Одинокий путь подобен смерти

Майрон с крайне сосредоточенным выражением лица осматривал меч. Навершие в виде головы орла из серебра, золотая гарда, слова на языке детей Эру, вырезанные на черенке, стальной клинок. Меч выглядел как новый, может, это правда, но после того ужаса, что пережил мир, только меч остался прежним. Ни единого скола, он идеален. Что нельзя было сказать о владельце меча. Майрон даже не смотрел на него. От этого лица его уже воротило, лучше молотом его размозжить – всяко лучше будет. — Отвратительно. — Я думал, ты скажешь: «какая тонкая работа, красиво, но без излишнего пафоса, чувствуется рука мастера». Разве нет? – удивился Эонвэ. — Нет. Майрон говорил коротко, будто отчеканивая слова. С чего бы ему хвалить тех, кто разрушил его дом? Пусть даже косвенно. У светлых всегда так – что ни искусство, то повод вырвать себе глаза. Как же Майрон ненавидел этот бессмысленный блеск и желание выслужиться, но особенно сильно он ненавидел святую уверенность светлых в том, что они единственные правы, даже не допуская возможности того, что Мелькор всë же имеет право на свои идеи и суждения. Хотя больше это не имеет значения. Глашатай Манвэ пожал плечами. — Его делал Аулэ специально для меня. Ах, Аулэ сделал. Это многое объясняет. Он уже давно перестал делать что-то уникальное и осмысленное, просто угождая большинству и их представлении о том, что красиво. Только вот одной красоты мало. — В таком случае, больше он не самый искусный кузнец. Он выковал для тебя стандартный меч, просто навершие имеет вид головы орла, – тёмный майа откинулся на спинку стула. – Он ведь даже не старался, это даже не орёл, а коршун. — Значит, лучшим кузнецом Амана скоро станешь ты. Майрон так грозно посмотрел на бывшего лучшего друга исподлобья, со всей ненавистью, на которую он был способен, что Эонвэ отвёл взгляд. Он предпочёл вообще не смотреть в сторону майа. — Конечно, – улыбнулся Майрон. Дрожащая, нервная и ядовитая улыбка появилась на его лице. Эонвэ на мгновение побледнел, и испуганно нахмурил брови. Пусть боится, ему полезно. — Ты так взглянул на меня… знаешь, иногда я сомневаюсь в твоих намерениях. Мне и правда стоит самостоятельно сопроводить тебя в Валинор. — Ноги вы мне оставили целыми. Могу и сам. — Я не о том. И ты прекрасно меня понимаешь. Майрон пожал плечами, приняв самый невинный вид. — Я же просто пошутил. И он снова обворожительно улыбнулся, заставив Эонвэ снова отвести взгляд, но от смущения. У него ещё хватает совести. Просто поразительно. — Ты изменился. Ты ведь не всегда был таким язвительным. Майрон сделал над собой усилие, чтобы не издать нервный смешок. Как это обыденно – провести айну через душевные страдания, а потом удивляться, что он озлобился. — Всегда, ты либо забыл, либо был слишком глуп, чтобы заметить. Эонвэ растерянно кивнул, смотря на карту Средиземья. Лишь бы не смотреть в глаза тëмного майа. — Но у меня ещё много работы. — Ах, как не вовремя я вылез подышать носиком. Майрон сидел на простом резном стуле словно владыка Арды, и Эонвэ готов был поклясться, что майа его обманывает. Но он отрёкся от тьмы, раскаялся во всех своих проступках и молит его о прощении. Но Моргот! Это проклятье Арды научило его лучшего друга всему плохому, что есть в мире. Эонвэ искренне рад тому, что враг мира скоро поплатится за все свои злодеяния, но Майрон… Эонвэ тяжело вздохнул. — Скоро тебя отучат от этой гадости, Саурон, и ты снова станешь обычным майа. Он тут же взглянул на Майрона, который язвительно улыбнулся, как будто придумал дьявольски хорошую шутку, от которой у глашатая уши покраснеют. Обычным майа. Лучше умереть, чем потеряться и стать