Акромантулы в банке

      — Как вы вообще здесь оказались?.. — спросила женщина, нервно теребя обручальное кольцо на длинном тонком пальце.       — О, мэм, — сказал Барти, проглатывая порцию бисквита, — это очень странная история. Там фигурирует обезьянник…       — …как в зоопарке?!       — Почти, — согласился он. — А еще одна женщина-министр, рабский труд, нелегальные вещества и, возможно, крупный заговор. В общем, ничего интересного.

***

      — И что мне со всеми вами делать, а, шизоиды? — Аластор Грюм в очередной раз неловко поправил деревянную ногу, почесал по пути все необходимое и оперся на стол, как настоящий заправский коп.       — Не знаю, мистер хороший полицейский, — раздалось из-за мерцавшей голубым светом решетки, — а что написано в вашей гестаповской методичке?       — Тьфу! Крауч, говори на нормальном языке хотя бы, мать твою за ногу через пятку в лоб, еб, — мракоборец постучал палочкой по прутьям, обводя своим специфическим взглядом задержанных. — А ты, Роули, сукин сын, ебанавт малахольный, сказал же я тебе — не попадаться мне больше! Обратно в Азкабан захотелось или сразу на поцелуй дементора?       — А его не арестовывали, — меланхолично ответил Тристан Пруэтт, восседавший на койке, как Тор на своем громовом троне. Барти кивнул:              — Роули контуженный, вот и присел за компанию. Он хоть сейчас может пойти домой.       — Чего это он? — удивился Грюм. — Тоже люстрой звездануло?       — Доброе дело сделал.       — А, доброе, значит. Смотри, как бы я ему глумление над трупом не впаял, — одноглазый погрозил кулаком, — где это видано, Непростительными оживлять, это ж практически некромантия!       — М… — упавшим голосом промычал Леви Голдштейн, от которого за все время после ареста ни слова не добились.       — Тогда вам срочно надо в немагический мир, — директор Гринготтса состроил самую ироническую из своих физиономий. — Там столько безнаказанных реаниматологов бегает…       Собеседник по ту сторону решетки, рассерженный обилием непонятных для легавого слов, треснул по столу со всей дури. Голдштейн и контуженный Роули подскочили сидя.       — Еб вашу! Крауч, вот к чему я все это говорю? К чему?! Постоянная бзди… бди… — Грюм осекся, вдруг поняв, что мысль забрела куда-то не туда, — короче, если все тут начнут вершить всякие народные медицины, и свое правосудие направо-налево, как вы, не по закону… мы все окажемся в огромной жопе!       Тристан выгнул светлую бровь и осведомился:       — Допустим. А сейчас мы где?       — Вестимо, в жопе поменьше, — вздохнул Грюм, постепенно впадавший во что-то вроде полицейского уныния, — вот только Пожирателей передушили, как вы уже лодку качаете…       — Скримджеру, как я понимаю, ничего не будет? — вставил Крауч поперек трагической паузы.       — А что ему должно быть, бляха, он мой самый опытный оперативник, запасных нет, всех перебили! — пожаловался Грюм, явно уставший от всего происходящего. — Он, мудила гороховый, кофею не выпил и психанул, а ты — не лучше.       — Это как посмотреть.       — Как-как, Пруэт, хуем об ко…       Внезапно двери помещения, именуемого обезьянником, распахнулись, и в оное помещение вошло… прошествовало? вплыло? легкое розовое облако. Кажется, в полумраке оно испускало свечение, а еще левитировало рядом с собой большую корзину.       — Извините, дорогие джэнтльмэны, — проворковало оно, сбрасывая с головы газовую вуаль.       Это оказалась — нет, не старушка, а пожилая дама — оснащенная слегка старомодным платьем с пышной юбкой, белыми перчатками и копной выбеленных временем кудряшек. Все, у кого еще остался дар речи, мгновенно его лишились.       Ведьма снисходительно и умиленно, как месяному щеночку, улыбнулась главе Аврората:       — Сэ-эр, я бы хотела внести залог за моего Лэви и его друзей, если вы не против.       Грюм не сразу нашелся, что сказать: возможно потому, что его стандартный набор выражений как-то не вязался с происходящим.       Комнату явственно заполнял аромат эфирного масла «Сладкое печенье», и Барти ощутил болезненное желание что-нибудь погрызть.       — Я… э… мэм! — прокряхтел страж порядка, инстинктивно вытянувшись по струнке.       — Да, сэ-эр? — улыбка леди была такой сладкой, что чай можно было пить без сахара — ну, будь в обезьяннике нормальный чай.       — Этих дурошлепов я… ни за какие деньги мира!.. Не могу, как есть! — Грюм развел руками. — Они ж на голову… ненормальные! Поймите вы… мэм.       — А за недельный бесплатный запас домашних пончиков? — леди по-птичьи склонила голову и хлопнула подкрашенными ресницами. — Мой Якоб, благословенна его память, передал мне секретный рэцэпт своей бабушки. Пончики выходят необычайно вкусными, — она открыла корзинку грациозным движением худой руки и левитировала к носу Грюма превосходнейший экземпляр пончика, при виде которого у Крауча потекли слюнки, — безо всякой магии. Такие ароматные!       — Хм… хм… м-м… — аврор неуверенно взял угощение. По испещренному шрамами лицу была видна напряженная внутренняя борьба, для Барти вполне понятная: не каждый день приходится выбирать, не променять ли совесть на булочку. Крауч свою променял, наверное, еще в детском саду.       Аластор Грюм откусил кусочек.       Прожевал.       Все присутствующие могли поклясться, что тогда старый вояка практически улыбнулся.       — Ням, ну и ху… ну и черт с вами, — вздохнул он, быстро оглядывая арестантов. — Забирайте, мэм, только чтобы до конца расследования от этих бандитов, ням, ни слуху, ни духу.       — Непримэ-энно! — возликовала миссис Ковальски, и блестящие туфельки буквально понесли пожилую леди к выходу.       — Крауч! — Грюм повернул на него живой глаз. — Из города не уезжать, ням, мракоборцев не пугать, мордой не светить.       — И вам всего доброго, господин полисмен, — раскланялся директор. — Мадам, я ваш слуга навеки. Пойдем, ребята!       Когда шаги бывших арестантов стихли в глубине коридора, а пончик, как и все хорошее в этом мире, внезапно подошел к концу, Аластор Грюм позволил себе бессильно упасть в старое протертое кресло.       — Эх, вывести б вас всех в чисто поле, поставить лицом к стенке да пустить «Аваду» в лоб…

