Никому

Грубые резкие движения. Какаши едва может дышать от коктейля собственных стонов и давления. В этом есть что-то извращённо непостижимое. В этом есть что-то, с чем он так долго боролся и что презирал всю жизнь. В этом есть некая свобода. Только очутившись в полном отсутствии оной, больше, чем когда-либо, Какаши смог это почувствовать. Как так вышло? Сейчас - не важно. Частичное отсутствие рук, частичное отсутствие ног, частичное отсутствие разума. Какаши сломался. Он долго боролся, но никто не способен держаться вечно. Сейчас - плевать. Обито склоняется ниже, рычит и прикрывает собственной тенью от такого слабого, что почти фантомного, света луны. В единственном раскрытом глазу горит багровый огонь в чёрных полосах. Какаши отвечает таким же светом из-под блёклых ресниц. Унылая деревяная постройка на полторы комнаты стала для него чем-то худшим в жизни, перевернула с ног на голову, стала лучшим в жизни. Стала чем-то важным. Его личной часовней. А его святой отец несёт на плечах, возможно, даже больше грехов чем он сам. Уже и не ясно, кто кому должен индульгенцию. *** Из больницы выписали, каталку выдали, проводили грустными жалостливыми взглядами. Кажется, на вечно молодом лице Цунаде даже морщин прибавилось. Какаши заметил, пока она изливала из себя весь этот нудный излишний поток про его достижения с обещаниями, что Коноха ни за что не оставит его в беде. Только вот за всю беседу одного важного имени так и не проскользнуло. Какаши это знает, Цунаде это знает. Данзо не даст ему жить спокойно. Будет капать на мозги старейшинам, что слишком расточительно оставлять шаринган в изношенной черепушке покорёженного шиноби, который не может ни печати сложить, ни даже держать удар. И никогда больше не сможет. Загадкой лишь остаётся, чьё терпение кончится раньше: старейшин или Данзо. В первом случае глаз изымут официально. Во втором же - Анбу из корня наведается ночью и обставит всё как самоубийство. Никто не удивится, даже Цунаде глаза закроет, предпочитая поверить, что ей ещё останется, а там уж шаринган выкрадут из морга, да и дело с концом. Было бы проще самому отдать чёртов глаз, да только вот что-то останавливает. От одной лишь мысли перед глазами предстаёт тот самый день в пещере недалеко от Каннаби, где совсем ещё мальчишка, а уже шиноби, расстался с жизнью под камнем. Какаши помнит последний взгляд этого злосчастного глаза, брошенный другим. От него тянет горечью и застарелыми ранами. Но это последнее, что у Какаши осталось. Да и не считает нужным Какаши отдавать такой ценный подарок лишь бы шкуру собственную спасти. Шкурка то уже порченная. Он подъехал к своему дому на отшибе, остановился у лестницы. Наверное, стоило попросить о сопровождении. Наверное, Обито стал вспоминаться всё чаще из-за этого злого совпадения, его постигшего. Какаши сам оставил на последней миссии ногу и руку под камнем. Левые. Будто специально чтобы проще было вспоминать, глядя в зеркало. Какаши тряхнул головой, будто возможно вытряхнуть из неё дурные мысли. Можно, конечно, но Какаши для этого нужна тряска посерьёзней, вызванная ударом, чтобы как минимум искры из глаз полетели. Он схватился за поручень, вставая на единственную ногу. Ладно, допустим, пропрыгает он на одной ноге по лестнице, а коляску затянуть-то как? Да уж, те, кто строили дом, явно не рассчитывали на то, что шиноби может закончить карьеру не смертью, а инвалидностью. Какаши врезается кулаком в деревяную колонну навеса, пошатывается, чуть не падает, хватаясь за поручень. Чёртов дом! Желваки ходят под кожей, губы сжаты в линию. Это первый раз после возвращения в Коноху, когда он смог себе позволить эмоции. А будет сложнее. Раньше он мог выплеснуть накопившееся в схватке, когда плевать, что у тебя на лице. Никто ничего не узнает, если оппонент мёртв. Какаши был хорошим шиноби. А сейчас ему осталось только закусывать губы, скалится внутренне, орать, пока никто не слышит, да в кулак сжимать ладонь, что чешется до драки. Но нужно будет как-то решить вопрос с лестницей. Пока Какаши гипнотизирует кресло взглядом, присев на ступеньку, слышатся голоса. Наруто и Сакура. Он совсем завис, подпустил их слишком близко. Непозволительно близко. Хотя, какая теперь-то разница. Всё равно: если Корень явится, ему не помогут ни реакция, ни навыки. Все прожитые годы можно выкинуть в топку. Только вот жить заново уже вряд ли получится. - Какаши-сенсей, вам помочь? – Наруто, как всегда, искрится энергией, бежит к крыльцу с горящими глазами. Сакура семенит следом. Ей неловко. Она тщательно одёргивает себя, напоминает не смотреть на недостающие детали, но на лице всё равно проступает печать жалости. Какаши не хочет их видеть сейчас не из ненависти, высокомерия или обиды за собственные потери. Он не хочет, чтобы ученики помнили его таким. Бесполезной жалкой колодой с тухнущей волей и без смысла. Наруто уже хватается за кресло, Какаши выдавливает из себя улыбку. По ощущениям, получается лучше, чем у Сакуры скрывать свои чувства. - Только кресло поднять. Ещё не успел нанять работника подправить лестницу, - улыбка душит, хочется остаться одному хоть ненадолго. В больнице всё не давали продохнуть то медсёстры с докторами, то сослуживцы или деревенские бюрократы. Наруто с лёгкостью поднимает тяжеленную конструкцию, ставит рядом, руку протягивает. У него, в отличие от Сакуры, в глазах лишь упёртость. Будто ему всё подвластно. Будто и не верит, что потери учителя необратимы. Он обязательно вернёт утраченное учителю, найдёт способ, пусть даже придётся спуститься в ад или от себя оторвать. Удивительная наивная вера. Какаши даже почти поддался этой надежде. Так хочется и самому верить, что всё временно, что это не его тело, не его увечья. Этот бесполезный беспомощный кусок мяса - лишь временное пристанище, это не может быть Хатаке Какаши, просто оболочка. Этого не могло случится с ним. - Уж не унижай меня настолько. Пусть я теперь и инвалид, но всё ещё могу двигаться. - Простите, - выпрямляется, опуская голову и поджимая губы. Всё-таки и его не могло не задеть. Пусть не жалостью, но неожиданной для Наруто послушностью. Вина? Какаши даже рассмеялся тихо. Наруто же принял смех за благосклонность, аккуратно подвёл непослушное средство передвижения сзади и позволил учителю усесться и повезти себя, куда тому вздумается. Вздумалось ему в дом. Очевидно же. - Какаши-сенсей, мы вам немного еды купили. У вас тут, наверное, совсем пусто, вы ведь так долго в больнице были, - Сакура принялась раскладывать продукты по полкам холодильника. Наруто, не знающий, куда себя приткнуть, поставил чайник. Они оба молчаливы. Было бы проще, если бы Какаши смог разрядить ситуацию. Но сейчас все его силы уходят на то, чтобы не скрутиться в ком, погружаясь в режим раскладывания по полкам того, что с ним было, и что он может делать дальше. Сидеть смирно и не выглядеть живым трупом может быть достаточно тяжело. Сакура заваривает зелёный чай. Он пахнет пылью. Сакура не может поднять взгляда. Наруто сидит притихший. Воодушевление играло недолго. Какаши, да скажи ты уже что-нибудь. Пусть ты больше не можешь быть капитаном команды, но ты всё ещё старший, ты всё ещё их учитель. Ты можешь сделать свой уход неприглядным шрамом в их сердцах, а можешь сделать историей. - Как вам капитан Ямато? - делая глоток и, глядя в пустоту мимо учеников, спрашивает Какаши. - Нормально, - Сакура пожимает плечами. - Вы всё равно лучше, Какаши-сенсей! - Наруто звучит слишком громко, он хмурится, вперивая взгляд прямо в Какаши, чем снова выбивает из колеи. - Наруто, тебе стоит привыкнуть. Ямато - отличный учитель, и будет вам прекрасным руководителем, - Какаши вкладывает в голос прежнюю строгость. - Но... - Никаким но тут нет места. Наруто снова опускает голову. Сакура перебирает пальцами, будто пытается разгладить невидимые бугры брака на керамике. Их обоих Какаши может понять. Сделать, правда, уже ничего не в состоянии. Молчание душит, будто воздух густеет без движения. - Вы уже думали, что будете делать дальше? - решается на вопрос Сакура. Какаши повёл головой в задумчивости. - Хокаге предложила попробовать себя учителем в Академии. Может и получится, - только вот сначала нужно выдержать курс приставленного психолога. Да и тот может поставить на идее Цунаде жирную красную печать. - У вас точно получится, Какаши-сенсей, - воодушевилась Сакура. Её явно успокоило, что на Какаши не поставили крест. Хотя она вряд ли понимает реальный расклад дел. Как и Наруто. Втроём они просидели не долго. Разговор не клеился. Ушли ученики в смешанных чувствах. Сакура чуть лучше, чем до, но всё ещё с тяжёлой неопределённостью. Наруто так и просидел нахмуренным. Хотел что-то сказать перед уходом, но захлопнул рот, скользнув острым взглядом по пустым усталым глазам Какаши. Да и знает Какаши, что он хочет сказать. Что отомстит, что поможет, что вернёт всё как было. И мир снова заиграет яркими красками, и всё будет даже лучше, и… И знает, почему не сказал. Наруто понимает, что ему не поверят, в очередной раз воспримут как ребёнка, и сам сомневаться начинает. Вот поэтому Какаши и не хотел с ними видеться. Он отравляет им души. К вечеру небо затянуло тучами. Какаши провёл всё время, сидя на полу у стены, не понимая, куда себя деть и что вообще делать в таком положении. Он уже сам готов сесть на эту чёртово кресло и поехать прямиком к Данзо. Лишь бы всё закончилось. Едва заметно дёрнулся воздух. Какаши