Радоваться, если лето придёт

      Колдунья помнила, что значит лето. Сладкие звуки флейты, холодная от росы трава по утрам, не темнеющее на ночь небо, букеты лесных цветов в стаканах, бесконечные мысленные повторы "А лето не так ужасно, я не знала, не знала..." Она всё это помнила и по своему обыкновению была полна ярости.       Раз в несколько десятков лет приходилось всё же ненадолго прерывать её любимую зиму. Исключительно из политических соображений. Да, после победы над армией Аслана прошло очень много времени, народ успел позабыть жестокость королевы по отношению к приспешникам льва. Но вечное отстутствие тепла и даже надежды на него забывать да прощать народ бы не стал. Не хватало только повторять старые ошибки... Колдунья давно научилась править так, чтобы о возвращении Аслана перестали мечтать. Для этого нужно было по меньшей мере лето – такая маленькая, на первый взгляд, жертва от неё ради спокойствия в Нарнии.

***

      Несколько веков назад, ещё до правления, она сумела почти смириться с неизбежностью наступления тëплых сезонов. Не любила, конечно, жару и слепящий солнечный свет, но иногда даже находила в этом что-то приятное. Было по меньшей мере интересно выйти на лесную поляну в полночь и при этом без проблем суметь прочитать несколько строк из книги. Или засидеться под пышными деревьями, так, чтобы уже на закате становилось мрачно и тихо из-за того, что кроны более не пропускали свет. Или – совершенно глупым, неожиданным для самой себя образом сорвать с ëлки несколько мягких молодых побегов, чтобы съесть их, и в этот самый миг увидеть, что за этими действиями наблюдала незнакомка...       Колдунье тогда стало смешно от самой себя. Уметь магией призвать любую, самую изысканную пищу, а всё равно соблазняться ëлочными побежками. Чего не сделаешь от скуки в мире, где всë изнуряюще радостно. Но, к счастью, незнакомая женщина не смеялась. Она выглядела спокойной и отчего-то довольной, насколько Колдунья научилась понимать эмоции местных жительниц, чаще всего всегда спокойных и довольных. Впрочем, эта как раз была по-своему радостной, как бывают те, кто находят нечто замечательное во всëм вокруг вне зависимости от обстоятельств. Колдунье это было непонятно.       Незнакомка представилась: – Я Эли. Просто, но что поделать... хочешь, сыграю тебе что-нибудь, пока ты во всех подробностях знакомишься с этой ëлкой?       Эти слова вызвали полнейшее оцепенение – своей лëгкостью, обескураживающе фамильярным "ты" и (чего только не случается!) предложением сыграть. Вместо запланированного резкого "Предпочту отправиться по своим делам", вышел совсем иной ответ на приветствие. – Что ж, будем знакомы, я Джадис. А на чëм играете? – И почти сразу увидела в руках Эли флейту, завёрнутую в очевидно самодельный, наивный чехол. Она, более ничего не спрашивая, достала её и в самом деле сыграла. Колдунья слышала раньше музыку. Здесь, в Нарнии, её было много – играли фавны у костров, кентавры в лесных чащах, а ещё практически все приезжие люди у крылец домов, где останавливались. Но звуки флейты Эли звучали иначе. Странные, несложные, невесомые, но оригинальные, непохожие на что-либо другое из слышанного.       На этом их встреча не завершилась. Никто из двух женщин не могла подумать, что диалог продолжится после конца мелодии, а на следующий день – повторится, а затем выльется в дружбу, которая перерастёт в нечто ещё, неведомое... Джадис отказывалась думать о незнакомке как о подруге, а затем – как о возлюбленной, в конце концов, ей были чужды многие человеческие проявления чувств. Однако по правде они стали возлюбленными. После многих спокойных вечеров в сени деревьев, в деревянных домах, перед обрывами невысоких скал... Им порой нравилось просто находиться где-то вместе, непрерывно любуясь видами. Было удобно, что Эли не