Sniper cat is not okay

В глубине сахалинского леса что-то громко треснуло. Замедлив шаг, Огата настороженно огляделся, машинально беря в руки винтовку… Точнее, он попытался взять в руки винтовку, но оружия при себе у него не оказалось. Это насторожило ещё больше. Озираясь, он попытался отыскать взглядом своих спутников, но никаких людей поблизости тоже не было. Только бесконечный лес, заваленный снегом — на белом покрове никаких следов. Нет следов… Но как-то же сам Огата здесь оказался? — До чего ты докатился… А вот голос он узнал. И, обернувшись, даже увидел его обладателя. Правда, что-то мешало ему сфокусироваться, словно хлопья падающего снега скрадывали фигуру и контуры, но это было определённо… существо. Человеческое. Женское, судя по тону. — Не отвлекайся, — вдруг строго прервала его раздумья обладательница голоса. Подсказала: — «Как я здесь оказался». Что ты помнишь? Огата попытался вспомнить. Мысли были вязкие, но обрывки прошлого начали проступать сквозь туман в голове. Поезд. Он был на крыше поезда, да, и там же был Цуруми… нет, это было чуть раньше, а потом появился Сугимото, а потом… Асирпа… стрела с ядом… — Тогда во мне горел огонь… «Мой брат был рождён счастливым». Дуло винтовки преданно смотрит в единственный оставшийся глаз. — …а теперь я умираю, — закончил он, и дыхание перехватило. — «Умираю»? — собеседница хмыкнула. — Что же случилось, Хякуноске? Ведь всё было так замечательно. Всё было так же, как и всегда. Огата поднял руку, чтобы пригладить волосы… но вместо этого схватился за голову, потому что он нахлынувших мыслей снова стало мучительно больно. Это правда. Всё было так же, как и всегда. За исключением того, что он впервые по-настоящему осознал — а как оно было-то. Как оно могло быть… ведь могло же оно быть иначе. Непременно могло, только вот… он всегда делал, как всегда, не задумываясь. Работало — и ладно. Но ведь если… — Если зверь нагадит в каждый родник, то однажды ему будет неоткуда напиться, — отчеканила собеседница. Огата стиснул зубы. Сейчас это не имело никакого значения. Он наклонился, чтобы зачерпнуть горсть снега и протереть лицо, избавиться от очередного наваждения, но с удивлением понял, что его пальцы не чувствуют отрезвляющего холода. — Такому, как ты, даже в могиле холодно не будет, — теперь она улыбалась; Огата не видел, но слышал издевательскую усмешку в голосе. — Это всё… уже было, — медленно проговорил он. — Я всё это уже слышал. — Потому что всё это я уже тебе говорила, — укоризненно покачала головой собеседница. — Но тебе было всё равно. А когда стало не всё равно… ну, теперь мы знаем, как губительны настолько стремительные сеансы самопсихоанализа, — ещё одна усмешка. — Если я умер… то что дальше? — Огата снова огляделся. — Это не слишком походит на ад. — О, это не ад. — Но не в рай же я попаду, верно? — он хмыкнул. Сама идея этого была бредовее некуда. — Тоже верно. Иногда я поражаюсь, какой ты всё-таки бываешь умненький и догадливый, Хякуноске, если захочешь. — Тогда, — он задумался. Произнёс с надеждой: — Покой? — Привлекательный вариант, скажи? — оживилась собеседница. — Никаких призраков мёртвого брата, которые мешают в самый ответственный момент. Никаких сожалений о содеянном. Никаких мыслей. Никаких последствий. В сущности, на мой вкус, так и должен выглядеть рай для кого-то вроде тебя. Милосердный бог непременно сказал бы, что ты заслуживаешь покой. Она выдержала многозначительную паузу. — К несчастью, я не отличаюсь милосердием. И я скажу, что покоя ты не заслуживаешь. — Пустота? — обречённо вздохнул Огата. — Я догадывался. — Из пустоты вышел — в пустоту и вернулся, — размеренно продекламировала она, но затем разочарованно цыкнула: — Опять мимо. Безразличный бог рассудил бы, что в пустоте тебе самое место, как и всем остальным. Но тебе со мной очень не повезло. Она подошла к Огате; он дёрнулся, попытавшись отстраниться, но обнаружил, что не может пошевелиться. Всё, что теперь он мог видеть — её глаза. Правый глаз у неё был таким же непроницаемо-чёрным, как и у него когда-то — когда он ещё не лишился его. И из этого глаза на него глядела его собственная тьма. — Я жестокий бог. И я считаю, что ты заслуживаешь последствий. Живи, Улисс. Живи со всеми последствиями в том проклявшем тебя мире, который ты сам и создал.