поднял глаза на пришельца. Тензо постоял, сверкая глазами в темноте, уселся рядом. - Цунаде прислала? - Сам пришёл, - покачал головой Тензо. - Цунаде отдала приказ прекратить тебя охранять, как только ты госпиталь покинешь. - Ясно, - кивнул Какаши. Она опустила руки. В деревне не хватает сил. - А что у Корня? Слышно что-нибудь? - Не могу сказать. Но они, скорее всего, выждут, попробуют протолкнуть решение через старейшин. Данзо тебя недолюбливает, но не может не признать, что ты многое сделал для Конохи. Можно сказать, он тебя уважает. Какаши фыркнул в ответ. - Что мне его уважение. - Тебе нужно что-нибудь? - Нет. Иди домой, выспись. Тебе с утра небось с Сакурой и Наруто выходить на задание. Да ты же и сам сказал, что Корень выждет. Тензо кивнул. Скрылся он так же быстро и незаметно, как и появился. Какаши снова остался наедине с собой. Прокручивает в голове возможные сценарии будущего, но всё сводиться к одному и тому же вопросу. Но ответ на него всё тот же. Он не хочет закончить, как отец. Вся ночь и весь следующий день вышли беспокойными. Стоило Какаши забыться в полудрёме, как он вздрагивал, подрывался и осознавал, что бежать он не может, да и некуда. Осознание собственного положения тупым обрубленным фактом представало перед ним. Он снова откидывался назад, пытался забыться опять. Получалось с переменным успехом. И снова всё повторялось заново. Он передвигался по дому, держась за стенку, короткими прыжками. Пытался запихнуть в себя хоть что-то съестное, но подкатывала тошнота. Бессмысленный день привёл его к тому же положению, в котором он находился сутки назад, опёршись о стену с пустым взглядом в потолок. Сегодня никто не приходил. И Какаши пропустил первую сессию с мозгоправом. Просто не заметил, как время прошло. Так даже лучше. Он бы всё равно не смог хоть что-нибудь путное из себя выдавить. Не из страха, что запорет свой шанс вернуться к хоть какой-то работе. Просто не смог бы. Открыться кому-то, рассказать историю своей жизни, рассказать, что ты сам думаешь об этом, что чувствуешь. Не надо Какаши всё это, чтобы кто-то копался в его мыслях, как в грязном белье, приговаривая, что вот это ещё ничего, а это давно надо было выбросить. Какаши и сам в состоянии справиться. Наверное. Надеется, что сможет. Другого пути он попросту не видит. Воздух едва заметно подрагивает, но Какаши никого не видит. Как будто всего лишь морок от усталости, годами скапливаемой, да параноидальное чувство, что кто-то смотрит, как ложный сигнал, выданный мозгом в ответ на слишком долгий отдых. Но Какаши не хочется верить, что интуиция даёт сбой. Неужто Данзо решил, что ждать нет смысла? Едва заметные завихрения, будто иллюзия. Какаши не может сложить даже самой простой печати, но может хотя бы попытаться доставить проблем своему убийце. Хватается за стену, удерживая равновесие, аккуратно поднимаясь, вглядываясь в темноту. Берёт первое попавшееся под руку со столика в комнате. Ножницы. Он умрёт с чёртовыми тупыми ножницами в руке. Ну и плевать, раз так, времени добираться до подсумка с остатками кунаев уже нет. Темнота будто усмехается в ответ на неуклюжую пародию на боевую стойку. Напряжение скапливается, воздух будто вот-вот начнёт искрить и ощущается невероятно густым и тяжёлым, душным. Сквозь привычную маску дышать становится практически невыносимо. А темнота подрагивает еле заметно, будто смеётся. Какаши не выдерживает, отправляет злосчастные ножницы в полёт, туда, где по предположению находится незваный гость. Ножницы с глухим стуком врезаются в стену и валятся на пол. Чувство чужого взгляда пропадает и дышать становится легче. Что это было? Какаши не возьмётся утверждать, что это не была шутка его собственного разума. Он опускается на пол, утыкаясь лицом в колено, стягивает маску, заглатывая воздух, будто только что выплыл из водных глубин. Это не Корень. Посланник Данзо закончил бы дело, им нет смысла наблюдать. Это ни Тензо, ни ученики, никто из сослуживцев. Никому нет смысла просто запугивать его. Остаётся лишь один вариант, и он не то чтобы особенно радужный. Может, поэтому Какаши всё ещё не уверен. А может потому, что кожа всё ещё зудит от воспоминаний о чужом неясном взгляде, владельца которого он так и не увидел. На всякий случай, Какаши прячет пару кунаев под подушку. И заодно рассовывает по квартире в надежде, что когда понадобятся, то будут под рукой. Тогда может и успеет что сделать. Сон снова выходит беспокойный. Ощущение чужого присутствия, чужого взгляда, будто жуки елозят под кожей, то и дело всплывают в памяти, словно мозг пытается доказать хозяину, что не может это быть ложью, слишком правдоподобно было, не может такое идти изнутри. Либо иллюзия, либо кто-то играется с ним. Может, идея Данзо взвинтить в Какаши градус паранойи настолько, чтобы сам на себя руки наложил? Чисто и гладко, никто слова Данзо не скажет. В любом случае, Какаши не собирается упрощать ему жизнь. Силы парадоксальным образом возвращаются несмотря на то, что Какаши, как домой вернулся, так и не поспал нормально. К мозгоправу всё ещё не хочется, да и вообще никого бы не видеть из знакомых. Тошно от их жалостливых взглядом. Но можно хотя бы домом заняться, отправиться за продуктами, что-нибудь приготовить. В его состоянии план уже звучит слишком смелым для исполнения за один день, но нужно же с чего-то начинать. Но как же, чёрт возьми, тяжело! Попробуйте, привязав руку за спину, прыгая на одной ноге, протереть сраную пыль на высоких шкафчиках. Какаши никогда не был лентяем, но тряпку он быстро отбросил, здраво оценив собственные силы. Решил, что для труднодоступных мест всё-таки нужно побольше освоиться с новой конфигурацией тела. Потому сел на кресло-каталку и отправился в магазин после десятиминутной борьбы с лестницей. Заодно заедет к плотнику. Он мог бы попросить Тензо, было бы проще, быстрее, дешевле. Но Тензо остался одним из немногих людей, кто смотрел на него как прежде, потому и не хотелось о чём-то просить, демонстрировать собственную беспомощность. Да и надо бы как-то привыкать к жизни гражданского. Нельзя полагаться на одни лишь старые связи. Хотя Цунаде он по пути ругал про себя достаточно обильно за хреновые дороги... Какаши пожалел сразу же о своём решении. Стоило случайному прохожему, абсолютно незнакомому, взглянуть на него, как тот сразу же отводил взгляд. На лице проступал гонимый страх, грусть, возможно, горечь личных потерь, и жалость. Всё та же жалость, которая уже ничего не изменит. Внутренние силы, что ощущались ещё совсем недавно, улетучились, забрав с собой только начавшую зарождаться уверенность, что у него получится жить дальше. В лавке Какаши закупился, даже не подняв глаз на продавца, и сразу же заторопился домой, напрочь забыв про свои планы заглянуть к плотнику. Вспомнил на той же лестнице, хотя сейчас вышло забраться быстрее, чем в первый. Уже начал приноравливаться. Входная дверь оказалась приоткрыта. Какаши никогда не запирал дом на замок. Во-первых, дом стоит на отшибе, во-вторых, все знают, кому он принадлежит, в-третьих, красть в нём совершенно нечего. Разве что непристойная писанина Джирайи, но и той цена – пять копеек, а то и вовсе доплачивать попросят. Но Какаши точно помнил, что, когда уходил, этой щели он не оставлял. В доме тихо, но ощущается чужой запах. Цунаде по-хозяйски устроилась на кухне, почитывая документ, прихваченный с собой на случай ожидания, и потягивая что-то из пиалы. Принюхавшись, Какаши распознал саке. Наверняка, из его шкафчика. На появившегося Какаши она и взгляда не подняла. - Ты ни разу не появился у назначенного тебе психолога, - Цунаде перевернула страницу, продолжая глазами бегать по строкам. - Не думал, что это настолько важно, что требует личного присутствия Хокаге. - Не требует, - допила залпом. - Но не в твоём случае, - документ наконец отложен в сторону, взгляд устремлён на собеседника. - Я же говорила, что деревня тебя не оставит. Твой опыт всё ещё можно использовать, только... - Да-да, помню я, - прерывает Какаши вновь рвущуюся из неё тираду. - Академия, все дела. - Да, академия, вот только тебя туда не возьмут без освидетельствования. А я почти уверена, что ты его не получишь с таким отношением, - Цунаде уставилась суровым напряжённым взглядом. - Силком тебя никто никуда тащить не будет, сам понимаешь. Так что уж будь добр, возьми себя в руки, иди в госпиталь и скажи то, что от тебя хотят услышать, - Какаши нервно посмеялся под маской, от чего серьёзный настрой Цунаде чуть было не вылетел в трубу, смешиваясь со смущением. - Ты понял, что я имею в виду. Какаши кивнул, прикрывая глаза. Не увидел, что взгляд Цунаде всё-таки смягчился. Он всё прекрасно понимает. Понимает, что ей ничего не остаётся, кроме как попытаться вытолкнуть на сторону, где она сможет его защитить. Хотя бы попытаться. Но для этого Какаши сам должен хотеть выжить. Только вот сил где взять почему-то никто объяснить не в состоянии. Оно и неудивительно. Сам бы не смог. Может, пойти к этому психологу - не такая уж и плохая идея. - Я пойду, - тихо, но чётко. - Хорошо, - Цунаде кивает в ответ, забирает документ, встаёт, собираясь уходить, но останавливается. - Тебе что-нибудь нужно? Могу генинов прислать. - Нет, не нужно, - мотает головой. Цунаде уходит, закрывая дверь. Какаши опять один и опять с тем же чувством. Как будто ребёнок, которого все оставили, не объяснив, что и как делать. А главное - зачем. Раньше он