задавала докучливых вопросов. Она не могла не догадываться о магии, о мрачных планах Джадис на королевское будущее, об её вопиюще не нарнийском происхождении, но не озвучивала догадок. Могло показаться, что её интересует только настоящее с его понятными, осязаемыми радостями вроде замшелых камней, укрытых под слоем травы ягод черники, речной гальки под ногами и того факта, что рядом есть спутница, с которой можно делить впечатления. Эли сама была не местной, хотя где-то в лесу Нарнии у неё был домик, сколоченный пару лет назад кем-то из знакомых зверей... Она часто путешествовала и часто находила готовых помочь, видно, также обезоруженных звучанием её флейты и способностью быть счастливой.       Джадис и Эли не ссорились, но всегда-всегда не соглашались друг с другом. – В домике барсука сегодня пирог с брусникой и брусничный чай, может, наведаемся? – предлагала Эли. – Я не то чтобы жалую барсука. – Да ведь это он нас столько раз угощал? – Это абсолютно неинтересно. – Что ж тогда интересно? – Не наведываться в нору барсука очень интересно. – Но у него хижина, а не нора!       Колдунья правда не любила барсука. Вообще никого из зверей не любила, если честно, хотя они и были друзьями для Эли. В такие моменты Колдунья тихо злилась, но не проявляла ярости. Она ещё не накопила тогда достаточно сил и познаний, чтобы стать королевой Нарнии. Надо было ждать ещё долгие десятилетия, и провести их в компании было бы слаще, чем в одиночестве. А сносной компании помимо Эли она не наблюдала.       Иногда Колдунья ради интереса почти прямо говорила о потаённых мечтах. – Лето надоедливо, как стая мух. Я бы хотела навсегда оставить зиму. И, по-моему, могла бы. Я не шучу. – Брр, это чем же тебе не угодило лето? – Жарой. Солнцем. И мне гораздо больше нравится, когда темно, а летом я едва вижу темноту. – Да, в темноте очень уютно разжигать костëр, понимаю. Ну а что же все, чем будут питаться бесконечной-то зимой? – Уж об этой мелочи я позабочусь. – Верю. – Эли задумывалась, затем добавляла. – А купаться как? И плести венки... только если держать цветы на подоконниках в домах. И деревья будут стоять в вечно мëрзлой земле, вовсе не дело это!       Джадис молчала. У идеи вечной зимы были недостатки, причём серьёзные, и устранить их она планировала. Но её фантазии не касались летних купаний и цветочных венков. – Право, Эли, у тебя неплохой вкус, так что ты находишь в этой бессмысленной ежегодной веренице из душных дней? – Многое нахожу. – Например? – Тепло, просто тепло, понимаешь? Когда не надо одеваться словно капуста и замораживать все пальцы, если захочется играть музыку прямо в лесу! – Ещё ты любишь зелёный цвет, помню. – А ты нет? – Напоминает июньские листья и невозможность сосредоточиться от духоты.       Споры всегда сами собой убирались в дальний угол. Колдунья и Эли отправлялись гулять, бродили по всей Нарнии, ставшей им обеим уже на сто процентов знакомой, смотрели на закатное небо, иногда – страшно вспомнить – танцевали.       Когда становилось совсем душно, они отправлялись к каменному карьеру, расположенному неподалёку от лесной тропы, но всё равно уединëнному из-за плотно окружающих его елей. Он был частично затоплен прозрачной ледяной водой, где можно было купаться, а затем – вылазить и греться на крупных камнях. Хотя в первые разы там Колдунья не собиралась плавать. – Подожду тебя здесь. Не хочется купаться, – говорила она спутнице. – Да ну тебя, ведь сама на жару жаловалась! – Но это не значит, что мне хочется лезть в воду и мокнуть. Жара отвратительна, но вода тоже... – Нрав у тебя как у кучки недовольных гномов! – Совсем я не гном. – Да уж я вижу, что нет. Зато ворчишь как гном!       Эли звонко смеялась, и Джадис ужасно хотелось смеяться тоже, что она и делала.       