лишь пустым звуком, зато соответствующим чужим ожиданиям. — А что, ты сам учить будешь? Руки уже чешутся? Или нечто другое. — Майрон! – воскликнул Эонвэ, покраснев от возмущения, – как тебе не стыдно думать о таком? Уголок губ дëрнулся, лицо Майрона стало непроницаемым. — Но я ведь ничего не сказал. Эонвэ, нахмурив лоб, недовольно покачал головой и закатил глаза. — Подожди здесь. — Нет, сейчас всё брошу и пойду домой. Майрон демонстративно потряс кандалами и выжидающе взглянул на глашатая Манвэ. В его взгляде было столько усталости – оно и не удивительно. С поражения Моргота прошло совсем немного времени, достаточно, чтобы начать восстанавливать Арду после его тирании. И в этот момент появился Майрон – весь в пыли и запёкшейся крови, он, покрытый ранами и ссадинами появился из неоткуда. Ткань превратилась в лохмотья, некогда сверкающий стальной доспех помялся и покрылся следами боя. Тогда он смотрел на Эонвэ со всей ненавистью, на которую только был способен майа, кажется, сам Моргот не способен ненавидеть кого-то настолько сильно. Однако, он попытался напасть на глашатая – и эта дуэль была коротка. Выдохшийся и побитый майа, который еле держится на ногах против великого воина Валинора, не ведающий жалости к врагам. Исход был очевиден и совсем скоро Майрон, весь в слезах, на коленях умолял Эонвэ о прощении и милосердии. Его охрипший голос то и дело пропадал, а он всё говорил, слёзы катились по щекам омывая его лицо. А Эонвэ стоял, выпрямившись, как скала, он свысока взирал на жалкого майа, потерявшего всё. И Майрон был услышан. «Саурон, я милосерден, я приму твою клятву и одарю тебя прощением, но перед Манвэ ты всё ещё виновен». О, эти слова Майрон запомнил надолго. Не сказать, что в военном лагере его встретили приветливо – майар то и дело оглядывались, вытаращив глаза на предателя, а самые смелые бросали вслед ругательства. Но Майрон не обращал на них внимания. Эти животные не стоят даже его презрительного взгляда. Бесконечно глупые, они выбрали свой путь, Майрон считал, что лучше быть злым и жестоким, чем непробиваемо глухим и слепым. В подземельях заканчивались запасы, вокруг рыскали твари света, готовые добить любого. Именно добить. Орки начали умирать от голода, живые питались мëртвыми. Как бы ни было плохо и жалко, жить хочется, Майрон это понимал, нужно делать всë для выживания. Всë, чтобы нести вперëд его знание. Он чувствовал, будто бы с пленением Мелькора потерял сам себя, стал похожим на тень, его взгляд ни на чëм надолго не задерживался, щëки впали, а глаза потеряли здоровый блеск. Совсем не от голода. На нëм лежит ответственность, горевать и убиваться нет времени, надо выживать. Сделать лучше, чем было. Но в сырых подвалах сложно было поддерживать жизнь в драконьем яйце, которое должно было вот-вот вылупиться. Но всë никак. Майрон не хотел верить в то, что последнее дитя Мелькора погибло, так просто. Золотое, с красными вкраплениями, оно с каждым днëм теряло жар, который обычно исходил ото всех драконов, пусть даже это был зародыш. Отвести псин Манвэ от логова было хорошей идеей, теперь они хотя бы могут вылезти наверх и найти пропитание. Эонвэ тяжело вздохнул. — Майрон, сколько же с тобой проблем… Майрон неопределённо повëл плечами. — Ты сам выбрал этот путь, хотя мог убить меня. Отрубить мне голову или пронзить сердце мечом куда проще. Ведь так я лишусь тела и буду всего-то бесплотным духом. — Манвэ приказал разобраться с тобой любым способом. Аулэ, если тебе интересно, воззвал к милосердию и прощению. Майрон издал нервный смешок. Больше у него нет сил это терпеть. Хотелось разрыдаться от собственного бессилия, но больше нет