?       Никакой прислуги.       Роспуск шнуровки — исключительно его прерогатива.       Умиротворённое лицо нисколько не оскорблено возмутительно-пристальным вниманием. Застыло в редком для Корнелии выражении покорности.       Уголок губ трогает блудливая ухмылка. Он мог бы воспользоваться положением и своим правом. Сиё непотребство засвидетельствуют лишь стены безмолвного грота.       — Моя, — князь почти жадно охватывает точёный подбородок, представляя зардевшуюся Корнелию, смущённую близостью мокрых тел.       Ему ничего не стоит вывести её из магической комы.       Насколько же велик соблазн.       Фобос досадливо прицокивает, отнимая руку и осекая праздное намерение. Подобная блажь чревата фатальным исходом. Нестабильная мана мгновенно среагирует на силу связи, начиная необратимую энтропию.       Корнелия едва не погибла, направляясь к нему навстречу. Если бы не слабость после ранения и магия, затраченная на затворение кондракарских порталов, отклик оказался бы в разы сильнее. Он бы пришёл не за Корнелией — за ещё не остывшим телом.       Взор затмевает хладный лик, покрытый тёмной траурной вуалью. Нетленная златовласая нимфа, покоящаяся под куполом зачарованного хрусталя на мраморном постаменте, увитым терниями чёрных роз.       Видение настолько явное, что под кожей начинает гулять замогильный холод. Лицо колдуна рассекают зловещие тени, отброшенные полыхнувшими рунами. Фобос сжимает кулаки до вогнанных когтей, ощущая, как во всём теле оживают жилы.       Он никогда не даст Корнелии позволения себя покинуть.       Наваждение быстро иссякает. Его разгоняет присвоенная им весна, забывшаяся летаргическим сном в колыбели рук.       Мужчина поддевает маленькое запястье. Ладонь смыкается на безвольной кисти и трогается дальше, пока большой палец оглаживает узор из проступивших вен. Бледнеет. Магический источник загасил амплитудные колебания маны, но для полной стабилизации потребуется несколько дней.       Князь шумно втягивает ноздрями воздух, буравя девушку полным укоризны взглядом. С кокетливого плеча дразняще соскользнуло кружево бретели. Умудряется испытывать его терпение, даже не прикладывая к тому ни малейшего усилия.       Она нужна прямо сейчас.       Посланники Кондракара, узревшие его могущество во время сражения под горой, — несомненно доложились арбитру над Вселенной. Теперь оракул может рассчитать ударные силы и пойти в наступление на замок. Но с магией связи претенциозное нападение потерпит сокрушительный провал.       Фобос ловит себя на том, что соединяет созвездия из родинок на девичьей коже: от плечевой ямки до разлёта ключиц. Искушённый интригами ум уличён в нечестности. За потребностью в её присутствии стоит не вторжение супостатов — вожделение промеж бёдер.       Потемневший взгляд задерживается на контурах затвердевших сосков. Влажная ладонь ложится на широкий вырез, суженный ближе к поясу. Князь отодвигает расшитую серебряными нитями кайму пеньюара, оголяя благородно-бледную грудь.       В паху всё сильнее стягивается маетное напряжение. Отвердевший член приятно упирается в желанное им тело. Желанное настолько, что князю претят даже самые искушённые в ласках наложницы. К ним же — невинные девы из аристократических родов.       Пальцы обводят аккуратный ореол вокруг съёжившегося бутона, оттенком темнее приоткрытых губ. Так бы и впился, сомкнув клыки на нижней в наказание за строптивость. Но сегодня Корнелия не проявит свой вздорный нрав — позволит ему полную свободу воли.       Его обречённая, бедовая и сломленная.       Изумительно прекрасная.       Лишь его.       До сдавленных свистящих вдохов, истомно закатанных глаз и сомкнутых зубов.       Фобос бережно сминает податливое полушарие, безупречно подходящее под ладонь. Хищный порыв оставить россыпь из багрово-янтарных опалов на мягкой плоти — оседает внизу живота, распаляя ещё сильнее. Пальцы разжимаются и сдавливают грудь снова, пропуская промеж фаланг вздёрнутый сосок.       По кремовой коже без изъянов — рассыпаются мурашки. Фобос самодовольно хмыкает. Нравится.       