не особо задавался этим вопросом. Прыгал с задания на задание, не было времени задумываться, почувствовал что-то, когда стал капитаном команды номер семь. Но сформировать полноценное чувство, что вот, он сделал что-то важное, ценное, защитил детей, дорастил их до достойных людей, научил выживать, а возможно даже и жить, не хватило времени. Какаши обхватывает рукой лицо, слегка похлопывает по щеке. Не сейчас. Он же опять расклеится от таких мыслей. Цунаде права, никто за него не решит, что ему нужно продолжать барахтаться, даже если сам чувствуешь, что под тобой развели костёр. Но необязательно ведь сразу горы срывать. У него был план на день, пару пунктов уже затронуты. Сейчас нужно чего-нибудь поесть. А то за последние дни ничего толком запихнуть в себя не получалось. Рыба отправляется на дощечку. Сидя её почистить явно будет сложно, Какаши встаёт у столешницы, почти как раньше. Нож остро заточен. Неудобно, рыбина уходит из-под ножа, скользит, но Какаши кое-как приноравливается, выгребает пальцами потроха. Хотя бы это он может сделать сам, это уже для него хорошая новость. С овощами чуть проще: мякоть не настолько скользкая, местами хватает одного точного движения. Будущий ужин отправляется в духовку. Очень быстро начинает тянуть одуряющим ароматом. Рот невольно наполняется слюной, даже настроение будто улучшается. Какаши переключается на другие дела, а то, сидя без дела, зальёт себе всю маску. Мытьё посуды или раскладывание продуктов даются попроще, чем уборка несколько часов назад. Таймер пиликнул. Наконец можно расслабиться и поесть. Какаши снял маску. Вышло вкусно, но доесть сил не хватило. Пришлось оставить. Позже отправит в холодильник. Можно было бы вернуться к уборке. Какаши уже почти собрался, но взглянул на темнеющее небо за окном и опять повалился на то же место у стены. Он и так сделал за сегодня больше, чем за последние два дня. Сложно, конечно, перенапрячь тренированное тело, да и голове было бы полезно. Но почему-то в наступающих сумерках тревожность вернулась с новой силой. Он так и не понял, следит за ним кто-то или просто разыгралось воображение. Он сжал в ладони кунай, готовый метнуть его меж призрачных глаз. Верить в то, что инстинкты убийцы дают сбой, ой как не хочется. Хотя ему самому было бы и лучше. В отделении для тронутых глядишь и делать ничего не надо, тебя и накормят, и занятие придумают, и таблетку дадут, от которой вместо скорости мысли скорость слюны до воротника. Но внутри подзуживает и трепещет в предчувствии опасности. Будто пришелец и не пытается скрываться. Уже совсем рядом. Какаши не может вспомнить ни техник невидимости, ни бесплотности. Иллюзия? Насколько же она должна быть тонка, чтобы, не меняя реальность, вводить мозг в подобное состояние? Какаши почти не видит, но ощущает дрожь воздуха. Будто призрачное дыхание совсем рядом. Рука на почти нечеловеческой скорости пытается воткнуть кунай в предполагаемую шею и проходит насквозь, не встречая сопротивления. Воздух съёживается, скалится невидимо. Какаши может поклясться, что он только что видел щурящийся в усмешке единственный глаз в рыже-чёрной окаёмке. Пространство расплывается, чужая ладонь на коже. В голове мутнеет с каждым мгновением. Техника принудительного сна. Какаши погружается в тёмный омут, не в силах сопротивляться. Просыпается медленно. Ему тепло, он чувствует солнечный свет на щеке, ему мягко и уютно, в комнате пахнет свежим омлетом и слышны бряцанья посуды. Ощущение будто он вернулся в детство. Когда рядом ещё был отец, когда его ещё не покромсало войной, когда самой большой проблемой была сама возможность провалить очередной тест в Академии, не сам провал даже. Хотя все прекрасно понимали, что Какаши просто физически не может облажаться. Смешно. Годы показали, что может, и ещё как. Кто-то бы грустно посмеялся, что даже тут Какаши оказался гением. Лёгкость чувств прошла резко, Какаши распахнул глаза, попытался вывернуться из-под одеяла, но руку остановило со звоном цепи. - Проснулся? - чужак приковал к себе внимание, подав голос. Он стоит спиной над крохотной кухней, которая очевидно ему не по размерам. Обезличенная чёрная одежда, короткие чёрные волосы, обладателей таких тысячи, и это лишь среди шиноби, никаких опознавательных знаков. Голос будто бы знакомый, но настолько отдалённо, что Какаши может и перепутать. Какаши поднимается на постели, обнаруживая себя вроде бы в той же одежде, что и был. А когда был, где был? Дома был. Когда - не ясно. Если на него напали, то почему он всё ещё жив? Эта крохотная безликая комната почти без мебели не подходит под описания ни ада, ни рая. Человек продолжает нарезать перец, не оборачиваясь, нож стучит по дощечке так естественно, будто его обладатель не видит ничего странного в происходящем. - Чего молчишь? Язык проглотил? - голос звучит насмешливо, его владелец, насколько Какаши может судить, поднимает нож перед собой и проверяет на остроту. Человек лишь коротко оборачивается с ухмылкой, но этого хватает, чтобы Какаши заметил. Красный с чёрным глаз, горящий на коже, испещрённой рытвинами шрамов. Лицо совершенно чужое, уже давно забытое, но глаз. Какаши сразу понимает, что этот глаз - парный его собственному. Быть не может. Это точно не реальный мир. Он наверняка умер там, на полу собственного дома. - Что, не узнал? - Обито ухмыляется, это слышно по его голосу. - Почему ты здесь? - Какаши звучит тихо и хрипло, непривычно ворочая присохшим языком. - Я живу здесь, вообще-то. - А я почему здесь? - Потому что я так захотел, - Обито поворачивается всем телом, с усмешкой на кривых губах, с искрой в единственном глазу. Он так изменился за годы. Вырос, зачерствел, заматерел, уже нет того мальчишки, к которому Какаши не раз обращался у Воли Огня. - Зачем? - единственное, что смог из себя выдавить. Ничего не клеится. И Какаши всё ещё не верит, что это не тот самый свет, с которого не возвращаются. Как минимум, по доброй воле. - А у самого идей нет? Видишь же, у меня теперь две руки и две ноги. И смысл есть. Поменялись местами, получается. Не судьба ли? - Поиздеваться решил? - Какаши скалится, прощупывает поверхность на предмет хоть чего-то. Он не дастся так просто. Даже если это иллюзия, которую он не может развеять. Даже если это будет последним, что он сделает. Даже если это внезапно живой Обито. Хотя в последнее он верит слабо. Да даже если это чёртов лимб с предсмертным видением. Под рукой ничего не оказывается. - Да не хочу я над тобой издеваться, - вздыхает некто с лицом Обито. - Разве ты не видишь? Меня ведь тогда камнем неслабо покорёжило. Но мне вернули ногу, вернули руку, вернули смысл. Теперь покорёженный ты. Тот, кто стал причиной моего состояния. Это правда судьба! Ты так не думаешь, Какаши? - То есть месть? - Какаши продолжает скалится под маской. Кажется, даже волосы встали дыбом в животной попытке подготовится к проигрышной драке. Обито качает головой. - Я хочу предложить тебе то же, что предложили мне тогда, разбитому после моста Каннаби. Я хочу предложить тебе спасение, - на его губах играет лёгкая улыбка, будто учитель объясняет ребёнку прописные истины или пастырь обращается к заблудшим душам. Понимающая, всепрощающая, принимающая. Какаши сильнее вжимается в угол. - Думаешь, я поверю в этот бред? - У тебя всё равно ведь нет выхода. Куда ты вернёшься? В Коноху? Даже такого тебя признают нукенином. Ты слишком много знаешь. - Неважно, если я смогу рассказать им о тебе, - чистой воды блеф. - И что они сделают? Какаши открыл рот, готовясь ответить. И тут же закрыл. Он знает, что информация о том, что Обито жив, вряд ли может считаться полезной сама по себе, особенно учитывая, что не факт, что это он. Знает и Обито. Карт больше нет. Он опустил голову. Обито хмыкнул. - Вот видишь. Поешь спокойно, а вечером уже поговорим. И можешь не переживать - еда не отравлена. Обито протянул тарелку. Чтобы сделать это, ему понадобилось всего несколько шагов. Какаши попытался отбросить от себя чужую руку, но зазвенела цепь, металл впился в запястье. - Я так и знал, что ты так поступишь, - усмешка, в единственном глазу нет злобы. Он отставил тарелку в сторону. - Я тебя освобожу, если пообещаешь вести себя хорошо. - А иначе что? - А иначе тебе придётся познакомиться с принудительным кормлением, - смотрит, как на нашкодившего глупого ребёнка. - Какаши, я не желаю твоей смерти, так что и голодать не позволю. - Зачем я тебе? - голос начинает звучать совсем хрипло. - Я предлагаю тебе стать соратниками. Мы вместе сделаем мир лучше. Мы вместе, - он выделил последнее слово: - приведём этот мир к счастью. Понимаешь? - Почему я должен тебе верить? - внутренние стенки, сдерживающие эмоции, трещат по швам. - Почему, если я даже в то, что ты живой поверить не могу? - А, так ты подумал, что это всё иллюзия? - след понимания. - Уж прости, упустил этот момент, - подходит, складывая печати на ходу. Намеренно медленно, Какаши понимает, что за техника, но всё равно отшатывается, упирается спиной и затылком в стену, будто пытается вжаться. Бежать некуда, чужая чакра врывается в тело, Какаши зажмуривается. - Ну что, теперь одним поводом для сомнений меньше? - голос тот же, тот же запах, те же ощущения в теле. Какаши открывает глаза, чтобы встретиться с тем же единственным глазом прямо напротив своего собственного такого же. - У меня не особо много времени прямо сейчас с тобой нянчиться, так что если ты не поешь по