***

      — Это все просто цирк с конями, — подвел итог Барти Крауч. — Хотите мое непрофессиональное мнение, значит?       В революционном духе он навис над столом Милисенты Багнольд, как будто уже собирался одним «Караул устал вас охранять!» разогнать к чертям все ее правительство. А что, не королева же его собрала, а какая-то Тэтчер в тайном указе подпись примахнула…       — За неимением иного, да, — холодно ответила женщина, ничуть не изменившись в лице.       — Ваши граждане — дятлы, ваши законы — плод интеллектуальной деятельности одноклеточных, а ваша экономика лежит ничком, — с жаром воскликнул молодой человек.       В груди горел огонь, в голове горел огонь, и пожар уверенно опускался к тому месту, которое Грюм без труда назвал бы задницей. Барти устал, разозлился и чувствовал себя единственным нормальным в этом государстве конченных идиотов.       — Неудивительно, что эту страну то дедок-учитель случайно в одиночку спасает, то младенец, да никто в своем уме эту уродину косогла… — он осекся, — эту родину ясноглазую защищать не пойдет! Я бы не пошел, — честно признался директор.       Он начал мерять кабинет шагами, стараясь как-то успокоиться.       — А чего тут защищать, фашистских полицаев, эльфо-рабский труд, активы чиновников? Ах да, у вас же нет никаких активов, и ни у кого их нет! — выпалил он, и тут же задумался, будто в первый раз пристально осмотрев Министерв… Министершу. А она пристально посмотрела на него.       Золотые украшения — неброские, но стильные, наверняка фирменные, дорогой маникюр, процедуры для красоты и здоровья явно не из арсенала аптеки Малпепера — выглядеть так в Багнольдовские годы едва ли можно на одном «здоровом образе жизни» и «хорошей наследственности», под мантией брендовый офисный костюм.       «Конечно, дурак ты эдакий, у нее есть активы. Просто не здесь, а где-нибудь в неволшебном мире. Конечно, кто оставит свои сокровища на тонущем корабле?..».       — Вы закончили? — осведомилась глава правительства.       — Дайте подумать, на работе у меня убийства, какие-то сектанты, расисты какие-то… а, еще я отсидел ночь в кутузке за реанимацию моего сотрудника.       Крауч все-таки плюхнулся на предложенный стул, и нос мгновенно уловил аромат остывающего черного кофе. И булочки. Нет, не ведись на приманку, и ты уже хорошо поел у доброй тетушки Куинни из Амэрики! Барти вздохнул и продолжил уже спокойнее:       — Мадам, это-таки не дело. Я себя не на помойке нашел, знаете ли!..       — Верно, это я вас там нашла, — Багнольд сверкнула глазами, как настоящая ведьма. Для образа главного макиавеллиста в этой истории ей не хватало котика, маленькой собачки или хорька на руках, чтобы то и дело поглаживать бедное животное.       — К делу: вы уже поняли, как реанимировать нашу хозяйственную сферу?       — Нет. — Гаркнул Барти. — Не до конца. Если только все разом не бросятся скупать пончики миссис Ковальски, которой я даю микрозайм.       Выражение лица собеседницы сменилось, и оно ох как не понравилось директору банка. Что-то в этом притворном сожалении заставляло волосы на его шее неприятно подниматься.       — Да, та несчастная вдова. Общество сурово к тем, кто однажды оступился. Особенно к женщинам, чья полезность заключается только в таланте к кулинарии. — Она провела рукой по газетному листу с фотографией Альбуса Дамблдора — тот давал слабенькое интервью о вере в лучшее.       Барти, хоть в свое время сорвал личную встречу, много слышал об этом персонаже — в основном сплетни. Наверное, не окажись дед хорошим дуэлянтом и знатоком артефактов, после победы над Гриндевальдом его бы первого прилюдно побрили налысо и побили камнями, повесив на шею табличку с каким-нибудь обидным вариантом слова «голубой». Дикость, но люди именно так поступали с теми, кто в плохие сороковые… скажем так, братался с врагом. А ведь и сам Барти едва ли с таким же врагом не побратался: если верить злым языкам, его, коматозного и подозрительного голого, вытащили прямиком из постели самой жестокой местной террористки.       «Багнольд, ты — стерва. Наверное, вам с Мэгги вместе отлично работается».       — Я советую вам, мистер Крауч, как можно скорее, скажем, на следующей рабочей неделе, — проговорила женщина негромко и очень-очень вкрадчиво, — проявить особую общественную полезность, которая позволит вам…       — Отмыться от истории с Воламден… тем-кому-что-то-там куда-то-там. Знаю. Если не скончаюсь от удара, — осклабился юноша, — например, готической люстрой. По голове.       — Мы приняли все меры для вашей безопасности. У вас хотя бы уже есть план, мистер Крауч?       Ее намеки были настолько толстыми, что не прошли бы в Гринготтс даже с парадного входа. План надо было выкатить немедленно, прямо сейчас, иначе госпожа Министр позаботится о том, чтобы хоть кто-то в этой стране поплатился за сексуальные игрища не на той стороне. Думай, Барти, думай…       Глоток кофе не повредит! Черт с ней, с булочкой. Как достать деньги, если основной работающий капитал сейчас в неволшебном мире? Как удержать на плаву эту волшебную дотационную яму? Активы, активы, их нельзя просто так взять и попросить в британском правительстве. А если и можно, рынку все равно нужен потребитель, чтобы выжить дальше, нужны новые люди… люди…       — О, да. План у меня есть, — улыбнулся Барти во все тридцать два зуба, тут же задумавшись о том, как вскоре пойдет к дантисту удалять «восьмерки», — нужна самая малость, малюсенькая такая, просто крошка. — Он вроде бы случайно остановился взглядом на ящичках картотеки за спиной у Багнольд. — Вы ведь позволите кое-о-чем спросить?