на это сил. — Вот как? – голос бывшего Аулэндила теперь дрожал. – Больше я для него не жалкий предатель и подстилка Моргота? — Майрон, перестань, – повысил голос Эонвэ, – ты не предатель, просто… просто ты запутался, да? Моргот обманул тебя и подтолкнул к ложному пути, но ты раскаялся. И этого достаточно, чтобы заслужить прощение валар. «Только Мелькор вряд ли меня простит после такого». Они даже не воспринимают их как иную сторону, не видят в них таких же майар. Интересно, почему Мелькор не хотел убивать и не убивал айнур? Следовало бы. По крайней мере этого. Заслужить прощение валар. Это они должны умолять его о прощении. О том, что они сделали с его вала, на что они обрекли его, как обходились. Но теперь достучаться до них не хотелось, никаких разговоров, только посадить на пики их головы. Одного за другим. Майрон мог, но больше не хотел договариваться, осталась только чëрная ненависть и злоба. Они свой выбор сделали, и он тоже. — Конечно. Только после того, как я стану служанкой для эльфов. Может, мне ещё платье надеть с фартуком? Эонвэ раздражённо вздохнул и сжал кулаки. Его голос звучал как раскаты грома, тёмному майа даже показалось, что воздух вокруг стал разреженным, будто перед молнией. — Если ты действительно раскаиваешься, значит, готов заслужить прощение любым способом! Когда тебе действительно жаль, ты пытаешься загладить вину. — Эонвэ, я не… Майрон испуганно вжался в спинку стула, он начал судорожно оглядываться, ища пути отступления. Всё, что угодно, лишь бы не оставаться наедине с ним. — Захлопнись! Ты играл жизнями эльфов и людей, ты крал их души, прибегал к чёрной магии, к эрупротивной магии! Ты отрёкся от его замысла, начал служить врагу и стал коварнейшим и подлейшим майа! Но и это ещё не всё. Глаза Эонвэ засветились голубым светом, зрачок был практически не виден, от его кожи исходило слабое свечение. Казалось, шатёр вот-вот снесёт ветер. Или ударит молния. — Эонвэ, прекрати, мне ведь правда жаль, – тихо и испуганно проговорил майа. Не жаль, но лгать придëтся, и много. Эонвэ в мгновение ока оказался совсем рядом с майа, слишком близко. — Ты возлежал с Морготом, отдался ему за ложные идеалы. Глупец, он использовал тебя как игрушку! Пользовался тобой, когда ему хотелось насладиться твоим восхитительным телом. Майрон не понимал, что Эонвэ от него хочет. И не понимал, откуда он узнал о его связи с Мелькором. Вдруг, Эонвэ мягко коснулся ладонью щеки друга. Он вернулся в прежнее состояние, будто бы не готов был убить Майрона мгновение назад. Такая смена настроения пугала ещё больше, теперь не знаешь, чего можно было от него ожидать. Вот поэтому Майрон и не любил воинов. Они слишком непредсказуемые, кто бы что ни говорил об их благородстве, в реальности всë не так. — Ты такой красивый, но такой глупый, – майа усмехнулся, глядя в испуганные золотые глаза, – я не буду возиться с тобой, как это делал Моргот. — Эонвэ, даже не… Но Майрон не успел договорить – глашатай впился в его губы. Положил ладони на плечи майа, прижимая его к спинке стула. Горячая слеза медленно стекла по щеке майа. Что он сейчас должен сделать? Хочется оттолкнуть Эонвэ. Что он о себе возомнил? Это отвратительно, мерзко, Майрон с трудом подавлял рвотные позывы. Почему это происходит именно с ним? В этом жесте неправильным было всë, а мышцы свело болезненной судорогой, после которой тело перестало его слушаться. Майрон редко испытывал перед кем-то настолько удушающий животный страх, но сейчас именно этот случай, когда он не способен пошевелиться из-за ужаса. Хочется сейчас же прекратить это и вернуться в логово, но он не может просто так уйти ни с чем, опозоренный