Лгунья

Джин Бонэм не была благонравной. Она была безрассудной, немного безответственной, каплю безнравственной. Вспыльчивой. Хитрой, но недостаточно. Горделивой. Слегка лживой. Но не благоразумной. Не благовоспитанной. И уж точно не благонравной. “Мордред-мордред-мордред, как я могла так ошибиться?!” Она неслась по коридорам замка, едва разбирая дорогу. Голову заполонили мысли, они отвлекали, не давали сосредоточиться на маршруте. А до Северной башни путь был неблизким. И, разумеется, запутанным – в лучших традициях Хогвартса. Карта в ее руках, выданная, как и всем первокурсникам, Араминтой Мелифлуа в начале недели, превратилась в измятый кусок тряпья. Джин почти не смотрела в нее, слишком занятая своим отчаяньем. “Почему я такая идиотка?! Почему ты мне ничего не сказал?!” Она злилась. Злилась на себя, на голос в голове. На Араминту, на близнецов-Ноттов, на лицемерную гадину Уркхарт. И, конечно, на Тома Реддла. Джин Бонэм не могла ошибиться. Ее план был так тщательно выверен. Никто из профессоров и не докопался бы. А слизеринцы… слизеринцы должны были оставить ее в покое. Все должно было пройти идеально. Все и прошло идеально! Она сумела задержаться в кладовой Слизнорта на сдвоенном Зельеварении, когда подыскивала ингредиенты для Напитка живой смерти. Сумела незаметно наколдовать пробирку, переместить в нее несколько капель настойки цапеня, спрятать ее в полах мантии. И остаться не пойманной! Сумела раньше всех вернуться с ужина и избежать вопросов от Таисы. Добавить пару капель – буквально пару – в тягучую мыльную воду Араминты. Душистую, пахнущую жасмином, переливающуюся на свету всеми цветами радуги. Сумела сохранить беспристрастное лицо, когда та уединилась в ватерклозете. Изобразить на нем сожаление, когда слизеринская староста в одном полотенце вылетела из ванной комнаты, все мокрая, покрытая волдырями, ожогами. Верещавшая, будто свинья на убой. Ее кожа разлагалась на глазах. Это было отвратительно. И Мелифлуа, разумеется, того заслуживала. “Я говорил, плохая идея, Джинкси” – прошелестел голос. Нет, это была отличная идея! Она уничтожила все улики. Зарыла чертову пробирку в землю подле Черного озера, прежде чем отправиться на пытки легилименцией к Дамблдору. “Ты знала, он будет копаться в твоих мыслях. Это было безрассудно” Он никому не сказал, разумеется. Он не имел права. Со стороны преподавательского состава все было, если подумать, не так уж и плохо! Они остались в неведении – по большей части – как и должно было быть. Иначе ее бы уже наказали. Наказали сильно. “Никто, кроме полоумной новенькой не стал бы нападать на Араминту, Джинкси…ты понимала это” Конечно, она понимала. Но жажда мести была нестерпима. Словно невыносимый подкожный зуд, словно колотящая все тело лихорадка. Джин не должна была так ошибиться. Джин прекрасно знала, что ее быстро вычислят. Так и должно было быть. Джин думала, что это добавит ей очков. Заставит ее бояться. Оставить ее, мордред побери, в покое. Джин крупно-прекрупно ошиблась. “Самоуверенная идиотка, я говорил, что так будет, Джинкси!” Говорил. Но не остановил ее. “Ты не помог мне!” Кабинет, куда она влетела, вся взмокшая от быстрого бега, был светлым. Круглая комната, на третьем этаже Северной башни. Под классом Прорицаний. У Джин волосы налипли на лоб, а щеки раскраснелись. Она тяжело дышала, а мантия съехала с плеча. Ее коса растрепалась, черная лента соскользнула на самый кончик, школьная сумка болталась под ногами, ремешок перетягивал запястье. А кабинет Благонравия содержался в идеальной чистоте и порядке. “Ох…” Здесь каменные стены были выкрашены молочной краской. Под потолком перемигивались на свету прозрачные бусины люстры. Окон было много – высокие, стрельчатые с бледно-голубыми подоконниками, с белым тюлем, ворсистыми подушками – по всему кругу комнаты. И три ряда парт – не парные, как обыкновенно – одиночные. Тоже выкрашенных в молочный. Оказавшись в кабинете, Джин застыла, изумленная. И дверь громко хлопнула у нее за спиной, заставляя задребезжать тарелки и вазы, расставленные по увешанным вензелями полкам. “Что за?..” В Хогвартсе – этом мрачном замке с подземельями, коваными засовами и горгульями на башнях – круглая бело-голубая комната выглядела… чужеродно. – Не изволите ли объясниться, – тягучий, хриплый голос лихо вывел слизеринку из оцепенения. И в кабинете Благонравия он тоже звучал неуместным. – Мисс?.. Перестав таращиться на пушистые подушки на подоконниках, Бонэм отыскала глазами говорившего. Нет. Говорившую. “Ох, Мерлин…” – Б-бонэм, миссис, – сипло ответила она, во все глаза уставившись на обратившуюся к ней ведьму. – Мадам, – одернула ее та. – Объяснитесь. Мадам была… большой. Очень высокой, очень широкоплечей, с объемными бедрами и прилично-выступающей грудью – на ней ткань бледно-серого, наглухо застегнутого платья сильно натягивалась. Казалось еще немного и круглые пуговки-жемчужинки разлетятся во все стороны. Мадам не была толстой. Но была так внушительна… – Прошу прощения… мадам? – пролепетала Джин. – Вы опоздали. Мадам поправила волосы. Но они – собранные в высокую, каркасную прическу – того не требовали. – Я… да. Меня задержал профессор Дамблдор, – и глазом не моргнув солгала Джин. – мы… – Бумага, – женщина… мадам протянула к Бонэм широкую ладонь, обтянутую кружевной перчаткой. – Простите? – совсем растерялась слизеринка. – Объяснительная от Альбуса Дамблдора. – Я не совсем понимаю… – У вас ее нет. – Мадам поджала губы, отчего черная мушка над ее губой сделалась еще приметнее. – Минус пятнадцать очков Слизерин и отработка в следующий понедельник. Сядьте. У Бонэм едва не отвисла челюсть, но она вовремя сумела взять себя в руки. Благоразумно решив не вызывать у мадам еще большего неудовольствия, она окинула класс быстрым взглядом. Приметила свободную парту в конце среднего ряда и шмыгнула к ней. Здесь были все шестикурсницы. Девочки со всех факультетов. Сидели стайками – синие лацканы к синим, желтые к желтым… Слизеринки заняли первые парты. Джин приземлилась на белый деревянный табурет и придвинула парту. Ножки гулко царапнули половицу, и Бонэм замерла, боясь поднять глаза на мадам. – До того, как нас так некрасиво прервали, мы беседовали о Флориографии… – выждав долгую паузу, мадам наконец подала голос. Такой тяжелый и грудной, он… подходил ей. “Но не