***

      В кабинете директора Гринготтса было темно, и, несмотря на давешнее происшествие, даже не очень пыльно. Домовой эльф, чьи тощие ножки не доставали до пола, сидел на стуле для посетителей и щурился в свете старинной лампы.       — Знаешь, Долли, почему я позвал именно тебя? — произнес из полумрака мягкий и дружелюбный голос.       — Не могу знать, временный хозяин Бартемиус.       — Пожалуйста, просто «мистер Крауч» или «сэр». — Барти вышел на полосу света, держа в одной руке поднос. — Сосновую шишку?       Благословите все высшие силы прекрасную Алекто, которая дала ему брошюру «О нравах, пристрастиях и поведении домашнего эльфа». Если эти малявки так любят грызть дары лесов, то кто он такой, чтобы запрещать?       Тонкие бледные пальцы неуверенно взяли угощенье, а в глазах домовика промелькнуло удивление: едва ли люди часто потчевали его деликатесами, тем более не-человеческими.       — Ты не такой, как другие. Ты особенный эльф… — искренняя улыбка, взгляд доброго дедушки, небольшая тревога в полутонах. Директор не зря долгие часы штудировал речи Дамблдора — мужик знал толк в ораторском искусстве для хреновой целевой аудитории. Кроме того, Барти все-таки много читал: вчера, например, он купил в неволшебном магазине целую пачку американских комиксов для подростков. Оставалось надеяться, что эльф от них не далеко ушел в плане эмоционального интеллекта.       — Умение грамотно говорить, читать и писать, природная смекалка — все это отличает тебя от окружающих. Но с большой силой, Питер, приходит и большая ответственность.       — Но… я Долли, сэр, — пискнул эльф.       — Да, я и говорю «Долли», это у меня дикция такая, — отшутился парень. Искорки в глазах уже прыгают, и если он верно читал эльфийскую мимику, восхищение в начальной стадии уже зародилось. Главное, не упустить.       Он сел за стол, чтобы быть с собеседником если не вровень, то хотя бы не сильно выше, это считалось важным для установления контакта:       — Какое твое самое сокровенное желание, мальчик мой? О, я вижу его в твоих глазах…       — Стать… — пролепетал малыш, сложив руки на груди и сжимая засаленную ткань наволочки, которую носил на манер тоги, — стать по-настоящему домашним… домашним эльфом, сэр. Найти семью.       — И твое желание обязательно однажды сбудется, главное, верь в него, — Барти Крауч осторожно потрепал Долли по тощему плечику и понадеялся, что собственная совесть не прикончит его к концу данного разговора.       — Как я и говорил, твои таланты сделали тебя выдающимся созданием. А выдающиеся создания несут ответственность не только за себя. Это наша миссия, Долли, — «да, почаще называй его имя, это делает общение более личным», — ты ведь меня понимаешь?       Ответ прозвучал так искренне и безыскусно, что Краучу захотелось врезать себе самому:       — Мы должны хорошо служить и творить добро, сэр?       — Я сразу понял, что ты умен, и у тебя большое сердце.       «Улыбайся, но, что называется, не переборщи с сахаром. Хвали его за то, за что его никогда не хвалили другие, а он сам втайне мечтает себя похвалить или услышать это от других».       — Думаю, раз уж так все сложилось, мы могли бы начать творить добрые дела вместе… прямо сегодня! — он указал пальцем куда-то в небо, напуская на себя вид немного сумасшедшего, но честного энтузиаста. — Сейчас! Как ты на это смотришь?       «Спрашивай его мнение. Пусть думает, что все решения принял сам, никогда не дави».       — О, сэр, я повинуюсь!       «Предупреди, как настоящий мудрый и опытный наставник, ты же желаешь ему добра и волнуешься за его безопасность».       — Но на нашем пути много опасностей, тебе придется быть храбрым и выносливым, терпеть лишения… готов ли ты к этому? — спросил Барти уже серьезнее. — Если нет, я пойму.       Какая-то часть его души хотела, чтобы эль… Долли отступился, но на другой чаше весов было финансовое благополучие целой страны, рабочие места, старинный банк со всеми сотрудниками и задница самого Крауча. Что, так и становятся плохими парнями? Милый старческий голос в голове шепнул: «Нет, мальчик мой, так становятся политиками».       — Я готов, могу приступить в эту самую минуту!       — Я в тебе не сомневался. — Сказал Барти с упавшим сердцем. Впрочем, упавшим не столь глубоко, что помешало бы ему вытащить из ящика стола кое-какие бумаги и показать новому подопечному.       — Видишь этот список? В нем содержится информация, которую не всякому можно доверить, только кому-то с четкими моральными ориентирами. Посмотри.       — Да, сэр, — Долли быстро пробежался глазами по строчкам, поводил пальцем там и сям и радостно заключил:       — Это магглы и сквибы, у которых есть близкие родственники-волшебники?       «Это все те, кого Статут Секретности не касается напрямую, — сказала ему тогда Милисента Багнольд, — данные прямиком из нашей службы безопасности. Знаю я, Грюм, глава Отдела Тайн, директор школы и архивариус Гринготтса. Нет причин, чтобы не знали вы, господин директор».       «Это мои подопытные кролики, — честно признался себе Барти, — на которых я протестирую качество предложения и конкурентоспособность товаров и услуг».       — Какой интеллект! Верно, — похвалил парень. Надо было тут же выдать поощрение, как учили все продвинутые педагоги, — еще шишечку? Дело в том, что все эти господа могут оказаться в большой опасности.       