и униженный. Даже с рациональной точки зрения отказ может разозлить Эонвэ, а сейчас не время злить майа, который и так на взводе. Майрон всегда ощущал тревогу среди айнур, настроение которых быстро менялось, ведь Мелькор мог несколько дней пребывать в одном состоянии, к этому Майрон быстро привык. С Мелькором всë и всегда было понятнее. Но никогда не знаешь, чего ожидать от тех, кто сначала всë крушит в приступе гнева, а затем улыбается. Наконец, Эонвэ отстранился. — Моргот не способен любить никого, кроме себя, ты должен это понимать, это в его природе, таким он был сотворëн. Зря ты раздвигал перед ним ноги. Перед глазами сразу возникло воспоминание. Тëмные покои освещены естественным слабым светом, который исходил от майа, на его коленях покоилась голова Мелькора. Вала повернул голову, утыкаясь лбом в бедро майа, больше не было места гневу и слезам, несмотря на то, что смерть Глаурунга сильно его подкосила. Он не мог оставить Мелькора одного с его горем. Майрон убрал с лица вала чëрные вьющиеся пряди, заводя их за уши. Майрон ощущал боль от утраты первого дитя, казалось, Мелькор сам влиял не только на каждого жителя Ангбанда, но и на погоду. Уже который день на поверхности перестал идти снег, не было даже ветра, а тучи всë сгущались, и невозможно было отличить поздний вечер от раннего утра, ведь ни один луч света не пробивался через них. А ещё было очень тихо. Драконы и прочие создания не кружили в небе, вдали не выли потомки Драуглуина, и даже пленники стали тише. Несмотря на опустошающее горе, каждое касание холодной кожи было успокаивающим. Майрон, переборов отвращение и страх, робко спросил: — Ты ревнуешь? — Нет. Я возмущён тем, что такой майа как ты тратил свой талант ради служения врагу, который этого не мог оценить, – Эонвэ взял Майрона за руку и поднял с кресла. – И я готов показать тебе настоящую любовь. Ты даже не представляешь, как долго я об этом мечтал, да и ты тоже, просто не хотел себе в этом признаваться. Я же вижу, иначе бы ты не вëл себя так. Как, «так»? Эонвэ ещё злее и глупее, чем думал Майрон. Но в его голове созрел идеальный план. Он кокетливо закусил губу и взглянул на майа исподлобья. — Ты прав. Я так сильно жажду тепла, чтобы меня оценили по достоинству, ты единственный, кто всë понимает. И ты так сильно хочешь меня, я готов быть с тобой хоть всю ночь. Эонвэ довольно улыбнулся и уже потянулся к камзолу Майрона, как тот его остановил: — Но знаешь, Моргот многому научил меня, позволь продемонстрировать мои умения. Обещаю, ты запомнишь эту ночь надолго. Эонвэ нахмурил лоб и задумался на несколько секунд, но вскоре на его лице отразилась решимость. Если он и заподозрил что-то неладное, то соблазнительная улыбка тëмного майа заставила его передумать. — Показывай, что умеешь. Майрон демонстративно потряс кандалами, после чего Эонвэ нехотя освободил майа от них. Майрон с явным облегчением потëр запястья, отмечая, что ещё пару минут, и пришлось бы заживлять мозоли от постоянного трения стальных кандалов о кожу. Глашатай Манвэ скептически отнёсся к предложению приковать себя к кровати, но всë же сдался – он не мог отказать майа, особенно, когда тот так близко. Он слишком долго ждал этого момента – Саурона хотелось просто толкнуть на кровать и отыметь, чтобы тот кричал от боли и наслаждения, умолял то остановиться, то продолжать. Как предаются страсти смертные. Но в своих аргументах и покачиваниях бëдрами тёмный майа был слишком убедителен, поэтому Эонвэ согласился. Майрону было от этого противно. Он не чувствовал ни превосходства, ни власти. Только отвращение. Он чародей и кузнец, а не игрушка. Он неторопливо снял с себя