доброй воле придётся вернуться к вопросу вечером, и, возможно, тебе это не очень понравится. - Иди к чёрту, - шипит Какаши. - Как грубо, - усмехается, но будто нехотя, отходит, выкидывая только что приготовленное. - Ну и ладно. Мне пора идти. Не вздумай вытворить что, пока меня нет. Обито снимает с крючка плащ, остававшийся до этого незамеченным. Черная ткань, красные облака. Кто бы сомневался. Какаши как завороженный следит за руками, надевающими смехотворно рыжую маску. Обито делает здоровой рукой жест, будто отдаёт честь. Выглядело бы шутливо, если бы не напряжённый красный блеск в единственной прорези. Дверь закрывается. Какаши остаётся один. Слышится тиканье часов, всё ещё чувствуется запах домашней еды. И несмотря на обозримость комнаты, ощущение чужого присутствия не покидает. Какой-то сюр. Какаши не двигается какое-то время. Будто всё ещё под надзором, да и движения ощущаются как-то неправильно, будто тело прорезает вязкую жижу, а не воздух. Всё тело будто чужое, как и комната, даже сама реальность. Нужно вернуться в Коноху. Чего бы Какаши это не стоило. Только сначала... Взгляд падает на цепь. Рука прикована. Конец ведёт в сторону окна и крепится к кольцу, вбитому в стену у пола. Можно попробовать выдернуть, а там уж будет проще. Всё ещё неясно, как он спрячется от человека с шаринганом, как будет добираться обратно, не зная собственного местоположения. Но смысла это иметь не будет, если сил не хватит или он не успеет. Чёрт ведь знает, насколько ушёл Обито. Может и правда за окном стоит и пялится, проверяет. Хотя что проверять, если и так очевидно, что Какаши будет делать, находясь в одиночестве. И пусть печатей он складывать больше не может, да и тайдзюцу-боец из него больше не ахти, но это тело всё ещё способно на что-то. Не могут годами тренированные мышцы просто взять и отказать. Какаши обматывает цепь вокруг руки, ногой упирается в кое-как в изголовье, тянет, мышцы быстро начинают ныть что в руке, что в спине. И нога соскальзывает. Дурость, нужно упереться прямо в стену. Что Какаши и делает. Конечностей чертовски не хватает, кольцо, вбитое в древесину, будто слилось в одно целое со стеной, на губах начинает играть злая ухмылка. Какаши делает ещё пару попыток и останавливается. Есть ещё один вариант, хотя Какаши сильно сомневается, что Обито оставил бы в его доступе какие-либо острые предметы. Был бы хоть какой нож и проблему можно было решить в два счёта. Но всё-таки в голове Какаши это звучит как крайний вариант. Без последней ладони он даже зад себе подтереть не сможет. Снова злая усмешка проявляется на губах. Он не продвинулся ни на йоту, а уже учитывает вероятность того, что сможет вернуться в деревню и снова пытаться продолжать жить. К чёрту эти дрянные мысли, только мешаются. Какаши поднялся, держась за стенку. На столе пусто, возле плиты тоже. Даже полки под посуду и те пустые. В раковине всё ещё лежит грязная тарелка да стоит на плите сковородка. В шкафчиках, возможно, завалялся столовый нож. Вот только длины цепи не хватит. Даже тарелку можно было бы как-никак использовать, если разбить, но добраться-то как? Для начала, неплохо было бы понять радиус. Оказалось негусто - кровать да стена. Если бы набор конечностей был бы полным, Какаши смог бы дотянуться до кухни, но, чтобы забраться в раковину, пришлось бы пораскинуть мозгами. Обеденный стол совершенно пустой. Хотя можно попробовать сделать из простыни подобие лассо, подтянуть стул, отломать ножку да орудовать ей как молотком. Дальше расшатать кольцо, попробовать его вытянуть. Какаши вздыхает. Что ж, звучит как план! Только вот почему-то Какаши не чувствует хоть какого-то воодушевления. Будто всё уже прописано и его ждёт провал. Будто ему придётся пойти на тот самый последний шаг, к которому, Какаши ещё не успел понять, готов ли. Мысли о смерти Какаши не пугают, он же шиноби, всегда им был, но вот мысли о самоубийстве... Хороший шиноби должен быть готов и к этому, если долг обяжет. Видимо, Какаши так и не стал таковым до конца. Хотя что он должен признать - в плену, в дали от дома, когда выбора нет это всё-таки другое. Какаши отбросил злобно уже третью расколовшуюся деревяшку. С него семь потом сошло, дыхание к чертям сбилось, пару раз какая-то злобная истерика дышала в спину как протест бесполезности собственных действий. А креплению в стене хоть бы хны. Зачаровал его Обито что ли? Или всю стену? Или он всё-таки всё время прозябает в иллюзии? Но чувствовал же кай на себе. Тогда как объяснить? Он провёл пальцами по щербатой древесине вокруг кольца. Его усилия оставили разве что пару царапин. Он откинулся на спину. Фрустрация. Бесполезность. Бессилие. Тупой комок злобы горчит глубоко в горле. Какаши проебал на безуспешную попытку вывезти собственную тушку из этой ситуации несколько часов так точно. И вряд ли Обито (или кто бы это, чёрт возьми, ни был) будет оставлять узника надолго. У Какаши всё ещё есть минимум одна опция. Пора бы откинуть уже глупые обещания маленького мальчика, которым он когда-то был. Его отец был другим человеком, в других условиях, да и будто бы в жизни другой. У того был выбор, хоть и дурной, но был. У Какаши же вариантов явно осталось немного. Он не понимает, чего от него хотят и зачем он понадобился. И не может предположить, как ограничатся его возможности, когда враг вернётся. Нельзя терять времени. Какаши должен. Вешаться на цепи хлопотно, зато бесплотные попытки справиться с крепежом сгенерировали достаточно острых обломков. Безболезненно не будет, но достаточно быстро. Он выбирает обломок поострее, срывает мешающиеся топорщащиеся во все стороны жёсткие волокна, оцарапывая пальцы. Критически осматривает результат. Пробить артерию хватит с лихвой. Прикрывает глаза, собираясь с силами. Промедление, но Какаши надеется, что мироздание простит ему эту последнюю слабость. Он заносит руку, прицеливается. Движение резкое, заточенное, неприятный хлюпающий звук с хрустом. Какаши чувствует, как рот заполняется кровью, совсем невовремя вспоминает, что ему следовало начать с глаза. Но уже поздно. Разрыв получился приличный, кровь быстро хлещет из раны, разбрызгиваясь по стенам с каждым угасающим стуком сердца. Какаши валится на пол. Странно, он не чувствует ничего особенного. Ни страха, ни прежних обиды и злости за несправедливость и собственную беспомощность, ни сожалений. Только спать хочется да дышать тяжело. Подступает липкий холод. Он сделал почти всё что мог, он не дался. С глазом, разве что, затупил. На самом краю сознания меж слипающихся ресниц он видит движение. Кто-то резко упал возле него и кричит что-то. Любой бы подумал, что что-то неважное, но Какаши понимает, даже находясь на грани. Он не успел. Не хватило минуты, если не меньше. Обломок вырывают из онемевшей обескровленной плоти, по телу устремляется чужая чакра. Под действием техники, плоть лениво и нехотя начинает восстанавливать кровопотерю, голова идёт кругом. Он пытается рукой отпихнуть от себя пришельца, но без толку. Будто каждая мышца и связка забилась ватой, да утяжелителей сверху навесили. Какаши не сдастся так просто. Он приоткрывает рот, просовывает язык между зубов, готовясь перекусить. - Ах ты ж! - Обито грубо до боли хватает, сжимает щёки, не позволяя сомкнуть челюсти. - Чёртов идиот! Он прервал ненадолго технику, отчего рана опять закровила, нащупал рукой одну из деревяшек- последствий попыток Какаши сделать хоть что-нибудь, впихнул между зубов. Продолжил технику. Рана снова принялась рубцеваться, не давая новой крови вытекать наружу. Какаши не прекращает попыток вырваться, несмотря на прижатые к шее ладони, причиняющие боль, несмотря на то, что чёртова палка, зажатая между зубов, придавливается сверху локтем, а второй упёрся в живот. В горле дерёт и глаза слезятся, дышать тяжело. Подкатывает тошнота, как не пытается Какаши сдерживать спазмы. Стоит только Обито убрать руки, как Какаши, ведомый автоматизмом, перекатывается на бок, выплёскивая кровь, которой наглотался в процессе. Обито придерживает за плечо, не давая упасть лицом прямо в лужу из кислоты и желчи, окрашенной красным. В голове совсем мутно. - Идиот, - повторяет Обито, но теперь тише. От спазмов рана опять разошлась. Обито вздыхает, складывает печать отчего Какаши ловит уже знакомое ощущение тяжести век. - Можешь не притворяться, я знаю, что ты очнулся, - первое, что слышит Какаши. Шею жжёт, свобода движений измеряется сантиметрами, а челюсть затекла от самопального намордника. Глаза едва хватает сил разлепить. Горло горит и ноет, а язык как наждак в противовес слизкой, напитавшейся слюной древесине. - Ну и зачем? - Обито, мирно сидевший за столом, оборачивается, вглядывается с укором. Зачем что? Зачем пытался не сдаться врагу? Смешной вопрос. Куда интереснее, почему Обито так упорствовал со спасением. Рука невольно потянулась к шее проверить. Длины цепи не хватило, о чём проинформировал грустный тонкий лязг. - Мне пришлось укоротить цепь. Надеюсь, что временно. - Он опять отвернулся, уставившись в какие-то свитки и документы на столе. Какаши снова прикрыл глаза. Голова кружится, горло сухое, пить хочется до одури, но каждый сухой глоток вызывает боль и раздаётся мерзким хрустом. Чёртов Обито с его чёртовыми планами. И зачем ему только понадобился кто-то такой? Кто-то в таком плачевном состоянии. Кто-то, кто даже покончить с собой не смог. Пить хочется, горло дерёт. Очередной вздох раздражает