этому месту.” – И послушании. Джин вскинула голову. И в следующий миг встретилась с черными глазами профессора. – Как связаны два этих понятия, кто может ответить? Джин быстро скользнула взглядом по макушкам однокурсниц. Головы, все как одна, были склонены. Они глядели в свои молочные парты. Никто не поднял на мадам глаз. – Быть может мисс… Бонэм? Слизеринка вздрогнула. И снова взгляд ее метнулся к профессору, а когда напоролся на темные глаза, по коже Джин пробежал холодок. – Я… я не зна… – Встать. Глаза Джин округлились. Она неверяще таращилась на профессора, окаменев на своем месте. Лицо мадам было непроницаемым, будто фарфоровым, покрытое толстым слоем белил. Бонэм моргнула. Профессор ждала. Слизеринка медленно поднялась, задевая край парты. Ножки громко стукнулись об половые доски. – Отвечая на вопрос, принято вставать, – голос мадам упал на тон. – Извините. – Извините что? – Извините, мадам, – промямлила Джин, ища глазами поддержки у будто застывших за своими партами сокурсниц. – Ваш ответ, мисс Бонэм? – преподавательница не сводила с нее глаз. Черных, как сама бездна. – Я не знаю, мадам. – Две отработки, мисс Бонэм. Сядьте. – Что?! – воскликнула Джин и едва не ударила себя по губам. “Идиотка!” Ни одна голова не повернулась к ней. Но загустевший от напряжения воздух в классе Благонравия, казалось, невозможно было пропихнуть в глотку. Сделалось сложно дышать. – Три отработки, мисс Бонэм. – Мадам поднялась с высокого кресла. – Вы не соизволили слушать материал, разъясненный в начале занятия. Щеки Джин вспыхнули. Но отнюдь не от смущения. – Я ведь только пришла. – Процедила она. И сразу же вцепилась одной рукой во вторую. “Молчи-молчи-молчи!” Вонзенные в запястье ногти отрезвили ее. Опущенные от уголки губ мадам выровнялись. Улыбка? “Глупая…” – Четыре отработки и минус десять очков Слизерин за неподобающее поведение, мисс Бонэм, – неторопливо сказала она, заводя руки за спину. – Сядьте, или я буду вынуждена выставить Вас за дверь. Джин с размаху опустилась на свой табурет, до боли вцепившись зубами во внутреннюю сторону щеки. “Сука!” “А ты дура.” – доверительно сообщил голос. И Бонэм уловила в нем… неуместное веселье. – Мисс Кэмпбелл, быть может, мне ответите Вы? – тем временем продолжала мадам. Белокурая пуффендуйка вскочила со своего места словно ужаленная. – Да, мадам Борджин! Язык цветов был и остается языком воспитания. – Затараторила она. – Родители, братья и мужья дарят женщинам цветы, когда поощряют их поведение или осуждают, все зависит от разновидности. Те, что принято дарить в знак порицания могут быть предвестниками разного наказания или оскорблением, зависит от разновидности. Те, что дарят в похвалу, могут как дословно означать комплимент, так и быть обещанием подарка, встречи, признанием, зависит от разновидности… Она говорила и говорила, а ее руки дрожали. Пуффендуйка так распереживалась, что кожа на них сделалась мраморной. Джин изучала ее затылок, на котором соломенные волосы собраны были в пучок. Девушка вся тряслась, и пучок ее тоже трепетал. “Что она несет?” – мысль эта на протяжении всего монолога никак не хотела покидать голову Джин. – … Например, рута означает веление раскаяться в содеянном, а еще телесное наказание, – пуффендуйка едва не задыхалась от собственного темпа, – А иссоп – смирение и наказание очищением, то есть голодом. А желтый мак – это обещание дорогого подарка… – Чуть меньше спешки, мисс Кэмпбелл. – мадам Борджин, наконец, перебила ее, скривив губы. – Сколько раз повторять: тараторящая женщина – глупая женщина. Никто не станет слушать глупую женщину, Одри, дорогуша. – Простите, мадам. – Пуффендуйка потупилась, а кожа на руках ее побелела сильнее. – Сядьте, достаточно, – мадам едва шевельнула пальцами, а Одри Кэмпбелл уже рухнула обратно на табурет, втянув голову в плечи. Брови Джин сдвинулись к переносице. “Что за чертовщина?” – подумалось ей. А мадам Борджин все никак не хотела оставить подопечных в покое: – Кто скажет мне, что означает ракитник? Мисс Нотт? “И ведь не дала ни одного балла, вот же сука.” – Бонэм наконец оторвалась от изучения затылка Одри Кэмпбелл и перевела взгляд на первую парту ближнего к двери ряда. Джин проследила за тем, как медленно и грациозно со своего места поднимается гибкая и высокая Белинда. Как скользят по спине ее крупные темные кудри. И едва подавила усмешку. А Нотт сцепила руки в замок за спиной и тихо ответила: – Он означает покорность, мадам Борджин. Покорность и скромность. Брови Бонэм поползли наверх. Нотт потупилась. “Серьезно, Белинда?” То, как однокурсница стояла, то, как была опущена голова, как заискивающе и мелодично звучал ее голос… Все это не было и на сотую долю похоже на Белинду Нотт – мерзкую, вульгарную подружку Араминты Мелифлуа. С ее кроваво-красными ночными туалетами и пропахшим сигаретным дымом пологом. И отвратительным братом-близнецом, возжелавшим заставить Джин Бонэм жрать прямо с пола. – Верно, милая. Основа основ. Белинда подождала разрешения сесть. После чего мягко опустилась на место и сложила руки на парте. Джин видела ее профиль. Видела, как снова смиренно опустилась голова, как локон соскользнул с плеча на грудь. Как потупились глаза. “Мерлин, какая же…” – она тихо выдохнула. Урок Благонравия проходил беспокойно. Девочки сидели словно бы на иголках. Их напряжение передалось и Джин. Светлый и стерильный кабинет мадам Борджин казался холодной лабораторией. Предназначенной не иначе, как для препарирования попавших в ловушки неудачливых мелких грызунов и лягушек. Барочные сервизы, расписанные блеклыми красками, пересказывали мифические сюжеты римского эпоса. Полуобнаженные девицы затравленно взирали с них на опущенные головы шестикурсниц, таких же бледных и застывших. Мадам ходила вдоль первых парт, грудным и тягучим голосом рассказывая о Флориографии. Язык цветов был темой первого учебного месяца. И им всем придется обзавестись гербарием. Перерисовывать цветы из учебника, подписывать их название и значение в этикете. И, разумеется, все это учить наизусть. Это могло бы быть даже интересно. Если бы не было таким тревожащим. Джин было так неуютно, что она едва могла улавливать суть повествования мадам. Во всем этом было что-то не так... не правильно. Цветы… кто бы мог подумать, цветы... В волшебном светском обществе Флориография