Барти незаметно подкрутил лампу, чтобы на этом моменте свет таинственно моргнул.       — Ушедшие в подполье Пожиратели Смерти… — округлил глаза Долли в страшной догадке.       — Вроде того, и финансовый кризис уже близко, и только мы стоим между ним и всеми людьми, особенно самыми беззащитными! — в эту реплику юноша вложил все свои представления о Гендальфе и всеобщей борьбе против Темного Властелина, искажений Моргота и прочих неприятных вещей.       Да, Гендальф, что правда, никогда не рекрутировал на эту борьбу существ, младше тридцати, и людей, не зарекомендовавших себя как великие воины, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.       — Но что мы можем для них сделать?       Бартемиусу Краучу захотелось завыть. Маленький раб, рожденный в рабстве и не мечтающий не о чем, кроме того, чтобы это самое рабство стало стабильным и комфортным, мечтает помочь угнетающему классу. Невероятно трогательно. Господи, они здесь все припадочные, даже магсущества? Долли придется в качестве премии выдать литературу про аболиционизм и гражданские права.       «Держи лицо, не пускай на него субтитры!».       — Ты должен найти каждого из них и незаметно узнать все, буквально все о каждом человеке, — он, как мог, скопировал интонации М из фильмов о Джеймсе Бонде. — Кто жив, кто умер, другие родственники, любимая еда, привычки, вкусы, отношения с соседями, содержание больничных карт, долги, кредиты — абсолютно все. Но не светись, ты ведь умеешь становиться невидимым? Нельзя грубо нарушать Статут и пугать окружающих, их соседей, например.       «Можно, но очень осторожно — и со временем». Увесистый прямоугольник с бумагами лег в слабые эльфовы ручки, как будто это было сокровище. Долли был в восхищении. Багнольд была бы в восхищении. Дамблдор, наверное, поставил бы ему золотую звездочку, Оби-Ван разрешил бы порулить космолетом, а Профессор-Икс назначил бы капитаном супергеройской команды... но вот Гендальф бы этого не одобрил. Хотя что они понимают в своем Средиземье, где нет столь острых финансовых проблем и повальной тупости?..       — Ты понимаешь? — перепросил Барти. — Какой молодец. К концу квартала у меня на каждого должна быть толстая папка с делом. Конечно, твоя работа строго засекречена, нельзя допустить, чтобы личные данные попали не в те руки. Зло не дремлет, Долли!       — Да, сэр! — пискнул отважный эльф.       — Я не слышу?!       — Так точно, сэр!!!

***

      Как же приятно поменять вроде бы не самый щедрый аванс от Министерства на неволшебные деньги! В обычном мире, в мире магглов-простецов — как дикари с волшебными палочками называли мир полетов в космос, информационных технологий, настоящих развлечений и культуры, на эти средства Барти смог позволить себе то, что было нужно для плана.       Первым делом он позволил себе модную стрижку в салоне в Вест-Энде, офисный костюм, туфли, плащ и кейс от дизайнера (выкуси, Багнольд!), шляпу, запонки и наручные часы. Одеколон, едва не забыл одеколон!       Вторым делом он отпечатал репрезентабельные, но совершенно обычные визитки, гордо презентующие себя любимого — без прыгающих изумрудных буковок и прочей волшебной хренотени. Купил визитницу, портсигар и зажигалку-зиппо. Хорошее лондонское такси доставило молодого мистера Крауча в пригород — чего еще желать?       «Ах, да, не помять букет».       — Вот тебе и тыльная сторона капитализма… — пробубнил еле слышно директор, поднимаясь на крыльцо аккуратного белого домика.       В этом Литтл-Уингинге у всех были аккуратные белые домики, аккуратные розовые садики и аккуратные подержанные семейные автомобильчики.       Все вокруг так и вопило о том, что местные жители надеялись пережить финансовые проблемы Великобритании, кризисом рекомые, в статусе «среднего класса», и никогда, ни за что на свете не возвращаться к рабоче-крестьянскому быту своих родителей. Даже если все это заставит их экономить буквально на каждой мелочи, пусть и на самой необходимой. Здесь «держали лицо» — в каком-то мелкобуржуазном смысле.       На звонок ответили не сразу, где-то в глубине дома сначала захныкал, а потом затих ребенок. Наконец дверь отворилась.       — Доброе утро, как поживаете? Меня зовут Бартемиус Крауч, — чинно представился он и… завис.       Он ожидал, что женщина из сугубо-пролетарской семьи, где оба родителя умерли в относительно молодом возрасте из-за последствий токсичного производства, будет выглядеть иначе. Например, с серо-землистым цветом лица, грубыми руками и уже искривленной спиной. Опыт подсказывал, что большой удачей будет, если у нее к двадцати с небольшим все зубы на месте. Добавить сюда бесцветную гульку из редких волос на макушке, тапки, халат и передник — портрет закончен.       Итак, Барти завис с визиткой в руке.       — Доброе утро, — слегка напряженно сказала стройная леди с молочно-белой кожей, лебединой шеей и печальными серыми глазами. Визитку она взяла и бегло осмотрела. — Простите, сэр, моего мужа нет дома.       — Извините, вы… балерина?       — Хм, нет, — удивленно ответила та.       На этом острове полагали, что по-настоящему красивая англичанка должна быть похожа на породистую скаковую лошадь — худая, с вытянутым лицом, прямыми тонкими чертами и легкой поступью. Миссис Дурсль была именно такой.       