Реквием пустых дворов

«Я видел где с той стороны стекла Синий туман прятался по углам. Кажется я должен идти туда, Но я уснул и буду с тобой, пока не сдастся осень.

Ускользает…

Я не знаю, где искать. Где среди домов в холоде, Где горит твоя молодость. Не переживай, не переживай, не переживай, Не смотри, как ускользает.

Светлый, будто сон, темный, будто день. Я не знаю, кто. Я не помню где. Светлый, будто сон, темный, будто день. Я не знаю, кто. Я не помню где»

Валентин Стрыкало — Ускользает

***

             Рюкзак и два чёрных пакета с одеждой были сброшены на старый, уже потёртый от времени ковёр. Саске устало оглянулся и присел рядом, всматриваясь в глубину нового дома.       Квартира досталась от деда, переписавшим её на внука незадолго до смерти. Раньше здесь витал нелепый уют предсмертного человеческого спокойствия и тёплого света старых торшеров, а сейчас в том же коридоре, что и много лет назад, металось лишь полное опустошение. Дом, место где ещё не так давно теплилась чья-то жизнь, теперь это сложно представить, тяжело вспомнить. Хозяин умер, голос его забылся, а лицо превратилось в грязные мазки масляных красок под кистью плохого художника. Образы детских воспоминаний почти полностью стёрлись из памяти, оставляя за собой лишь смутные, расплывчатые и блёклые картинки.       Саске устало хмыкнул и потянулся за помятой пачкой сигарет.

***

      День подходил к своему концу, нотки осеннего ветра развевали волосы, а дым растворялся в притворной теплоте сентябрьского солнца и улетал в небо. Природа уже заметно теряла свою яркость. Балкон с деревянными окнами открывал вид на старую детскую площадку и изредка проходящих мимо людей, неосознанно заставляя вглядываться в эту унылую картину глубже и каждый раз искать в ней новые умирающие детали. Трава пожелтела, а на дорогах лежали пусть немногочисленные, но уже увядшие листья, те, которые будут немного похрустывать если на них наступить. Своим видом они всегда предвещали нечто трагичное. В сентябре никому и никак нельзя радоваться жизни, в сентябре всегда надо быть начеку и ждать. Ждать худшего. Ждать ноябрь. Но находились и те безумцы, которые совершенно не задумывались об этом и спокойно смеялись, не боясь предстоящего будущего.       Посему скрип ржавых качелей раздражал до безумия, а парень, сидевший на них, добивал ещё больше. Он один приходил на площадку каждый день ровно по расписанию в девять утра, в обед отходил куда-то, но вновь возвращаясь к двенадцати ночи, продолжал звучание ржавого безумия ещё несколько часов. Оно чересчур легко проникало в окна пятого этажа. Хотелось спуститься и разбить этому парню лицо прямо об его любимую ржавчину, но руки до этого никак не доходили. Приходилось терпеть и закрывать окна, хотя и это не очень то помогало.       Догоревший фильтр третьей сигареты обжёг пальцы и упал на потрёпанный зелёный ковролин, прожигая часть прибитых ворсинок. Все они уже давно слиплись под давлением чужих шагов, и бывшее ковровое покрытие стало похоже на пористый неровный линолеум грязно-зелёного цвета.       Завтра предстояло собеседование. Найти потенциальную работу в районе на конце города, состоящего лишь из грязных пятиэтажек, оказалось довольно легко для человека без высшего образования. Да и вакансий, требующих его, в ближайших районах и не было. Все они уже достались по знакомству тем, у кого были связи. Забавно. В каждом маленьком городе таких видно сразу: в понятии контраста. Обычно они имеют большие частные дома, точно таких же друзей, а их дети получают образование в наилучших учреждениях за пределами тусклого города, пока все остальные ютятся в разваливающихся пятиэтажках. Количество и разнообразие рабочих вакансий для тех, кто этих связей не имел, лишь отражало атмосферу крайнего отчаяния: кассир продуктового ларька, кассир табачной лавки и билетный кассир. Лучшим из вариантов однозначно была работа билетного кассира, ведь местный железнодорожный вокзал был далеко не тем местом, в котором найдутся толпы желающих уехать. Такие может и присутствуют, но большинство жителей уже просто смирилось под гнётом беспомощности, а те, которые смириться не смогли, в большей части своей стали алкоголиками, самоубийцами либо же наркоманами. У каждого свой путь отчаяния, у каждого есть и план на этот счёт, план безысходности на особенный момент провала последней, тысячной попытки исправить себя, исправить свою жизнь. Мало кто скажет об этом вслух, но в глубине подсознания всё предрешено ещё с самого зарождения первой человеческой тоски.       В интернете нашлась информация об образовании в сфере железнодорожной деятельности, но девушка на другом конце трубки недовольно объяснила, что такового у них не требуется. Надо лишь пройти собеседование и разъяснить для себя самое главное: кому и как штамповать билеты.       Четвёртый тлеющий бычок стремительно полетел с пятого этажа. На небе зарождался закат, пригоняющий порывы холодного ветра. Дверь балкона захлопнулась за вышедшим из него человеком, и комната ударила в уши фонящей тишиной. В руку легла полупустая банка снотворного. Без него уже не получалось.

