Silencio.

      Я не могу открыть глаза. Голова раскалывается на мелкие кусочки, словно хрусталь, столкнувшийся с полом. В горле першит, тянет, ноет, то ли от болезни, то ли от обезвоживания. Я не в состоянии думать. Моё тело такое тяжёлое, словно даже не принадлежит мне.       Мне жарко. Этот факт я понимаю достаточно ясно. Я липкая и грязная от пота, но лежу в чем-то удобном и мягком. Даже не смотря на все мои старания, у меня не выходит пошевелиться. Словно в коконе, который спеленали, чтобы я лишилась последних капель воды, оставшихся во мне.       Первое, что у меня выходит сделать, это ощутить самые кончики пальцев, прижатые к чему-то настолько отвратительному, что я даже не могу придумать, на что это похоже. Оно неприятно колется, кусается, впивается в кожу словно мелкие иголки, от чего моя голова зудит всё сильнее. Дискомфорт нарастает. Он ползёт по рукам вверх, медленно поглощая плечи, но проходит до лёгкой неприятной кусачки.       Мой слух начинает раздражать неприятный писк, ровный и громкий, будто будильник лежит прямо у меня под ухом. Тем не менее, слышно его словно сквозь воду. Я даже представить не могу, как это получается. Думать не выходит. Рой пчел жужжит прямо внутри черепушки, бьётся о кости изнутри, кусает меня куда-то в мозг.       Будильник? Я не использую будильник. Моя работа позволяет мне вставать, когда я захочу. И почему этот назойливый звук бьёт меня по ушам? В моём доме ничто не гудело так, словно скоро сломается от тяжести собственного веса. Вся техника там была новой, поломки так скоро быть просто не могло.       Я чувствую запах марли. Он такой стойкий и яркий, словно спирт залили мне прямо в нос, пытаясь пробудить ото сна. Или обморока. Учитывая, что я чувствую себя, словно пустыня Сахара, вероятно, обморока. Меня тошнит. Сильно, противно и болезненно. Если бы я могла шевельнуться, то могла бы и проблеваться. Пока что я могу только молиться самому Богу, чтобы мне позволили наконец-то начать управлять своим телом снова. Живот крутит в спазмах, пока я внутренне хмурюсь и пытаюсь заставить себя расслабиться.       Равномерный раздражающий звук сбивается. Он нервно ускоряется, прерывая спокойный ритм и заставляя меня ёжиться внутри тела, залитого свинцом. Я хочу поморщиться. Вместо этого против моей воли из меня вырывается хрип. Что-то касается руки. Я вздрагиваю, понимая, что колючки снова распространились и на мои запястья, прежде чем осознать, что это моя кровь вновь расходится по венам и артериям, насыщая ткани. Может, я отлежала свои руки? Я часто сплю в неудобных позах.       Мои веки не хотят открываться. Мне приходится проделать титанические усилия, чтобы разлепить их и снова захрипеть от яркого света, бьющего в больные глаза, заслезившиеся в ту же секунду. Я неразборчиво хнычу, поддёргивая пальцами рук. —Сэр, миссис Гарза проснулась! Вокруг меня, судя по звукам, началась суета. Кто-то топает, цокает каблучками, что-то невнятно говорит на неясном языке, меня требушат из стороны в сторону, проверяя тело и, наконец, открывая глаз, чтобы проверить реакцию на свет.       Я заторможенно морщусь, вжимая тяжёлую голову в плоскую неудобную подушку и кривя губы. К моему счастью яркий холодный свет выключают, позволяя приятному вечернему солнцу поглотить комнату. Я в больнице? Моё зрение такое расплывчатое, что я даже не могу понять, что находится на тумбе рядом с кроватью, не говоря уже о часах, висящих на стене чуть левее двери, и людях, всё ещё бегающих вокруг.       Мне протягивают стакан воды, который я выпиваю залпом. Потом ещё один. Я останавливаюсь, как только меня начинает тошнить от выпитого, но моё горло продолжает зудеть от жажды, а сухость не уходит. Я рассеяно брожу глазами по лицам вокруг, абсолютно не узнавая никого. Моё зрение никогда не было таким размытым.       На меня надевают очки. Всё, внезапно, становится немного более чётким. Слева от моей койки стоит медсестра, взволнованная и едва ли радостная. Прямо передо мной – мужчина в строгом костюме.       