не была… тайным шифром или языком влюбленных. Цветы не дарили просто так. Цветы не означали желание сделать приятно. Нет. Это было неприятно. Слушать об этом. Понимать это. Они были поощрением. Или наказанием. Похвалой. Или обещанием скорой расплаты. Комплиментом. Или оскорблением. Их не дарили просто так. С их помощью давали понять – хорошая ли женщина или плохая. Правильно ли поступила. Или нет. "Я не хочу это слушать..." Бонэм хотелось зажать уши ладонями. И не слышать. Не слышать... На парту Джин приземлилась малехонькая бумажная птичка. Бонэм тут же накрыла ее рукой, вскинув глаза на Борджин. Но та продолжала расхаживать взад-вперед перед Нотт, Мелифлуа и Уркхарт, сосредоточенно записывающих за нею. Тогда слизеринка пробежала взглядом по близ стоящим партам. Она не могла взять в толк, кому вздумается писать ей. Но головы всех однокурсниц были повернуты к доске. Никто не спешил выдавать своего участия. Ладонь Джин, накрывшая птичку, скользнула к краю столешницы. Записка шлепнулась на колени, и слизеринка поспешно развернула ее. Никто и не заметил за скрипом перьев и шелестом пергаментов. “Подойдите к ней после занятия и извинитесь.” – гласило послание. Джин непонимающе подняла глаза, снова выискивая отправительницу. И вновь перед ней были лишь затылки. Слизеринка скомкала записку и сунула в карман мантии. “Как будто бы это мне поможет,” – подумала она. Всю ее затопило смятение. А мадам все говорила и говорила. О цветках груши и персика, лютиках и повиновении. От яркого света низкого сизого неба и белых стен болели глаза. Порывы ветра, играющие тюлем на окнах сквозь узкие щели, заставляли леденеть пальцы на ногах. Джин вымученно посмотрела на висящие над доской часы. Фарфоровые, белые с голубой росписью. “Поможет, если сделаешь правильно” – шепнул голос в голове. “Правильно? Как правильно?” Но он снова не ответил, а Джин раздосадованно уставилась в парту. Цветочная мадам ведь лишь посмеется над ее потугами. Джин позабудет сделать поклон, или от нее потребуется реверанс, который та вообще изображать не умела. И высокая ведьма Борджин назначит ей еще отработок за грубое поведение. Действительно ли это могло помочь? Или сделает только хуже? Кто прислал ей птичку? Не могла ли она нести не благие, а дурные намерения? Джин теребила желтую страницу учебника. И не могла решить, как следует ей поступить. Урок Благонравия, наконец, кончился. Прозвучал бой колокола, и девочки, как по команде, поднялись со своих мест. Они собирались в тишине. И лишь возня и шелест пергаментов ее нарушали. Джин тоже с запозданием поднялась со своего места. Бросила тоскливый взгляд на учебник и затем захлопнула его. На потертой, древней обложке было выписано целое облако некогда вероятно яично-желтых, теперь же блеклых, охристых мелких цветков. Кое-где сквозь них пробивались серо-зеленые острые листья. И Джин скривила губы, бросая учебник в сумку. Это был ракитник. "Ну конечно. Конечно" И она тогда поняла... Большая часть учениц уже покинула стены класса Благонравия. Осталась лишь Джин, две гриффиндорки и одна когтевранка – Лиззи Уиллоу. Их с Бонэм поставили в пару на Зельеварении. Том самом, когда ей удалось выкрасть настойку цапеня. И ни одной слизеринки. Это было хорошо. Не дожидаясь пока класс совсем опустеет, Джин быстрым шагом направилась к мадам Борджин. Та возвышалась над массивным столом, упорядочивая пергаменты. Которые и без того были разложены весьма педантично. Джин взмахнула палочкой, взывая ко всем своим способностям для сотворения Флорифорса – заклинания призыва цветов, совершенно невообразимым образом вдруг всплывшим в ее голове. В свободной руке Джин Бонэм зацвели мелкие желтые головы ракитника. И покрутив его в пальцах, слизеринка вогнала стебель в пуговичную петлю мантии. На груди. Словно значок старосты. – Я хотела бы попросить у Вас прощения за свое недостойное поведение, мадам Борджин, – выдавила она, чувствуя небывалое к себе отвращения. И вместе с тем четко осознавая, что поступает верно. Джин встретилась с холодными черными глазами профессора. И сглотнув вязкую слюну, велела себе продолжать: – Я осознаю, что заслужила наказание. Лишь хочу заверить Вас, что впредь подобного не повторится. Слова легко слетали с ее губ, еще раньше, чем появлялись в голове. Она и сама не поняла, как смогла произнести подобное. Внутри все снова взбунтовалось, а на щеках расцвел багрянец. От самоунижения хотелось взвыть. Но губы продолжали выдавать невообразимые пассажи: – Я очень сожалею, что помешала занятию… Нет, она не жалела ни капли. – Я сделаю все возможное, чтобы доказать, что заслуживаю Ваших классов… Она лучше бы удавилась, чем посещала эти идиотские, унизительные классы целый мордредов год. Или еще дольше? Сколько этот факультатив вообще длился? – Я больше не посмею опаздывать на Ваши занятия и тем более пререкаться с Вами, мадам Борджин. “Послать бы тебя, оглобля, ко всем морским чертям…” Джин смиренно сложила руки в замок за спиной, подражая недавнему спектаклю Белинды Нотт. Мадам едва слышно фыркнула. – Очень рассчитываю на это, мисс?.. – Борджин сделала паузу, глядя на слизеринку совершенно насмешливо. – Бонэм, мадам, – сказала, едва не процедила Джин, сумев справиться с собой в последний миг, и выдавив улыбку. – Да, мисс Бонэм, – черные глаза мадам скользнули по лацкану слизеринской мантии. Задержались на ракитнике, но лишь на мгновение. – Свободны. Джин растянула губы шире и медленно отступила назад. Пятилась еще с мгновение, прежде чем развернуться и спешным шагом направиться к двери. Прозрачная, инкрустированная огромным кристаллом ручка, уколола ладонь холодом. Словно сделана была изо льда. Джин потянула дверь на себя. – До свидания, мадам Борджин, – само-собой слетело с ее губ. Ответом ей послужила тишина. “Чтоб ты провалилась!” Слизеринка вышла в коридор, заставив себя мягко затворить дверь. Ни стука, ни скрежета. Ее уход был беззвучен. Как, наверное, и полагалось уходить благонравным, послушным девицам, распихивающим по вазочкам снисходительные цветочные комплименты. Отдалившись от класса Борджин на приличное расстояние, Джин резко остановилась. Огляделась и, не заметив никого поблизости, со всей силы ударила себя кулаком по бедру. Затем еще раз. И еще. Быстро, много, сильно. И еще раз. Еще. “Сука!”                     