***

      Уставшие и сонные глаза тяжело открылись. Знакомый скрип ржавчины пробивал стёкла в утренней тишине. Часы показывали пять утра. До собеседования оставалось четыре часа.       — Сука.              Выругавшись, Саске резко поднялся с кровати, откидывая одеяло на пол, и быстрыми шагами, выражающими крайнюю степень раздражения, поспешил в подъезд, наскоро обувая потёртые ботинки. Точка кипения достигла своего пика и сейчас била кипятком, раздуваясь большими пузырями.       На улице было по-осеннему свежо и холодно, но остудить пыл злости никак не помогало.       — Заебал уже со своими качелями! — Голос эхом отразился в соседских дворах.              Парень затормозил качели, разгребая кедами мокрую от недавнего дождя землю, так и не повернувшись на того, кто к нему обратился.       — Ты кричишь громче, чем мои качели, идиот. — Он снова оттолкнулся от земли, и ржавчина протяжно заскрипела.       — Тебе больше делать нехуй, кроме как этой хуйнёй скрипеть?!       — Нехуй.              Кипяток вылился за края.       — Я нахуй твои качели снесу.              Саске резко приблизился к нарушителю тишины и с ноги ударил того в спину. Он, не ожидая удара, попытался удержаться сначала за хлипкие цепи, а потом и за железные поручни, но старая краска предательски отслоилась, немного больно впиваясь в ладони маленькими тёмно-зелёными частичками. Падение и огромный синяк на спине были неизбежны. Светлые волосы окрасились грязью осенней земли, как и серый поношенный свитер, который вместе с этим ещё и собрал на себе мокрые, местами разорванные листья. При попытке подняться в затылок больно ударило чем-то тяжёлым: качели продолжали своё движение. В глазах резко помутнело, звуки почти не слышались, они лишь отдавались в ушах тихим эхом, которое перебивал громкий шум. Сверху послышался голос с язвительной насмешкой:       — Довыёбывался? — Саске усмехнулся. — Ещё раз ржавчину услышу — я тебе ебальник об неё разобью.              Шум в ушах постепенно стихал, улавливая размеренные удаляющиеся шаги и лай бездомных собак. Взгляд сам собой зацепился за смазанную тёмную фигуру, заходящую в потрёпанную дверь подъезда.

