Хуже некуда

      Закон Мёрфи: если что-то может пойти не так, то так оно и случится.       Закон подлости: если подумать, что хуже быть уже не может, жизнь непременно докажет обратное.       "Хуже некуда", – вздыхает киногерой, и в ту же секунду с неба обрушивается проливной дождь.       "Хуже некуда", – сокрушается персонаж книги, и ему тотчас приносят весть о гибели близкого друга.       "Хуже некуда", – думает капитан Кёрли, качая головой и в десятый раз перечитывая сообщение от начальства. Вот так просто: распустить экипаж на все четыре стороны спустя годы преданной работы в полурабских условиях. Через день Кёрли расскажет обо всём команде, и экипаж в праздничных колпаках, немного отойдя от шока, будет угрюмо ковырять вилкой приготовленный в честь его, Кёрли, Дня рождения торт. А ведь они так старались, вечеринку-сюрприз ему устраивали.       "Хуже некуда", – думает Кёрли, выслушав рассказ робкой медсестры и пытаясь переварить, как Джимми – его давний знакомый, да, парень не без греха, но всё-таки славный малый! – мог пойти на такое. Ночью Кёрли не смыкает глаз в попытках найти выход из положения и отнимая у самого себя драгоценные минуты пятичасового сна, строго регламентированного уставом компании. Даже если принять тот факт, что на борту "Тулпара" – его "Тулпара" – было совершено такое ужасающее преступление (а принимать это очень не хотелось, ну не мог Джимми так поступить, не мог!), впереди оставалось ещё восемь месяцев пути, ни одной захудалой планетёнки по курсу и экипаж из пяти человек, как минимум двое из которых находятся не в самом стабильном психическом состоянии.       Кёрли решает до поры до времени не обострять ситуацию.       "Разрулим по возвращении", – думает он, игнорируя саднящее гадкое чувство внутри и убеждая себя, что сможет всё исправить.       Как оказалось, ничего исправить он не сумел.

***

      "Хуже некуда", – думает Кёрли, в панике пытаясь вывести корабль на безопасный курс, после того как Джимми, чёрт бы его побрал, развернул "Тулпар" прямиком на близлежащий спутник. Суицидальный ублюдок, мать его. Сирены истошно воют, на экране безжалостным приговором мигает надпись "СТОЛКНОВЕНИЕ НЕИЗБЕЖНО", но капитан Кёрли верит, что ещё сможет всё изменить.       "Тулпар" подбрасывает от удара, и барабанные перепонки разрывает кошмарный металлический скрежет. Со всех сторон адскими фейерверками расцветают огненные всполохи. Кёрли захлёстывает взрывной волной.       Боль просто чудовищна.

