Волк в овечьей шкуре

— Просто помоги мне помочь тебе, — мягким голосом произносит Коневич. Он присаживается на кровать — Марат, лежащий лицом к стене, не видит его движений, но догадывается по прогибающемуся матрасу — и рукой касается плеча. Пальцы у Коневича длинные, почти до неестественного, и цепкие, точно паучьи. Марат даже не пытается сбросить руку — у него нет на это сил. У него, впрочем, сил ни на что не осталось. — Мы, комсомольцы, своих не бросаем, — продолжает говорить Коневич. Марат ему не верит — та же милиция, которой он продал за возможность мести уже-не-родной-Универсам, не горит желанием ловить и наказывать Колика. Что в таком случае может сделать правильный комсомолец с пустыми бравадами? Рука Коневича обхватывает его плечо, как паук свою жертву — Марат, честно говоря, и не думал, что у комсомольцев бывает такая хищная хватка — держит крепко. — Я не комсомолец, — глухо отзывается он, продолжая смотреть пустым взглядом в стену. В голову лезет всякое: потерянный вид Вовы после брошенных Маратом обвинений, лед в глазах Андрея, даже отец Айгуль, который бесформенной, воняющей водкой тушей лежал на диване, скорбя об умершей дочери. Айгуль в голову не лезет, потому что в голове у Марата только болотная тина и вязкий мазут горечи — а Айгуль в его памяти навсегда остается счастливой и беззаботной. — Это легко исправить, — возражает Коневич, и голос его звучит все еще мягко и ласково, подобно голосу матери. Марат наконец оборачивается. Коневич смотрит прямо на него — глаза у него карие, теплые и приветливые, но Марат, выученный правилами улицы, помнит, как выглядят те, кто знаком с жестокостью и насилием. Во взгляде Коневича, лживо-беззащитном, плещется тщательно скрытая волчья сила, и Марат ее видит. Ему становится не по себе. Коневич рукой проводит по его груди, ползет вверх, к открытому горлу. Марат отшатывается, но Коневич даже в лице не меняется — его идеально слепленная маска дружелюбия не рассыпается крошкой, сверкает вместо этого своей идеальностью пуще прежнего. Будто он его, Марата, дикого и озлобленного на весь мир, приручает: руки широко вытягивает, демонстрируя свои намерения, того гляди кусок мяса достанет. Хотя, предложение помощи с поимкой Колика он уже сделал. — Хорошо, — кивает Марат, потому что у него нет больше вариантов, как еще добиться справедливости для Айгуль. Коневич улыбается — точно лицо куклы-марионетки, которую дергают в нужный момент за ниточки, — и Марат почти наяву чувствует, как на его шею одевают ошейник. На посвящении в комсомол Марат кидает на него беглый взгляд — на Андрея он, наоборот, смотреть отказывается из-за чувства вины — Коневич кивает в такт его ответам на вопросы. Выглядит он довольным — того гляди, начнет сыто облизываться — и глаза его наполнены удовлетворением, будто Марат наконец смог выучить трюк и верно его повторить. Будто все идет по его плану. Красный галстук ощущается удавкой, что с каждой секундой все туже затягивается на его шее, но Марат каким-то чудом еще дышит. Марату кажется, что он пес, которого спустили с поводка и милостиво разрешили напиться крови. Коневич разве что рукой не машет и не приказывает отрывисто: «Фас!», отдавая ему на растерзание Колика. Алая пелена гнева застилает глаза, и Марат бьет, не щадя собственных рук. Колик вяло сопротивляется, но разве может он сравниться с лавиной чувств Марата? С его яростью и болью, с любовью, что ярким пламенем все еще горит в груди, с его разрушенными идеалами и обидой на весь мир? Когда Колик сползает на пол и сплевывает на грязную плитку кровь, Марат падает рядом. Ярость из него выходит вместе с гневом, от ослепительной жажды мщения не остается ничего — стоило Колика добить, но Айгуль бы этого не хотела. Вова так бы поступил, ведь Желтого он застрелил, мстя и за свое унижение, и за бедную четырнадцатилетнюю девочку, но Марат, что разглядел в некогда идеальном брате неидеального человека, следовать ему не хочет. Глаза жжет. Боль, что, в отличие от гнева и ярости, так и остается в теле, циркулирует по венам и метафорически выжигает органы изнутри — Марат воет, как умирающее, брошенное всеми животное. Он не хочет жить, не желает существовать, просыпаться и видеть блеклый мир, полный разочарований. Тяжелая правда припечатывает к полу: месть Айгуль не вернула, предупреждение не приходить на сборы дружбу с Андреем не спасло, даже вера в Вову не воскресла в Марате по щелчку пальцев. Он один-одинешенек во всем мире. — Тише, тише, — раздается знакомый голос, и Марат, слепо, как только родившийся щенок, тянется к нему. Проворные руки обхватывают его за плечи и притягивают к себе, — ты отлично справился, молодец. Оголодавший по ласке и касаниям Марат не сопротивляется — утыкается в кофту, пахнущую чем-то приторно-сладким, и плачет. Горечь выходит через слезы, стекает по щекам мокрыми