***

      За исключением старой и толстой уборщицы, согнувшейся над веником, в холле вокзала не было никого. Голубая краска на стенах местами облупилась, показывая бетонный слой, а треснутые окна с деревянной окантовкой протяжно выли, пропуская через себя холодные потоки осеннего ветра. Всё это больше напоминало государственную поликлинику. Не хватало только огромной живой очереди и жестокой борьбы за право пройти вперёд. Пахло тут почти также, но без стойкого аромата медикаментов, способного хоть и немного, но всё же перебить запах пыли. Тяжёлая дверь громко захлопнулась, и уборщица разогнула больную спину, нажимая рукой на поясницу и хмуро поворачиваясь на вошедшего человека.       — Ты вроде этот… На работу устраиваться, да? Тебе, милок, в-о-н туда надо, — она кивнула головой в сторону правого угла, тяжело вздохнула и вновь склонилась над веником.       Саске сухо кивнул и двинулся к металлической двери, с каждым шагом создавая громкую ауру эха в тишине вокзала. На стук никто не отреагировал, но сама дверь оказалась не заперта. В маленькой комнатке для персонала были закрыты шторы, царил приглушённый свет и в тишине раздавалось чьё-то сбившееся дыхание. Старый диван удерживал на себе парня, сжимавшего бёдра девушки с ярко-розовыми волосами, которая расположилась на его коленях. Если бы Саске пришёл немногим позже, то наверное пришлось бы лицезреть не только грязные поцелуи.       Услышав звук чужих шагов, девушка резко повернула голову и слезла на пол, поправляя очки и прикрывая расстёгнутую блузку.       — Я тебя просила за временем блять смотреть, — она зло прошептала в сторону парня, но все присутствующие отчётливо услышали каждое слово. По голосу стало понятно, что именно эта девушка вчера назначила собеседование. Значит, Карин.       — Так… Прошу меня простить, Саске, Верно?              В ответ молча кивнули.       — Меня зовут Карин, давай приступим к собеседованию. Прошу за мной, — она прошла к двери, ведущей к билетной кассе, и до конца застегнула рубашку.       — В общем, зарплата двадцать тысяч в месяц, а смены будут два через два. Всё, что тебе нужно делать — спрашивать у клиентов паспорт, забивать данные в комп и печатать билет. Расписание поездов тут тоже найдёшь. Если понял, то ты принят.       — А собеседование?       — Да это формальность, чтобы начальство не доёбывалось. С оформлением я сама разберусь, так что на тебе только документы, — она направилась в комнату и обернулась на Саске, — пошли чай пить, познакомимся.              Саске сначала подумал что ему показалось, но нет, небольшое помещение было насквозь пропитано стойким запахом марихуаны, им же пахло и от Карин.       — От тебя травой несёт.              Карин усмехнулась, раскладывая пакетики чёрного чая в кружки.       — Все мы не без греха, да и чем тут ещё заниматься? Да и я далеко не про работу, — она устало вздохнула и повернулась к Саске, — Тебе с сахаром или без?       — Без.       — Окей, я тоже без сахара пью, — Карин еле выскребла прилипшие остатки сахара из небольшой банки и насыпала две ложки в последнюю третью кружку. — Знаешь, раньше, когда Суйгецу приходил, то с ним я не курила. Он только по обычным сигареткам был, а потом и сам втянулся.       Светловолосый парень поднялся с дивана и приземлился на шаткий стульчик, лицом к спинке и ближе к разговору.       — Вот сука, в наркоманию меня втянула, прикинь? «Попробуй, Суйгецу, попробуй», «Ну я же курю и нормально»…              Озвучивая старые фразы Карин, он целенаправленно передразнивал её, сильно переигрывая в насмешливой интонации.       — Забываешься в чьём доме живёшь! Такими темпами я одна свою квартиру продам и одна же отсюда съебусь, — она нахмурилась и подняла полный воды электрический чайник. — А ты, вон… с дядей Лёней на улице жить будешь.       — Что-то за столько времени ты ещё ни одного покупателя не нашла. Я уже не верю что хоть кто-то из нас двоих отсюда уедет, — Суйгецу положил руки на спинку стула и уронил на них голову, укрывая лицо и выставляя на вид отросшие корни крашеных волос.       Карин тихо вздохнула и перевела взгляд на Саске, меняя тему разговора:       — Кстати, Саске, не сможешь за меня сегодня в ночь выйти? В честь знакомства, — Карин слегка грустно улыбнулась. — Развеяться хочется, сто лет никуда не ходила. Я тебя тоже могу подменить когда нужно будет.       — Мне не нужно, проси кого-нибудь другого.       — Да некого тут просить, ты один вроде нормальный попался, — она разочарованно выдохнула, но вдруг подняла горящий взгляд. — Слу-у-шай… а если я травки взамен подгоню, чтобы не так скучно было. Идёт?              Саске задумался, но предпочёл не отвечать. Кипяток разливался по кружкам. Суйгецу, качаясь на стуле, в моменте слишком сильно наклонился вперёд, так, что деревянные ножки не выдержали и покатились назад. Удар. Подбородок задевает стол. Удар. Суйгецу падает на пол. Удар. Чайник выпал из рук. Удар. Разбитая кружка.       — Сука!              Расплескавшийся кипяток обжёг руки и грудь, Карин, шипя от боли, быстро выбежала из комнаты, кинув пару ласковых слов:       — Сегодня спишь на улице, ублюдок!              Дверь захлопнулась. Суйгецу встал, ещё раз ударившись об стол затылком. Из носа струйками бежала кровь, казавшаяся ещё темнее на контрасте с бледной кожей.       — Бля-я, больно то как, — Суйгецу шикнул и приложил ладонь к разбитому носу. — А ты чё молчишь?       — А что мне ещё делать?       — Ну хотя бы посочувствовать мне, я же случайно, — тихим и немного обиженным голосом он продолжил, — а теперь, вон, нос походу дела сломал, да и она ведь действительно меня может домой не пустить… Представляешь вообще масштаб трагедии?!              Саске ничего не ответил, переводя взгляд на треснутое, как и в холле, окно, однако здесь трещины залеплены жёлтым скотчем, но вряд ли так было теплее.       — Ну и хуй с тобой, — Суйгецу поставил чайник на место и удалился из комнаты, оставляя Саске наедине с разбитой посудой и мокрым от пролитой воды полом.              Капли крови расплывались на светлом кафеле. Тишину разбивал звук работы старых ламп, но всё же это не голоса ругающейся пары: неживое обычно звучало куда приятнее. Люди, не предпочитающие или же не понимающие одиночество, не любят тишину, не умеют её любить. В отношениях они всегда будут чем угодно заполнять неловкие паузы молчания, а когда ресурсы слов закончатся, то тишина будет заполнена тем, что говорить и вовсе не стоило.       Несмотря на треснутое окно, в комнате было слишком душно, да и запах марихуаны никуда не делся, но форточка не поддавалась уже несколько минут. Дверь открылась и сбоку послышались чужие шаги. Карин вошла в полностью мокрой рубашке, прижимая к груди такую же мокрую тряпку, и устало взглянула на Саске.       — Не пытайся, её заклеили давно, чтобы не выпадала больше.       — Я согласен.       — Согласен он, вроде немногословный, а чушь какую-нибудь да скажешь, — на её лице появилась недовольная ухмылка.       — Я не про форточку, — он сел на подоконник, облокачиваясь на хрупкое стекло. — Оплата сразу.       — А-а-а… — глаза Карин вдруг радостно загорелись. — Ну наконец-то хоть что-то хорошее! Не переживай, Суйгецу сейчас придёт и оплатит твой благородный поступок.              Телефон в кармане джинс Карин запиликал громким рингтоном. Саске сморщился от этого звука. Всё же неживое тоже может звучать отвратительно. Карин кинула тряпку на стол и она зацепила ещё одну кружку, откинув её на пол. По кафелю рассыпались новые осколки.       — Блять. Ну помоги ты уже телефон вытащить, он мне все руки блин обжёг!              Мобильный в узких джинсах упирался в ярко выраженную тазобедренную кость и уже второй раз раздражался мерзким звучанием. Саске вытащил и положил старый телефон в обожжённые руки Карин, и она поспешила ответить на назойливый звонок:       — Ну кто бы сомневался что ты позвонишь! Что опять случилось?       — «Нет тут этой мази, говорят только Пантенол остался».       — Ну тогда его и бери, в чём проблема?! И корвалол жидкий мне ещё захвати, — она сбросила вызов и устало вздохнула, на выдохе упав на протяжно скрипучий диван. — Я с ним скоро на тяжёлые перейду… Ты тут от силы час, а он уже вон какое представление устроил!              Саске присел за стол и устало протёр глаза пальцами, постепенно надавливая всё сильнее. За долгое время тишины громкие голоса, обращавшиеся прямо к нему, неплохо так изматывали.       — Слушай, Саске, а расскажи что-нибудь о себе.       — А есть необходимость?              Карин нахмурилась и по-привычке скрестила пальцы рук, тут же шикнув от боли.       — Нет, но теперь мне ещё интереснее стало, так что давай, рассказывай. Нам как-никак работать вместе.       Саске только заметил часы, висевшие над диваном. В этой комнате он действительно находится уже больше часа.       — Недавно переехал сюда. С семьёй не общаюсь.       — И всё? — Она вопросительно наклонила голову вправо.       — И всё.       — Интересный ты человек, общительный…       Карин хмыкнула и снова откинулась на спинку дивана и потянула руки вверх, хрустя затёкшими суставами. Через пару минут в проёме появился Суйгецу, держа в руке полиэтиленовый пакет с говорящим названием: «Добрый доктор». Саске тихо хмыкнул.       — Прощу тебя, если сегодня рюмки мне в рот заливать будешь, — она гордо вскинула подбородок и закинула ногу на ногу. — Сегодня гуляем!       — Так у тебя же смена дополнительная.              Карин, явно довольная исходом событий, так же гордо улыбнулась.       — Саске любезно согласился отработать её за меня, но за небольшую плату, — она тихо чихнула и вскинула взгляд на Суйгецу. — Доставай травку.       — Будь здорова.