камзол, который выдал ему Эонвэ, и коснулся губами шеи глашатая, отчего из горла последнего вырвался стон. Чародей усмехнулся и начал покрывать тело майа поцелуями, спускаясь всё ниже. Эонвэ почувствовал невероятное желание и влечение к тёмному майа, у него больше не было сил терпеть, особенно, когда Саурон так бесстыдно дразнил его. — Прекращай с этим, – зашипел Эонвэ, – и делай, что задумал. — Ты уверен? – с хитрым прищуром спросил Майрон. Он уже попался в его ловушку, так пускай получше узнает, что такое отчаяние. — Да! Садись на мой член или бери его в рот, чего ты там хочешь, только быстрее! Майрон хрипло рассмеялся, услышав слова глашатая, пока тот недоумевал. Играть чужими эмоциями было приятно, со всеми несчастьями тëмный майа и позабыл, как это забавно, когда кто-то светлый и благородный попадает в ловушку из своих же недостатков и пороков. Наблюдать за этим весело, ещё веселее самому бросать в яму разочарования наглецов. — Ты правда подумал, что я отдамся тебе? Чтобы я и тебе? Я сказал, что буду с тобой всю ночь, но о сексе и речи не было. — Н-но Моргот учил тебя… Хитрый прищур заставил Эонвэ окончательно испугаться. — Учил пытать нолдор, а что? Благо, подопытных было в достатке. И эти страдания ты правда запомнишь надолго, я тебе это обещаю. — Лжец! – выкрикнул Эонвэ. Майрон заметил в его взгляде страх и отчаяние – то, чего он и добивался, вот только сейчас останавливаться было бессмысленно. Слишком много ему пришлось пережить. Надо было отыграться на ком-то, а тут такая возможность. — Нет, просто у тебя память в три секунды, – пожал плечами майа. Он нашёл какую-то грязную скомканную ткань и сунул её в рот глашатаю, тем самым не давая ему возможности позвать кого-либо на помощь. Эонвэ с ужасом наблюдал за тем, как чародей неспешно вынимает блестящий меч из ножен и направляется к нему. — Знаешь, светлые ведь считают меня жестоким, считают, что я пытаю всех в Ангбанде. Так вот, сегодня я решил, что стоит соответствовать чужому мнению о себе же. Таким ведь вы все меня желаете видеть? Эонвэ попытался сломать цепи, потянув руку, но это не помогало. Ничего не помогало. Сердце отбивало бешеный ритм, мир вокруг замедлился, но неотвратимо приближался к неизбежному. В сердце Майрона нет места жалости, по крайней мере, сейчас. Он элегантно сел на бёдра глашатая и оценивающе взглянул на него. — Ты бы мог просто отпустить меня, но тебе оказалось мало разрушенного Ангбанда, убитых орков, драконов и волков, ты решил, что этого мне мало. Ты решил унизить меня и опорочить память о Мелькоре. Но ты ничего о нём не знаешь, – зашипел тёмный майа. - Мелькор лучше всех вас вместе взятых. У нас с Мелькором были не идеальные, но хорошие отношения, он принимал меня. И не тебе решать, как он ко мне относился, потому как ты видишь лишь то, что хочешь видеть. Эонвэ умоляюще замычал. Его светлые пряди разметались по простыне. Он перевёл взгляд на меч. Майрон соблазнительно поёрзал бёдрами, по-кошачьи выгнул спину и приподнял бровь, лукаво смотря на майа Манвэ: — Удивительно, что у тебя член колом стоит, даже когда ты связан и тебя вот-вот проткнут мечом. Майрон приставил остриё к боку Эонвэ и начал медленно погружать меч в тело майа, отчего он с новой силой напрягся и попытался освободиться, порвав цепи. Но у него не получилось, и чародей лишь обрушил на его щеку свой кулак. — Ты сам заковал меня в прочнейшие кандалы, которые не дают проявиться любым силам. Перестань метаться, иначе я тебе член отрежу. Майрон действовал уверенно, со знанием дела он был холоден, но решительно жесток. Будь под рукой иглы, загнал бы их глашатаю под ногти, в целом, можно было много чего