Осколки

Июль 1940.

      Во мне теперь весьма тихо и пусто, совсем как в мертвом, больном остывшими пулями и бездыханными телами солдат, поле. Горло дерет дым сигарет. Добротных, тонких сигарет с фильтрами. Фюрер не скупился на эту дрянь. Подумать только, это моя вторая сигарета в жизни! Да уж, славный выдался «отпуск», как же я рад, что он закончился. Полурвотный кашель вырывается изнутри с лечебной, успокаивающей болью. Уже отбой. Стоило бы пойти и завалиться спать, ведь, в конце концов, теперь мы снова будем часами топтать сырую землю.       В темной луже полной пагубного, густого мрака вижу отблеск луны и нечеткий собственный силуэт. Противно от одной мысли что это я, но на лицо, тем не менее, наползает улыбка. Глаз привлекает красный огонек мерзкого курева, что ярче всего отражается в водной глади огненным глазом гиены, перекрывая мерцание звёзд. Тушу эту сладостную отраву и кидаю в воду, последний дым растворяется в воздухе и улетучивается в бесконечную даль. Чувствую пятой точкой твердое дерево. Дело в том, что лежачки оказалось мало и нас разместили в большом амбаре, поставив там множество лёгких нар, но и их не хватило, поэтому некоторым счастливчикам, приказывали спать на сене. Сейчас я вышел в тайне от командира покурить, уверен, что не один такой, просто товарищей особо не завел, поэтому и ючусь в сторонке. Не нравлюсь я им, «горячая голова». Мерзость, не так уж мне друзья и нужны, хотя может быть и хотелось бы парочку. Шевелю своим задом чтобы разогнать кровь. Эти деревяшки — заготовки местных на зиму. Видимо здесь всё ещё топят печками. Эх, провинция, не то что Франция! Вот она, моя грязная Франция, с дрожащими крестьянами, что и простого солдата сочтут за бога, угостят вином, и только блудницы все портили, строя невинные глазки. В этом и есть, наверное, сущность француженок. Морщу нос, а может и всех женщин в целом, кто ж его знает. Никогда не понимал своих товарищей, что летали на крыльях собственных грез, зацелованные этими грязнами нимфами. Важно не портить наш арийский генофонд подобным легкомыслием. Наш чистый, избранный генофонд. Они всегда вели себя как свиньи, но подобного давно было не видать.       Поднимаю ленивый зад и разгибаюсь. Спина издает громкий хруст, и вслед за ним с губ падает размягчённый полустон расслабления. Францию мы взяли легко, Запад уже за нами, а значит и Восток тоже. Первую мою роту расформировали и по частям направили в Польшу. Не знаю уж, куда попаду дальше, но надеюсь, что в какой-то городок, не слишком близкий к морю, такой, чтобы пару часов на машине и виднелась бескрайняя, спокойная даль глубоких вод. Окончательно прихожу в себя, когда слышу дальний перестук колес. Нет, нет… Конечно, я должен был догадаться, что это произойдет. Шел уже 2-й год войны, затишье, а совсем недавно целый ряд пожилых солдат уволили в запас, видимо это везут новобранцев на их места, но куда? Этот дряхлый амбар, которым так гордятся местные, уже переполнен до краев! Злость заставляет меня покраснеть, рыскаю глазами в поисках метательного предмета, не нахожу и медленно успокаиваюсь, удовлетворенно пнув ближайшую лужу. Нужно успеть занять свое место.       