***

             Весь сентябрь был относительно тёплым, и первые заморозки, с одной стороны, предвещали пугающий ноябрь, а с другой — помогали дышать легче, успокаивая душу после долгих ударов палящего солнца.       Капли дождя жестоко били по лицу, а лёгкая куртка совсем не спасала от ночного холода. Пахло сыростью. До вокзала оставалось совсем немного, но тихие огоньки с каждым шагом, казалось, лишь отдалялись как в тех самых кошмарах. На улице почти никого не было. Вечерами город обычно казался заброшенным. Мокрые пятиэтажки сливались вереницей темноты и если бы они соединились вместе, оставляя лишь один проём на конце города, то вся эта вереница превратилась бы в лабиринт безумия. И если так было бы на самом деле, то пытался бы хоть кто-нибудь найти выход? Или же большинство всё равно будет жить как раньше, только в искажённой архитектуре?       Возле чёрного входа встретился Суйгецу, спрятавшийся от дождя под тонкий козырёк над дверью.       — Э, Саске! — Он крикнул и чиркнул колёсико зажигалки, подсвечивая своё лицо в темноте. — Курить будешь?       — Буду, — Саске подошёл и двинул того локтем, пытаясь уместиться под небольшим карнизом.       — Зонтики теперь для долбаёбов? — он усмехнулся и шмыгнул замёрзшим носом.       — Ты вроде как курить звал.       — Ладно, ладно, — Суйгецу хмыкнул, протягивая руку с зажигалкой и помятой сигаретой.       — Серьёзно тонкие куришь?       — Неа, Карин хуйню этакую купила, мол так элегантнее, — он вытащил из кармана толстовки тонкую пачку «Kiss».— Во, смотри, яблочные. Ну, слушай, хоть не с клубникой.              Саске, крутя в пальцах предложенную сигарету, облокотился об стену и, покрутив её ещё немного, зажал в губах: в темноте зародился тлеющий огонёк.       Капли дождя казались стеной и через чур громко били по тонкому металлу карниза. Где-то далеко гремел гром. Гроза. Мысли о чьём-либо самоубийстве показались донельзя нелепыми.       Тонко скрученный табак казался подожжённым чаем в бумаге, подобием косяка, который, бывает, делают школьники если родители забирают сигареты, а зависимость уже пустила свои отравляющие корни. Хотелось выразить недовольства, но даже Суйгецу стоял молча, устремив усталый взгляд в темноту, словно пытаясь найти в ней что-то важное. Крашеные в белый волосы трепал холодный ветер, норовя сжечь их об огонёк тлеющей сигаретки, которой Суйгецу, не выпуская из губ при затяжках, скорее пыхтел, нежели чем курил.       — Слушай, Саске, мне Карин сказала ты сюда переехал, — он вдруг заговорил непривычно тихо и серьёзно. — Зачем?       — У меня квартира здесь.       — Ну так продавай и езжай отсюда нахуй, — Суйгецу затушил бычок об уже грязную от следов окурков, стену. — Хотя, знаешь, тут и с этим трудно… Если б всё так легко было, то мы с Карин уже давно бы уехали. Целый год продать пытаемся и всё никак…              За дождём приятно наблюдать, и даже если холодно, под ним ещё более приятно мокнуть. Холодные капли всегда остужают в человеке то, что гореть не должно.       Телефон Суйгецу пиликнул от нового сообщения:       — Такси наше приехало, — он накинул на голову капюшон серой толстовки и направился в сторону дороги, хлюпая летними кедами по мокрой земле. — Бывай.              Ветер за всё время короткого разговора поразительно быстро сбивал оставшиеся листья с деревьев, а сейчас сумел полностью оголить одно из них за считанные минуты, оставляя размоченные сыростью чёрные ветви. Саске отошёл от стены и засунул руки в карманы насквозь промокшей куртки. На языке оставался слишком приторный вкус, мало чем напоминающий привычный табак, скорее ароматизатор, который обычно висит в низких машинах с гремящей музыкой.       