Но, кроме диссонанса внешности и происхождения, тщательно описанного Долли, она вдруг напомнила Барти о том, что он, как Бартемиус Крауч-младший, помнить никак не мог.       Все пришло, как мгновенная вспышка: кухня с единственным окном, за котором на фоне моря колыхались пальмы, календарь, прилепленный магнитом к немецкому холодильнику, турка с арабским кофе… едва ли что-то подобное когда-то было у Краучей.       — Извините, мэм, — Барти тряхнул головой, прогоняя видение. — Вы просто похожи на… у меня был календарь с Плисецкой в честь года балета, и я… прошу простить.       У Краучей не могло быть такого календаря, лицемерный Барти-старший искренне ненавидел неволшебные вещи, если те не были предметами гардероба. Едва ли он вообще знал, что такое балет.       Глава Гринготтса вновь напустил на себя презентабельный вид. «Ты не вернешь свою прошлую жизнь, если не задобришь Министра. Действуй по плану».       — Нет, я пришел не к мистеру Дурслю, а именно к вам.       Кажется, общая нервозность дамы усилилась, руки у нее задрожали.       — Господи, с Верноном что-то случилось? Он здоров?       Барти поспешил ее успокоить:       — Полагаю, что да, – "судя по донесениям Долли, здоров, как боров", – я здесь по поводу банковских дел. Могу ли я войти?       — Конечно.       В прихожей Барти аккуратно повесил плащ и снял шляпу.       Его провели столовую, уставленную разными дешевыми фигурками типа фарфоровых котят и ангелочков, свадебными фотографиями и всевозможными изображениями пухлого младенца.       На полу ковролин, на нем — не новая фабричная мебель, вездесущий ситчик — на обивке, вышитых подушечках и обоях. Все это говорило о том, как сильно хозяева дома хотели выглядеть пристойно. Они создавали «роскошный уют», как могли и как его понимали.       Барти в мгновение ока подали чашку чая и булочки с клубничным вареньем.       Миссис Дурсль, сжав руки, присела на край соседнего кресла. Надо было приступать к делу. Вернее, переступать через неловкое молчание.       — Этот букет вам, — Барти протянул ей белые розы, стянутые черной лентой, выпрямился и заговорил, выбрав приличествующие случаю интонации:       — Прошу прощения, что никто из моих служащих не связался с вами раньше. От имени банка выражаю вам искренние соболезнования в связи с кончинами ваших родителей и сестры.       Лицо женщины, и без того какое-то измученное, сделалось каменным. Она отложила букет на стол и пристально посмотрела на собеседника, словно заранее не ожидая ничего хорошего.       — Вам, должно быть, невероятно тяжело, миссис Дурсль. Отношения в семье бывают разными, но терять ее всегда трудно, я знаю об этом не понаслышке, — это была правда, хотя семья с плохими отношениями и семья потерянная для него были таки двумя большими разницами, то есть двумя разными семьями.       Женщина лишь кивнула. «Петунья, — вспомнил Барти, — ее зовут Петунья». Кажется, в этом нижне-средне-классовом горшке цветочной леди жилось не слишком сладко. Петунья явно была из тех, кто привык скрывать свои истинные чувства, выражая лишь ту радость и ту злость, которые ей приличествовали согласно какой-то строго отведенной роли.       — Позвольте заметить, вы великолепно держитесь, — продолжил Барти осторожно, — не думаю, что многие леди в ваших обстоятельствах могли бы содержать детей и хозяйство в таком порядке.       — Благодарю, — она была уже сильно взвинчена, к гадалке не ходи.       Может быть, горечь потери еще слишком свежа? Ее родственники умерли не так давно. Нет, не то. Племянник шалит детскими выбросами? Но едва ли Дурсли были слишком веруюшими, чтобы принять это за козни дьявола, да и Петунья выросла, зная о магии. Но что-то недоброе здесь точно происходило.       — Мистер и миссис Эванс в свое время оставили в нашем банке совсем небольшие накопления, — Барти открыл кейс и вытащил оттуда выписку, заботливо перенесенную с пергамента на бумагу, — но, бесспорно, они принадлежат вам, как и компенсация…       — Вы из этих? Ненормальных? — перебила его Петунья. Она сидела точно на иголках, готовая защищаться и нападать.       — Я банкир, мэм, — он сделал глоток чая. Чай был дорогой, явно для гостей. Себе самой хозяйка даже чашки не поставила.       «Дурсли питают уважение и доверие к успешным членам общества…».       — Если точнее, директор банка, это указано в моей визитной карточке. Я понимаю, что вы хотите сказать, правда, понимаю.       И здесь произошел взрыв. Совсем взрыв.       — Ничего вы не понимаете, вы все!       Она это почти выкрикнула, сжав кулаки, как человек, который уже устал терпеть то, что причиняет ему боль.       — Вы… вы, ненормальные, врываетесь в жизнь нормальных людей, ставите все с ног на голову, а потом делаете вид, что ничего не произошло!       Барти готов был поклясться, что Петунья вот-вот заплачет от злости и обиды, и протянул ей платок, но женщина этого словно не заметила:       — Вы просто ставите перед фактом, как будто я какая-то…       — Если вам будет от этого легче, я сам куда более нормальный, чем вы думаете, — спокойно, насколько мог, ответил парень, — колдовать я, как и вы, не умею.       И это тоже была правда, в своем роде. Все его заклинания с любыми палочками приводили к одному — мини-аналогу ядерного взрыва. Или не мини.       «Надо срочно что-то съесть для храбрости!». Миссис Дурсль явно собиралась высказать все, что накопилось, государству магической Великобритании. Барти, как назло, был здесь единственным представителем этой параш… структуры.       — И как вы вообще здесь оказались?.. — спросила женщина, нервно теребя обручальное кольцо на длинном тонком пальце.       — О, мэм, — сказал Барти, проглатывая порцию бисквита, — это очень странная история. Там фигурирует обезьянник…       — …как в зоопарке?!       — Почти, — согласился он, — а еще одна женщина-министр, рабский труд, нелегальные вещества и, возможно, крупный заговор. В общем, ничего интересного.       — Вы — криминальный элемент? — с нескрываемым ужасом осведомилась хозяйка.       — Нет. Своего рода, тот человек, который с ним борется, — это тоже была правда, в каком-то смысле.       Барти читал ее дело, как и дела многих и многих людей, похожих на Петунью. Все, что они получали от мира магов — в лучшем случае, снисходительное отношение и совет «не совать нос». Их семьи делали все, чтобы скрыть магию детей, тратили свои деньги, время и силы на их подготовку к волшебному миру, который просто завлекал малявок яркими красками, а затем забирал навсегда.       Такие люди всю свою жизнь были обречены на вранье всем окружающим — родным, друзьям, знакомым во имя соблюдения Статута. Но когда они болели и умирали, когда испытывали трудности, от правительства магов им полагался хрен без соли, как сказали бы в Аврорате. Вся жизнь менялась в один момент, не оставляя им выбора, и они просто делали, что должно, вернее, что нужно волшебникам. А если нет — получали «Обливиэйтом» или «Конфундусом», это Долли тоже охотно объяснил, когда занес очередную порцию наблюдений.       Барти читал, как в этой семье относились к племяннику-магу. Да, он был зол на Петунью и ее мужа, но в меньшей степени, а в куда большей — на Министерву и ее сподручных, на всю эту чертову систему.       Он не нанимался социальным работником, он должен был просто привлекать клиентов и напоминал себе об этом каждый миг, но чувство ярости, куда более острое, чем при разговорах с Багнольд, никуда не уходило.       — Миссис Дурсль, — вымолвил Барти после долгой паузы, — вы во всем правы. С вашей семьей поступили недостойно, и все, что я могу пока сделать, это вручить вам эту компенсацию, — он вытащил из кейса запечатанный конверт.       Компенсации от правительства там, конечно, не было, в конверте лежала часть его зарплаты, поменянная в банковской кассе по нынешнему курсу.       Но то, что конфиденциально сообщил ему домовик, плюс нехитрые личные измышления убедили Барти, что дело того стоит. Сестра народной героини, воспитательница аж целого Гарри Поттера того стоила.       «Да-да, убеждай себя. Ты просто любишь спасать красивых женщин… черт».       — Вы думаете… — начала Петунья с упреком.       — Нет, я не думаю, что деньги заменят вам родителей, сестру и нормальную жизнь, — быстро прервал ее директор, — но я, как и вы, живу в Великобритании. Я вижу, как финансовый кризис действует на людей, на всех людей. Даже Королева выходит на люди в бриллиантах, а потом, возвращаясь домой, выключает по всему дворцу свет и лишний раз не съест сэндвич или конфету, — это он прочитал в колонке сплетен от якобы «букенгемских инсайдеров». — Я знаю, как важны финансы.       — Вы — не джентльмен, — женщина поджала тонкие губы, — прилично ли говорить о подобном?       — Ну, Чарльз Диккенс же говорил, верно? — Барти поднял бровь. — Возьмите. Вы ведете дом, у вас на содержании двое детей. Я уважаю матерей, своей матери или сестре я бы не отказал в помощи в такой ситуации. Тем более, в вашем случае это и не помощь, а то, что вам причитается по справедливости. И нет, я не откупаюсь и не плачу вам за молчание, если вы об этом подумали.       А миссис Дурсль явно подумала. Неуверенно, она все же взяла конверт, и их пальцы соприкоснулись на какое-то мгновенье. Барти, к своим двадцати с хвостиком уже знатно потасканный как минимум по спальне Беллатрисы Лестрейндж, к собственному превеликому удивлению слегка покраснел.       «Она замужем, держи себя в руках!».       — С чего вдруг такая перемена? — холодно поинтересовалась женщина, — всю жизнь надо мной смеялись, меня отвергали, меня унижали только потому, что я нормальная! — она пыталась прятаться за гневом и высокомерием, как за маской, но не надо было быть психологом, чтобы разглядеть за всем этим несчастную и обиженную девочку.       «Какая она все еще юная, — невпопад подумал Барти, — но бытовуха и мистер Дурсль очень скоро могут это исправить».       –Даже собственным родителям я… я… — она запнулась и всхлипнула. Барти порадовался, что далеко не убрал платок, но вдруг их разговор прервал истошный детский крик, донесшийся из соседней комнаты.       — Извините.       Петунья машинально сорвалась с места, наверное, порадовавшись возможности просто встать и уйти, но Бартемиус Крауч, как ни странно, столь же инстинктивно подорвался следом за ней в детскую.       Там стояли две кроватки, поновей и постарше, в первой ревел пухлый годовалый малыш, словно сошедший с полотен эпохи возрождения — этакий купидон, во второй хныкал ребенок поменьше.       «Ну здраствуй, Гарри Поттер, если это действительно ты». Да, действительно, шрам вроде бы на месте.       Ведомый странным чувством, Барти подхватил толстячка-купидона на руки, начал качать и агукать, даже выудил из кармана игрушку, специально прикупленную в Косом переулке на случай «подарка юному мистеру Дурслю».       — Ничего страшного, я люблю детей, — ответил Барти на совершенно дикий материнский взгляд, чуть смягчавшийся по мере того, как малыш на руках у директора переставал орать, — не знаю, откуда я умею с ними обращаться, но я умею. Эй, крепкий парень, смотри-ка.       Барти передал ему зеленую линзу в толстом ободке, и малыш тут же занялся новым приобретением, приставляя то к одному, то к другому глазу.       — Что вы ему дали?! — подозрительно спросила молодая мать, беря на руки второго, явно не столь любимого годовасика. Барти поймал себя на мысли, что сам подхватил Дадли именно затем, чтобы Петунья взяла племянника.       Юный Поттер, явно не избалованный таким вниманием, тоже перестал пускать сопли.       — Я дал вашему сыну игрушку, которой «ненормальные» успокаивают детей, — объяснил Барти, — она показывает им интересные картинки и отвлекает. Там даже образовательные сюжеты есть!       Они вдвоем стояли друг напротив друга с детьми на руках. Как странно.       Петунья задала следующий вопрос уже спокойнее:       — Разве вам не запрещено это показывать?       — Вам — нет. Вы сестра волшебницы, тетя волшебника, так что имеете право и на некоторые привилегии, с этим связанные. Особенно, учитывая вашу потерю и ваши нынешние… — он кивнул на темноволосого ребенка, — труды.       — Привилегии? И почему до этого я их не видела?       — Потому что я был в коме, миссис Дурсль, — Барти пересадил веселящегося бутуза с одной руки на другую. — Да, у нас была гражданская война и попытка военного переворота. Видели в новостях Иран? Вот у нас было почти то же самое.       Он покривил душой. То, что он изучил по газетам — явление, с легкой руки местных писак уже носящее гордое название «Второй магической войны в Англии», было, скорее, чем-то в масштабе противостояния уличных банд в Америке. Но и здесь и там, впрочем, умирали люди, а дети в итоге оставались сиротами.       — Я передал вам то, что смог. Накопления ваших родителей вы, если захотите, заберете самостоятельно, я не имею права ими распоряжаться. — «Да, пожалуйста, прийди в наш мир. Готов поспорить, когда-то ты этого хотела, ну же!». — Вы знаете, как пройти в Гринготтс?       — Вроде бы, — Петунья пожала худыми плечами и, как будто, сама перед собой оправдалась, — Дадли так быстро растет, ему нужны обновки…       — Дя-дя, — тут же отреагировал рекомый Дадли, указывая на директора.       — Дя-я, дядя, я дядя Барти, — это вышло как-то само собой, — Дадли хватит на обновки, можете не волноваться. Да, Геркулес, мы о тебе говорим.       — Тя!!! — обрадовался младенец.       — Вы ему нравитесь, — вздохнула Петунья, и вся ее броня на один миг слетела, — не понимаю только, почему.       — Послушайте, миссис Дурсль, — Крауч попытался собраться с духом, — то, что произошло с вами, ужасно, и никто, никто такого не заслуживает. Мы на пороге двадцать первого века, и ни с кем нельзя обращаться, как с человеком второго сорта, умеет он колдовать, или нет.       У него из головы не шел недавний случай в банке, вернее, не случай, а Тристан. Тристан Прюэтт, которого мать отдала чужим людям в чужую страну, а потом решила «вылечить» при помощи какой-то чудодейственной мази, до сих пор хранящейся у директора. Тристан, которого упекли в кутузку, потому что он родился не таким и оказался не там, а, значит, в чем-то виновен априори. Сколько еще в стране таких Тристанов, таких Петуний? Сколько Гарри Поттеров растет в семьях без любви просто потому, что так «надо», или «принято», или «лучше для всех»?       — Я бы хотел сказать, что расследую смерть вашей сестры, что сделаю так, чтобы обычные родители особых детей могли обратиться за медицинской помощью к нашим целителям и не были вынуждены умирать молодыми, — Барти говорил это, и ему было по-настоящему горько, — и чтобы все усыновители таких детей, как Гарри, могли получать от моего правительства выплаты.       Видит бог, ему хотелось быть честным. Он уже порядком накривил душой с Долли, да и много где еще.       — …но я не могу гарантировать, что это осуществиться. Я обещаю, уж как смогу, в меру своих сил и связей за это побороться. Больше ничего.       В очередной раз повисло молчание. Дадли наигрался с линзой, и пришлось передать ее Гарри, который тут же радостно заагукал.       — Это в сто раз больше, чем обещали другие до вас, — выговорила наконец Петунья. Как будто плотина наконец-то прорвалась, гнев и обида немного утекли, осталась просто усталость.       — Скажите, у вас есть чеки… ну, вы же оплачивали пошлины, чтобы сделать племяннику документы, легально взять под опеку и так далее? — спросил Барти. Надо же было как-то улучшать быт парнишки со шрамом.       — Наверное, они где-то у Вернона.       — Хорошо, тогда я возьму их, подошью к делу и передам вам компенсацию с квитанциями.       — Для этого тоже надо прийти в ваш банк? — спросила Петунья, уже больше с интересом, чем со страхом.       — Было бы желательно. — Черт, вот Барти снова и покривил душой. Конечно, это было не обязательно, он мог все, вообще все, но ему были нужны новые потребители, а миссис Дурсль явно хотела попасть в Косой переулок, он нутром чувствовал. — Я узнаю, сможете ли вы получать дополнительные выплаты на расходы, связанные с особенностями племянника, на ремонт и так далее.       