дорожками, забирается под ворот куртки горячими каплями, но Марат только хнычет и комкает пальцами шерстяную кофту. Легче ему все равно не становится — краткое удовлетворение от вида поверженного Колика не стоит даже половины боли, что Марат успел пережить. Коневич продолжает что-то говорить своим мягким голосом. Марат пропускает его слова мимо ушей, отрывается от намокшей от слез куртки и вытирает тыльными сторонами ладоней мокрые дорожки с щек. Коневич как будто не обращает внимания ни на его заплаканный вид, ни на упавшего в обморок Колика, ни даже на то, что они сидят на грязном полу — странный Коневич спокойно смотрит на него, точно не осознавая тот факт, что Марат только что почти забил человека до смерти. Хотя, все он прекрасно осознает — просто не придает этому значение. По спине Марата пробегают мурашки — он Коневича не боится, но есть в лживо-мягком на первый вид комсомольце что-то жуткое, паучье, почти пленительное в своей скрытой угрозе — и он силой воли разжимает кулаки. Рука Коневича касается его затылка, мягко гладит, как гладят правильно выполнившего команду пса. Коневич выглядит все еще добродушным и безобидным, вот только в нем чувствуется невиданная сила, и Марат, заплаканный и сидящий на грязном полу туалета, чувствует себя жалким по сравнению с ним. — Ты наказал его, — успокаивающе говорит Коневич, но Марат только втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. Для Колика любого наказания никогда не будет достаточно. — Дальше с ним разберется милиция. Марат не огрызается, молчит, даже от его руки не уворачивается — благодарность заставляет оставаться на месте. Единственный, кто действительно смог помочь… — Пойдем, поговорим у меня в кабинете, — предлагает Коневич. К вафлям, заботливо предложенным Коневичем, Марат не притрагивается. Он сидит и бессмысленно разглядывает кружку чая, пока Коневич рассказывает о своем производстве джинсов, умудряясь при этом жевать сладости и шумно прихлебывать горячую жидкость. — Ты пей, легче станет. Мне этот чай знакомые комсомольцы из самой Москвы привезли. Марат переводит взгляд на него. Этот человек обладает таким влиянием, что за короткое время, имея только знание о кличке, смог найти и привести ему нужного человека. И какая сила скрывается в хлипком на вид Коневиче? Кто он такой на самом деле? — Откуда у ОКОДовца такие связи? — спрашивает напрямую Марат. Коневич замолкает, смотрит на него так, будто его забавляет вопрос, будто и спрашивать такое смешно и глупо, ведь всем и так все известно. «У него усы, как у Вовы», — вдруг понимает Марат, рассматривая его лицо. От такого сравнения в груди шевелится что-то уродливое и неприятное. — Почему им не быть? — отвечает вопросом на вопрос Коневич. — Тут поможешь людям, там поможешь, вот они и потянутся помогать в ответ. Но дело не в этом, и они оба прекрасно это знают. Сила Коневича больше и опаснее даже Хади Такташа. Марат вдруг чувствует — удивительно, он и забыл, что может чувствовать что-то, кроме гнева и боли, — азарт. — А если рассказать правду? — склоняет голову набок Марат. Коневич усмехается, и в миг маска притворного добродушия рассыпается подобно песку. Настоящее выражение его лица полнится расчетливым взглядом и жестоким оскалом улыбки, и Марата пробирает до костей — он не ожидает увидеть такой контраст. Волк в овечьей шкуре. — Вы, группировщики, бессмысленно проливаете кровь, деля асфальт, — тянет Коневич, ставя чашку с чаем на стол, — когда как мы, комсомольцы, видим истинное положение вещей. Он встает и делает шаг вперед, оказывается около Марата. Нескладный, с длинными, почти паучьими руками и карими глазами, спрятанными за толстой оправой очков, с нелепыми кудрями и такими же нелепыми усами — безобидный комсомолец. — И что за истинное положение вещей? — пересохшим от волнения голосом спрашивает Марат. — Зачем делить асфальт, если можно делить деньги, влияние и власть? — задает вопрос Коневич. — Нужно быть умнее, Марат. Собственное имя из его уст обжигает холодом — Марат упрямо вскидывает подбородок. — Ты можешь тоже увидеть это, — говорит Коневич сокровенным голосом, и Марату на мгновение кажется, что его опять приручают. — Я помог тебе с местью, теперь и ты помоги мне, помоги комсомолу. Нам нужен такой человек, как ты. «Мне нужен цепной пес, вкусивший крови и не боящийся насилия», — расшифровывает Марат. Коневич хватает своими длинными пальцами его за подбородок, улыбается уголками губ. Зрачки у него расширены. «А ведь я приглянулся ему с первого дня», — думает Марат, неотрывно смотря в карие глаза. Из-за положения отца или уличного прошлого? А, может, из-за самого Марата? Коневич приручал его все это время, дал все, что он пожелал, потребовав в ответ… Что? Преданность? Верность? — Хорошо, — соглашается Марат. Он отчетливо слышит, как щелкает замок добровольно одетого на его шею ошейника.