***

      "Хуже некуда", – думает обугленный, жалкий обрубок мяса, некогда бывший капитаном Кёрли. Лишившийся рук, ног, глаза и почти всей кожи, способный только вопить от боли, пока в него не закинут очередную порцию болеутоляющего (поразительно, что оно хоть как-то продолжало ему помогать), Кёрли чудом – или скорее проклятием – не утратил способности связно мыслить. По жестокой иронии единственным, что не поджарилось во время взрыва, был его мозг, и бывшему капитану оставалось лишь целыми сутками лежать на кушетке, наблюдая, как медленно угасает его команда. Вперив взгляд в проекцию неба, меняющуюся в зависимости от времени на Земле (ибо первые недели после крушения экипаж "Тулпара" ещё следил за ходом времени), Кёрли часто вспоминал о битом пикселе на экране в зоне отдыха – том самом, который он так и не сумел разглядеть и про который давным-давно, в прошлой жизни, ему рассказывала Аня.       Милая, бедная Аня.       Она чаще остальных навещала его. Давала обезболивающее, поправляла подушку, меняла повязки – словом, заботилась, как могла, старательно избегая при этом встречаться с ним взглядами. Закончив, Аня нередко садилась рядом с Кёрли и, всё так же пряча глаза, подолгу молчала – хотела утешить или, напротив, безмолвно укоряла за бездействие, в итоге и вылившееся в эту катастрофу? Кёрли не мог определиться. Но когда Аня всё же решает с ним заговорить, Кёрли приходит к выводу, что первый вариант, пожалуй, более вероятен.       Легче от этого не становится.       В основном Аня рассказывала, как проходил очередной день на "Тулпаре". Поначалу всё было однотипно: настольные игры, очищение корабля от аварийной пены в местах, где это возможно, подсчёт оставшегося продовольствия и попытки подать сигнал SOS, ещё ни разу не увенчавшиеся успехом. Положение становилось всё более безнадёжным.       И это вынуждало экипаж пойти на крайние меры.       По обрывкам разговоров Кёрли догадался, что невзирая на строжайший запрет и заоблачные штрафы компании, команда собирается вскрыть перевозимый груз в надежде обнаружить там нечто полезное, что позволит им протянуть немного дольше. Аня всей душой уповала на то, что там окажутся медикаменты или продовольствие. Из грузового отсека Аня возвращается совершенно убитой, из чего Кёрли заключает, что ни лекарств, ни продуктов там не было, но что именно нашёл экипаж, Аня ему так и не сообщает.       Зато вскоре вместо Ани приходит Джимми и, многозначительно помолчав, ставит перед Кёрли бутылочку с прозрачной зеленоватой жидкостью. – Погляди-ка, – цедит Джимми сквозь зубы, – вот из-за этой дряни мы тут все и подохнем.       На этикетке бутылки красуется хвастливый рекламный слоган: “Забудьте о дурном запахе изо рта! Ополаскиватель ‘Dragonbreath’ – огненная свежесть на целый день! УБИВАЕТ 99,9% ВСЕХ МИКРОБОВ!”       Кёрли смотрел и не мог поверить.       Всё это походило на бредовый фарс. Их снарядили на год в открытый космос, где они, потерпев крушение, вынуждены гнить заживо и молиться, чтобы их пропажу заметили на Земле. И всё из-за грёбаного ополаскивателя.       Задрожав телом, Кёрли издаёт сиплый звук – нечто среднее между вздохом и плачем. Джимми заносит руку для удара.

***

      Кёрли давно потерял счёт времени. Что-то подсказывало ему, что и у остальных членов экипажа дела шли не лучше. Через приоткрытую дверь Кёрли видит пустые бутылки из-под ополаскивателя, разбросанные по полу во всё большем количестве. Из зоны отдыха регулярно доносятся пьяные крики Свонси, к коим изредка примешиваются и тихие всхлипы его стажёра Дайске, сопровождающиеся, по-видимому, рвотными позывами последнего. Содержавшийся в ополаскивателе спирт делал своё поганое дело.       Пока что Джимми и Аня оставались единственными, кто не поддавался соблазну приложиться к бутылке с дурманящей жидкостью. Должно быть, чувствовали груз навалившейся на них ответственности. И если новый капитан считал долгом напоминать об этой самой ответственности каждые пять минут, то запуганная медсестра страдала молча, всё больше утопая в собственных мрачных мыслях. Аня замыкается в себе, вновь становится неразговорчивой, и Кёрли – совсем как тогда – всерьёз начинает опасаться, как бы она, не выдержав, не наложила на себя руки.       На этот раз его опасения оказываются верны.