Женщина кивнула. Они помолчали, вернули детишек на их законные места. Они вернулись в гостинную. Они сели в кресла.       Это был какой-то день сплошных неожиданностей, все пошло совсем не по плану, но Барти уже было плевать. Он, за столь короткое время научившийся плыть против течения, решил в кой-то веки поплыть по нему.       — Вам очень идет держать младенца на руках, — сказал он тихо после долгой паузы, — вы очень красивая женщина.       — Я… я не могу с ним, — так же тихо ответила Петунья, и юноша сразу понял, о ком она говорит. «Гарри». Она ни разу не назвала мальчика по имени. — Он весь в своего ужасного отца, и из-за него умерла моя сестра, — с болью и каким-то стыдом в голосе выговорила она, — и мы с Лили никогда, никогда больше не поговорим, не помиримся…       Барти захотел положить ей руку на плечо, но вовремя удержался и вместо этого протянул Петунье платок, который наконец-то был принят.       — Ваша сестра, — начал он мягко, — умерла из-за теракта и халатности правоохранительных органов. Давеча те самые органы арестовали моего человека только за то, что он еврей, так что… у нас обоих есть стимул с ними хотя бы немного пободаться.       — В волшебном мире?       Он был уверен, что в этой фразе прозвучала надежда. Петунье Дурсль, которая даже не произносила слов «волшебник» или «магия», ограничиваясь производными от слова «ненормальный», действительно хотелось увидеть волшебный мир. Тот самый, который бросил ее родителей, убил ее сестру и выставил за дверь племянника. Уму непостижимо!       И тут Бартемиус Крауч-младший, директор волшебного банка Гринготтс, кое-что понял.       Главным активом магической Великобритании была… картинка. Странная, неаккуратная, но вместе с тем безумно притягательная для тех, кто в жизни не видел ничего, кроме рабочих домишек или однотипных «коттеджей для молодой семьи». Весь этот пьяненький и пестрый Косой переулок, этот банк, магазинчики, эти брошюрки про Хогвартс — они подкупали определенным немного сумасшедшим обаянием. Этот мир был создан запоминающимся, по-своему красивым, ярким, он был словно специально сделан так, чтобы не оставить никого равнодушным. Мир магии мог быть каким угодно тупым, жестоким и внутренне-противоречивым, но обычным он не был. Поживи в неволшебной кризисной Англии и ты точно скоро захочешь убежать туда, в мир остроконечных шляп, где все кричит о том, какое оно не-такое.       — Да, если вы этого хотите, — наконец отозвался Барти.       — Но мой муж никогда этого не примет.       — А мы ему не скажем, — ровным тоном ответствовал парень, и тут же отругал себя и за эти слова, и за то, как старался не смотреть на Петунью — порядочную жену и мать, на минуточку.       — Пусть мистер Дурсль просто порадуется выплатам, видит бог, у малого и среднего бизнеса сейчас каждый фунт на счету.       — А вам-то что за дело до нас и наших проблем?       О, он ждал этого вопроса. Может, не в такой форме, но ждал!       — Хотел бы я сказать, что у меня доброе и благородное сердце, но нет, — впервые за долгое время Барти позволил себе нечто вроде ухмылки. — У нас у всех есть проблемы, и в определенный момент эти проблемы стали общими. Я просто хочу наказать тех, из-за кого они происходят и, по возможности, остаться на плаву. Преуспеть, если повезет.       — Ясно.       Пора было использовать все, что Долли нарыл в Коукворте, Лондоне и окрестностях.       — Вы же образованная и амбициозная женщина, — и это была правда. Фактическая, хоть и запрятанная сейчас под всем этим ситцем, ковролином и фарфоровыми безделушками.       — Вы первая в семье окончили школу и высшие профессиональные курсы, первая стали собственницей части недвижимости, первая вышли за рамки своего общественного класса без какой-либо помощи извне. Что-то мне подсказывает, вы меня понимаете.       Петунья перестала сморкаться и вытирать слезы и уставилась прямо на него. Такое ощущение, что никто и никогда не говорил этой издерганной женщине, чего она стоит на самом деле, не намекал, чего она могла бы добиться. Наверное, не говорили этого и миллионам таких же молодых англичанок. Дом, дети, кухня, муж не пьет и не бьет, вон даже машина есть — чего тебе еще надо? А им всем до боли хочется перестать вечно быть благодарными и просто сбежать — куда угодно, да хоть к полуграмотным чудакам на метлах.       «Ведь каждая женщина — ведьма».       Барти встал, поклонился и взял свою шляпу.       — В любом случае, вы знаете, где меня найти, я обедаю с двенадцати до часу в «Ямайке» на Сент-Майклз. Когда бы мы ни встретились, я угощаю, — он позволил себе искренне улыбнуться впервые за этот сумасшедший день, — уверен, однажды вы вернете мне платок.       — Я вызову вам такси, — с усталостью в голосе обронила хозяйка.       Когда они стояли на крыльце в ожидании запоздавшей машины, Петунья внезапно повернулась к Барти и прошептала:       — Мистер Крауч, насчет моего племянника, — она сглотнула, — насчет Гарри. Вы могли бы узнать, где его родня? С отцовской стороны, я имею в виду. Его отец был волшебником и жил в вашем мире. С разумной точки зрения… возможно, ребенку будет там лучше.       «Возможно, его будут там любить», перевел он мысленно, глядя на показавшийся из-за поворота желтый автомобиль.       — Сделаю, что смогу. До свидания, миссис Дурсль, — он с легким поклоном коснулся шляпы.       Петунья неуверенно улыбнулась.       — До свидания, мистер Крауч.