***

                     Толстый фолиант, туго обтянутый коричневой кожей, пах сыростью и старостью. Он был увесистым, его края оставляли полосы на голых ногах Джин. На обложке не было никаких рисунков, только выдолбленное и покрытое серебрением название: “Пути крови”. Этот древний труд Салазара Слизерина был четвертым по счету, который Джин силилась прочесть за эту неделю. И седьмым, если учитывать те, что она спешно пролистала в гостиных залах. Она успела обнаружить много всего. И основы “Чистокровного кодекса”, и языческие ритуалы и саббаты, что принято было отмечать, вместо пришедших им на смену христианских празднеств. И зелья для смены пола плода в утробе матери. И лекарство от “кровосмесительных” недугов. Даже ритуалы “миловидности” для будущего дитя. Теперь-то ей стало понятно, отчего же все чистокровные были такими… не то, чтобы красивыми, все как один. Но среди них не было ни одного по-настоящему безобразного. Джин узнала многое. Огромный пласт странной, местами мерзкой информации. Кто бы мог подумать, что одержимые чистокровные мамаши станут, скажем, перестраивать череп плода в утробе? Перекраивать лицо и тело, дабы добиться почитаемых в обществе черт. Даже под угрозой – весьма, кстати, вероятной – его потерять. Джин узнала многое. Но совсем не о Змеиной ночи, к которой так жаждала подготовить себя. Время клонилось к ночи. Бонэм сидела на кровати, задернув полог и окружив себя дюжиной защитных заклинаний. Ноги скрещены по-турецки, фолиант водруженный на них, выдавливал на коленях треугольники. Она читала. Вечер первой пятницы дарил ученикам Хогвартса долгожданное умиротворение. Они задерживались на ужине дольше обычного, болтали и зазывали друг-друга на посиделки в гостиной по случаю окончания первой недели. Собирались веселиться и предвкушали, как будут отсыпаться на выходных. Все, кроме первокурсников-слизеринцев. Все, кроме Джин. Книги не дали ей ничего. Только намеки на то, что ждет в предстоящем испытании. “Охота за сокровищами” звучала чем-то достаточно безобидным. Но Джин не позволяла себе обманываться. Все ее чувства, интуиция вопили о том, что было здесь что-то не так. Ох, эта метафоричная формулировка... Она могла значить что угодно. Но уж точно не безобидное действо. И чем больше она читала, чем реже попадались ей хотя бы упоминания о “посвящении в слизеринцы”, тем сильнее крепло в ней нежелание в нем принимать участие. Она не хотела идти на Змеиную ночь. Вот так. Она не хотела. В ее крошечном убежище, полностью отгороженном от спальни пологом, быстро становилось душно. Зеленый бархат был плотным, он почти не пропускал ни света прикроватных ламп соседок, ни воздуха. Джин следовало научиться какому-то проветривающему заклятию и призывать горящий шар или что-то вроде того. Люмос отнимал много сил, рука быстро уставала держать палочку направленной на желтые страницы книги. В последнее время в ее голову все чаще закрадывались робкие мысли: “А что, если я просто не приду?”. Или: “Что если я забаррикадируюсь в комнате?”. Или “Сделают ли они что-то ужасное, чтобы вытурить меня из спальни? Не пойдут же они на крайние меры?” Она вела долгие споры с самой собой. Одна ее часть – в том числе и призрачный голос – уверяли, что пренебрегать Змеиной ночью не стоит. И даже если это не будет шансом “показать себя и вернуть все на круги своя”, как настаивал голос, она знала, что по крайней мере это не настроит против нее факультет еще больше. Другая же часть шептала, что ее ждет что-то совершенно ужасное. Что ей не следует идти, слизеринцы и так ненавидят “полоумную бродяжку Бонэм”, так разве есть ей что терять? Инициация была уже завтра. Слизеринка знала из книг и редких разговоров с Уркхарт в начале недели, что Змеиная ночь проводится с субботы на воскресенье. А значит сегодняшняя – ее последняя спокойная ночь. Следовало бы хорошо выспаться, а наутро потренировать защитные и поисковые заклинания. Но она так нервничала. Сердце вновь молотило едва ли не в глотке. Будто бы она не сидела добрых полвечера на кровати, а носилась по болотам от красных колпаков. – Нокс. – прошептала Джин, и кончик палочки потух, погружая ее убежище во мрак. Она спихнула книгу с коленей и откинулась на подушку. Ей захотелось снять заглушающее заклинание, чтобы послушать, о чем могут сплетничать соседки по комнате. Быть может она могла бы узнать что-то о предстоящем испытании. Но когда Джин сделала это, не услыхала ничего, кроме тишины. Либо змеиный клубок подружек Мелифлуа тоже использовал заглушающие заклинания, либо они все уже спали. Проверять не хотелось, да и не было смысла. Джин перевернулась на бок и натянула на голову одеяло. Было жарко и холодно одновременно. Она очень нервничала…                      Следующим утром Джин проснулась рано. Слишком. Ее глаза резко распахнулись, и она толком не понимала сперва, что заставило ее пробудиться. И только потом сознание соизволило различить шелест голоса, настойчиво твердящего: “Поднимайся, Джинкси! Поднимайся, вставай.” Она нехотя села на кровати: – В чем дело? – шепнула. – Что случилось? “Иди в ватерклозет, приведи себя в порядок. И спускайся на завтрак” Джин вытащила палочку из-под подушки и с широким зевком наколдовала Темпус. Пять тридцать утра. “Мерлин!” – одним взмахом слизеринка заставила призрачные часы исчезнуть. – “И зачем в такую рань, скажи на милость?” “Сможешь трапезничать, не прячась в пустых коридорах, словно домовой эльф” – был ей ответ. Джин хмыкнула. Что ж, он прав. Как всегда. Прошлым вечером ей пришлось призвать на помощь всю свою ловкость, чтобы умыкнуть картофельное пюре и горошек со стола Пуффендуйцев. После ее удачной попытки на обеде, слизеринцы быстро смекнули что к чему, а потому изрядно утомили ее, сбивая незаметными заклинаниями каждый раз почти оказывающийся в руках ужин. Профессиональная меткость – преподаватели и не смотрели в их сторону. Только пуффендуйцы недоуменно наблюдали за странной баталией. Впрочем, отчего-то, говорить о ней никому не спешили. Но Бонэм все равно сумела урвать себе немного еды. Так продолжаться, разумеется, не могло. Битва за еду и, как следствие, недоедание едва ли могли благотворно влиять на ее учебу и, что куда важнее, тщетные пока попытки выздороветь. У Джин Бонэм и без войны со Слизерином было много забот. Но могла ли она обратиться к профессорам? После всего, что сделала – очевидно нет. Слизеринцы оставят их маленькую вражду в тайне. Ни Мелифлуа, ни Реддл, ни кто-либо еще не станет “выносить сор за порог”. А потому, пока она молчит, молчат и они. Стоит ли сытый желудок болезненных борозд от кнута Прингла? Пока что ей казалось, что нет. Джин спешно приняла душ и заплела еще темные и тяжелые от влаги волосы в две длинные косы, подвязанные черными лентами. Когда она вышла из ватерклозета, предварительно сняв все охранные заклинания – да, те были с нею теперь всегда – соседские пологи все еще были задвинуты. Облачившись в черную юбку, белые сорочку и гольфы, жилет и мантию с зелеными лацканами, Бонэм снова призвала призрачные часы. Шесть двадцать. Что же, стоило испытать удачу на завтраке.                     