Мне не повезло оказаться в числе спящих на сене. Крадусь дальше и дальше, сквозь тьму темных дорожек, заполненных торчащими ногами, порой с дырками в носках, привыкаю к запаху уставших и потных солдат. Его сложно не заметить даже такому простому человеку как я, не избалованному роскошью только умственной деятельности. Вскоре нахожу свободное место не далеко от края, падаю на него. Сладко тянет медом и клевером от этой сушеной травы. Лежать мягко, но с тем же, даже с выданными подстилками, колко, это чем-то схоже на колючий домашний свитер, который согреет в стужу. Скорее всего, будь подстилки более толстыми, то это место стало бы поводом для драки. Единственная мысль, которая вдруг тревожит сердце — нет ли тут змей? Искренне бы не хотелось потерять солдат ещё до начала битв, стыдно было бы. Кстати про битвы и службу, нужно отметить, что сейчас все спокойно. Наша военная машина почти остановилась, затаив дыхание перед новой атакой. Нам продолжают все больше поставлять техники, которую я, иногда, помогаю ремонтировать, появляются новые лица, а Хильман не мучил нас с тренировками уже неделю, не жизнь, а сказка, казалось бы, но каждый понимал, что это не просто так. Видимо, 1940 год стал годом смазки нашей боевой машины. Складывалось ощущение, что правительство ждет от нас что-то, но что, мы и сами толком не знали, никто не знал. Я, в отличии от многих, обязан фюреру почти всем, что имею, потому, в такой королевской жизни, мой боевой дух лишь рос. Во снах я видел и вижу падение Сталинской красной империи, но хочу ли того? Многие хотят этой победы, чтобы вернуться домой, но только не я… Вот бы война длилась подольше, только бы не видеть их всех. Нет, все, хватит о них, мне нужно спать, все будет хорошо, Бог будет сражаться с нами, как и написано, на наших пряжках.       Ворочаюсь, я привык сгребать под себя одеяло и как бы «захватывая» его засыпать, но здесь, в отличии от нар, такой роскоши не было. Солому под подстилкой уж никак нельзя было «захватить». Так что промучился я довольно долго, пока не обнял себя руками, смирившись. Неприязненный рык протеста сорвался с сухих уст, хочется пить, но я же только лег в более или менее приемлемое положение! Попью утром. Колкая масса, как на зло, никак не поддавалась мне, тыкая из-под лёгкой простыни прямо в бок. Ещё долго я промучился и наконец, почувствовав тепло, в недовольном наслаждение заснул, запрокинув ногу на скомканную солому Мозг полностью расслабился. Снились мне теплые, шерстяные комки — коты, совсем как те, что бегали около родного дома, обхаживая меня со всех сторон, тёрлись о руки. Спалось мне вскоре так сладко, как не спалось никогда до этого.