достаточно, чтобы разразиться сухим хриплым кашлем, насколько позволяет кляп. - Если попытаешься снова язык откусить, то мне придётся поить тебя насильно и своими методами, понял? - слышится совсем близко. Обито подошёл и тянет стакан воды. Его взгляд серьёзный. Какаши замечает, что под глазами залегли мешки. В комнате чисто, на шее чувствуется повязка и рана, скорее всего зашита. Какаши нехотя кивает, насколько позволяет положение. Обито вздыхает и принимается снимать цепи, сначала с руки, потом крепёж с груди, не позволявший встать. На ноге оставляет. Последним снимает намордник. Какаши принимает стакан, пьёт маленькими глотками. На языке появляется привкус крови и гноя. Соблазн раскрошить стакан и закончить начатое слишком велик, но Какаши сдерживается, понимая, что получится, как и в прошлый раз. Не успеет. Нужно выждать момент, когда Обито опять уйдёт да придумать что-нибудь новое и наверняка. В прошлый раз он поступил необдуманно, на эмоциях. Если в следующий раз проколется, то Обито может ему больше и шанса не оставить. Он протягивает почти пустой стакан обратно. - Возьми ещё это выпей, - Обито протягивает ему какие-то таблетки. - От инфекций, для кроветворения и обезболивающее, - поясняет. Точно, крови вроде много потерял, наверное, если бы сейчас язык откусил, не пришлось бы ждать несколько часов. Откинулся бы быстрее. - Бери, или запихну в тебя силой, - настаивает Обито. Какаши тупо уставился на ладонь, пытаясь по внешнему виду понять, где подвох. Но Обито хмурится, и Какаши протягивает ладонь навстречу и закидывает лекарства в рот, запивая остатками воды. Пилюли дерут горло. Какаши всё ещё не уверен, что в проглоченном не было... Чего? Яда? Проще было бы не мешать ему истекать кровью, нежели остановить эту самую кровь, зашить и отравить. Проще было бы воткнуть кунай в череп ещё в Конохе. Или в любой промежуточной точке, где его труп растянули бы по кускам дикие звери. - Зачем, - звучит совсем тихо. Просто мысли, Какаши не уверен, что правда хочет знать причину. Почему-то кажется, что от этого будет только хуже. - Я уже говорил. Я хочу тебе помочь, - взгляд и голос смягчаются. Обито садится на корточки, чтобы заглянуть прямо в глаза, хотя ощущения будто прямо в душу. - Какаши, ты даже представить себе не можешь, что я предлагаю: никаких больше войн и смертей. И больше никому не придётся жертвовать собой, как пришлось нам. Никому, понимаешь? - Это невозможно, - шепчет на грани слышимости. А внутри взрывается буря. Что за глупости, такое никому не под силу. - Что ты скажешь на то, что я даже умерших смог бы вернуть к жизни. Рин, учителя. Твоего отца, - сказано как бы между делом. - Что бы ты делал с такой новой жизнью? - Кто я, по-твоему, чтобы верить в такие сказки? - скалится сколько сил есть. - Ты поймёшь. Рано или поздно, - столько снисходительности, Обито поднимается, протягивает самопальный намордник, ожидая, что Какаши сам рот раскроет. Какаши медлит. Сверлит разномастными глазами. Бесполезный шаринган сверкает в глазнице. И так не к месту в голове звучит: "Хотел бы забрать шаринган обратно - забрал бы давно". Обито нажимает большим пальцем на подбородок. Это отвратительно. Это унизительно. Всё существо противится. Но Какаши вынужден поддаться. Застёжки щёлкают на затылке. На запястье. На груди. Какаши чувствует себя куклой. Такой же беспомощный и такой же безвольный. - Рано или поздно, - эхом отдаётся где-то в подсознании. *** Дни полились один за одним, одинаковые, удушающие, напряжённые. Обито больше никуда не уходил, только ворчал, что как такого можно одного оставить. Активно демонстрировал своё негодование в общем. Какаши бы даже могло показаться это комичным, если бы он не сидел на цепи с кляпом во рту. Обито убрал цепь с корпуса, но на руке и ноге оставил. Совсем отстёгивал редко: в туалет да помыться. Кляп вытаскивал чаще, но лишь под собственным надзором и для еды или приёма медикаментов. Как будто бы от его пристального взгляда кусок в горло полезет. Даже в здоровое горло. Какаши всё ещё не то что пить или есть тяжело - дышать. Особенно, когда горло постоянно раздражается сухостью воздуха из-за кляпа. Но Какаши ничего не может. Этот взгляд следит за ним. Обито может делать вид, что возится с документами, готовит, проверяет снаряжение или даже спит, но Какаши чувствует. Это чувство неусыпного надзора преследует его даже в его собственном сне. День, кажется, клонится к вечеру. Какаши не уверен. Время стало издевательским бессмысленным конструктом. Обито подходит ближе. Снова с пилюлями и каким-то горьким настоем. - Не думаешь помыться? - Как будто бы мои мысли чего-то стоят, - голос звучит тихо, а слова наждаком проходятся по горлу. Какаши морщится и едва сдерживает кашель, который опять, скорее всего, раздерёт до крови. - Эй, не говори так. У тебя, конечно, было бы больше прав, если бы не твои эксперименты, но и так ты можешь меня попросить, если хочешь чего-то. Знаешь, мне тяжело будет перетянуть тебя на свою сторону, если мы просто будем сидеть тут взаперти и молчать. Какаши смотрит волком исподлобья. Обито выглядит искренним, даже наивным. Насколько это возможно с лицом, наполовину испещрённым шрамами. - Ну так что, хочешь? - Я хочу, чтобы ты меня отпустил. - Этого я дать тебе не могу. Давай желания попроще, - Обито покачал головой. И снова это снисхождение. В мимике, в тоне, в полуулыбке. Бесит. Но сделать Какаши ничего не может. Остаётся только вот так пытаться продырявить взглядом. Обито вздыхает. - Какой же ты упрямый. Наклоняется, отстёгивая оставшуюся цепь, тянется обхватить тело. Какаши отскакивает и чуть не шипит. - А что, думал, я дам тебе самому пойти? Чтобы ты свалился где удачно? - хватает за ногу и тянет на себя, подсовывает быстро руки под брыкающееся тело. - Не ворочайся, а то парализую, - шаринган недобро блестит в глазнице. Какаши цепенеет, но быстро отмирает, неуверенно хватаясь рукой за чужое плечо. Хочется вырваться, заорать, шмальнуть огнём в лицо в идеале и дать дёру. Но почему-то Какаши уверен, что тот не шутил про паралич. Да и то, что читается между строк - сиди смирно, а не то хуже будет - тоже не шутка. Хотя куда уж хуже. Какаши себе представить не может, но почему-то уверен, что Обито не просто может, но и даже планирует это самое хуже реализовать. Они проходят через узкий коридорчик с входной дверью в соседнюю комнату. Небольшая, обустроенная под баню, со старой чугунной ванной без шлангов, парой вёдер и старой деревянной табуреткой. Условия поистине спартанские. Обито опустил Какаши на стул, занялся водой. Тот не заморочился на случай истощения. Просто техникой собрал воду из воздуха. Другой подогрел до лёгкого пара. Какаши почти не шевелится, наблюдая за происходящим. Внутри чей-то строгий голос приговаривает про упущенные возможности пока занят Обито, зыркает злобно и уже почти срывается на крик. Какаши и сам покричал бы. Только любая попытка предсказать исход своих действий заканчивается невозможностью шевелиться по собственной воле и, следовательно, полную невозможность что-нибудь сделать ближайшую маленькую вечность. Пока Обито не надоест и он сам его не утилизирует. Не плохой был бы вариант, но ждать так долго... Почему-то Какаши кажется, что Обито ещё покажет своё упорство. Почему-то Какаши не хочется этого видеть. Бесит. Какаши концентрируется на собственной цели - выждать хоть в таком положении, пока Обито хоть что-то ему позволяет. Но то же самое ведь по сути. Бесит. Какаши поторопился с самоубийством. И не успел одновременно. Швы начинают чесаться под неаккуратным слишком тугим бинтом. Обито подходит, прикасаясь к шее, надрывает тонкую материю и скручивает, критически осматривает раны. Какаши, ещё совсем недавно брыкавшийся, как будто сил лишился, держит взгляд в щели в полу, как будто даже не дышит. Как будто бы если притвориться мебелью, Обито пройдёт мимо и забудет. Так глупо. - Сам разденешься или помочь? - бросает Обито, откладывая в сторону грязный потрёпанный бинт. Какаши дёргается как от пощёчины, закусывает губу изнутри. Рука медленно движется к окаёмке растянутой майки, тянет будто бы неуклюже, хотя Какаши уже прекрасно научился орудовать одной рукой. Обито вздыхает, но продолжает смотреть, не комментируя. Какаши продолжает сверлить одному ему известную точку. Майка упала на пол, сразу же обратившись просто грязной застиранной тряпкой. Рука опускается на пояс штанов. Какаши ощущает чужой взгляд кожей. Проскользнувшая в голове неловкость кажется такой неуместной. Какаши стягивает ткань, всё так же не поднимая глаз, как будто Обито не существует. Рука, лёгшая на плечо здоровой руки, кажется такой тёплой. Но Какаши сбрасывает её. - Я сам, - неуверенно встаёт на ногу. Пара прыжков. Какаши чуть не заваливается вперёд, но Обито подхватывает. Он молчалив и терпелив. И это выбивает из колеи. Раздражает. Пугает. В очередной раз, мать его. Какаши опускается в воду с чужой помощью. У самого бы не вышло, отрицать это глупо и по-детски. Сейчас не время для упрямства. Сейчас не время для раздражения. Не время для страха и уж тем более - для гордости. Тогда почему из обычно холодного и расчётливого, скупого на эмоции нутра всё это так и стремится вырваться? Было бы проще, если бы Обито оставил его прикованным, пытал бы, вытягивая информацию, а не это вот всё. Краем глаза Какаши видит складываемые печати. Шею обвивает сухим потоком, защищая от влаги. Обито подходит к