***

                     Ее день был нервным. Удачная утренняя трапеза в одиночестве притупила ее осторожность. С лихвой набив желудок тостами и вишневым джемом, выпив столько кофе, что Большой зал перед глазами начал пятнить, Джин Бонэм позволила себе непозволительную роскошь. Расслабиться. За что быстро и получила. Джин позволила себе в выходной день ходить, небрежно перекинув мантию через локоть. В одной сорочке и юбке могло бы быть холодно, да только она хорошенько усвоила согревающие чары. День выдался необычайно жаркий – и это в сентябре, в Шотландии. Замок не успел, разумеется, нагреться. Но бьющее в окна солнце, щебетание птиц, отсутствие ветра и дождя, заставляли чувствовать себя в тепле даже среди каменных стен. Морально. Бонэм показалось правильным поддаться моменту. К тому же, мантия мешалась под ногами, да и вообще едва ли носила какую-либо функцию, кроме того, чтобы быть элементом школьной формы. Она не грела. У Джин было неоправданно хорошее настроение. Она шла по коридору бодрым, прыгучим шагом и нисколько не заботилась о том, что краем мантии метет пол по пути. Она прижимала к груди пару свитков чистых пергаментов и заправленное неиссякаемыми чернилами перо. Сумка, оставленная в спальне, не оттягивала привычно плечо. Солнце ласкало щеки и шею. Ей было… даже немного хорошо. Она направлялась в библиотеку в новой попытке отыскать хоть крупицу информации о предстоящей ночи, когда они напали на нее. Хогвартс… был тем местом, в котором могло показаться, будто посреди белого дня, коридоры безопасны. Не удаленные от Большого зала, комнат преподавателей и гостиных факультетов на приличное расстояние они дарили ощущение спокойствия. Ведь все было поблизости – студенты, профессоры, библиотека и трапезный зал. Джин Бонэм тоже свято верила в свою неприкосновенность, пока находится здесь. Под боком Диппета, Дамблдора и других студентов. Трое пятикурсников-слизеринцев показались из-за угла совсем неожиданно. Бонэм увидела их, вышедших на падающий от окна солнечный прямоугольник. И в первый миг и не думала придать тому какое-либо значение. Мало ли их здесь шастало по всему замку. Двоих она даже не знала, а имя третьего лишь слышала пару раз – Орион Блэк. Кузен еще одной Араминтиной подружки Вальбурги, давно выпустившейся из Хогвартса – как однажды вечером подслушала Джин, не заглушив свой полог. Она не успела и подумать о чем-то плохом, да и с чего бы, до библиотеки всего пара коридоров, когда… Блэк вскинул палочку прямо на нее: – Оскауси! Все случилось в долю мгновения. – Секо! Инкарцеро! За один удар сердца. – Остолбеней! Проклятия летели к ней одно за другим. Она и не поняла, как оказалась у стены. Отшатнулась от заклятий, ведомая какими-то неведомыми силами. Голым инстинктом. – Вомитаре Виридис! Джин упала на четвереньки, и болотно-зеленый луч врезался в стену. Прямо туда, где мгновением раньше была ее голова. Она сунула руку за палочкой, но пальцы лишь скользнули по шерстяной ткани юбки. “Чт?..” Зрачки расширились от ужаса. Она судорожно ощупала ладонями ремень. И ничего не обнаружила. Окрыленная чудной погодой, сытным завтраком и еще мордред разбери чем, Джин, скинув школьную мантию, не нашла ничего лучше, чем заткнуть палочку за пояс юбки, а теперь… Теперь ее не было. “Потрясающий идиотизм, Джинкси.” – заметил голос. – Оскауси! Джин взвизгнула, рванув в сторону. Орион Блэк был настойчив в своем стремлении лишить ее рта. Она заозиралась по сторонам, пытаясь отыскать мордредову палочку, когда новый луч пролетел в дюйме от ее головы. – Что вы делаете?! – истошно завопила она. – Оскауси! “Вот она, нашла!” – слизеринка быстро-быстро поползла вперед на четвереньках, переставляя руки и ноги с такой скоростью, словно таракан на тараканьих бегах. – Депримо! – Флиппендо! Хором выкрикнули Блэковские дружки, и два ярких луча – оранжевый и зеленый – столкнулись в ослепительной вспышке. Джин успела распластаться на полу, вытянув руку, прежде чем грохот от взрыва едва не оглушил ее. Пальцы сомкнулись на гладкой поверхности палочки. По всему телу прокатилась волна тепла. – Вы не поставили купол, кретины! Она не знала кому принадлежал голос. В ушах стоял ледяной звон. Но ей было и ни к чему. Слизеринцы замешкались, и Бонэм перекатилась на бок, выбрасывая палочку вперед: – Аларте Аскендаре! Новый грохот, но Джин не стала смотреть, достигло ли заклятье цели. Вместо того подскочила на ноги и взвизгнула в догонку: – Секо! – Протего! Столкнувшись с незримым барьером, ее закликание с хлопком исчезло. – Экспеллиармус! – выкрикнул Блэк. – Протего! – КОЛДОВСТВО В КОРИДОРАХ! КОЛДОВСТВО В КОРИДОРАХ! – взвизгнул отвратительный скрипучий голос прямо у Джин над головой. Вздрогнув, она обернулась на вопль, на мгновение позабыв, что находиться посреди сражения. Но и ее противники прервали бой, как и она, осоловело уставившись на Пивза, зависшего над ними. "Откуда он взялся?" – КОЛДОВСТВО В КОРИДОРАХ! У-у-у! Детишки расшалились! – вопил полтергейст. – У-у-у! – Довольно! – бросил Блэк, первым опомнившись. – Уходим. Джин резко повернулась к нему. Два его дружка, как по команде, опустили палочки и отступили. – И что это было? – выкрикнула Джин, не спеша опускать свою собственную. – Начало, – один из Блэковских приятелей улыбнулся гадко-прегадко, прежде чем скрыться за поворотом. – Что? – Встретимся на Змеиной ночи, бродяжка! – Секо! – взвизгнула Бонэм, но луч лишь врезался в стену. Блэк и компания уже скрылись. – Колдовство в коридорах! Колдовство в коридорах! – не унимался Пивз. “Сучий потрох!” Джин разъяренно обернулась, вскидывая палочку на полтергейста. “И что ты собралась делать?” – насмешливо поинтересовался голос в голове. – Заткнись! – непонятно к кому именно обращаясь, выплюнула Бонэм. Настроение было безвозвратно испорчено.                     