***

      Утро, к удивлению, встретило новым приключением, что для последнего времени было чем-то сверхъестественным. Разлепив тяжелые, будто свинцовые, сонные глаза я понял, что солому этой ночью покорить мне не удалось, зато рядом лежащий, напуганный солдатик послужил весьма удобной подставкой под ногу, да и принципе под половину моего тела. Самой первой, еще сонной мыслью, было: «я разве пил?». Потому как неизвестно с кем просто так я точно бы не лег, но уже в другую секунду просыпающийся мозг вспомнил где находится. Голова неизвестного упёрлась мне в грудь, а руки под ребра, кажется юноша пытался спастись, но не смог. С уст срывается смешок. Забавно. Я прищуриваясь. Нет, таких точно не видел, это, очевидно, новенький, ох и перепугал же я его наверняка! От этого на душе как-то по-детски радостно. Следующая мысль, вставшая столбом в моей голове, была: «Красивый хоть?»       Я убираю ногу и слегка отодвигаю спящего от себя. Пухлое лицо, отменные щёчки с поросячим румянцем, бледная кожа, кажется, сухая. Губы с каким-то оттенком персика или другого экзотического фрукта, может быть даже абрикоса. А вот нос какой-то неудачный. Немного большой, не вытянутый, а короткий. И на глазах круглые, маленькие очки. Очки… У нас уже и очкариков берут? Хах, видимо на пушечное мясо, хотя может быть враги настолько слабы, что и перед таким на колени падут. Внешность у этого паренька на любителя. Добавь ему горбинку, перекрась в черный и будет прямо как еврей. Противно думать! Вот если бы убрать очки, ну, или хотя бы заменить на другие, покрасить в блондина, сделать чуть румянее, то даже и без пива бы потянул.       Сейчас всё ещё спят. Я всегда просыпаюсь раньше подъема. Особенность такая. Скучая, начинаю разглядывать новобранца, отрываю свою руку и замечаю, что похоже, даже обнимал этого бедолагу во сне, хе-хе. От Райнхардов так просто не скроешься. Ради интереса осматриваю его руки. Слишком бледные и нежные для простого работяги. Я бы подумал, что это фермерское дитя, но кисти слишком мягкие на вид, ладошки без мозолей, губы довольно ухожены, пускай и обкусаны, чистые очки… Точно сынок какого-то бумажного начальника.       «Удивительно что не в СС отправили» ─ С презрением, тихо, само-собой слетает с уст. В такие мгновения меня гложет чистая зависть. Я бы тоже хотел сразу попасть в элиту, хотел бы родиться в богатой, любящей семье хотя-бы 3-им ребенком. Это не честно, что аристократы имеют привилегии с рождения! Им ведь так легко попасть в СС, так легко быть почти богами. Фыркаю, отвожу прищуренный взгляд и морщу нос, потягиваюсь, протяжная зевота почти разрывает мой рот, после нее челюсть неприятно тяжелеет около минуты. Ещё достаточно много времени провожу за наблюдением. Чем же меня зацепил этот новобранец с испуганным, но в тоже время удовлетворённым и какими-то безмятежным лицом? Я поворачиваюсь так, чтобы обе руки были свободны. Тыкаю пальцем в щеку неизвестного. Приятно.       Вот-вот будет подъем, лучше сразу же встать, чтобы поглазеть на новую партию бойцов. Развлечений тут, в маленьких деревушках, не слишком много, но это лишь пока мы основательно не остановимся и нам не дадут волю, вот тогда мы тоже будем богами, не хуже СС.       Райнхард встал, поправил мятую форму, достал зеркальце, которое обычно было в поясной сумке, кою он сильно берег. Взглянув на отражение раздражённо выдохнул. Огрубевшая кожа, за которой тщательно пытались ухаживать, ровный нос с приподнятым кончиком. Мужчина теребит свои темные волосы, пытается убрать отросшую челку, что начала лезть в глаза. Во Франции никого особо не стригли, так что новая прическа походила на Гитлеровскую. Сухие, тонкие губы изнеможденно вытягивались в ломаную линию. Черные глаза с далёким отблеском темной, страшной, синей пучины смотрели сами на себя. Брови резкие, острые и относительно тонкие. Длинное и худое лицо. Он был одним из тех, кто мог много есть и оставаться худым, из тек кто предпочитал мясо с кровью, кто не оставлял прохожего еврея или девушки без важного комментария. Винзенз отличался ярым антисемитизмом и любил слушать речи Геббельса, хоть и не всегда верил им, но ему определенно нравилось считать себя важным, уникальным, быть выше других.       Вскоре предмет улетел в сумку. Бывалый солдат уже слышал отдаленные шаги Обер-лейтенанта. Это гладковыбритый дядька, посланный штабом, не пользовался большим уважением и от того злился на подчиненных. Всем солдатам говорили, что через Цалгера младшего проходили практически все приказы с 1935 года, но те лишь смеялись, ведь понимали, что это все благодаря его отцу, который уже, действительно был уважаем среди военных, так как являлся ветераном первой мировой войны и сейчас, по слухам, в штабе с верхушкой власти, планировал план нападения на СССР. Единственное что унаследовал Цалгер младший от своего отца — любовь к порядку и подчинению, он всегда, словно заботливая жена, приносил начальству кофе, отчеты и млел перед ними, иными словами «таскал им тапки в зубах».       Оглушительный и пробирающей до самого мозга, будто ломающий нейронные связи, свист, а затем крик, Винзенз быстро одевается, пока его «ночной гость» только подскакивает и падает на грязный пол в ноги других солдат. Словно дети, они посмеиваются. Кто-то беззлобно, а кто-то наоборот. Черные, круглые очки слетают с пустой головы. Незнакомец быстро и судорожно ищет пальцами.

«Где же они?!»

«Куда упали?!»

«Как неловко, Виланд, дурная голова!»