проблеме ответственней, чем, возможно, сам Какаши подошёл бы. Это даже почти забота. Почему, ну почему он не может быть врагом, каким и является? Пусть и со всеми связывающими их сложностями, но врагом. Противником. Тем, кто заберёт твою жизнь в бою. Вода капает с потемневших волос, стекает по лицу, огибает участок кожи с покрасневшей воспалённой неровно зашитой раной. Какаши не поднимает глаз, находит новую точку, чтобы сверлить где-то в складках заношенных штанов Обито. На голову снова выливается вода. Почему-то в голову приходит, что это почти как забота родителя о ребёнке. От этой ассоциации немного легче, но и горше одновременно. Не может хоть что-то в этой ситуации быть простым? В волосы вплетаются чужие пальцы. Какаши вздрагивает, пытаясь вжать голову в шею, приподнимая глаза. - Всяко быстрее будет, - коротко комментирует Обито и продолжает нехитрыми движениями взбивать пену в чужих волосах. Слегка болезненно. Оно и не удивительно, у Какаши не нашлось ни времени, ни инструмента позаботиться о внешности хоть как-то. Он снова опускает голову. Покорно позволяет сделать что угодно, приговаривая про себя, что ещё не время, нужно выгадать момент, как мантру. Только оставшиеся конечности почему-то подрагивают от напряжения. - Да расслабься ты. Если хочешь - сам помойся. - Какаши неуверенно поднимает руку, заменяя руку Обито. Тот отходит, не спуская взгляд. Какаши опускается сильнее, будто пытаясь сжаться насколько возможно, спрятаться за бортиком старой ванны, раствориться в воде, растечься плёнкой молекул на поверхности и осесть тяжёлыми элементами на дно. Шампунь почти без запаха, но воздух тянет потом и кровью. Дно шершавое наощупь, волосы жёсткие. Глаза упёрлись в одну точку, не видя ничего. - Шевелись ты, что ли, я уже спать хочу, - подгоняет Обито. Какаши растирает шампунь под ладонью, продираясь через свалявшиеся пряди. Пена летит в стороны, оседает на воду грязно-серыми хлопьями, Какаши продолжает гипнотизировать невидимую точку, Обито сверлит единственным глазом. Он стоит, опершись о стену плечом, он скучает, он теряет терпение. Какаши хватает мыло с бортика, водит по телу бездумно. Лишь бы побыстрее смыть этот взгляд, лишь бы побыстрее вернуться в уже привычное пустое пространство после принудительного усыпления. Лишь бы... - Давай уже, иначе просто оболью тебя суитоном, - произносит Обито, вздыхая. Какаши сильнее втирает мыло в кожу. Будто может проникнуть под неё, будто там найдётся та самая налипшая грязь, что является внутренней причиной текущего момента. Обито задирает голову, делая скучающий вид. - Ты никогда не задумывался, сколько людей из-за тебя умерло? - Думаешь, под такие разговоры я справлюсь быстрее? - Какаши недовольно фыркает. - Скучно, знаешь ли, просто стоять и пялиться. Особенно, когда ты корчишь из себя жертву изо всех сил. Вот я и пытаюсь дать тебе понять, что ни черта ты не жертва, - он замолчал, вперивая острый взгляд в собеседника. Какаши не смог этого выносить, снова скосился куда-то в щель между досок. Взгляд Обито по ощущениям как игла, копошащаяся в гноящейся ране. - Так что, думал? - Глупо спрашивать подобное у человека, для которого убийство - работа. - Да? А я-то уж, грешным делом, думал, что шиноби растят для защиты, - усмешка. - Ты понял, что я имел в виду. Обито усмехается шире. Его явно веселит эта недоперепалка. И ему явно хочется ещё почесать языком. Но взгляд шарингана на удивление серьёзный и острый, цепляет каждое движение, следит за полуприкрытыми налипшими серыми патлами глазами. - А близких вспоминаешь? Тех, кого потерял? - пауза с прищуром, будто готовиться поведать что-то сокровенное. - Тех, кого убил? Какаши вздрагивает и морщится. Будто плетью по хребту получил. Мысленно даёт себе пощёчину, справляясь с тремором, сбитым дыханием и разогнавшимся сердцебиением. Он понимает, к чему Обито ведёт. Какаши так никому и не сказал, что смертельный удар Рин был нанесён именно его рукой. Не смог. Да и не допытывался никто. Минато постарался огородить ученика, понёсшего очередную утрату. А потом и не смог уже, так и оставшись наедине с этим воспоминанием, где собственная рука, ощетинившаяся молниями, пронзает чужую грудь, словно масло. И рука ощущается чужой рукой, и собственное тело ощущается чужим телом, и собственный взгляд... Какаши понимает, что всё его, но сознание отказывается воспринимать картинки за реальность. Лишь за ту, где Какаши - всего лишь наблюдатель из черепа на теле, которым управлять не может. А Обито знает. На что ещё он может столь явно намекать? Какаши чувствует себя оголённым до мышц и нервов, и одинокий шаринган теперь ощущается углём, проходящимся по нежной беззащитной плоти. Какаши сглатывает скопившуюся слюну с привкусом железа. Молчание затянулось. - Не понимаю, о чём ты. - Да? Ну и ладно, - отворачивает голову, выставляя вперёд искорёженную камнем сторону. Шрамы заостряются в улыбке. Всё такой же снисходительной, будто ребёнку попытался объяснить перипетии истории или глубину мироустройства. И это отступление, словно красный флаг в человеческий рост, не обещающий ничего хорошего. Кожа на затылке разошлась мурашками. Пора бы уже и заканчивать банные процедуры. - Как же раздражает, - Обито развалился на стуле, пиная ногой противоположный, как капризный ребёнок, растягивает слова. Он выходил наружу совсем ненадолго, но Какаши так и не удалось ни увидеть, ни услышать ничего, что могло бы подсказать, кто это был или что делают Акацуки. Единственное, что Какаши уяснил - ничего хорошего. А ещё кто-то из них в курсе хотя бы отчасти происходящего здесь, потому что еда регулярно пополняет холодильник. Хотя какой смысл в знании, если происходит здесь абсолютное ничего. Обито просматривает периодически свитки, документы, много читает и следит за бытом. Периодически пытается завести разговор, но из пленника с кляпом собеседник выходит так себе. Какаши же постреливает злыми напряжёнными глазами и варится в себе. Говорить не может, да и нечего. Из развлечений только перечитывание в уме любимых романов, которые до дыр затёр. Да и не то это, и мозг постоянно подбрасывает альтернативу. Особенно после вчерашнего разговора. Какаши гложет непонимание, что же Обито видел такого в грязной и мрачной жизни Какаши, что решил именно этим как скальпелем препарировать его психику. И он с завидным, пусть уже и шатающимся во все стороны, как травинка на ветру, упорством, продолжает гнать от себя воспоминание о добрых, понимающих и принимающих девичьих глазах, в последний раз смотрящих на мир. На жестокий и несправедливый мир. И последнее, что она увидела, было его лицо. Шокированное, неверящее, непонимающее и непринимающее. Внутренний монолог прерывается вздохом и очередным раскачивающимся движением, которое едва не закончилось встречей чужого затылка с полом. - Бесит, - очередное с виду неловкое движение, на деле же выверенное до миллиметра, заставляет встретиться глазами. Какаши притворяется спящим, надеясь, что шаринган не выцепил узкую щель между век. - Я же вижу, что ты не спишь, даже не пытайся, - Какаши чертыхается про себя в ответ. Обито сгибает ногу, позволяя стулу снова стать в нормальное положение. - Мне тут коллеги кое-что интересное рассказали. Кое-кого из Конохи прикончили на днях. Помнишь же Сарутоби Асуму? - Какаши встрепенулся, но сдержал ошарашенный взгляд, внешне остался неподвижным, хоть уже и нет смысла притворяться спящим. - Так уж вышло, он с мелкотнёй оказался в не нужное время в не нужном месте, даже целью не был. - Какаши слышит, как Обито встаёт из-за стола, подходит к кровати. - Что, забыл уже, пока в Анбу сидел? Мы же втроём практически одного возраста, - Усаживается на кровать, не церемонясь с другим человеком на ней. - Или тебе плевать так же, как и на всех остальных? - Какаши дрогнул, обернулся, вперивая злобный взгляд в прищуренно ухмыляющийся единственный глаз. Но возразить он не может. Физически, чёрт возьми не может, хотя ему и есть что рассказать. Есть что рассказать о том, как он переживал и корил себя за каждую смерть, в том числе за "смерть" этого ублюдка, который сейчас смеет так говорить. Но он ухмыляется одним глазом и протягивает руку, пропуская серые пряди меж пальцев. Какаши попытался отстраниться, но уткнулся в угол между кроватью и стеной. И Обито просто молчит и смотрит. Как учёный следит за химической реакцией, капнув раствора в раствор. Только вот что за эксперимент Какаши не знает. Всё ещё, мать его, не знает. То, что говорит сам Обито звучит так бессмысленно, как будто тот уже давно поехал крышей, и теперь тянет Какаши за собой. И каждый раз, когда этот безумец идёт на, как Какаши кажется, необоснованный физический контакт, внутри всё сжимается в протесте. Только вот поделать нечего. В очередной раз Какаши вынужден стискивать челюсти, ощущая, как зубы скрипят на проклятом наморднике от, казалось бы, невинного жеста. Хочется выть и зажмуриваться до мурашек под веками, до ощущения собственного небытия там, где есть на самом деле. Чёртовы секунды, что он просрал в первый же день на размышления о том, а стоит ли. Если бы только представился новый шанс, он ни за что бы снова так не затупил. Ни за что. И к чёрту шаринган, к чёрту надежды, и отца туда же. - Смотри не сгрызи намордник, - Какаши слышит сочащуюся ядом усмешку, чувствует на контрасте мягкое прикосновение под челюстью, но глаз не открывает. Повторяет про себя, что он сильный, он