***

      В один из вяло текущих дней Аня, как и всегда, приходит дать Кёрли обезболивающее. Зайдя в медотсек, она первым делом запирает дверь на замок. Кёрли это сразу не понравилось.       Напевая какую-то приятную мелодию, Аня берёт со стола болеутоляющее и, дав Кёрли проглотить пару таблеток, опускается рядом на холодный грязный пол. Она была на удивление безмятежна, но что-то в её безмятежности не давало бывшему капитану покоя.       Внутри Кёрли нарастает тревожное предчувствие.       Снаружи доносятся голоса Джимми и донельзя взволнованного Дайске. Аня обменивается с ними парой коротких фраз, после чего негромко, но решительно заявляет, что собирается совершить первый действительно важный поступок в своей жизни. Джимми матерится, Дайске дрожащим голосом умоляет Аню немного подождать, и за дверью слышатся быстро удаляющиеся шаги.       Аня прикрывает глаза и головой прислоняется к кушетке. – Видимо, мы были обречены с самого начала, – обращается она не то к Кёрли, не то к равнодушной пустоте корабля, – Может, с момента крушения, а может, и до него. Просто надо было раньше это понять.       Её пальцы крепко сжимают тубу с таблетками. Кёрли знал, что запасы обезболивающего на корабле подходят к концу, и мысль о том, что Аня, возможно, решила напичкать его остатками таблеток так, что он уже никогда не проснётся, не вызывает у него никакого страха. Напротив, он был бы ей за это благодарен. Однако когда в другой руке Ани, блеснув, возникает бутылка со злополучным ополаскивателем, Кёрли будто пронзает током.       "Боже милостивый,– проносится у него в голове, – Нет, пожалуйста, нет. Только не это".       Кёрли беспокойно ёрзает на кушетке. Аня поднимает на него глаза – едва ли не в первый раз после катастрофы – и улыбается измученной улыбкой. – Не беспокойтесь, капитан. Я всё понимаю. Вы сделали, что могли, и, наверное, мои проблемы не стоили того, чтобы вас ими обременять. Но больше я так не могу.       Кёрли мысленно простирает к Ане сгоревшие руки, молит её о прощении, повторяя, что всё это время она была права, тысячу раз права, а он, идиот, не разглядел этот проклятый битый пиксель в их общей картине – но всё это мысленно, а на деле Кёрли способен лишь протестующе мычать, беспомощно наблюдая за тем, как Аня, высыпав на ладонь убийственною дозу таблеток, залпом проглатывает их и запивает ополаскивателем. Практически сразу Аня заходится в страшном кашле, быстро перешедшем во рвоту, а с уголков её губ тонкими струйками начинает стекать кровь. Тело Ани сводит судорогой, глаза закатываются, губы жадно хватают воздух – последний глоток воздуха в её неоправданно тяжёлой жизни. Дёрнувшись ещё пару раз, Аня замирает и, обмякнув, сползает на пол – навеки холодная и безучастная ко всем бедам и горю.       Кёрли тоже становится неподвижен.       На полу возле кушетки лежали двое: женщина и её непрошенный, нерождённый ребёнок. Женщина, которая в тяжёлую минуту просила Кёрли о помощи. А он и палец о палец не ударил, пока не стало слишком поздно.       Грудь Кёрли разрывает крик, но из сожжённых лёгких наружу выходит только хрип, наполненный невыразимой болью.

***

      Пару часов спустя из вентиляции покажется Дайске – весь в ожогах и ссадинах, тихо скулящий, как побитый щенок. Обведя медотсек помутневшим взором, Дайске громко ахает, заметив Аню, но всё же находит в себе силы доползти до двери и отпереть замок, после чего без чувств падает прямиком в руки Джимми и подоспевшего, жутко помятого с виду Свонси. Коридор наполняют стоны, в какой-то момент перешедшие в душераздирающие вопли раненого юноши. Боковым зрением Кёрли видит, как на другом конце коридора, там, куда отнесли Дайске, Свонси заносит над головой топор. Раздаётся короткий чавкающий звук, и второй раз за день на борту “Тулпара” воцаряется полная, гробовая тишина.       Скоро Джимми ворвётся в медотсек и, достав из-под кушетки запрятанный Аней чемоданчик, дрожащими пальцами наберёт пароль и выхватит из чемодана маленький капитанский пистолет. Сбылось всё, чего она так боялась и о чём пыталась предостеречь. И при мысли о том, что Аня оказалась права вот уже тысячу и один раз, Кёрли становится неуместно весело.       "Какой же ты сукин сын, Джимми,– думает Кёрли, – ну просто хуже некуда".       И Кёрли заходится в безрадостном смехе.