      Кажется, вот-вот найдет и вдруг снова теряет, пока наконец, весь красный от смущения, не нащупывает их. Быстро и неумело, как слон в посудной лавке, пытается одеться, старается торопиться. Райнхард наблюдает за этим с умилением, но пока никто не видит, тихонько пинает того в бок, ради забавы. Для него это не более чем развлечение. И вот, найдя себя в пространстве, шютце вроде бы уже выпрямляется и встаёт ровнёхонько, когда встречается взглядом с ночным товарищем по обнимашкам и тут же бледнеет, затем холодеет, стараясь улизнуть подальше. Винзенза это возмущает до глубины души, просыпается звериное желание «поймать». Это начинает походить на странные игры.       Шютце стремится в толпу, чтобы припугнуть новенького, и когда сладкая парочка достигают конца амбара, в суматохе одевающейся новой части, то сероглазый пухляш протягивает руку вперёд, защищая свое личное пространство хоть как-то. — Отойдите, ваше поведение вызывающе! — Голова немного вжата в шею. Ноги по ширине плеч и поза полубоком. Очкастый готов защищаться. «Ваше», любезный какой!» — Хмыкает про себя вояка и быстро хлопает того по спине, видя незамедлительно реакцию. Пухлое тело вздрагивает. Удивлённые глаза смотрят снизу-вверх, на высокого мужчину. — Да ладно тебе, дружище, я — К сожалению, Райнхарду не дали договорить. Свисток прозвучал вновь — всем приказано строится. Они убираются из этого богами забытого места в сторону Польши. Там нужно подкрепление для контроля новых земель и реализации одного масштабного проекта. Винзенз почти рычит, и пнув ближайшую койку плетется на выход, при том уже таща оглушенного светловолосого за собой, он все же поймал его. Тот в свою очередь не слишком доволен происходящим, но и не сопротивляется. На удивление унтер-офицер Хильмар, решает провести сегодня новые учения, видимо, по случаю пришествия новобранцев. Винзенза вновь отделяют от объекта интереса из-за построения. Между ними влезают другие и двойня незнакомцев расстается. Сегодня «начальник» был не в настроении.       Проводя сие мероприятие, он выискивал каждый микроскопический повод, чтобы придраться и заставить бойцов заново делать упражнение. Хильмар никогда не то что уважением у солдат не пользовался, многие ненавидели его и практически каждый юнга мечтал пнуть его. В итоге часовая тренировка затянулась ещё на час. К концу изнеможённая толпа пошла к полевой кухне, становясь в очередь. Все тяжело дышали и жадно тёрли руки. Толстый поп не жалел наваристых овощей из своего пищемета, так, по крайней мере, казалось солдатам, хотя на самом же деле каждому из них выдавалась равная, вплоть до грамма порция.       На одну голову вручали ужасный по вкусу растворимый кофе, немного джема и сухари, которые воины ласково окрестили «защитникам», ведь среди солдат ходила легенда, что их полевые сухари настолько твердые, что выдержат и пулю противника, будь то француз, русский или англичанин. Хотя это было не самым главным. Сегодня раздавали табак и сигареты. Рота светилась от счастья, получая зловонные скрутки и тонкие пачки, в придачу их решили побаловать и жевательным табаком. Немецкие глаза были полны счастья.       