придумать, но они находились в полевых условиях, потому приходилось импровизировать. Майа резко проткнул косую мышцу Эонвэ насквозь и также резко вытащил меч. Из раны хлынула кровь, окрашивая белые простыни, а из глаз полились слёзы. — Так быстро? – усмехнулся майа. – Я ожидал большего от прославленного воина. Какой же ты жалкий. Прямо как твой вала. Майрон недовольно покачал головой. Его голос звучал как холодная несгибаемая сталь, он четко выговаривал слова, а от его мурлыкающего и убаюкивающего голоса не осталось абсолютно ничего. Следующим местом, куда Майрон воткнул меч, стал низ живота, который он несколько минут назад покрывал поцелуями. Эонвэ тянул на себя цепи, пытался высвободиться и мычал от боли, но Майрон был непреклонен. В этот раз у Эонвэ потемнело в глазах. Он почувствовал, как начинает терять сознание, понял, что теперь ему остаётся лишь с позором вернуться в Валинор, будучи бесплотным духом. Но Майрон звонко ударил его ладонью по щеке. — Я же сказал, что буду с тобой всю ночь. Не смей меня бросать, ты ведь так этого хотел, правда? Говорил с явной издëвкой, ощущая своë превосходство. Эонвэ, несмотря на тряпки во рту, попытался что-то сказать, но Майрон услышал лишь невнятное мычание. И всё же он решил отложить меч в сторону и вынуть изо рта глашатая импровизированный кляп. Кто знает, быть может, из его рта выйдет что-то осмысленное? — Майрон, пожалуйста, прости меня, я не хотел! – взревел Эонвэ. – Прошу тебя, хватит, прости меня. Тёмный майа коварно улыбнулся, упиваясь своим злорадством. Он надменно взирал на своего пленника свысока. И молчал. Прямо как Эонвэ тогда. Стальной запах крови пьянил сильнее всякого вина, рано на этом останавливаться. В этот раз Майрон совладал с собой, воспоминания о пережитом кошмаре наяву не поглотили его. Это радовало. — Майрон, прошу, пощади! Я больше никогда не высунусь из Валинора, клянусь тебе, я больше никогда не причиню вреда ни одной тёмной твари и пальцем тебя не трону! Эонвэ говорил быстро, не переставая рыдать от боли, глотая слёзы, которые стекали по покрасневшему лицу. Майа бился в истерике, постоянно повторяя одни и те же слова. — Эонвэ, я милосерден, я приму твою клятву и одарю тебя прощением, но перед Мелькором ты всё ещё виновен. — Что? Он с отчаянием смотрел на бывшего друга, а тот наслаждался его болью. — Если ты действительно раскаиваешься, значит, готов постараться, чтобы заслужить прощение. Когда тебе действительно жаль, ты пытаешься загладить вину любым способом… Эонвэ жалко шмыгнул носом и напрягся, зажмурив глаза. И тогда Майрон с размаху вонзил меч в старую рану на животе, но под другим углом. И новый крик вырвался из глотки светлого майа, после чего он почувствовал, как старый друг начал вести меч к паху, и холод обжёг его внутренности. Они, словно копошащиеся в трупе черви, вылезли наружу, обдав шатёр тошнотворным запахом, от которого у Эонвэ начались рвотные позывы, но захлебнуться в собственной блевотине – слишком позорная смерть для глашатая Манвэ, поэтому этот порыв он сдержал. Только сейчас он понял, насколько у Саурона длинные и острые ногти – он, отбросив меч, голыми руками начал вынимать внутренности глашатая, не церемонясь, безо всякой осторожности, раздирать их, как кошка дерёт древесину, затачивая когти. Майрон сохранял спокойствие, даже когда Эонвэ сорвал свой голос, и ему оставалось только обречённо хрипеть. Жалкое зрелище – светлый и добрый герой, борец со всем злым, в таком положении. Наконец, пришло понимание того, зачем тёмный майа разворошил ему брюхо. Саурон погрузил в его тело руку по локоть и сжал сердце. Теперь уже когти впились в сокращающиеся мышцы.

