Мотылёк

У неё нескладное тело. Худое. Угловатое. Плечи слишком широкие для девушки, а ключицы торчат так, будто рассекут ладонь, если к ним прикоснёшься. Это соответствует её духу: о какой мягкости и миловидности может идти речь, если… Нет. Я раз за разом перебивал себя: речь не может идти ни о чём. Она юна и неразумна, и думать о ней в таком ключе нельзя. Равно как и слушать её извечные колкости и оставлять их безнаказанными. Равно как и смотреть в её бесстыжие, вечно лучащиеся насмешкой глаза… Но как отвести взгляд, я не знал. Когда дело касалось её, я не знал ничего и даже не думал корить себя за это незнание. Она — один из нежданных гостей Рут Кора. Ученик Даггерона. Тёмный — здесь я всегда поджимал губы — рейнджер. Я не должен был знать о ней ничего выходящего за рамки этих трёх ролей. Бесправный гость. Бестолковый ученик. Потенциально опасный тёмный маг. Приютить. Понаблюдать. При необходимости нейтрализовать. Замечательный отлаженный механизм. И зачем было разрушать его?.. Хотел бы я знать ответ… Но если я спрошу её сейчас, я всё равно не узнаю ничего. Если спрошу себя — тоже. И я не спрашиваю.

~

Мир, всецело принадлежащий ей — или всё же нам?.. — раскололся надвое. Она ушла, но осталась. Нет, не так: она ушла, но другая она вернулась. Или всё же не она?.. Объяснения Даггерона показались мне слишком запутанными, чтобы я смог дать себе единственно верный ответ. А может, я просто не захотел отвечать. Так ведь проще: верить, что она не только была, но и есть. Что я говорю не с искусно созданным двойником, не с отражением, не с прокля́тым призраком, а… Нет. Нет. В груди что-то ноет, глухо и тягуче — я стараюсь не думать об этом. Какими бы ни были мои мысли, они ничего не изменят. Не сделают этот открытый взгляд её, но не её глаз другим, насмешливым и колючим. Не заставят искреннюю улыбку смениться напускной — зазубренным клинком, оставившим мне столько ран. Она здесь, жива и невредима. Её нет. Как?.. Даггерон объяснил бы мне всё это снова, если бы я попросил, медленно и вдумчиво — в конце концов, он всегда был замечательным лектором. И я, возможно, даже понял бы, если бы действительно хотел понять. Если бы не отгораживался от произошедшего, не цеплялся за воспоминания, не надеялся, не… Моих не с каждым завтраком в общем зале становится всё больше. Веры в них — всё меньше.

~

Я отворачиваюсь. От усталости в глазах Удонны. От злого прищура Боуэна. От встревоженного взгляда Даггерона. От понимающей и неизменно горькой улыбки отражения. Я хотел бы — о, я безумно хотел бы —возложить ответственность за всё это на тёмные силы, на своего двойника в волчьих доспехах, на Октомуса, на Трибунал, на Календора, называвшего себя Империусом... На кого угодно, кто заслуживает жить отшельником на чердаке собственного дома. Самообман исцеляет за считанные секунды. Я мог бы поклясться: небо, рухнувшее на мои плечи в день дуэли с ней, снова станет безоблачным и невесомым, стоит лишь обвинить в случившемся кого-то другого. Это работало всегда, так почему бы ему не сработать сейчас?.. Трусливая мысль. Или всё же лучше сказать, мысль труса?.. Да. Лучше. Хлёстко, наотмашь, но — правильно. Никто из них не посмел бы упрекнуть меня в трусости: решиться шагнуть за ворота, чтобы умереть среди полчищ тёмных тварей, сможет не каждый. Я смог. Великий храбрец, великий герой, великий страдалец... Бросивший всех, кто любил его тогда, жить в кошмарном сейчас, где его нет. Удонна, стоит ей поймать мой взгляд за завтраком, не опускает глаза. Она выпрямляется и смотрит на меня в упор — с той самой решимостью, которой я всегда восхищался. Боуэн дичится, шарахается от меня в коридорах, словно моё прикосновение убьёт его. Если я скажу, что больше не люблю их, это будет самой страшной ложью в моей жизни. Если скажу, что люблю так, как любил раньше — тоже. Поэтому я не говорю им ничего: легко киваю, дёргаю уголками губ так, словно никто из нас не разрушен до основания, и возвращаюсь на чердак. Ухожу с поля боя. Сбегаю от чужой боли. Запираю в себе собственную. Наверное, она поступила так же, исчезнув из этого худого нескладного тела. Наверное, она шагнула за ментальные ворота, чтобы сражаться с легионами чудовищ-мыслей и умереть среди них. Я едва ли когда-нибудь узнаю правду о том, что было тогда. У меня есть только кошмарное сейчас, полное сожаления и раскаяния, и это справедливо, как ничто иное. Удонна, Боуэн и Даггерон жили в таком двадцать лет. Моя очередь.