У него светлые волнистые волосы и приятная глазу внешность. Он был бы хорошей конфеткой для глаз. Особенно для моих глаз, если бы я была в состоянии держать их открытыми без пересыхания. Кажется, он улыбнулся мне прямо перед тем, как я опустила веки. —Миссис? Как вы себя чувствуете? — приятный голос медсестры разливается по палате, заставляя меня перевести взгляд с мужчины на неё. Я пытаюсь что-то сказать, но выходит лишь неприятный хрип, заставляющий меня поморщиться, и я затыкаюсь. На её лице видно сочувствие, и я нервно мотаю тяжёлой головой из стороны в сторону, пытаясь показать, что мне не очень хорошо. —Я поставлю вам ещё одну капельницу, у вас сильное обезвоживание. — она снимает уже опустевший пакет со стойки и в быстром темпе уходит, оставляя меня наедине с этим странным незнакомцем. Он подходит ближе, беря меня за руку, поглаживая сухую кожу своим большим пальцем. Неизвестный снова улыбается мне, пока в следующий момент в комнату входит кто-то ещё.       У меня нет времени рассматривать мужчину, потому что ко мне подходит человек в белом халате. Врач, я полагаю, смотря на медицинский халат и бейдж с неразборчивым текстом. —Вам плохо, миссис Гарза? Вы пережили большой стресс, но я уверен, ваше тело справится с этим. Помните что-нибудь? — я снова нервно качаю головой и поджимаю губы, чувствуя их необычайную мягкость. У меня никогда не было таких мягких губ. Когда я опускаю глаза, то понимаю, что и такой груди у меня никогда не было. Мой первый размер всегда был приятным на ощупь и вид, но это... Явно было больше моей единички. Может, два или два с половиной? Мне едва удаётся вымолвить: —Что...? — Господи, как я надеюсь, что он понял вопрос. Мои глаза слезятся от сухости и мне приходится жмуриться, чтобы убрать неприятное жжение, когда я прямо чувствую тяжёлую энергию мужчины рядом со мной. От чего он злится? Я впервые вижу его, но уже успела что-то натворить? —Это нормально? Она ни черта не помнит, судя по её виду. — спокойный, глубокий баритон, от которого у девочек-подростков ноги подкашиваются. Да и не только у них. Он приятный, но не нежный, с небольшой хрипцой. У меня он вызывает только головную боль, хотя, учитывая моё состояние, что вообще её не вызывает? На ум приходит, что его мягкие прикосновения. —Ей вкололи внушительную дозу грибов. И не один раз. Надо надеяться, что амнезия временная и это единственное, как оказался травмирован её мозг под действием наркотиков, сэр. — он неопределённо пожимает плечами, вздыхая. У меня на языке крутится вопрос, пока я с непониманием хмурюсь и осматриваю обоих мужчин. Наркотики? Какого чёрта? Я бы в жизни не приняла наркотики! И грибы? Что это вообще такое? Неизвестный лишь хмурит брови, не сводя с меня глаз. —Ты помнишь, как тебя зовут? — я вздыхаю, неловко поджимая губы снова и отвечая на его взгляд. Это заставляет его раздражённо вздохнуть, прежде чем он поворачивается к доктору: —Сколько времени займет восстановление? —Мы не знаем. Каждый человек восстанавливается индивидуально. Может уйти несколько месяцев, а может вся жизнь. — врач нервно перебирает бумаги в своих руках, пока я пытаюсь осознать произошедшее. Небольшое молчание между ними даёт мне возможность рассмотреть мужчину в строгом костюме. Среднего роста, с волосами чуть темнее блондинистых где-то по плечи, собранными в тугой пучок, размашистыми бровями и небольшой щетиной. Красивый, если бы я хотела услышать своё мнение, а не была занята режущей мигренью где-то в темечке. —Вся жизнь? — он хмурится, переспрашивая и смотря на меня. Я вижу что-то в его глазах, но внутри собирается такой клубок тревоги от того, что в моей голове нет никаких воспоминаний, что я даже не замечаю его эмоций.       Я не помню своё имя, свой возраст, свою внешность и даже то, что со мной произошло. Стоит мне хотя бы подумать о том, как меня зовут, как мою голову внезапно пронзает выстрел боли, заставляя меня выпучить глаза, задыхаясь и смаргивая сразу же образовавшиеся слёзы.       И врач, и мужчина сразу же бросаются ко мне, проверяя что-то. Я издаю тихий стон, всхлипывая и сразу же затыкаясь, стоит моей голове заныть сильнее. —К сожалению, головная боль это один из признаков разрушения нервной системы. Мы обязательно обследуем Миссис Гарза полностью, поскольку теперь её состоянию ничего не угрожает. — мужчина в халате качает головой, позволяя неизвестному успокаивающе гладить мою голову, пока я размеренно дышу, пытаясь справиться с болью, дискомфортом и слезами. —Ничего не угрожает? — он почти вскрикивает, затыкаясь вместе с моим болезненным хныканьем. —Её мозг разлагается от чёртовых поганок. — он явно сдерживает желание наброситься на человека, вместо этого зарываясь в мои сальные волосы и массируя кожу головы. Это приятно на фоне остальных вещей. —Это так, сэр, но то, что она проснулась, уже говорит о том, что ей лучше. Теперь мы сможем провести больше анализов и вернуть её в строй. — он нервно улыбается, пытаясь успокоить мужчину, пока я рассеяно смотрю то ли в потолок, то ли на него. Ого... У меня всегда было такое большое периферийное зрение? Казалось, я могу увидеть даже входящего в дверь, смотря на окно. —Мне не нужно, чтобы она вернулась в строй. Мне нужно, чтобы она встала на своё место в этом чёртовом механизме. — Ммм... Механизм? Какие странные слова... Значит ли это, что я работаю в какой-то важной корпорации? Тогда то, что случилось со мной, это их вина?       