***

                     – Всем новеньким собраться в гостиной в одиннадцать вечера. – Басистый голос Элиаса Нотта, усиленный Сонорусом отразился от стен. – Тебя это тоже касается, бродяжка! Джин Бонэм, спешно пересекающая гостиную залу, опустив голову – будто бы то помогло бы ей стать менее заметной – споткнулась на ровном месте. – Мы настоятельно не рекомендуем пытаться пропустить Змеиную ночь, – а это уже Араминта. Ее вечно нарочито-ласковый, высокий голосок Джин не сможет забыть, наверное, уже никогда. – И заранее говорю, у вас ничего не выйдет. Джин обернулась на них. Венец слизерина, принцы и принцессы крови. Джин с удовольствием отравила бы цапенем их всех. Они восседали в центре гостиной: Элиас Нотт, Осберт Эйвери, семикурсники Гильем Мальсибер и Сирил Лестрейндж. Практически королевские особы. Они расположились на самом большом диване, стоявшем во главе залы. А на широких подлокотниках его устроились дамы сердца, не иначе: Араминта Мелифлуа, близняшка Нотта – Белинда, семикурсница Аретуса Гойл и ее малявка сестра Валентина. Бонэм тошнило от одного их надменного вида. Был здесь и Орион Блэк. Сидел чуть поодаль, на кресле. И все же ни у кого не возникало сомнений, он был с ними. Младшая смена. Еще одна жертва ритуала “прекрасного плода”, вне всяких сомнений. Смазливый до зубного скрежета. Без единой некрасивой черты. И как Бонэм раньше не замечала его причастности к Араминтиному близкому кругу? Взгляд Джин соскользнул с пятикурсника. Был здесь и Том Реддл. Конечно. Не мог не быть. Читал – он всегда неизменно читал, что бы не происходило – тоже чуть поодаль. Устроившись в кресле у камина, противоположном от кресла Блэка. – Чего-то хотела, бродяжка? – весело поинтересовалась Белинда, крутя палочку между пальцами. Джин моргнула, опомнившись. Вероятно, она изучала их непростительно долго. “Да плевать.” Она послала чернобровой и светлолицей Белинде полный равнодушия взгляд. А потом отвернулась, молча продолжая путь в свою спальню. – В одиннадцать, полоумная, не забудь только – полетело ей вслед. – Может вырезать ей на лбу? А то растяпа все забывает… Ее ошпарило внезапной яростью. Джин встала как вкопанная, инстинктивно дернувшись за палочки. “Не вздумай!” – прогремел голос. И Джин вздрогнула от того, как оглушительно и явственно прозвучал он в голове. Такого раньше никогда не бывало… За спиной смеялись. Громкий и мерзкий хохот. “Не вз-здумай!” – шипел голос. Бонэм стиснула кулаки. Сделала короткий вдох. И послушно отправилась в спальню. “Хорошо” Вечер наступил быстрее, чем ей бы того хотелось. Остаток дня слизеринка провела за чтением гребаных сочинений гребаного Салазара. Ничего нового за это день разузнать ей о Змеиной ночи так и не удалось. Когда часы над зеркалом показали без двадцати десять, она удалилась в ватерклозет. Разделась, оставила сорочку и юбку прямо на полу, вместе с бельем. Латунный вентиль на кране скрипнул, когда она вывернула его до упора, обрушивая на собственную голову сильный поток ледяной воды. Кожа вмиг покрылась мурашками, а голова впервые за день осталась без мыслей. Только жалящий холод, бьющий по плечам и спине. Постояв так с несколько секунд, Джин рвано выдохнула и потянулась добавить горячей воды. Она не пойдет. Мыло на полке было спешно проверено чарами вскрытия вредного магического вмешательства. Ее вечный теперь ритуал. Проверять все, к чему предстояло прикоснуться. Она не пойдет. Джин медленно намыливала волосы. Медленно растирала падающую с них пену по груди и животу. Она не пойдет. Теплые струи лизали кожу. Мыльная вода щекотала пальцы, убегая в водопровод. Она не пойдет! Джин намазала волосы каким-то дивно-пахнущим чем-то сладким кремом. Белиндиным. Она все время забывала свои вещи в уборной. Джин всегда проверяла их на наличие каких-то скрытых чар. Никогда не обнаруживала, как и сейчас. И всегда пользовалась соседской забывчивостью. Отчего бы и нет? Крем ее – для волос – наверняка, был жутко дорогим, как и все ее вещи. Джин не пойдет ни на какую Змеиную ночь. Джин пошлет их всех к черту. Демонстративно. И молча. Закончив с душем, Бонэм завернулась в жесткое серое полотенце. И даже его перед этим не преминула проверить “Ревелио”. Подобрала вещи с пола, засунула за ухо палочку, и босиком отправилась обратно в спальню. За ней потянулась цепочка мокрых следов. Она не пойдет. “Джинкси…” В комнате никого не было. – Акцио, коробки! Увеличив в размере подлетевшие к ней коробки с вычурными “ММ” вензелями, Джин вынула оттуда форменный сарафан – черный и шерстяной. И чистую сорочку с широкими рукавами и кружевными манжетами. Натянула белые гольфы, оделась и обула высокие ботинки – ведь иметь дело с сапогами, пускай и избавленными уже от чар легкой рукой миссис Боунс – больше ей не хотелось. Она, Мордред побери, никуда не пойдет! Взгляд метнулся к настенным часам. Десять двадцать пять. Джин скривила губы. Завязала шнурки и, выпрямившись, направила палочку на прикроватную тумбу Таисы Урхарт: – Специалис ревелио! Ничего. Никаких даже мало-мальских охранных чар. И это после того, что Джин учудила с вещами Мелифлуа. Что ж, Таиса была слишком самоуверенна, полагая, что общеслизеринский бойкот мог бы остановить Джин. Бонэм неспешно выдвинула верхний ящик. Провела пальцами по соседской волшебной косметике. Здесь было много всего. Но Джин многое было не нужно. Она густо подвела глаза черным карандашом, не забыв проверить на магические ловушки и его. Подкрасила и брови, и ресницы. Не забыла и про губы – те очень выделялись теперь на ее бледном лице темно-малиновым – почти черно-коричневым – пятном. Она никуда не пойдет… Джин бросила волшебную краску прямо на Таисину кровать. Она не собиралась скрывать свое вторжение. Снова взглянула на часы. Десять сорок. Бонэм взяла с подоконника пачку Белиндиных магических сигарет. Они пахли клубникой, а еще дым от них был ярко-розовым. Вся их спальня пропахла этим перечно-приторным запахом. Палочка вспыхнула, когда слизеринка призвала огонек. Кончик сигареты – бумага у нее была гладкая и бледно-золотистая, очень приятная, что с виду, что на ощупь – полыхнул. И клубничный дым обжог Джин легкие, когда она одним быстрым и глубоким вдохом втянула его. Она не закашлялась, из чего сделала вывод, что раньше – в той, прошлой жизни, о которой она не знала совершенно ни черта – курить ей уже приходилось. Что ж, еще одно открытие. И снова без удушающей помощи профессора Альбуса Дамблдора. Десять пятьдесят. Джин потушила сигарету прямо о подоконник. И так там ее и оставила. Подошла к двери. Она никуда не пойдет. Не пойдет. Не пойдет! Она вышла в коридор.                      