выдержит, он сможет сбежать, чего бы ему это ни стоило. Повторяет, пока слова в голове не путаются. Но тревога не отпускает, будто уже въелась инеем между рёбер и угрожающе близко подступила к сердцу. - Думал, можешь забыть из всех? Рин, учителя, отца, - Обито сделал паузу, высматривая тончайшие подрагивания на лице Какаши. - Меня, - он убрал руку, Какаши почувствовал, как тот отстранился. - А этот твой Асума неплохо одного из наших покромсал. Но стоило ли оно того? Он с командой и близко целями не были, - Обито остановился, как будто задумался. Какаши всё ещё не открывает глаз, плотно стиснул челюсти, свёл брови. - Что ж ты за человек-то такой? Разве он не был твоим другом? Хотя бы товарищем? Знаешь, даже убийцы проявляют эмоции, когда теряют кого-то, - у Какаши в голове так и крутится "только сними с меня намордник и я покажу тебе чёртовы эмоции", иглами воспаляясь в мозгу, создавая ощущение, что это не игра в одни ворота, что он может что-то. Кровать скрипит, лишаясь тяжести второго человека. Какаши позволяет себе проследить за Обито через узкие щёлочки между век. Тот расхаживает по комнате, останавливается, ладонями утирает уставшее расслабленное лицо. Оборачивается, снова ухмылкой отвечая на едва уловимый взгляд. - С тобой даже не выйти никуда. А, знаешь ли, вредно, в четырёх стенах запираться, - Какаши бы фыркнул на это заявление, если бы мог. Взгляд Обито бездумно скользит по телу под тонкой простынёй. Его лицо ничего не выражает, но почему-то Какаши напрягает этот взгляд. Глаз останавливается у подножия кровати, прищуривается, ухмылка натягивает складки-шрамы на правой стороне лица Обито. От затылка Какаши расходятся болезненные мурашки. - Знаешь, если в один прекрасный день я бы проснулся с осознанием, что нечего переживать, я бы пошёл в бордель. Сам же знаешь, как напряжение копиться, так ведь? Небось, и коноховские Анбу этим грешат? - Обито снова подошёл к кровати. Какаши, уставившись с недоверием в Обито, пытается отползти. Первой цепь лязгнула на ноге. Какаши всматривается суматошно, пытаясь выцепить в чужом лице хоть толику радости от удачной шутки. Но вот Обито уже коленом опирается в матрас, смотрит сверху вниз. Глаз один, а так много разномастных эмоций. Высокомерие, всепрощение, щепотка злого болезненного безумия. Какаши не верит, не может поверить. Нескладная картинка от кое-как налепленных кусков рушится, кожа покрывается холодным потом. Обито с ногами забирается на кровать, нависая сверху. Какаши дёргается, что есть сил, наполняя воздух хриплым металлическим звоном. Не хватает ни кислорода, ни смысла. Обито грубо отшвыривает простынь, хватается за обрубок неприкованной ноги. Если бы Какаши мог, он бы взмолился оставить ему хоть тот осколок гордости. - Что ты так нервничаешь? Ни за что не поверю, что ты никогда не позволял товарищам воспользоваться собой. Знаешь, сколько слухов про Анбу ходило, пока мы ещё детьми были? - рука дёргает лямку штанов, стягивает пустую штанину, оставляя ткань скатываться к закованной щиколотке. Обито хмыкает и плюёт на ладонь, раскатывает влагу меж пальцев. Какаши всё пытается отпихнуть, отползти, избавиться от этой напасти хоть как-то. Зажмуривается, отводя голову в сторону. Между ягодиц чувствуется мокрое, а совсем близко, у самого уха, опаляет дыхание. Обито придавливает весом к матрасу. Пара пальцев входит со скрипом, вынуждая Какаши заскулить. Не столько от боли, сколько от унижения. Обито не нежничает, толкается сквозь сопротивление мышц, растягивает под аккомпанемент из шумного воздуха сквозь зубы. Какаши держит боль внутри, будто вцепился зубами как в эту грёбаную деревяшку. Он не позволит Обито увидеть и это. Не сможет терпеть после торжество в ответ. Обито сопит над ухом, вытаскивая пальцы, выпрямляется и пристраивается. Какаши совершает очередную попытку сопротивления. И снова только глухой звон цепей. Он становится острее и громче при толчке. Какаши пытается выгнуться, изменив угол, чтобы член выскользнул, пытается сжаться сильнее. Но Обито не занимать ни силы, ни упорства. - Расслабься, - шипит полушёпотом, подкрепляя слово шлепком по бедру. Какаши мутит от каждого движения. Вой подкатывает к горлу, но Какаши не пропускает, топит. Обито ускоряется. У Какаши уже не хватает сил ни на что, кроме как сжимать челюсти и сдерживать рвущееся наружу. Обито двигается. Его тень мельтешит на веках. Звенья цепей звучат в такт. Что-то хрустит внутри. С этим хрустом нескладный пазл перемешивается, меняет чуть форму, заставляет посмотреть на себя иначе. Какаши понимает, что ему глубоко не важно, какие цели у Обито. Для него важно, что одним из способов он видит сломленного Какаши. День за окном сменяется на ночь. Ночь на день. Листья покрываются жёлто-охристой патиной, пролетают мимо, гонимые ветром. Какаши лежит лицом к стене. Под веками бледными всполохами, чтобы хоть чем-то забить голову - воспоминания. Такие далёкие, такие пустые, такие бессмысленные. Будто сознание решило довести начатое Какаши, забить последний гвоздь напоминанием, что он - ничтожество, ничего в этой жизни путного не сделавшее. Обито садится сзади, кладёт руку на проступившие рёбра. Обито опять в настроении. Какаши закрывает глаза плотнее, позволяя воротить оставшимися конечностями, как тому хочется, сгибать, где нужно. Обито пристраивается, входит плавно, но Какаши всё равно глухо шипит, ощущая привкус гноя из незаживающей глотки. С ужасом осознавая, что вот теперь она такая - его жизнь. И ничего Какаши сделать не может. Никак воспротивиться. Даже закончить одним острым движением. Обито наклоняется над ухом, шепчет с издёвкой: - Не строй тут из себя жертву, - и ведёт ладонью по бедру, по тазовым косточкам к пупку. Его руки неприятно холодные, будто влажные. В голосе раздражение мешается с издёвкой. Обито теряет терпение. Наверняка уже пожалел об этом всём. Какаши уже устал жалеть о чужом неудачном решении. И себя жалеть устал. Эмоции будто выгорели, оставив редкие всполохи. То страх, то вина, то стыд. Рука Обито скользит выше по груди к шее, обхватывает, сжимает. В Какаши ничего не откликается. Грубые резкие поступательные движения. В Какаши ничего не откликается. Обито неудачно задевает ремешок намордника, отчего тот рвётся, освобождая наконец дыхание. Жар чужого тела, энергия от механических движений будто только сильнее холодят кожу. Обито с подавленным рыком через натянувший шрамы оскал спускает внутрь. В Какаши ничего не откликается. Это не его тело. Это какая-то кукла. Кусок мяса со шрамами. Обито поднимается, вытирает потёки спермы рукавом, натягивает обратно штаны. Раздражение на его лице лишь сменило температуру. Но Какаши плевать. Пусть уже озвереет побыстрей и придушит поверх так и не зажившей раны, или новую сделает. Поглубже, чтобы наверняка. - Раз уж так не нравится, то воспринимай как наказание. - За что? - голос звучит тихим шелестом. - За что, серьёзно? Это ты спрашиваешь? Сам же знаешь, сколько близких людей или просто товарищей мы потеряли просто из-за того, что ты был мелким ублюдком. Мы оба потеряли, - он стал выделять слова: - из-за одного тебя. Понимаешь? Слова пеплом оседают в сознании. Виновен. В смертях. Какаши не понимает до конца, кого же Обито имеет в виду. Но так ли это важно. Жжение в груди, в висках, в глазах. В Какаши что-то лопается. Он не хочет слышать имён. Ужас и одновременно нетерпение копошатся под кожей. Будто на плахе. - Если бы не ты, Наруто бы вырос с родителями. И Саске, кстати, тоже. Если бы не ты, множество людей, которых ты видел в Конохе каждый чёртов день, не потеряли бы родных и близких. Если бы не ты, - он сделал паузу, опустил голову, тени заострили черты лица, выделили шрамы: - Рин была бы жива. Если бы не ты, - он делает два шага вперёд к кровати: - Я был бы жив. - Глаз горит ядовитым пламенем, не терпящим возражений. Какаши смотрит в него, как загипнотизированный. Мгновение. Два. Вечность. Горящий шаринган словно холодная песнь сирены, несущая лишь одну цель. Заманить и уничтожить. - Я не мог знать, - сухим ломким, едва слышимым голосом шепчет наконец Какаши. И это правда. У Какаши были свои причины поступать так. Но вот голос подрагивает всё равно. Обито разражается хохотом в ответ. Слишком подозрительным, и лицо будто каменное. - Ну конечно, не мог, - он выплёвывает слова, не то улыбка, не то оскал оттягивает кожу, заставляя шрамы пойти складками, обволакивая горящий огнём шаринган. Он искренен. Он жесток. Он горит и сжигает самого Обито изнутри. Притушив пламя и насупившись, Обито разочарованно цыкает, разворачивается, выскакивает из комнаты хлопая дверью. Какаши остаётся один на один с собой. Такое редкое явление, когда можно было бы расслабиться. Но в голове набатом: "Ты виноват! Ты виноват!" Кожа покрывается мурашками и Какаши бьёт дрожь. Обито проткнул гнойник, который столько лет зрел в нём. Желтовато-тягучее, нездоровое разлилось внутри. Глупая детская упёртость, обида на отца, на правила, желание быть нужным, желание быть лучшим - это всё вызвала череду чудовищных событий. Это всё завело кучу людей в могилу, близких ему людей, дорогих ему людей. Это он сам сделал. А его самого привело в ту точку времени и пространства, где он подрагивал под тонкой простынёй в пустой холодной комнате с потёками спермы чужой спермы на внутренней стороне бёдер, не в силах ни сбежать, ни вскрыться. Это он сделал Обито таким. Ты виноват. За окном серость сменяется