Она пожрала сердце моё и разум

Сэр Джон очнулся на полу. Деревянные доски под его спиной казались ледяными. Холод пронизывал каждую клеточку, проникая в самую глубину костей и разрывая сухожилия ошеломляющей болью. Он не знал, хочет ли подняться на ноги, терпя неизбежные возрастные боли. Будь он на двадцать лет моложе, возможно, такое падение не так бы сказалось на нём. Будь он на двадцать лет моложе, головокружение и бессонница не привели бы его к обмороку. Изнеможение было ужасным, и бесконечная арктическая ночь лишь всё усугубляла. Ему бы встать, в самом деле, а не превращаться в мешок с костями и старой плотью на своей койке, но он мог лишь лежать перед письменным столом в окружении вороха бумаг, которые вместе с ним посыпались на пол. Масляная лампа, висевшая над ним - единственное подобие солнечного света, - заливала каюту тусклым золотистым светом. Он вглядывался в этот свет, собирая всю оставшуюся у него силу воли и молясь, чтобы скорей подобный же свет показался над зубчатым горизонтом арктической тундры, держащей в плену «Эребус» и «Террор», и изгнал из его тела все недуги. Если бы он так и остался на полу, то ему не пришлось бы беспокоиться о том, встанет ли солнце и зайдёт ли снова. Соблазнительно было бы остаться лежать и спать вечно, пока лёд не освободит их, но сэр Джон не мог. В конце концов ему предстояло встать и продолжать руководить. И если ему суждено умереть, то он точно не хотел встретить смерть вот так вот лёжа. Ворча, он подтянулся, готовясь к предстоящей боли, но когда он собрался подняться на ноги, внезапная холодная тяжесть на груди заставила его опуститься. Тень заслонила качающуюся масляную лампу. На месте фальшивого солнечного света появилась пара светящихся глаз, глядящих на него из глубины тёмного лица, перепачканного кровью. Он взглянул на демоницу, прижавшую его к земле, и, не будь он так утомлен, попытался бы отпихнуть её. - Прочь, тварь, - пробормотал он Медведице. Он потянулся, чтобы шлёпнуть по шерстистой морде, но вместо этого она схватила его за запястье. В его горле поднялся инстинктивный вздох, а хныканье, вырвавшееся сквозь зубы, когда она провела холодным языком по его пульсу, ладони, кончикам пальцев, было предательством. Похоже, это очередная её игра. Очередной пример того, как она превращает его не более чем в свою личную игрушку. Предательский танец, подумал Франклин. Балансирование на лезвии ножа между удовольствием и грехом. И это всегда заканчивалось тем, что он склонялся ко греху. Он оттолкнул её. - Довольно. Теперь буду признателен, если поможешь мне встать... У него перехватило дыхание, когда она обхватила его за плечи и прижала к полу. Она фыркнула, обхватив руками его щёки. В этих глазах блестела река Стикс, а залитые кровью зубы её зловещей ухмылки сверкали, как рубины. Дыхание её было прохладным, влажным, пахнущим медью, которая обдала его язык, когда она прижалась мордой к его горлу. Его собственное дыхание сбилось на рваный вздох, когда она зацепила зубами складки его галстука и потянула. Поначалу он задохнулся, но после того, как она ухватилась половчее и успешно обнажила его горло, это ощущение плавно перешло в чувственное шипение атласа о хлопок. Его сердце забилось чаще, когда язык чудовища провёл по обнаженной плоти, наслаждаясь её вкусом. Прекрати. Довольно. Эти слова вертелись у Франклина на языке. Казалось, он готов был схватить её за загривок и оттолкнуть от себя. Но он просто... не мог. Не мог говорить, не мог пошевелиться - разве что отчаянно потянулся руками к её бедрам, которые обхватили его, упираясь в пол, и верхняя пуговица его мундира звякнула между её зубами. Она наблюдала за ним, растянув уголки рта в мерзкой улыбке, и резким рывком огромной головы оторвала пуговицу. Ладонь с когтями, перепачканная застарелой кровью, прижалась к его ключице, а пальцы судорожно пытались раздвинуть складки одежды, чтобы освободить место для её изголодавшейся морды. Сердце Франклина гулко стучало в ушах, кровь приливала к ноющему паху, но он ничего не мог сделать, чтобы остановить Медведицу: она зажала между зубами очередную пуговицу и оторвала её; укусила за другую и оторвала её тоже; зацепила, оторвала; украла, забрала. Попутно она снимала с него одежду, сдирая слои ткани, пока холодный воздух и её ледяной язык не пронзили его голую плоть. Его обмундирование рассыпалось вокруг него складками тёмно-синего цвета, не тронутый разрушением, разъедающим его приличия, - единственный символ, который хоть в малой степени обеспечивал его значимость на этом корабле. Его член мучительно тёрся о её кровоточащую вагину, а она продолжала терзать его. Её бёдра двигались в ритме с томными движениями языка, которым она обсасывала каждый дюйм его живота. Она с довольным урчанием утыкалась носом в мягкую плоть. Стон грозил сорваться с его губ, но он подавил его, прикусив щёку и сжав её бедра. Он извивался под ней, когда её руки тоже вцепились в его мягкий торс. Он заскулил, стиснув зубы. - Как раз таким ты мне нравишься - корчащийся, жалкий комок... Пьянящее хихиканье Медведицы отозвалось в каждой щели его психики. Он едва не застонал, когда она прижалась своей жаждущей вагиной к напряжённому бугру в его брюках. - Любимый инструмент для