В очереди Виланд и Винзенз снова не встретились, низкий шютце оказался проворнее. И вот, получив еду мальчишка стал оглядываться. Оцепенел. Столов нет. Нет совсем. Как есть? А где все крохотные вилочки? Где вилка для каждого овоща? По этим растерянным глазам его и выследил Райнхард, который правда ещё сам не понимал, зачем его искал и на что надеялся. — Чё стоишь? — Он кивнул, — Вон те камни ещё не заняли, пошли. — Вскоре двое уже сидели и набивали свои желудки. Самое время поговорить. — Винзенз. — Длинный протягивает руку. Рядовой недоверчиво берет ее и тут же жалеет. Новый товарищ сжимает хрупкую руку до хруста и посмеивается с жалобного писка, который издает сероглазый. — Ну как тебе, аристократишка, у нас? Звать то тебя хоть как? — Отпуская, тот принимается с жадностью есть горячие овощи. — Как ты… — Молодняк растерялся и стал оглядываться по сторонам, прижимая к себе миску. — Это очень просто, но не так важно. — На выдохе, закрыв глаза, обманчиво-лениво потягиваясь и отставляя уже пустую миску, заявил темноволосый. Виланд удивился скорости его трапезы и начал как-то сам есть побыстрее, смеша ещё больше. — Виланд. — Закидывая за щеку овощи, хозяин имени нервничает. — Боишься? — Райнхард приоткрывает один глаз. — Нет, нет, чего мне боятся, я же солдат. Личность для государства, хе-хе. — Болезненно и сдавленно отвечает Тойфель. Райнхард приблизился, перегораживая восходящее солнце. Для низкорослого юноши все стало темнее. Только сверкающие глаза ночного обнимателя все приближались, создавая гнетущую, неловкую атмосферу. — Ты ведь знаешь, что делают бывалые солдаты с маленькими аристократами вроде тебя? — Его руки вцепились в плечи новобранца. Очкастый вздрогнул и застыл, совсем как мертвый. Только волшебный щелбан вывел Тойфеля из транса. Райнхард довольный реакцией, посмеиваясь отстранился. Ему нравилось пугать людей, так он ощущал свою власть над ними. — Эх, слабенький ты, дурачок, фигня это все, хотя штабных у нас правда недолюбливают. Тебе бы быть проще, без всяких «вы». Это мой тебе совет. — Виланд вздыхает, доедая овощи и заедая их твердой ржаной галетой, смоченной в кофе. Делает вид, что ничего не произошло. — Спасибо за совет. — Все так же неприветливо отзывался. — Но с чего бы тебе мне его давать, не слишком ты…— Он провел глазами сверху вниз, будто анализируя собеседника, затем отвёл их в сторону из вежливости. — Похож на добрую душу или благодетеля. — Винзенз сделал вид что возмутился, хотя сам задумался с чего бы ему помогать этому незнакомцу… Может быть им движет скука? Интерес? Может он устал от одиночества в роте? А может и корыстные цели. — С чего это, не похож? — Ну, ночью все отвернулись от тебя лицом и дали больше пространства, чтобы не лежать рядом? — Честно ответил тот. Винзенз приподнялся, чтобы поправить сбившуюся одежду, когда же Виланд спрятался за котелком, боясь удара. — Пришибленный ты какой-то… — Фыркает Винзенз. — Не бойся, пока я тебя не ударю. — Спасибо. — Поправил очки и достал жевательный табак. — Нервы ни к черту. — Махнул рукой. В дали зашевелились солдаты. Винзенз вскочил и потянувшись побрёл отдавать вылизанный котелок. — Повезло тебе, на обед будет тушёнка с бобами, деликатес армейской кухни! — Виланд старался успеть за новым знакомым, но в силу достаточно большой разницы в росте не успевал, поэтому уцепился за него как за мамку, прося притормозить. — Поболтаем в строю, советую занять конец. — Хватая миску он отдает ее толстому повару с красным лицом. Мигом смотрит на тарелку товарища. Она не вылизана, но тоже пуста. — Аристократишко! — Плюет в сторону темноволосый. — То, что я не вылизываю тарелку не говорит о том, что я «аристократишко»! — Ты просто пока не понял ценность еды. — А, по-моему, кто-то только и думает о еде. — Виланд уже вставал в строй и аккуратно позволил себе приподнять руку, чтобы оттянуть ремень нового знакомого. — После победы для солдата поесть — это первостепенно. Да и разве ты не хотел есть после издевательств Хильмара? — Длинный пригнулся к Виланду и прищурился, надавливая всем собой, чтобы шютце согласился. — Или ты из тех, кто хочет его сначала побить, а