серостью потемнее и наоборот. Ветер стонет в щелях оконных рам. Какаши перестал отсчитывать время. Это просто невозможно, когда едва можешь отличить день от ночи, а сегодня от вчера. И рана на шее хоть и покрылась рубцами, но изнутри всё равно гноится и кровоточит несмотря на микстуры и пилюли, которые подаёт Обито. Может, времени нет больше? Может, Какаши умер тогда, успел истечь кровью? Или раньше ещё, под камнем, как Обито, вместо Обито. Или в одной из бесконечных битв. Может, это ему проткнули сердце грозовым всполохом? Время больше ничего не значит. Воспоминания больше ничего не значат. Ничего не имеет смысла. Какаши следит взглядом за ленивой от холода мухой, ползущей по стене. Обито небрежно опускается рядом, опирается на спинку и, не отрывая взгляда от каких-то бумажек в руке, вторую запускает в бесцветные волосы. Какаши вздрагивает и замирает. В этом есть что-то успокаивающее. За окном - тёмная серость, внутри - светлая от тусклого освещения и этих незамысловатых, даже грубых движений пальцев в волосах. - Моё предложение всё ещё в силе, - Какаши смотрит в стену, не реагируя. Обито наклоняется к нему, пытаясь понять, в сознании ли тот. - Ты можешь присоединиться к нам, - его голос становится тихим и вкрадчивым. - У тебя появится цель. У тебя будет смысл жить дальше. Я смогу вернуть тебе ногу и руку. Будут совсем как мои, - он помахивает почти белой ладонью для демонстрации. Какаши закрывает глаза. Речи Обито звучат слишком хорошо. Это просто не может быть правдой. - У нас всё получится, слышишь? И тогда никому больше не придётся страдать, как нам, - это невозможно. Это не имеет смысла. Это не может быть правдой. Какаши зажмуривает веки сильнее, ощущая, как воздух начинает подрагивать на вдохах. Как части его сознания уже готовы лепетать да. Невозможно. Обито либо сладкоголосый лжец, либо сам поверил в это безумие. Его пальцы всё так же поглаживают кожу. Какаши слышит, как тот отстраняется, тяжело вздыхает. Наверняка, он опять раздражён. Это не сулит ничего хорошего, но Какаши сдерживается из последних сил, чтобы не удержать его целой рукой, залив глаза собственной слабостью и надеждой. Проблема в том, что это последнее, что Какаши может сделать. За окном дождь отбивает одному ему ведомый ритм. Какаши жадно вслушивается в его голос, всматривается в бег капель по стеклу. Даже воздух в комнате стал более влажным. Всё что угодно, лишь бы занять мозг хоть чем-то кроме того, что червями в нём копошится неделями напролёт. Особенно, когда Обито уходит и Какаши может расслабиться хоть немного. Он стал чаще уходить и на более долгие сроки. Видимо, стал больше доверять... нет, вряд ли Какаши. Скорее цепям и наморднику. Какаши бы откусил себе язык при первой же возможности. При первом же пробуждении сознания. Лишь бы перестать слышать внутренний голос. После обвинения Обито, Какаши не может перестать думать о том... Да, в общем-то обо всём. Вся его жизнь - череда грёбаных ошибок, за которые кто-то поплатился жизнью. Что непременно приводит Какаши к выводу, что он должен был закончить это всё куда раньше. А сейчас уже поздно. Так может, всё-таки согласится? Отречься от собственной воли за великую цель. Мир во всём мире, счастье для всех, все дела. Всё ещё верится слабо. Но если Какаши не придётся больше ничего решать, то и винить себя будет не за что. Он так устал. Как будто бы за свои тридцать лет он отжил всю сотню. Хотя это было всего лишь тридцать дерьмовых лет. И чтобы это остановить хватит одного простого "Да". Обито ведь не станет лгать. Он примет Какаши. Поможет. И это существование перестанет быть беспросветно серым, беспросветно красным. У него будет надежда. Ведь любому человеку нужна надежда, чтобы нормально жить. Как без неё оправдывать необходимость вонзать кунаи в чужие головы? Какаши только это и умеет, всегда ведь так жил. И двигался на чувстве долга, приучившись не думать, зачем это всё. И работало. Пока в первый раз Обито не заставил его усомниться. Тогда к долгу примешалась едкая вина, от которой он бежал с миссии на миссию. И снова. Только теперь Обито перекрыл все пути, оставив лишь один - в объятия безумной веры в сказку. В собственные объятия, чтобы они оба могли утонуть в желании исправить ошибки. Какаши так устал. Шея ноет, голос совсем сел. Из горла, когда есть возможность, вырывается лишь тихое шипение. И сам он весь истончился как лист, на котором тёмными пятнами лишь глаза да круги под ними. Пусть Обито и ушёл, Какаши уже не сможет извернуться, попытаться вывернуться из цепей, не сможет найти что-нибудь острое. Сил не хватит даже короткими ногтями попытаться разодрать себе кожу, дорваться до крупного сосуда и попытаться порвать его, чтобы истечь кровью. Едва хватает на борьбу с самим собой. Какаши уже на грани. На грани можно долго держаться. Только вот чем больше выстоишь, тем быстрее скатишься в бездну, когда кончится последнее. - Ты же не хочешь быть как твой отец, - удар. Пусть слабый и запоздалый. Этот слой зарыт слишком глубоко под другими, чтобы пошатнуть его достаточно, но надменный взгляд отзывается горечью на языке. - Ты убил ту, что тебя любила. Ту, что верила тебе и в тебя. Возможно, единственного человека, кто готов был тебя принять со всеми твоими шрамами и грязью. Возможно, ей бы хватило света, чтобы тебя вылечить, - ещё удар. Наждачкой по нервам. Пусть мозгом Какаши и понимает, что это был её выбор. Но Обито аккуратно и тщательно выстроил в голове Какаши причинно-следственную связь от Каннаби до её похищения, даже не утаивая роль Мадары в этом всём. - Несмотря на статус гения, ты оказался достаточно посредственным, чтобы ничего не сделать, когда Девятихвостый вырвался из-под контроля, - удар. Обито продолжает выстраивать цепочку событий, каждое из которых в голове Какаши теперь тянется к Каннаби и выглядит теперь неизбежным. Какаши дрожит и съёживается в неровный клубок. Истреблённый клан Учих встраивается в общую картинку событий так же легко, как и предыдущие. Туда же нападение Орочимару. Хотя и дураку понятно, что это уже притянуто за уши, в голове же Какаши это уже огромный снежный ком - следствие неправильного выбора одного двенадцатилетнего мальчишки. Какаши видит его со стороны, и хочет крикнуть в узкую спину, уходящую так гордо в противоположную от Минато сторону, ведущую за собой двух других подростков. Голоса нет. Голос совсем сел. Остаётся только бессильно давить в себе плещущуюся пучину. Обито проводит пальцами по чужой холодной щеке. Сейчас он вместо никогда не существовавшего брата, товарища, что прикроет спину, отца, что не бросит, любовника, что примет таким, какой есть. Он готов принять Какаши со всеми мертвецами, что стоят в тени и давят невидимыми свинцовыми руками на плечи. Он готов простить и прижать к груди, готов позволить Какаши наконец выстрадать все горечи прожитых дней наружу, выорать, насколько позволит горло. Какаши дрожит, пытается отползти, отшатнуться от касания. Обито снова палач и судья. Обито сверлит красным и, не заглядывая в глаза, смотрит в самую душу, продолжает рвать на куски, что осталось. И всё по новой. Новые кирпичики, чтобы уверить Какаши в вине. Новые обещания, что ещё не поздно. Новые вспышки нетерпеливого раздражения, выплёскивающиеся в ярость и желчь. Какаши не может так больше. Какаши не хочет так больше. Голова вот-вот лопнет от осознания, что его прошлое - лишь череда руин, которые он оставил за собой. Обито заставляет смотреть в свой единственный глаз. В расфокусировавшемся взгляде Какаши тот выглядит огромным алым пауком на паутине шрамов. Обито кричит и плещется не хуже того, что внутри самого Какаши. Обито вдалбливает каждое болезненное слово словно молотом, а потом шепчет сладкие до болезненности речи. Какаши не может отвести взгляд от в очередной раз мечущегося Обито. Он опять слишком близко. Он опять теряет терпение. Он опять яд и патока в одном лице. Какаши морщится, вытягивает последнюю руку. Какаши понял, что у надежды - красный цвет. *** Обито вглядывается в даль, смакует воздух перед тем, как снова закрыться своей глупой маской. Второй, в таком же плаще, нагоняет. Обито оборачивается на него, улыбается жёстко. До этого только Пэйн знал, кто под маской. Сейчас же и Какаши. С двумя руками всяко попроще справляться. Обито прячет прищур за узкой щелью маски. Он и так потерял время на Какаши, они выбились из сроков, которые Обито изначально закладывал. А всё из-за глупой детской одержимости, никому не нужной и никому ничего не дающей. И сейчас Обито обзавёлся собственным бессловесным отражением, таким кривым зеркалом, в котором видит то, чем сам мог бы стать. Наверное, он и правда хотел изначально убедить, помочь, протянуть руку. Но глядя во всё такие же твёрдые глаза, как в детстве, Обито не мог не выйти из себя. Какаши пытается проследить, куда же так вглядывался новый соратник. Но глаза ничего не находят, да и не особо стремятся. Его глаза матовые, глаза мёртвой рыбы, бездумные глаза бездомного пса. Обито вернул ему руку и ногу, как и обещал, позволил вернуть навыки, вернул какое-то подобие жизни, даже цель дал. Только вот Какаши даже не может подумать уже, что оно того не стоило. Сомнения и воля стали ценой. Обито спрыгивает с возвышенности, устремляется вперёд. Не время сомневаться в том, что сделано. Какаши не плохой исполнитель, а тут такая цель показать себя нового. Можно сказать, что пятихвостый уже у них в кармане.