Слуху блазнится жалобливо просящий стон. Перед внутренним взором вырисовывается сцена из разделённого на двоих сна. Он на троне и разморённая Корнелия — на нём. Жалобливо просяще. Именно так звучала изумительная реакция на его ласки.       Сколько ещё намерена противиться? Сама же знает: он непременно её возьмёт.       Князь ослабляет тканевый пояс, распуская борта халата. Сатин вздымается тягучими волнами, оседая на скамью растёкшимися чернилами. Кобальтовая ткань контрастирует с намётками пресса, переливающегося перламутром под водяной каймой.       Рука опускается на скос чуть согнутого колена и ведёт выше, безропотно задирая полы пеньюара. Набрякший от влаги шёлк драпируется в небрежную сборку, обрамляя границу выступающей из воды талии.       Фобоса прошибает волна жара от низа живота до пересохшего горла. Невесомая преграда одеяний, возбраняющая соприкосновение кожи с кожей — низвергнута с крахом уничтоженных империй.       Корнелия.       Венец его пороков.       Обнажённые длинные ноги, которые никогда не падут перед ним ниц, тянутся атласными лентами, перетекая в изящные песочные часы. Князь смотрит на сияющие в приглушённой лазури изгибы, прикусив губу, с одержимой завороженностью.       Ни одна из меридианских особ не может похвастаться таким разнеженным, ухоженным телом, вне сомнений, достойным быть увековеченной скульптурой.       Ладонь мажет по изнанке подтянутых мышц, подбираясь к белому треугольнику лобка. Фобос настойчиво надавливает на горячее межножье и раскрывает Корнелию на свою милость.       — Какой из меня государь, если я не озабочусь удовлетворением потребностей своих поданных? — теснит девушку ближе колдун.       Возбуждённая плоть дёргается от сладкой судороги. Прилившая кровь проявляет набухшую на основании вену. Князь глухо стонет, делая поступательное движение тазом, проскальзывая членом по внешней стороне бедра. Соблазн проникнуть во влажную тугую узость — затягивает внутренности в раскалённые узлы.       Мокрые пальцы проводят вдоль розовой ложбинки и замирают наверху, обводя едва выступающий бугорок. Указательный и средний проскальзывают вовнутрь, погружаясь в пухлые складки. Такая влажная. Отзывчиво горячая. Искушающая неприличием.       — Ведь тоже хочешь, — почти шипит князь, точно его прижигает огненным тавро.       Фобос перебирает девственный бархат. Бережно пережимая, томно потягивая и теребя. То разгоняясь, то плавно-тягуче, дразняще-неспешно. Чередуя мажущий нажим и едва уловимые, пытливые касания.       Нездоровая белизна на девичьих щеках тушуется рдеющим румянцем. Корнелия становится истомно топкой, обволакивающей, источающей медово-вязкую негу.       Вытеснившие радужку зрачки, искрящиеся распутством, неотрывно следят, как увенчанный кольцом перст медленно входит в лоно. С поразительной лёгкостью раздвигая эластично сжатые стенки. До вымазанных в Корнелии костяшек.       Он ласкает её, но получает ни с чем несравнимое удовольствие сам. От абсолютного, безраздельного обладания.       Пространство разрезают звонкие и ритмичные всплески магических вод. Пальцы проникают в девушку на всю длину. Один, два, трое разом. Сходясь и расходясь, размазывая порочные соки. И Фобос готов отдать полцарства, чтобы сорвать с девичьих уст разморённые, граничащие с мольбой стоны, и смутно-невнятное: «мой князь».       Он останавливается, только ощутив онемелое покалывание в запястье. Воздух вокруг густой, тяжёлый, как и дыхание, дыбящее плечи.       Нестерпимое влечение на грани удовольствия и муки, не остудить даже свежей прохладе источника. Перевозбуждённый член болезненно пульсирует, требуя тесных объятий невинного нутра и немедленной разрядки.       — Иди ко мне, — прочистив горло, облизывает пересохшие губы Фобос, приподнимая Корнелию под лопатки.       Князь отстраняется от каменной скамьи, чтобы завести за себя худые ноги. Ладони собственнически оглаживают поникшие плечи, спуская ткани пеньюара в шёлковую полоску на впалом животе.       Кольцо рук смыкается на пояснице, позволяя слегка отклониться безвольному стану. Фобос подаётся к сидящей на нём Корнелии и приникает губами к гордой шее. Острый язык проводит блестящую полосу до мочки, украшенной блестящим пусетом.       — Не возьму, пока как следует не попросишь, — вкрадчиво нашёптывает князь в ушную раковину.       