потом уже и поесть? — Невинно улыбается и посмеиваясь отдаляется, словно сейчас, не напугал очкарика до посинения. Шедшие сзади солдаты удивлялись. Они знали «своих» достаточно хорошо и за всю службу Райнхард так не улыбался и, кажется, не был так увлечен кем либо, ни женщиной, ни мужчиной. — Может быть они знакомы были до этого? — Кто? Наш Райнхард, и кто-то вроде этого малыша-белоручки? Ялмар, ты с какого грузовика вывалился? — Мужчина помахал перед лицом рукой, показывая что-то вроде русского крутка у виска, говоря тем самым что собеседник явно не в себе.       И затянулся долгий шаг, а за ним и разговор. Обо всем и ни о чем. Для Виланда солдаты оказались совсем не такими, какими их представляли ему родители. Это были не холодные машины для убийств, с ярой злобой внутри, а обычные люди, достаточно приземлённые и часто рассуждающие о девушках, женщинах из борделей, о семьях, о вкусной еде и постели, о фермах и заводах и простом счастье. Изредка до слуха доносились философские рассуждения о Боге и Фюрере. И только редкие сорви головы яро защищали каждую идею усатого человека. Многие из них просто старались жить и радоваться этой жизни, несмотря на идущую войну.       Неожиданно в «приватную», как считал Винзенз, беседу вклинился ещё один парень. Темноволосый, Альбертом звали, он шутил самые пошлые шутки, смущая хрупкую, начитанную натуру Тойфеля. Когда же речь зашла о девушках из домов утешенья, тот малый утверждал, что есть правила, по которым работницы эти обязаны были носить кружевное белье. И чтобы верх по цвету обязательно совпадал с низом! А, так же, что каждая из них должна принимать душ перед новым солдатом выше чином чем обер-лейтенант. Винзенз на то неодобрительно хмыкал, скрежетал зубами с закрытым ртов и закатывал глаза. Все время чужой болтовни он довольно агрессивно молчал, косясь на Альберта. Ему не было приятно что кто-то влез в его пространство и ЕГО разговор. — Да хватит, хватит, ты то знаешь толк в этих девушках. — Толкая того плечом и выдавливая из себя злобную доброжелательность, Райнхард избавился от того на какое-то время. Встал чуть ближе к очкарику и заводя новую тему говорил громче, даже чересчур того, как следовало бы.       Виланд лишь неловко переводил на него взгляд время от времени и внимательно старался слушать, хотя и это из-за криков ему удавалось с трудом. Слово за словно, но разговор переплетается с другими солдатами. К своему удивлению, Виланд делает вывод что все они, в целом, похожи на детей, которые так яростно беседуют о каких-то бытовых вещах, хотя здесь речь заходит о войне. Пока не было серьезных потерь, ну, или никто из них их ещё не видел и от того, наверное, все видели лишь небольшую часть чего-то плохого в войне. — Да кому это все надо, разве так важно жизненное пространство, если можно просто переселиться и все? Жалко мне наших, которые погибли во Франции. Все это политические игры! — Ну не знаю, мы победили, теперь есть больше ресурсов, чтобы наша жизнь стала лучше! — И твоя жизнь стала лучше? Лежать на соломе и есть вареные нашим толстым попом консервы? — Ну, ты это, тему не переводи! Война выгодна всем! — ХА, мне — нет! Может я брошу ствол и пойду? Не-а, на капусту пустят же со своими лозунгами. — Ну, может быть ты и прав, а вот Рудольф Юнг считает, что ты не прав, а он важный, его книжки даже издают! Да и Геббельс тебя бы не пожаловал! Так что заткнись, если не хочешь валяться на обочине с евреями! — Солдат пихнул несогласного и стал рыскать в поисках поддержки. — Хей, Вил, а ты что думаешь? — Пихает очкарика и свистит. Винзенз недовольно фыркает, но с интересом следит за товарищем.