Гостиная зала Слизерина выглядела… Странно. Здесь была уйма народу – целая толпа. Обыкновенно столько здесь никогда не бывало. По крайней мере всю ту неделю, что Джин успела провести здесь, слизеринцы предпочитали уединяться в своих комнатах или где-то еще. Гостиная была часто оккупирована надменной компанией Мелифлуа и Нотта. Иногда с ними под боком рисковали посидеть первокурсники, но только и всего. Сейчас же… Зала полнилась людьми. Здесь собрался весь Слизерин, сомнений не оставалось. Не только Нотт и первокурсники. А вообще все. Джин запоздало подумала, что не видела ни разу и половину этих людей. А еще все они стояли вдоль стен. Были одеты в свои школьные мантии. Черные. И сонливости, хотя бы намека на нее, не было написано ни на одном лице. Они держали что-то в руках… Джин прищурилась, силясь разглядеть. – О-о, а вот и наша мисс Бродяжка! От раскатистого голоса Нотта Джин вздрогнула. – Прошу! – Элиас широким жестом указал ей на центр комнаты – туда, где испуганной кучкой толпились первокурсники. Бонэм скрипнула зубами и… Послушно присоединилась к малышне на коротковорстном ковре. – Ну раз уж все в сборе! – Нотт хлопнул в ладоши и тот шепоток, который итак лишь едва тревожил стоящую в гостином зале тишину, смолк. – Почту за честь отведенную мне роль оповестить вас о правилах нашей маленькой “Охоты за сокровищами”. Видите ли, об этой забаве не вычитать ни в одной паршивой книжонке. А вы пытались, признайтесь... Но зачем же лишать вас всего веселья... – Ближе к делу, Элиас, – перебил его тошнотворно-спокойный голос. Голос Тома Реддла. Джин поискала его глазами. И быстро нашла – в другом конце залы. С до зубного скрежета ей приевшимся индифферентным выражением на лице. – Да, – недовольно протянул Элиас, препарируя школьного старосту ледяным взглядом. Настроение его резко ухудшилось, это было очень заметно. – Разумеется. Что ж… правила… очень просты. Змеиная ночь не зря еще называется “Охотой за сокровищами”, а знаете почему, м-м? Есть предложения? Ну же, я не вижу ваших рук, господа. – Элиас… – снова подал голос Реддл. И Джин уловила в нем намек на раздражение. Или ей показалось? – Что ж. Желающих нет, – Нотт скривил губы. – Придется мне продолжить. Дело в том, господа, что Салазар Слизерин принимает в свой… дом лишь достойных. Мало быть чистокровным… – он хмыкнул, кинув быстрый взгляд на Бонэм. – Мало быть амбициозным, что бы старая шляпа там не болтала. Нужно быть хитрым. Расчетливым. Умным. Иметь связи. Уметь выживать. Все, что пригодится и там, – он кивнул на окно. – В реальной жизни. Настоящим слизеринцем вас делает не родословная. В конце-концов в каждой семье может родиться всякая недостойная мерзость. К примеру, сквибы, а? Согласны? У кого из вас в родственниках затесались эти отродья? Не стесняйтесь, поднимите ручку… – Элиас. Нотт дернул плечом, бросая на Реддла очередной полный раздражения взгляд. И продолжил: – Виртуозное махание палочкой слизеринцем вас тоже не делает. В конце-концов, это ведь умеют и пуффендуйцы, быть может не так плодотворно, как бы хотелось, но… Кто-нибудь хочет на Пуффендуй? Только скажите, отправим сию же минуту. – Он оскалился. – К чему я веду? Во время Змеиной ночи палочки вам… не понадобятся. Так что… Прошу… – Его оскал сделался шире, лицо плотоядно перекосилось. – Сдать их мне. Сейчас. И Джин Бонэм прошиб холодный пот. “Что?!” – едва не вырывается вслух. Она забегала глазами по лицам молчаливо-стоящих вдоль стен слизеринцев. И к ее нарастающему ужасу, они не выказывали никакой совершенно реакции, как если бы Нотт пошутил… Но ведь он пошутил? Это ведь не могло быть серьезно? По толпе первокурсников волнами прокатился шепоток. Они, похоже, как и она пребывали в полном смятении. – Я дважды повторять не стану, господа, – тон Нотта сделался холодным как лед. – Живо. Джин инстинктивно схватилась за палочку, торчащую из кармана шерстяного сарафана. Пальцы заледенели и плохо слушались. А они… все эти малолетки, ища негласной поддержки у старших и так ее и не получив, понурив головы друг за дружкой направились к Элиасу, возвышающемуся над журнальным столом у своего кожаного дивана. “Мерлин…” Цепочка первокурсников послушно клала палочки на темную гладкую столешницу. Одну за одной. Спешно, отвратительно быстро она вся покрывалась ими: темного дерева, светлого, красного… – Эй, Бродяжка! Джин подняла глаза. Элиас Нотт смотрел прямо на нее. Смотрел и улыбался. Совершенно счастливой улыбкой. “Мерлин” – Для тебя особое приглашение нужно? Или снова забылась? Джин напряглась, стискивая палочку в пальцах. Мордред, она не будет… она не станет отдавать им единственное свое средство защиты… “Делай что говорят, Джинкси…” “Ты сошел с ума!” Технически, конечно, это она сошла с ума, ведь голос – часть ее самой. Джин сглотнула вязкую все еще сохранившую едва ощутимый перечно-клубничный вкус слюну. – Мне надоело ждать, – прошипел Нотт, угрожающе шагнув в ее сторону. “Сукин сын!” Джин уставилась на него полным ярости взглядом. Палочка так и обжигала пальцы. Небывалых усилий Бонэм стоила ее внутренняя борьба с желанием бросить в мерзавца проклятье. Слизеринка с мгновение сверлила Нотта полным ненависти взглядом, а затем… Вышла вперед и послушно положила свою палочку на стол. “Вот так. Вот и все, Джин Бонэм. Вот ты и смирилась”, – думала она. Палочка тоскливо осталась лежать на столешнице. А когда Джин вернулась к первокурсникам, Элиас Нотт фамильярно подхватил ее со стола. И принялся крутить в пальцах. Точно так же, как делала его сестра-близнец этим вечером. Бонэм стиснула кулаки. – Как я и сказал, палочки вам здесь не понадобятся. – сказал Элиас. – Видите ли, вычитать заклинания в книжонке может каждый кретин, обученный читать. Слизерину же в своих рядах не нужны идиоты. И нам необходимо убедиться в том, что их среди нас не будет. Найти действительно достойных среди вас… Настоящие “сокровища” среди кучи дерьма. – Элиас! – раздался возмущенный голос на этот раз его невесты – Араминты. Но Джин даже не стала искать ее глазами, с нарастающим оцепенением следя за своей палочкой в пальцах Нотта. – С предстоящим испытанием при помощи палочки сможет справиться любой. Пуффендуец, когтевранец, даже… – Нотт поморщился и постучал рукояткой палочки Джин Бонэм по своему лбу. – Гриффиндорец. И только настоящий слизеринец, хитрый, находчивый, сумеет сделать это без нее. Ноги Джин сделались будто ватными. А взгляд – как и остальных первокурсников, впрочем – совсем затравленным. – Итак “Охота за сокровищами”. Как я и говорил, все просто. – Нотт небрежно отбросил палочку на стол, и та покатилась по столешнице, пока не упала со стуком на пол. – Как вы уже, наверное, понимаете, мы, – Элиас обвел рукой стоящих вдоль стен софакультетников, – “Охотники”. А среди вас… есть “сокровища”. По крайней мере, мы очень на