Эли ныряла прямо в воду, проплывала туда и обратно. Её тело мелькало, движения были быстрыми, живыми. Вечно замерзающая в любую погоду, она почему-то отлично себя чувствовала в ледяной воде. – Ну как там вода? – кричала ей Джадис и, получив ответ "Прекрасная!", поддавалась минутному порыву, ныряла следом не снимая одежд. Женщина кричала ей "Серьёзно?!" и с прежним беззаботным смехом плыла к ней. Они дурачились, снова ныряли. Колдунья находила, что плавает жутко неловко, как загнанная в воду собака, но не чувствовала дискомфорта.       Когда они наконец вылезли, она предпочла неподвижно стоять на солнце, а вот Эли вовсю прыгала и забиралась на крупные валуны. Джадис отстранённо опасалась, что та поскользнется, но страха не выказывала. И вполне смирилась с ситуацией, когда любимая забралась на ближайший валун, наклонилась и поцеловала её в губы – долго, смело, мягко приобнимая за шею.       Они много приводили вместе время. Сидели на камнях в том же неглубоком карьере, пока Эли играла на своём чудном инструменте, а Джадис смотрела, как меняется небо. Они бродили по лесу, рисовали на полотнах в доме барсуков, а затем утаскивали краску и рисовали уже на стенах домика Эли.       Но были и другие дни, когда обе не хотели выбираться из её дома. В такие моменты они много играли музыку, пили чай, мало смотрели в окна. К вечеру почти всегда наслаждались друг другом так, как делают это многие возлюбленные в своих спальнях. Начинали с поцелуев, которыми не ограничивались. Джадис нравилось обнимать её за талию, прижимать к себе, целовать ключицы и основание шеи, нравилось получать ответные ласки, к которым Эли подходила на удивление изобретательно. Как и ко всему вообще. Эли была себе на уме, на сто процентов чудной и этим покоряла.       Джадис не любила слово "покоряла" по отношению к себе, хотя оно и было бы самым честным в данном случае. По прошествии веков она думала об этих коротких годах с Эли как о временном помешательстве. Вспоминала о них, как иные люди вспоминают о своих пьяных вечерах – одновременно с удивлением, стыдом, нежностью, восторгом, надеждой забыть и ещё – со страхом забыть. В те годы она была непозволительна близка к людям, будто сама на время стала одной из них. И лишь с натяжкой это можно было назвать невинным развлечением, дабы развеять дикую скуку в ожидании власти.       Она считала: хорошо, что это вовремя закончилось. Хотя когда оно закончилось, она едва не сошла с намеченного пути.       В её воспоминаниях ещё хранился вечер, когда она спросила у Эли, куда та собирается, когда та принялась набивать дорожную сумку. Женщина вскинулась, заявила, что в сущности это только её дело, а затем была буря. Эли высказала Джадис тогда за все её попытки контролировать, за все случаи, когда та с пренебрежением относилась к окружающим живым существам... Колдунья была согласна с последним, но не с первым, ведь контролировать Эли – последнее, что было в её силах. На долгие недели после в её голове была стойкая мысль: зачем стремиться к бесполезному контролю, когда даже неосознанный он приносит столько боли?       Эта мысль ушла, как ушла и боль, и сама Эли, заявив, что более не испытывает к Джадис прежних чувств. Это было предсказуемым исходом. Изменить характер Колдуньи человеческая женщина не была в силах и не имела такого желания, а от жестоких, эгоистичных реплик она смертельно устала, не готовая более сидеть с Джадис в клубке из затаëнной ярости. Они виделись мельком спустя годы, но эти встречи всё равно что не существовали. В них не было ничего прежнего.       Колдунья не знала даже, как умерла женщина, которую она так любила... по-настоящему, почти как умеют любить нарнийки. Эли точно не дожила до начала её правления. Но, быть может, ещё застала те времена, когда о могущественной ведьме уже пошла молва, а лето стало являться много реже.       