Ливень становился ещё сильнее, а осенняя тьма завораживала, звала встать рядом с деревьями, подставляясь под завывающие лезвия, способные легко содрать тонкую кожу. Ожидание ноября всегда настораживало, но в этом году часть опасений осталась лишь из-за сложенной годами привычки, уже укоренившейся в сознании. Сейчас же, забыв обо всём, жутко хотелось зайти в ряд тёмных деревьев, позволяя ветру срезáть с себя кожу. Физическая боль может заглушить моральную, но далеко не всегда, так что глупо надеяться на это сейчас. Щемящая боль в душе обычно превращается в привычку, обыденную рутину каждого нового дня. А что болело вообще?       Стоять на улице попросту надоело, унылую картину тёмной скорби удалось рассмотреть полностью, но не вдаваясь в детализацию: она может закончиться плохо. Порой даже малейшие детали открывают тщательно скрытые воспоминания подсознания, те, которые человек может уже и не помнить, но сами чувства от них остаются: чувства не забываются. Такие детали встречаются не так часто, но всё же они есть, есть эти вещи, оживляющие давно ушедшее, оживляющие точно так же, как и запахи, возвращающие в прошлое. Находить всё это не хотелось. Не было того, что надо вспоминать, а пару приятных моментов детства сделают только хуже то, что итак было плохо. Смысла воспоминаний не было никогда.       За дверью чёрного входа находился длинный коридор всего с несколькими рабочими лампочками. Все они, хоть и в малом своём количестве, давили противным жёлтым светом.       Тонкий коридор пролетел незаметно, открывая выход в зал ожидания. Казалось, что на вокзале опять никого не было, ведь звук работающих ламп ощущался чересчур громко, но со стороны железной полосы стульев послышался старческий голос:       — Так-так-та-ак… значит ты этот… — он запнулся и, пьяно икнув, продолжил, — новый кассир?              Саске повернулся и замедленно кивнул от неожиданности. На стуле сидел бездомный в тёмно-коричневой куртке. Подбородок мужчины покрывали седые волоски короткой бороды, которые также торчали из-под его шапки. Лицо же казалось добродушным, но ярко подчёркнутым следами алкоголя.       — Поня-ятно… Карин мне про тебя уже рассказала. Ты, говорит, угрюмый, но вроде нормальный, — мужчина снял грязную шапку и театрально поклонился. — Что ж, приятно познакомиться, Саске. Я Леонид Василич, для здешних — Дядя Лёня.       — А здесь вы, Дя-дя Лё-ня, — Саске нарочито растянул каждый слог прозвища, — что делаете?              Леонид Васильевич непонимающе нахмурился, не реагируя на невежливость со стороны собеседника, либо же просто не замечая её.       — Да как это что?! Ночую я здесь! Уже вот лет шесть как… щас сюда ещё парочка друзей подойдёт, — он вытер хлюпающий от вероятнейшей простуды нос об ворот потрёпанной куртки. — Но ты это… не боись, мы не буйные! Мы так, посидим чутка…              Разговаривать с этим человеком больше не о чем, пусть себе сидит, да и Карин вроде упоминала о нём сегодня.       Саске развернулся и направился в комнату персонала. Ключи уже ждали в замке. От утреннего беспорядка не осталось ничего, лишь на столе стояла всего одна кружка, напоминая об инциденте. На ней было нарисовано что-то, напоминающее цветы. Но в темноте, разбиваемой едва попадающим в окно светом уличного фонаря, сложно было разобраться. Да и самого желания в принципе не было. Залезть рукой за шкаф и дотянуться до выключателя сил попросту не хватало. И без этого тошно. Жёлтые гудящие лампы резали глаза, просвечивая то, что видеть никак не хочется — собственную жизнь во всей её красе. Когда-то были мечты, детские и нерушимые, как казалось, представления о будущем. Но с каждым прожитым днём складывались частицы осознания: разрушить можно всё, да и не всегда собственноручно. Жизнь, события, люди разрушают мечты тех, кто хочет сберечь и спасти свой огонёк счастья, а значит — всех. И печальный финал есть удел бывших мечтателей с горящими глазами.       