это рассчитываем. И как любые охотники, мы будем охотиться. Вам же… нужно просто… постараться не попасться. В нашем распоряжении все подземелья. Их по такому случаю очень услужливо прикрыли на вход и выход. Спасибо профессору Слизнорту. Преподаватели знают о нашей маленькой традиции. Вход в подземелья опечатан. До утра никто не сможет ни выйти, ни войти. Советую не тратить время на тщетные попытки преодолеть барьер. Там поймать вас будет проще всего. Змеиная ночь закончится в пять утра. А до той поры ваша задача очень проста: не дайте себя поймать. Кто остался не пойманным, тот победил! – Он хитро улыбнулся. – И стал слизеринцем. Вопросы? В гостиной зале Слизерина повисла оглушительная тишина. Джин казалось, будто она слышит гул воды за окном – но это, конечно, было невозможно. Быть может то – всего лишь ее собственная кровь, стучащая в ушах. – П-простите, сэр… – вдруг услыхала Джин дрожащий тонкий голосок за своею спиной. Она медленно оглянулась. Это была та самая неуклюжая, кучерявая первокурсница, что сидела подле нее в первый ужин. Вероника Акли. – Да, мисс? – Нотт улыбнулся еще шире, словно был несказанно счастлив получить свой вопрос. – А… – нерешительно начала Вероника. – Сэр, а что будет с теми, кого… Она умолкла, растерянно оглядываясь на однокурсников. Джин заметила, что они слегка пихают ее в бока. – С теми кого что, мисс? – Улыбка Нотта быстро превратилась в уже знакомый оскал. И он вдруг совершенно недружелюбно рыкнул. – Ну же, мисс, говорите! Вероника молчала, пораженная тем, как внезапно он на нее рявкнул. Джин стиснула кулаки. – С теми, кого поймают, – резко закончила за Акли она, бесстрашно встречаясь с глазами Нотта. – Полагаю, всем интересно знать именно это, Нотт. Его глаза опасно сузились. Элиас дернул верхней губой – точь-в-точь Араминта за первым ужином. “Или дворовая псина”, – мысленно усмехнулась Джин. – О, ты скоро это узнаешь, бродяжка, – вдруг совершенно неуместно прошептал он. Но в тягучей тишине залы шепот его прозвучал боем колокола. – Но поверь, ничего-ничего хорошего. Профессоры не сунутся сюда до утра. У нас развязаны руки. Джин неосознанно отступила на шаг. Ее проблески бравады улетучились в один момент. – Что ж, раз вопросов больше нет, – вдруг подал голос Том Реддл, и Джин вздрогнула, совершенно позабыв о том, что тот здесь. – То мы можем начинать. Первокурсники! – он хлопнул в ладоши, привлекая к себе остатки внимания. – По традиции, у вас пятнадцать минут форы. Советую провести их с умом. В охоте изъявили желание участвовать все слизеринцы. Они могут применять к вам любые заклинания, кроме внесенных в реестр особо-опасных и непростительных. Но прошу помнить, что даже самые безобидные заклинания способны причинить ущерб. Также прошу принять к сведению, что, отдавая дань традициям, и во избежание неудобных недоразумений, в Змеиную ночь мы носим маски. "Маски?!" Джин вцепилась зубами во внутреннюю сторону щеки. Уголки губ ее плаксиво скользнули вниз. Вот, наконец, она и поняла, что все никак не могла разглядеть в руках стоящих у стен слизеринцев. Ее зрачки расширились, когда она, словно зачарованная, следила за тем, как неспешно каждый из них извлекает белую маску из-за спины. Все одинаковые, глянцево блестящее в свете камина. У всех одни и те же тонкие носы, одни и те же плотно сомкнутые губы. И одни и те же узкие прорези для глаз. И одни и те же черные ленты-завязки, свисающие с краев. “Мерлин…” Фарфоровые белые лица. Словно кукольные, да только не были они расписаны. – Ваши пятнадцать минут начались. – Услужливо подсказал Нотт, принимая маску из рук Белинды. Едва он произнес это, как в гостином зале начался настоящий хаос. Первокурсники в панике бросились к дверям. Создавая настоящий затор. Они кричали и ругались. Толкали друг друга. Джин слышала, как кто-то плачет. Они были перепуганны, наверное, до смерти. А Бонэм так и осталась стоять посреди залы. Невидящим взглядом скользя по надевающим фарфоровые лица слизеринцам. В голове ее – сплошная каша. Ни одной связной мысли – только дымчатые образы, темные, ускользающие. Она смотрела на одинаковые белые маски, глядящие на нее теперь со всех сторон глубокими глазницами. И все никак не могла понять, отчего желудок ее скручивается тугим узлом, а перед глазами все темнеет. Целый рой черный мошек заполнил гостиную залу. Желчь ползла вверх по пищеводу. С ней уже так было. Было. Было на ужине в честь распределения. Когда она увидала впервые странное видение, осколок воспоминания, эхо прошлой жизни. Когда она увидела впервые школьного старосту. Тома Реддла. Ей было нужно идти. Не тратить время попусту. Придумать что-нибудь. Но она не могла сдвинуться с места. Все это было таким... таким... Нереальным. Неправильным. Она будто стояла посреди сна. Жуткого и кошмарного. Все, что окружало ее, в тот миг было словно не настоящим. Смазанным. Не имеющим к ней отношения. Она – просто сторонний наблюдатель, ведь так? "Ничего этого ведь не происходит на самом деле...", – пульсировало в ее голове. Ведь не происходит? На лбу выступила испарина. Маски-маски-маски окружали ее. Казалось, подступали все ближе и ближе. Такие безэмоциональные. Такие холодные. Такие знакомые. Взгляд ее соскальзывал с одной на другую, пока не замер наткнувшись на одно из немногих, еще не скрытых белым фарфором лиц. Араминты. Араминты Мелифлуа. Слизеринская староста, стоящая по правую руку от Тома Реддла, касающаяся плечом его плеча, расплывалась перед глазами Джин Бонэм. Фарфоровый подбородок маски, сдвинутой на макушку, бросал на лицо ее тень, словно полы шляпы. Взгляд Джин сам собою зацепился за ее фигуру. Не желал отлипать. "Это происходит или не происходит?.." Гостиная зала принимается крениться перед глазами. Все плывет и качается. И Бонэм перестает окончательно понимать, где находится. И что вообще... Маски-маски-маски. От них тянет тошнить. Они кажутся чем-то неуловимо-знакомым. "Почему?" ...Джин пытается сфокусировать взгляд на Мелифлуа. И у нее немного даже получается. Вот зала понемногу приобретает очертания. Вот проступают кресла и диваны. Камин. Маски... Вот Араминта Мелифлуа, поймав взгляд Бонэм, касается пальцами черных лент, стягивающих голову. Вот медленно размыкает губы. И Джин видит, как неспешно, нарочито неспешно те начинают двигаться. Вот они складывают в "е", и "б", и затем "о". Очерчивают букву за буквой. Последовательно, аккуратно. Пока до Джин запоздало не доходит, что Мелифлуа беззвучно шепчет: – Тебе конец. Неспешно и с расстановкой. Так, чтобы Бонэм точно увидела. Точно поняла, прочитала. "Тебе-конец-тебе-конец-тебе-конец", – бездумно повторяет про себя ее слова Джин. И волосы дыбом встают на затылке. А Араминта Мелифлуа опускает маску на свое лицо.