***

Голова была тяжёлой, глаз едва удалось разлепить, но когда Огата всё-таки очнулся, то обнаружил себя в больничной палате. Не в куче грязного снега возле рельс — и на том спасибо. Покосившись, он заметил на стуле рядом Ролона. Тот клевал носом, но как только Огата захрипел, попытавшись заговорить, тут же встрепенулся и наклонился над ним. — У тебя несколько переломов, небольшое сотрясение и респираторное на фоне обморожения, — не приветствуя, доложил он. Огата вздохнул, откидывая голову на подушку. Что ж, могло быть и хуже. Могла быть дыра в голове на месте единственного здорового глаза. Ролон взял с прикроватной тумбочки стакан воды и помог ему напиться. После этого к Огате наконец вернулся голос. — Что произошло? — Похоже, ты и правда начал видеть кошмары наяву. Я едва успел, ещё немного — и ты застрелился бы, — Ролон поёжился. — Но из-за того, что я остановил тебя во времени, ты упал с поезда, поэтому мне тоже пришлось сойти. Когда я нашёл тебя, ты был почти без сознания, бредил что-то… я так и не смог разобрать, видимо, это из-за яда на стреле. А потом ты отключился, но я смог добраться с тобой сюда, — он выдохнул. — Вот и всё. После этого я просто ждал, когда ты придёшь в себя. Значит, это был лишь бред помутнённого сознания — разговор в сахалинском лесу, и чёрный глаз жестокого бога, и отдающиеся в голове назойливые фразы, и неуместные вопросы… «Не отвлекайся». Неуместные вопросы чуть не погубили его… но теперь Огата понял: избегая их, он лишь позволяет им становиться опаснее. Поэтому он вдруг озвучил один из самых неуместных вопросов, который раньше сам собой отодвигался куда-то на периферию сознания, а сейчас оказался самым важным из того, что ему требовалось знать: — Как ты оказался в том лесу, где мы впервые встретились? Ролон отвёл взгляд. — Она послала меня туда. — Она? — Та, что вытащила меня с того света, когда у меня остановилось сердце. Помолчав, Огата осведомился: — Она говорила что-нибудь… о последствиях? — Нет, о последствиях ничего, — Ролон качнул головой. — Но она сказала, что я должен свою жизнь отработать. Мне это показалось справедливым. Поэтому я и выполнил её просьбу. — Значит, ты с самого начала должен был следить за мной? — Следить? Нет, нет, я ничего о тебе не знал, пока не увидел, как ты отстреливаешься от солдат, — он сделал короткую паузу, а затем задумчиво предположил: — Может, конечно, это и было её планом с самого начала. Но держать меня в курсе своих планов она явно не намеревалась. Огата хмыкнул. Если «она» не считает нужным посвящать кого-то в эти «планы», то и они совершенно не обязаны ими интересоваться. Тем не менее, пресловутые последствия, по всей видимости, действительно собирались нагнать его в ближайшее время. Он принялся расспрашивать Ролона о том, как обстоят дела после битвы в Горёкаку, и выходило всё довольно скверно — в особенности для Огаты. Цуруми мёртв. Хиджиката тоже. На место лейтенанта заступил Който, а уж этот барчонок точно прикажет расстрелять Огату, как только тот покажется на горизонте, или же перерубит своей сацумской катаной, если по неосторожности подобраться к нему близко. Армейское командование, на которое Огата работал всё это время, тоже не встретит его радушно — миссию по добыче золота айнов он полностью провалил, и, скорее всего, от него предпочтут по-тихому избавиться, чтобы замести все следы причастности высших чинов командования к бардаку в Хакодатэ и Горёкаку. От заключённых с татуировками остались в живых единицы, и они были не более чем беглыми преступниками теперь, когда купчая и золото найдены. А те, кто их нашли… Огата представил, в каком «восторге» будет Сугимото, если прознает, что его «любимый» снайпер сумел в сотый раз спасти свою шкуру. Вот они, последствия. Огата выжил, но куда бы он ни пошёл, всюду ему будут желать лишь смерти. У него не осталось никого, кроме Ролона. Ни семьи, от которой он собственноручно избавился, ни армии, откуда он дезертировал, ни хоть каких-либо товарищей — он всех успел по нескольку раз предать. — Ролон, — позвал он наконец, поразмыслив. — Отправь телеграмму. — Кому? — Моим последствиям. Если уж начинать разбираться с ними, то с самых опасных для жизни. Каким бы ни был исход, заботиться об остальных Огате больше не придётся.