Я неразборчиво хнычу снова и отворачиваюсь от врача, только чтобы заметить за спиной мужчины букет белых роз. Судя по виду – им уже пара дней. Внезапно в поле зрения попадают волосы.      Намотанные на сильное предплечье, массирующее мою бедную ноющую головку. Они грубые, почти чёрные и кудрявые. А ещё от них воняет чем-то кисломолочным.       Осознание бьёт по вискам, заставляя меня истерично всхлипывать от боли и цепляться за свои простыни, сминая их. Я блондинка. Я, блять, блондинка от рождения! Мои волосы чертовски светлые, тонкие и прямые! Это не могут быть мои локоны... Не могут быть... Верно? Почему я уверена, что мои волосы когда-то не были такими тёмными? Откуда эта мысль вообще взялась? Разве они мне не родные?       Любой дискомфорт погружает меня в истерику всё глубже и глубже. Вместе с этим мне будто что-то мешает сорваться и заплакать. Этого слишком много. Слишком много света, боли, мыслей и действий, которые я не понимаю. Любая мысль заставляет меня болезненно кривиться всё сильнее, поэтому я прекращаю это дело. Руки приятно разминают кожу, пытаясь снять напряжение, пока я сосредоточенно дышу, смаргивая слёзы и время от времени икаю. В животе голодно бурчит и я, отрывая ладонь от чего-то по прежнему колючего, глажу его. Мой живот был плоским. Это не было моим животом. Он был с небольшой горбинкой внизу, где находится матка. Этот живот был скорее похож на впалое месиво без любого намёка на жир.       Чёрт, мне кажется, я чувствую свои органы прямо через одеяло и кожу. Это заставляет меня снова начать думать, пока я не начинаю хмуриться от настигшей меня мигрени. Движения рук заставляют меня расслабиться в очередной раз. Я вздыхаю. Может, поспать это не такой уж плохой вариант? Я могу задать вопросы позже... Меня наверняка накормят здесь, правда ведь?       Со всей этой болью я даже не могу вспомнить, о чём они говорили. А говорили ли? Может, мужчины умолкли, стоило мне застонать в почти-истерике? Или я просто перестала слышать их, увлечённая разбирательствами со своим телом. Я неловко открываю рот, сосредоточенно повторяя про себя правильный порядок слов, будто говорю на неродном мне языке: —А меня... Покормят? — где-то внутри то, что не подвержено дискомфорту, судорожно смеётся от такой глупой, детской формулировке, но я слишком сосредоточена на враче, прервавшему разговор и кивнувшему мне. —Конечно. Совсем скоро мы переведём вас с внутривенного питания на самое обычное. Мы начнём с лёгких супов и позволим телу вновь привыкнуть к еде. — я хмурюсь, слыша его слова и опуская глаза вниз. Мыслей одновременно много и нет ни одной, хотя один вопрос и вертится прямо на языке. Я сглатываю, чтобы смочить горло: —Сколько я не ела? —Немного меньше месяца. — вместо мужчины в халате отвечает мне неизвестный. Мои глаза снова сталкиваются с его и я дезориентированно моргаю, прежде чем задаться интересующим меня вопросом: —Кто ты? —Август, твой муж. — это заставляет меня удивиться, прежде чем я хмурюсь и опускаю глаза на одеяло, укрывающее меня, тогда как сам мужчина нежно улыбается мне одними глазами, убирая руки с головы и аккуратно разглаживая напряжённые мышцы моей шеи. Это страшно. Паника снова настигает меня, когда я заторможенно киваю и отворачиваюсь в попытке отвлечься. Комната погружается в молчание, пока мои губы неопределённо дрожат, а веки с каждой секундой тяжелеют, заставляя меня снова думать о сне. Вот бы мне мою милую, воздушную подушку с тяжёлым пуховым одеялом, чтобы придавило и прижало к кровати...       Я отключаюсь прежде, чем могу даже подумать об этом снова. Всё вокруг становится бесцветным, моя головная боль уходит на второй план, ноя где-то на периферии сознания, неприятные ощущения в теле тоже оказываются больше неважными. Это кажется благословением. Я дрейфую неловко и медленно, почти осознавая половину звуков палаты, пока оба мужчины выходят из комнаты и закрывают за собой дверь.       Темнота поглощает меня полностью.