Прогал между телами обдаёт пустотой и холодом. Миг, и пышущее жаром объятие властно вжимает в алебастровый торс наливные полушария груди.       Контраст обжигает. Кружит голову. Корнелия с ним, непозволительно близко, вопреки всем дворцовым приличиям, но Фобосу всё равно безбожно мало. Всегда будет мало. Его единственная слабость, которую в пору приковать и запереть в княжеских покоях, сокрыв от посторонних глаз.       — Ты позволяешь себе немыслимое упущение, моя падшая стражница, — отзывается колдун на полуявное от летаргического сна дыхание, касающееся выступа ключицы.       Алчные прикосновения гуляют по женственной фигуре, пока не останавливаются на упругих ягодицах, сжимая их до проступивших полос. Требовательный рывок и раскрытая Корнелия почти касается готового к соитию паха.       — Придворные леди выгрызли бы глотки за твоё место, — похотливо сверкает глазами князь, поднимая кисть девушки и проводя холёной ладонью по блестящей от выступившей смазки головке.       Фобос помогает неискушённым в плотских утехах пальцам обхватить призывно стоящий член. Увенчанная перстами пятерня смыкается поверх тыльной стороны ладони и ведёт вниз по всей длине. До крепкого основания, переходящего в упруго обтянутую кожей мошонку. Князь надавливает сильнее, отчего на конце набрякает новая прозрачная капля.       Руки перемещаются выше, скрывая навершие за крайней плотью. Фобос толкается в тёплый кулак и задаёт медленный и амплитудный темп, запрокидывая в блаженстве голову.       Атлетичную спину вытягивает от экстатических разрядов тока. Внизу живота проступают вены, бегущие по кайме пахового треугольника. Будоражащее напряжение накатывает волнами сладкой неги, заставляя желать большего с каждым новым приливом. Придерживающее спину Корнелии предплечье налегает, чтобы зажать сильнее, оставить свой оттиск, заклеймить.       Фобос самозабвенно приникает к уголку пухлых губ. Целует развязано и влажно, пускай безответно, главное — её. Строптивую и склочную, упрямую и надменную, точно сотворённую специально для него.       — Уже предвкушаю, что ты мне за это устроишь… Если узнаешь, — прерывисто рокочет князь, мешая низкий тембр с лукавой ехидцей.       Вопреки своим предпочтениям растягивать удовольствие до съехавших на пол простыней, осипшего от стонов голоса и терпкого аромата разврата в предрассветных сумерках — Фобос не может противиться захлёстывающему экстазу, возносящему его на пик.       Подступающая пульсация размыкает сплетение рук. Налитый возбуждением член кренится, упираясь в нежную кожу чуть выше ямки пупка. Заострённый клык до боли закусывает край рта, а глаза закатываются за веки отправляясь в далёкий космос.       Когтистые пальцы впиваются в лилейные бёдра, пока Фобос густо и протяжно кончает, изливаясь на впалый живот.       Благоговейный мандраж прошивает от пальцев стоп до кончиков ушей. С плотно поджатых губ вырывается протяжный выдох, выкачивающий до дна лёгкие. Мужчина расслабленно откидывается на спинку скамьи, утягивая за собой безвольно обмякшую девушку.       — Я слишком долго тебя ждал, — тяжело дышит князь, подразумевая далеко не минувшие дни, недели или даже месяцы.       Настанет час, и он пропадёт, уединившись с ней в покоях, халатно делегировав свои обязанности. А ныне… Фобос располагает Корнелию на руках, стирая своё семя шёлковой полосой пеньюара, опоясывающей тонкую талию.       Тёмная цитадель уже подготовлена к тому, чтобы принять новую обитательницу. Сотканные им намедни чары не позволят Корнелии отыскать Элион при всём желании. Ей же, неуёмной, во благо. Лучше его дивная будет зацелована им, нежели огнём, который клеймил ожогами всю свиту, входящей в зенит принцессы.       Отягощённый вдумчивыми размышлении взгляд воодушевлённо распахивается, останавливаясь на Корнелии. Высокомерное лицо озаряет крайней степенью довольства. Его изощрённый гений нашёл способ взять под контроль медленно, но верно трогающуюся умом сестрицу.       — Тебе это не понравится, но разве мне нужно дозволение? — коварно оскабливается Фобос, поднимаясь из купели, прижимая к груди решение всех своих проблем.