игры... любимое лакомство... И вдруг её зубы оказались между его грудей. Он откинул голову назад с воплем - воплем, пронизанным мерзким эротизмом. Кровь струилась и источала пар, пока она вскрывала его зубами и когтями. Медленно, не торопясь, она раздвигала кости, распутывала мускулы и сухожилия, сдирала кожу и пропитывала каждую его частичку изнутри своим дурманящим запахом секса и господства. Она распластывала его, расчленяла, пока он не оказался перед ней обнаженным, голым, нагим. Выпотрошенный и изголодавшийся. Его сердце билось, обнажённое, кровоточащее и колотящееся в верхней части раны. Должна быть боль. Жжение от надвигающейся инфекции. Онемение при погружении в объятия смерти... в ад, в ничто... Но ничего этого не было. Только грубое, ужасное, пылающее желание, которое сжигало каждую косточку Франклина, когда Медведица опасно медленно проводила языком по развороченным кускам мяса. Он стиснул зубы, чтобы не застонать, когда её челюсти сомкнулись на его ребрах, и она повторила то же самое поглаживающее лизание. Язык её двигался вверх и вниз, посылая уколы наслаждения, вызывая новые стоны, хрипы и кряхтение. Нервы соития шипели и искрились на каждом дюйме обнаженной плоти, и каждый из них лопался под её дыханием. Руки, которые она просовывала в глубину его живота, чтобы понежиться среди канатов органов и нитей внутренностей, усугубляли пьянящую похоть, что всё больше и больше подтачивала его рассудок. Вскоре её морда последовала за дьявольским вторжением рук, и она уткнулась носом в его нутро. Он содрогнулся от подкрадывающегося оргазма. Её вагина расцвела кровавой липкостью нектара, холодом пропитывая его брюки и даря члену шёпот возбуждения, которого он жаждал, но никогда не мог получить. Высасывая кровь между его легкими, Медведица пробиралась всё выше и выше по ужасной ране, пока её нос не коснулся самых краев его сердца. От одного лишь тихого дыхания Франклин едва не потерял сознание. В тот миг она лишила его дыхания, голоса, всего чувства собственного достоинства. Медведица злобно захихикала. Она снова задышала и пощекотала пульсирующий орган самым кончиком своего тёмного языка. Франклин подавился хрипом. Её язык продолжал стимулировать его клапаны и вены, и Франклину потребовались все силы, чтобы не закричать на неё и не потребовать, чтобы она покончила с этим - неважно, удовлетворила ли она его, себя или сожрала эту несчастную мышцу. Его член, требующий её внимания, мало чем помог. Медведица разразилась еще одним греховным смехом. Её зубы сжались вокруг его сердца. Похоть, наслаждение, желание забурлили в его жилах. Да... Зверь... пожалуйста, пожалуйста... Он задыхался, когда её челюсти начали сжиматься вокруг этого органа, этого сгустка секса, ненависти и секса. Её урчание заставило его сердце приятно вибрировать на её языке, по мере того, как зубы вгрызались в плоть. Как я могу освободить тебя, если ты сам не освободишься... Внезапный стук в дверь каюты разрушил его фантазии. - Сэр? - раздался голос сквозь дерево. Бридженс. - С вами всё в порядке, сэр Джон? Мне показалось, что я слышал какой-то шум... Франклин по-прежнему лежал на полу. Он задыхался от каждого вздоха, кровь бурлила в его теле. Наслаждение до сих пор держало его в тисках мук, прибивая к полу, в то время как его рука пыталась дать выход возбуждению. В тот момент, когда он понял, что щупает сам себя, а его член горяч и влажен, он с хриплым стоном отнял руку от своего органа. Он приподнялся на локтях и оглянулся в поисках Медведицы в каюте. Но её не было. Он был раздет, но на его старом теле не было никаких следов эротических ран или грубых вторжений. Ладонь горела, как будто эрекция ставила на ней клеймо. Было больно. От наслаждения. От жажды наслаждения. Рука метнулась к груди, к сердцу. Оно оставалось там же, билось и жаждало высвобождения. Неужели так страшно взять свой член обратно в руку и кончить? Нет. Нет. Отказ от освобождения был наказанием. Позволить Медведице воплотить свои порочные фантазии - это одно дело, но овладеть собой, чтобы доставить себе удовольствие... И его слышали. Бридженс услышал звук его падения и - о Боже - его возбужденные крики. Щёки Франклина запылали от жара, затем от холода, и покрылись липким потом. Его застали за развратными утехами. - Сэр Джон? - снова раздался голос Бридженса, и сердце Франклина сжалось, когда он приблизился к двери, словно тот, кто находился по ту сторону, мог открыть её. - Вс-сё хорошо! - пролепетал Франклин, силясь подобрать слова. Произносить слоги - это был навык, который нужно было заново осваивать с таким неповоротливым языком. - Я в порядке, сэр. Просто... Он бросился застёгивать пуговицы мундира. - Я всего лишь споткнулся. Дерево по ту сторону двери снова скрипнуло, как будто сдвигающийся груз отнял у него минуту времени на обдумывание его слов. К счастью, Бридженс только вздохнул. - Хорошо, сэр. Если вам понадобится помощь доктора Стэнли, не стесняйтесь, скажите об этом, и я приведу его к вам. "Я едва могу поверить, что мой рот открывается, чтобы просто вздохнуть." Его молчание, должно быть, стало для Бридженса достаточным ответом, чтобы прекратить разговор, и половицы заскрипели, когда стюард ушел, оставив Франклина гнить в собственном грехе.