***

Майрон наконец свободен. Он, обратившись тенью, летел в новые земли, туда, где построит дом. Говорят, месть не приносит успокоения или счастья, но Майрон в корне с этим не согласен – в своей свободе он чувствовал эйфорию, некий эмоциональный подъем, как будто было сделано то, что дóлжно. Холодный ветер развевал его волнистые волосы, майа уже пошёл на снижение, когда ещё одна тëмная фигура сравнялась с ним. — Майрон! Где ты пропадал? – крикнула она. Майа не ответил. Он предпочёл не перекрикивать свистящий в ушах ветер. И когда они оба оказались на земле, девушка так злобно взглянула на майа, как она, казалось, ни на кого не смотрела. Вместе с этим он заметил испуг. Не перед ним, за него. Сам майа наверняка также выглядел, когда Готмог вернул побитого Мелькора в Ангбанд. — Неважно. Он сделал то, что посчитал нужным. Иное смысла не имеет. Его не интересовало бессмысленное насилие, в этот раз иначе не было и не могло быть. Эта маленькая капля мести показала всем, что он больше не тот майа, каким был раньше. Будь Мелькор рядом, а Ангбанд цел, он бы вряд ли так поступил, но сейчас концентрированная ярость не могла не выйти наружу. Отныне придëтся прибегать к ещë более жестоким методам. Он помнил, что смысл войны победа, а не месть, но сегодня он мог позволить себе пролить чужую кровь, хотя и пытался оправдаться рациональностью. Майрон не знал, что будет дальше, как жить в новом мире, но он уже положил начало своему собственному правлению. И пусть его знают, как коварного, подлого и жестокого майа, чем считают червëм, который станет пресмыкаться перед светлым узурпатором. Голос вампирши вернул его из размышлений. — Мы все чуть с ума не сошли! – еë голос срывался, а глаза блестели от надвигающихся слëз. Она подошла к нему практически вплотную, угрожающе держа руку на рукояти меча, после чего крепко обняла, положив подбородок на плечо майа. И задрожала. — Майрон, не уходи больше никуда. Я думала, что ты не вернёшься, – прошептала она неровным голосом, – я уже потеряла одного отца, тебя терять я не намерена. Хватит жертвовать собой ради нас. Никому от жертвенности лучше не станет. Майрон обнял её в ответ. И как он мог так просто пойти на поводу у жажды мести? Похоже, он и сам порочный от фэа до роа, но это его, можно сказать, долг. Светлые лично развязали ему руки, превратив в чудовище. Ему есть ради чего жить и сражаться. Он должен защитить еë и Смауга. Да, пожалуй, так он его и назовëт. Довольно эльфийский имëн. — Извини, Тхури… – Майрон почувствовал укол вины, – прости, темнышка. Я не мог иначе. Один из наших врагов наказан, я буду нести возмездие всем, кто причастен к нашему падению, но я не намерен вовлекать в это кого-то ещё. Это только моë дело. Тхурингветиль подняла на него влажные от слёз глаза, а Майрон погладил её по голове. Со всей нежностью, на которую были способны дрожащие руки. Он и сам проронил слезу. Тхури не приходилась родной дочерью ни ему, ни Мелькору, но их воспитание взрастило в ней всё самое лучшее, что она могла от них перенять. — Мне жаль, что я заставил тебя переживать. Зато больше Эонвэ к нам не сунется, я об этом позаботился. Девушка улыбнулась, обнажив острые клыки. — Приятно это слышать. Так и быть, ты прощён.