«Боже, они такие необразованные, куда я попал!»

«Но с тем же искренние…»

«Таких давно не было в моем окружении»

— А… — Секундное замешательство. — Я, — Он мямлит, сосредотачиваясь и поправляя очки. — Я… Не считаю, что все что сейчас происходит правильно, это не самая выгодная политика, поскольку, довольно очевидно, что раз нас отправляют в Польшу в таких количествах, значит что-то будет, а воевать с русскими я не готов, вы вообще про них что-то слышали? — Про Иванов то? А как же! Те же поляки, но более дикие и пьющие свой варварский напиток. Этот как его… — Щелкает пальцами Блум. Это был местный «крот». Так называли тех, кто мог предчувствовать обстрел или другого рода неприятности. Эрнст Блум был толстым, большим и курносым с короткими, черными, как деготь, волосами, землистым лицом. Старший в отделении, лет, наверное, 30-40. Этот чудесный мужик имел не менее чудесное чутье к хорошей жратве и самым выгодным спальным местам. — Водка! — Кричит Йохан. — Йохан был обычным фермером, думающем лишь о своей молодой жене, хозяйстве и алкоголе, в нем он разбирался даже лучше, чем в женщинах или календарных посевах. — JA! Оно! — Почти хлопает в ладоши Эрнст. — Говорят у них есть боевые медведи в армии. — Альберт задумчиво приложил палец к еще мокрым губам. — Солдаты зашушукались. Винзенз же оставался в стороне от рассуждений, но через секунду, когда речь стала описывать славян как монстров, он не выдержал. — Да они не страшнее евреев, хотя невозможно представить что-то более отвратное чем евреи с их крысиными мордами! Я уверен, что они отличаются от нас своей неразумностью и ущербностью, но никак не силой. Подумайте сами, они столько лет терпели рабство, и вы считаете их опасными? — Ну, загнанный и избитой палкой зверь всегда опасней свободного… — Поясняет Эрнст. — Я вас умоляю, друзья, они не смогли организоваться, чтобы свергнуть не угодную верхушку, они привыкли покоряться и жаждут этого. Мы им эту возможность любезно предоставим.       От подобного у Виланда зашевелились волоски на макушке головы. Он встречал лишь тех, для кого притворяться нацистом нужно было для карьеры, но простому солдату это было не нужно… Неужели именно такие как Винзенз и голосовали за этого усатого ненормального? Над компанией повисло молчание.

«А чем по сути я отличаюсь от этих Иванов?»

«Мне тоже не нравится власть, и я тоже ей проиграл, как и многие образованные люди, лежащие сейчас в земле.»

— А вот девушки у них красивые… — Продолжил Альберт. — Не знал, что тебе нравятся дикарки. — С полным призрения взглядом откликнулся Винзенз. — Хотя тебе видится красивым все, что имеет хоть намеки на отношение к женскому полу! — Нет, они вовсе не такие, какими ты их выставляешь! — Альберт яростно всплескивает руками. — А ты их видел? — Вопрошает Йохан. — Да, мне папа присылал плакат с фюрером и там была Ольга Чехова! Очень красивая девушка и умная, раз так понравилась фюреру, вы видели как она играет?! — Солдаты сразу заинтересовались. — А он у тебя есть? — Блум положил руку на плечо шютце. — Да, когда будет вечерний привал, то я вам покажу, он у меня с собой. — Похлопал по сумке с экстренным запасом еды.

      Виланд.

      Со временем мне начинало становится скучно от этих ребят, я никогда не был человеком, что долго мог пребывать в обществе. Это сравнимо с батарейкой. Рядом с людьми маленький аккумулятор всегда разряжался, а вот в одиночестве я копил силы. Комфортная комната и книга всегда были интересней, но теперь стоит об этом забыть. Мне жаль, что так сложилось, но могло ли быть иначе? Никогда не разделить мне радикальных убеждений социума, хотя может, я недостаточно беден для этого? Да вроде нет, все было так же плохо, как и у других.       До прихода Гитлера семья сводила концы с концами, мать плакала, отец злился. С их приходом глава семьи практически перестал появляться дома, но жизнь стала налаживаться. Потом он вернулся. Мы переехали в большой-большой дом, у меня были личные учителя и программа. Я понимаю, почему он так яро защищает партию. Она дала ему все: еду, счастливую улыбку жены, возможность заводить любовниц, почет и уважением, всласть и деньги, но земные блага были для него вторичны. Эти люди дали ему надежду на вечное состояние покоя — истинное счастье. Наверное, я никогда не смогу до конца понять его, ведь у меня многое из этого просто появилось, а он ради этого надрывал спину. Я буду всегда уважать его, но любовь разве лишь об уважение?       Для него я предатель, если мне по душе больше капиталистический строй, хотя и он оказался не надёжный. Кризис США оставил нас всех за дверью, но с этим в равных, разбитых условиях. Радикальные идеи всегда расцветают после войн. Грядет что-то по истине плохое. Неужели я буду частью этого, как бы того не хотел? Почему я здесь, зачем? Ах точно, просто высказал недовольство на экзамене в университете, куда отец меня и послал. Потом они нашли и мои «запрещённые» книги. Что плохого в еврейских книгах? Что плохо в книгах, которые написали не немцы? Почему они так яро их жгут и называют дегенеративными? Возможно я действительно глупый, раз не могу этого понять.       Гитлера так расхваливают вместе с Геббельсом, но ведь они до боли просты. Играть на чувствах людей, использую для сплочения страх и ненависть… Боже мой… Им ведь не нужен народ! Им нужна тупая, внушаемая сила.

