Наружу изнутри

– Тебе я, Серёжа, Катя, да даже Даня с Никитой звонили огромное количество раз! Юра, мы же так переживали! Что случилось? – с порога начал возмущаться взволнованный Костя. Он быстро снял пальто и повесил его к остальным курткам. Уже позже, когда Уралов снял и ботинки, он понял, что ответа то не последовало... Татищев как молчал, так и продолжал. К тому же, он не вышел встречать Костю, как обычно это происходило. Что-то тут было не так... – Юра? Юрочка? – продолжал звать мужчина. Он обошел все ближние комнаты и в конце концов пошел в сторону спальни, что находилась в глубине квартиры. Челябинск там и нашелся. Весь бледный, дрожащий сидел лицом к окну и, по всей видимости, плакал. Всхлипы были тихие, но Уралову хватило и этого, чтобы заволноваться ещё сильнее. – Катюш... Катенька... – наконец заметив присутствие Екатеринбурга, произнёс Татищев, – Костя... Уралов осторожно подошёл к нему, сел рядом и хотел было что-то сказать, как Юра крепко обнял мужчину и зарыдал ещё сильнее. – Юра, что случилось? – обеспокоенно спросил Костя и нежно стал поглаживать дрожащего друга по спине. – Костя... Катенька... Катюша... Я не хочу умирать, Кать... Я не хочу... – тихо и хрипло сказал он, – хотя... Кому я вообще нужен, Кость? Постоянные НМУ убивают меня. Я устал, я не могу так больше. Ничего страшного не случится, если Челябинска не станет... Меня всё равно не любит никто. Ни-кто и ни-ко-гда меня не любил. Да и не нужен я никому, Катюш. Челябинск никому не нужен. Все всё равно уезжают от сюда из-за "чёрного неба". И опять, и снова, и снова они говорят, что переезд - это лучшее, что случалось с ними. Снова и снова говорят, что Челябинск - это место, в котором жить невозможно... Место, которое невозможно любить... – Юра говорил от чистого сердца, уже не плакал, лишь изредка всхлипывал. Весь монолог был сказан тихо и вполне серьезно: это не было истерикой. Татищев действительно считал так, а особенно во время очередных выбросов. – Юра... Да что ты такое говоришь. Любят тебя, много кто любит, они Челябинск обожают, – начал успокаивать Уралов, но Татищев прервал его. – Аха, да что... Что во мне можно любить? Что в Челябинске можно любить, Кость? – со смешком спросил он, отстранился от Екатеринбурга и посмотрел ему в глаза, словно там была скрыта вся правда. И ведь так и было. – Много что можно, Юр. Челябинск - это в первую очередь город, в котором производят огромное количество техники, твои заводы обеспечивают если и не всю Россию, то как минимум часть точно. А вспомни войну, вспомни, что каждый третий танк был сделан чуть ли не твоими руками. Страна осталась в безопасности благодаря твоей технике. Да и кто сейчас уезжает из Челябинска? Юра, они все едут жить вблизи города, в новые районы, которые скоро будут входить в состав Челябинска. И население сразу прибавиться. А вспомни другие новые районы. Тот же "Ньютон" или "Парковый". Это уже не прежние хрущёвки, а красивые дома, дворы. А центр свой вспомни. Кировка такая красивая, Юрочка, я бы там гулял всю свою жизнь, будь у меня такая возможность. А новая набережная? А Трактор? Твоя хоккейная команда это просто нечто. А сам ты на льду такой красивый. Я бы только на тебя и смотрел всю игру. У тебя такое красивое телосложение, такие мягкие и густые чёрные волосы. А глаза какие... Я отдаться за них готов, честное слово. А характер твой... Да я бы всё отдал, если бы существовало больше таких же ответственных и трудолюбивых людей как ты. Ты ведь каждое своё обещание сдержишь, ты из кожи вон вылезешь, лишь бы успеть в срок. А какой ты оптимистичный, когда нет режима "чёрного неба". Ты так красиво поёшь, так мило заботишься о детях, которые даже не все твои. А какой красивый у тебя башкирский язык, даже песни Даниса я никогда не слушал так, как твои. Юра, да я даже трети от того, на сколько ты великолепен, не рассказал... Я бы мог бесконечно долго перечислять, расписать больше, чем Толстой. Да я, блять, в Бога уверовал бы, если бы он мог справиться с экологией Челябинской области, – весь свой монолог Уралов буквально оторвал от сердца и вручил Татищеву. Он словно не дышал, рассказывал всё то, что скопилось за двести лет той любви, которую Екатеринбург испытывал к Челябинску. А сам Юра молчал. Смотрел с широко открытыми глазами и не верил. Ну вот как можно ТАК его любить? Любить... Только сейчас, наконец, до Татищева дошло, что Уралов ему буквально в любви признался. Хотя, признался он об этом намного раньше. Каждый поступок, каждое слово, чёрт, да даже когда они вместе пельмени лепили. Всё это было огромной любовью к Челябинску. И вот Костя, наконец, сказал об этом чуть ли не прямо. Екатеринбург после своего монолога тоже замолчал, понимая, ЧТО он только что сказал. – Юр... Ты извини, что я так резко всё это выпалил, я просто... – Это ты прости, что я был так слеп. Это ты извини, что огромную гору-то и не заметил. Спасибо, Кость. Спасибо, за твою помощь, поддержку, за твою любовь. Мин дә һине яратам, Катюш, – тихо сказал Татищев, а после положил руки на щёки Уралова и нежно поцеловал его. А Уралов знал эту фразу. Юра часто говорил её Анюте. Он мечтал, чтобы Челябинск сказал это и ему. И вот, спустя двести лет, в Челябинске, в уютной и тёплой квартире Татищев целует Костю и говорит, что любит. Синоптики сильно удивились, когда вместо обещанного дождя, на небе показалось солнце, что грело и дарило надежду на светлое будущее.