Ветер завыл истерическим плачем, пробираясь через трещинки на стекле. Может ли он скорбеть и просить о помощи? Ведь вдруг завывает из-за того, что против воли его раскручивают и направляют по свету сдирать остатки жизни? Абсурдные мысли давят намного сильнее, чем горестные. Вместе с разрастающимися крупицами абсурда в голове зарождается страх потери собственного «Я», страх утраты рассудка под тяжестью серых будней.       Мокрая куртка аккуратно уместилась на спинке стула. Кофта не промокла до такой степени, что её нужно было снимать. Да и в комнате настолько холодно, что вряд ли это чем-то поможет. С джинсами та же история. Терпимо.       Саске лег на скрипучий диван, пружины которого больно впивались в ребра, и накрылся флисовым пледом в клеточку. Вряд ли всё это поможет согреть тело и расслабить сознание, лишь только дать мнимую иллюзию уюта. Создавалось ощущение, что при какой бы то ни было погоде холодно было всегда, даже летом.       Снотворное забылось дома, а значит сегодня вряд ли получится заснуть, только если не случится чудо. Своеобразный подарок от Карин впустую тратить совсем не хотелось. Его лучше оставить на чёрный день, а перетерпеть ещё одну бессонную ночь было уже привычно.       Со стороны кассы послышался стук об огораживающее стекло. С трудом поднявшись, Саске вышел из комнаты.       Выдыхая на дрожащие от холода руки, за стеклом стоял знакомый парень, успевший уже изрядно потрепать нервы старыми качелями. Довольно лёгкая серая кофта насквозь промокла, так же как и пушистые светлые волосы, прилипшие к лицу. Увидев Саске, он непонимающе нахмурился.       — А ты что здесь делаешь? — Его голос так же, как и руки, слегка дрожал.       — Я работаю. А вот ты куда ехать собрался — правильный вопрос.       — Карин где?       — О, так вы знакомы, — Саске подошёл ближе и облокотился на кассу, уронив голову на кисть согнутой в локте руки.       — Я ещё раз спрашиваю. Где Карин? — Небольшая дрожь голоса приобрела оттенок раздражения.       — Нет её и сегодня не будет.              Голубые глаза распахнулись немного сильнее, и, похоже, в них угасла странная надежда увидеть здесь Карин. Он зажмурился, отошёл в сторону, немного наклонился и разочарованно ударил себя по голове несколько раз.       — Блядство…              Саске надоел этот бессмысленный диалог. Он разговаривает с этим парнем только во второй раз, но достать он уже успел, ещё задолго до самого первого разговора. Развернувшись, Саске направился обратно в комнату.       — Подожди! — Слова эхом раздались по ночному вокзалу, отскакивая от каждой бетонной стены, и, похоже пробивали каждую комнату.              Если бы у людей вместо голоса были звуки фортепиано, то у этого парня определённо был бы доминантсептаккорд второй октавы. В ре миноре, но без разрешения в тройную тонику. И сыгран он был бы школьником на уроке ненавистного ему сольфеджио, который как раз таки и не знает разрешения септаккордов. Школьником, которого в музыкальную школу родители записали «для галочки».       — Что тебе ещё надо? Нет здесь твоей Карин.       — В этом и причина, что её здесь нет! А мне телефон зарядить надо и поесть, — он сжал руки на деревянной стойке кассы и приблизился лицом к огородке стекла.       — Так иди домой, что ты ко мне то приебался?              Парень устало вздохнул, словно Саске на его очевидные факты задаёт глупые вопросы.       — Не могу я домой пойти, — он шмыгнул красным от холода носом, потирая такие же красные замёрзшие руки друг об друга. — Сегодня должна была быть смена Карин, а я к ней почти всегда за этим прихожу. Сегодня не смог ей написать: телефон сел.       — И?       — Я два дошика взял и пиво. Пусти, а?              Ночь всё равно обещала быть бессонной, поэтому: компания, хоть и не особо приятная, не сильно помешает. Да и есть хотелось.       — Хуй с тобой, заходи.