Не вспоминать её было просто. Чувственный мир вообще был для Колдуньи чем-то неблизким. Она не совсем понимала, каким образом вспыхнула тогда еë практически настоящая любовь к обычной женщине, и думать об этом не собиралась. Пустое развлечение в ожидании лучших дней – вот чем был этот мимолётный союз. Так она называла это про себя, когда нет-нет да и вспоминала... когда наступало лето. А летом неизменно было тошно и дурно. Не только из-за жары. Колдунье не нравилось, что постоянно светло, что все деревья выглядят точь-в-точь в как те, на которые любила забираться Эли, словно закроешь глаза – и услышишь свысока звуки её флейты. Джадис было легко о ней не думать, но только не в такое время, когда Эли, казалось, была повсюду и никак не могло вообразиться, что её уже сотни лет как не существует.       На самом деле, она вовсе не страдала теперь. Не могла найти в себе признаки душевной боли и вновь не понимала, как это вообще должно ощущаться. Не ненавидела себя за ошибки. Не мечтала, чтобы прошлое возвратилось, и уж точно никогда не плакала – то есть, вообще никогда. Много лет ей не было больно. Но тошно бывало. Когда разум устраивал непонятные, дикие ловушки, когда казалось: стоит нанести визит барсуку, а там стоит и раскладывает по подоконнику свои травы та, кто давным-давно мертва.       Летом было хорошо во дворце. Там, в величественных роскошных залах, невозможно было даже вообразить Эли. Она была из тех, кому никогда нет дела до всего этого холодного чопорного убранства.       Теперь же, по прошествии веков, Джадис переменилась, от вздорного нрава осталось немногое. Однако тяга к зиме сохранилась, как и отчаянное нежелание чувствовать летнее тепло. В преддверии его скорого явления, вызванного её же магией, она уходила в дальние комнаты замка. Порой оставалась там на несколько дней, отлично зная, что когда выйдет, снег будет сходить, а на деревьях, быть может, появятся крошечные, нежные почки. Но и это будет ничто по сравнению с дальнейшим буйством листвы, с белыми цветами на яблонях и черёмухе, с хвойными побегами и наконец окутывающей землю жарой. С ощущением, будто весь мир накрыли плотным шерстяным покрывалом, которое не пропускает лишнего воздуха извне.       В этот раз Колдунья тоже затаилась в кресле в своих покоях. Опустила голову на его спинку, сложила руки на подлокотники, без особенных эмоций смотрела в пустоту перед собой. А потом просто задремала. В этом неясном полусне ей виделся летний ночной лес, освещённый гигантским костром. Вокруг него ходила Эли, подбрасывая в огонь ветки и смеясь, а иногда – ненадолго затягивая песню на незнакомо звучащем языке, гипнотически-неземным. Когда она перемещалась вокруг костра, чтобы укрыться от дыма, её движения по обыкновению были лишены грации, но в них было нечто очаровывающее и абсолютно, невиданно для Колдуньи, свободное. Неряшливо растрёпанные темно-русые волосы Эли в огненных бликах выглядели рыжими. Колдунья давным-давно не видела в этих местах женщин с таким сказочным цветом волос, а ещё кого-то, чей голос звучал бы так маняще.       Затем виденье сменялось, и Джадис казалось, будто героиня её сна стоит совсем рядом. Настолько, что с ней даже можно заговорить, спросить у неё нечто, не дающее покоя... – Что прикажешь делать мне, если лето наступит? – Ничего я не буду приказывать.       Не будет, конечно. Хваленая свобода воли как высшая ценность. Куда эта ценность исчезает, когда речь заходит о том, чтобы не возвращать лето? – Что же мне делать... – Колдунья не хотела произносить это вслух, тем самым признавая свою слабость, ни за что. Но произнесла. И повторила вновь. – Что мне делать?       Эли растворялась в собственном тихом смехе, потому что грëзы в полудрëме всегда коротки. Но из ниоткуда, быть может – из самого пьянящего прошлого, звучал ответ: – Как вариант, любоваться?