И из-за моего сопротивления я оказался здесь.

      В тот раз папе удалось отмазать меня, однако после очередного поджога иностранных авторов мое терпение лопнуло. Возмущенные книгочеи вышли на улицы с мирным протестом о том, что книги вне политики, но нас встретили свистящие пули. Упав, пролежал около трупа минут 30, но каких 30 минут это было. Долгих и ноющих, выворачивающих, сводящих с ума. В такие моменты все внутри рушится. Смерть. Смерть никогда не была так близко… Я слышал хрипы этого незнакомца, и в момент, когда он умирал, в нем мне виделась самая родная душа. Не хочу, не хочу об этом думать, не хочу вспоминать его стекленеющие глаза и руки, руки, до последнего вздоха вцепившиеся в мою одежду. Я был разбит тогда, разбит, когда меня задержали, когда привели к отцу, когда услышал: «Ну ничего, армия тебя исправит, я через это прошел и ты пройдешь».       День прошел скучно. Ходьба и еда, военные байки и только вечерний привал наконец успокоил их и привел в себя погрустневшего под конец дня очкарика. Сегодня придется ночевать на земле. Цалгер опрометчиво понадеялся успеть дойти до места отдыха, однако не рассчитал сил. Все лежали по малым укрытиям, хотя знали, что ничего такого не произойдет, однако всегда стоит быть предусмотрительней. Тойфель лег относительно далеко от Райнхарда, дабы не повторить ночной инцидент. Винзенз злобно покосился на того. Темноволосый подложил руку под голову, поворочался, словно змея, а потом откинувшись посмотрел на небо. Яркие звёзды. Красивые и далёкие гиганты нянчат взор длинного арийца. Он вздыхает, успокаивается и медленно избавляется от внутреннего недовольства, замещая его бесконечным спокойствием и созерцанием. Конечно, его все еже не радует, что шютце достаточно далеко от него. — И как тебе мать сыра земля? — Кивает другу. — Я… Мне непривычно. — После этих слов Виланд краснеет, слыша, как кто-то из солдат недалеко ходит по малой нужде. Синеглазый привыкший к этому посмеивается над соратником. — Чего раскраснелся, понравился звук, знал я, что такие как ты всегда имеют странные пристрастия. — Я… Я просто смутился красоте неба. — Неловко и ещё более зажато и стесненно выдал тот. — Да ладно тебе. — Зевок, он подлезает немного ближе. — Смотри лучше вон какие звёзды! — Показывает руками, чтобы отвлечь внимание. — Да, действительно, красивые, особенно хорошо видно вон то созвездие… Овен вроде? — Звёзды всегда мне нравились своей сложностью… Отчасти из-за них я хотел стать учёным, но механик танка тоже своего рода ученый. — Так ты танкист? А почему ходишь с нами? — Пока нет боевых активных действий нет и смысла в подобном, поэтому, как и все передвигаюсь пешком, но ладно, давай спать. — Да по скорее бы увидеть тот мир… — Тот мир? — Винзенз удивляется. — Да, — Сонно выжимает на выдохе из себя Виланд. — Когда я засыпаю, то вижу такой странный мир, наверное, это будущее… — И что же там, мы выиграли? — Не знаю, но я вижу, что у каждого гражданского есть свой телеграф с карманным телевизором… Мир без войн и только взрослые так ласково ругаются на большую, цветную картинку с речами политиков… Вижу большие дома, где соседи друг друга не знают. Вижу гигантские огни городов и слышу шум тысяч странных железных волком, они так не похожи на наши машины, но их называют именно так! — Фантазер ты конечно, — Винзенз подтянул мальца к себе, тот все равно уже сонный и не способен к сопротивлению. — Но умный шибко, так что побереги голову и пользуйся мной как подушкой, пока я добрый… — Райнхард зевнул и протянул руку над грудью шютце, притягивая к себе. — Так теплее будет, ночью тут холодно. — Однако Тойфель уже не слышал пламенных речей, так как спал, уютно лёжа меж рукой и телом нового, странного друга, который сам к нему прилип.